Что заставляет обычного, доброго человека причинять боль другому? Ответ, возможно, кроется не в нашей душе, а в ситуации, в которую мы попадаем. Два шокирующих эксперимента — один в кино, другой в реальности — доказывают это с пугающей очевидностью. Опираясь на шокирующие данные Стэнфордского эксперимента Зимбардо и провокационную притчу Ларса фон Триера «Догвилль», эта статья — попытка разобраться в истоках жестокости. Мы вместе поищем ответы: что превращает добропорядочных граждан в мучителей? Можно ли сопротивляться разлагающему влиянию системы? И так ли безобидна на первый взгляд покорность жертвы?

«Смирение — это нечто вроде теста»: как прилежные студенты стали садистами за 6 дней

Мы имеем вводные данные: маленький городок Догвилль, затерянный в американских горах, с его жителями — «хорошими, честными людьми, которые любили свой город». Также есть и другой «городок» — импровизированная тюрьма в подвале Стэнфордского университета, куда пришли участники — обычные, психически устойчивые, порядочные молодые люди, прошедшие строгий отбор.

И в том, и в другом случае отправная точка — это норма, добропорядочность, даже некоторая идиллия. Ничто не предвещало катастрофы. Так каким же образом, по какому сценарию и та, и другая реальность превратилась в кошмар? Что за механизм был запущен, что за невидимый тумблер переключился в человеческой природе, заставив доброту и сочувствие уступить место безразличию, жестокости и садизму?

Ответ, как показывают оба этих случая, кроется не в изначальной «порочности» людей, а в условиях, которые их окружали. Это был не внезапный взрыв, а методичное, пошаговое падение, где с каждой новой переменной моральные рамки отодвигались все дальше.

Лаборатория для изучения зла: Создание контролируемой модели

И Триер, и Зимбардо начинают свой анализ человеческой природы не с наблюдения за реальным миром во всей его сложности, а с создания стерильной, упрощенной модели. Эта модель становится лабораторией, где можно изучить взаимодействие власти и морали в «чистом» виде.

Догвилль: Условность как увеличительное стекло

В «Догвилле» действие разворачивается на почти пустой сцене. Дома, улицы и даже куст крыжовника обозначены лишь меловыми контурами на полу. Этот радикальный художественный прием — не просто эстетический выбор. Это — чистая модель общества, лишенная отвлекающих декораций.

У зрителя нет возможности спрятаться за бытовыми деталями или уютом провинциального городка. Вся драма сосредоточена исключительно на отношениях между персонажами, на динамике власти и милосердия. Условность сцены работает как увеличительное стекло, делая каждое действие, каждое проявление выпуклым и очевидным.

Эксперимент: Система как тюрьма

Зимбардо пошел схожим путем, создав свою лабораторию в подвале Стэнфорда. Это была искусственно созданная тюремная система, где главными элементами стали униформа (обезличивающие робы для «заключенных» и зеркальные очки, скрывающие глаза «надзирателей») и строгий свод правил. Униформа стирала индивидуальность, превращая людей в носителей ролей. Правила наделяли одну группу абсолютной властью, а другую — полным бесправием. Как и в «Догвилле», здесь не было отвлекающих факторов; оставалась лишь голая структура, где власть и подчинение были единственными правилами игры.

В Догвилле правила устанавливаются «благодарностью» и «долгом» перед Грейс, в Стэнфорде — белым халатом ученого. Оба подхода снимают с человека слои социальных условностей, чтобы добраться до сути: что происходит с человеческой этикой, когда она сталкивается с системой, санкционирующей злоупотребление властью? Ответ на этот вопрос начинает проявляться на следующем этапе.

Механика распада: Наклонная плоскость «логичных» шагов

Главное открытие, к которому приходят и Зимбардо, и Триер, заключается в том, что нравственное падение редко бывает результатом одного ужасного решения. Чаще — это скольжение по наклонной плоскости, где каждый следующий шаг кажется небольшим и оправданным предыдущим.

Догвилль: От просьбы к рабству

В Догвилле эскалация абсолютно логична для его жителей. Все начинается с малого — с «небольшой помощи», которую Грейс оказывает в обмен на укрытие. Но вскоре помощь превращается в обязательство, а обязательство — в долг, который уже невозможно отдать. Этот растущий долг психологически оправдывает для жителей ужесточение условий.

Сначала они просто требуют больше работы, затем, для «ее же безопасности», приковывают Грейс к тяжелой цепи, лишая ее свободы передвижения. Финальным, чудовищно «логичным» шагом этой спирали становится сексуальное рабство.

Когда Грейс пытается сбежать, ее возвращение обставляется как нарушение договора, и в качестве «гарантии» жители получают право использовать ее тело. Каждое новое унижение преподносится не как акт жестокости, а как вынужденная мера, следующая из предыдущего «проступка» жертвы.

Эксперимент: От инструкции к пытке

В Стэнфордском эксперименте мы видим ту же самую модель. Все начинается с установления простых правил, которые кажутся необходимыми для поддержания порядка. Но порядок быстро превращается в самоцель.

Первые оскорбления и приказы со стороны «надзирателей» — это всего лишь «метод управления». Когда «заключенные» привыкают к оскорблениям, система требует новой дозы контроля, чтобы подтвердить свою власть.

Начинаются унизительные задания (например, отжимания с издевательствами), которые уже являются формой психологического насилия. Апофеозом становится откровенный садизм: ночные побудки, принуждение к унизительным действиям с сексуальным подтекстом, раздевание догола. Каждый из этих шагов был не скачком, а следующим «разумным» уровнем давления в рамках созданной системы, где «надзиратели» всего лишь «играли свою роль» и «поддерживали порядок».

Зло не приходит сразу. Оно приходит маленькими, «логичными» шагами, каждый из которых оправдан системой и предыдущими действиями. И жители Догвилля, и «надзиратели» Зимбардо не просыпались однажды утром монстрами. Они постепенно ими становились, делая сегодня чуть больше, чем вчера, и находя для этого веское, с их точки зрения, оправдание.

Слова вместо совести: Риторика как инструмент палача

Когда насилие становится системой, ему требуется уже не просто оправдание, а новый язык. Специальный риторический инструментарий, который способен перековать совесть в цинизм, а жестокость — в добродетель. В этом процессе самый опасный персонаж — даже не рядовой палач, а тот, кто затачивает слова для его работы, предоставляя идеологический инструмент, которым можно совершать зло с чувством правоты.

Догвилль: Смиренный палач Том

В «Догвилле» роль идеолога исполняет Том-младший, интеллектуал, считающий себя голосом разума и морали. Именно он произносит ключевую для всего фильма фразу: «Смирение — это нечто вроде теста». Эта изощренная риторика превращает страдания Грейс из жестокости в некое духовное упражнение, в котором виновата сама жертва, не прошедшая «проверку». Его рассуждения о «великодушии» жителей, которые «милостиво» согласились приютить беглянку, служат для оправдания их растущих требований. Том не участвует в самых отвратительных унижениях напрямую, но его слова создают идеологический каркас, на который жители вешают свои пороки. Он — архитектор моральной ловушки, в которую попадает Грейс, и его вина глубже, чем у того, кто просто приковал ее цепью.

Эксперимент: Наука как свидетель и слепота создателя

В Стэнфордском эксперименте эту же функцию взяли на себя сами исследователи во главе с Зимбардо. Наблюдая за моральным разложением и страданиями участников, они первоначально оправдывали бездействие «научной необходимостью». Ценность собираемых данных, «чистота» эксперимента казались важнее благополучия «заключенных». Зимбардо, выступая в роли управляющего погрузился в систему настолько глубоко, что его профессиональный взгляд «замылился». Он, как и жители Догвилля, начал воспринимать творящийся хаос и жестокость как данность, как часть рабочего процесса. Научный метод, призванный изучать истину, был извращен и превратился в инструмент, позволивший игнорировать этику во имя «высокой цели».

Критическим моментом, который разорвал этот порочный круг, стал визит Кристины Маслах, тогдашней невесты Зимбардо, а в будущем — известного психолога. Будучи посторонним наблюдателем, не вовлеченным в логику эксперимента, она пришла в ужас от того, что увидела. Ее эмоциональная и моральная реакция («Я просто в ужасе от того, что вы делаете с этими парнями!») послужила для Зимбардо тем самым «звонком», который вернул ему способность видеть очевидное: эксперимент вышел из-под контроля и превратился в пытку. Ее вмешательство стало ключевой причиной досрочного прекращения исследования.

Уроки лаборатории

Прощение как высшая форма презрения

Финальный диалог Грейс с отцом в «Догвилле» ставит точку не только в судьбе городка, но и в нашем исследовании. Отец обвиняет Грейс в «высшем презрении» — в том, что ее всепрощение на деле является снобистским отказом признать за людьми их способность к сознательному злу. Простить — значит счесть их поступки недостойными даже серьезного суда, словно шалостями неразумных детей. И здесь Ларс фон Триер сходится с выводами психолога.

Не люди создают системы, а системы — людей

Этот вывод напрямую перекликается с главным тезисом Филиппа Зимбардо: «Ситуационные силы способны подавить личностные черты». И Стэнфордская тюрьма, и Догвилль — это не истории о том, как «плохие люди» создали ужасные системы. Это, что гораздо страшнее, истории о том, как обычные, «хорошие люди» были деформированы системами, в которых они оказались. Зло оказалось не свойством личности, а продуктом обстоятельств, санкционированных структурой власти.

Ответ на главный вопрос

Так способен ли человек противостоять этому разложению? И да, и нет. Опыт Догвилля и Стэнфорда показывает, что полагаться на одну лишь личную добродетель — наивно и опасно. Подавляющее большинство неспособно самостоятельно противостоять давлению системы.

Поэтому ответ на вопрос из введения звучит так: да, при стечении определенных обстоятельств мы все — потенциальные жители Догвилля или надзиратели Зимбардо. Но ценность этого шокирующего знания — не в фатализме, а в освобождающей силе ответственности. Если мы знаем, что системы обладают такой властью над нами, наша главная задача — не надеяться на свою «хорошесть», а создавать системы, которые будут подавлять не человечность, а жестокость.

Осознание того, что монстр дремлет в каждом, — это не приговор человеческой природе. Это единственная возможность построить мир, который не будет его будить. И этот мир начинается с нашего вопроса к любой системе: «А не толкает ли она меня быть жестоким»?

Слова одного из участников:

«Я начал чувствовать, что теряю свою личность, что человек, которого я называл Клэем. Я начал чувствовать, что та личность, тем человеком, которым я был и который решил отправиться в тюрьму, я отдалился от него — отдалился настолько, что в конце концов перестал быть им, став 416-м. Я действительно стал своим номером».

Чтобы погрузиться в тему глубже:

·        Если вас заинтересовал «Догвилль», вы можете посмотреть его полностью на Кинопоиске.

·        Если хотите подробнее познакомиться с экспериментами о природе послушания и жестокости, это целая область социальной психологии:

o   Об эксперименте Зимбардо можно почитать на официальном сайте с архивными фотографиями и объяснениями или в книге «Эффект Люцифера».

o   Не менее знаменит Стэнли Милгрэм с его экспериментом о подчинении авторитету. Он показал, что обычные люди готовы причинять сильную боль другим, просто выполняя приказ человека, воспринимаемого как начальник. Это еще одно доказательство того, что ситуация часто сильнее личных убеждений.

·        Если вас заинтересовала тема и вы хотите посмотреть художественные фильмы по мотивам этих экспериментов:

o   «Стэндфордский тюремный эксперимент»» (The Stanford Prison Experiment, 2015) 

o   «Эксперимент» (The Experiment, 2010) 

o   «Эксперимент» (Das Experiment, 2001) 

o   «Экспериментатор» (Experimenter, 2015) — биографический фильм о Стэнли Милгрэме и его открытиях.