shmdk @ 2017-11-21T07:41:00
Фёдор Михайлович, кроме прочего, был весьма озабочен темой исчерпавшей себя, как он полагал, актуальности своих текстов, без конца говоря об их бесполезности для нынешнего поколения человечества, и всячески изводил себя безрадостными размышлениями об этом, нередко заканчивавшимися болезненными припадками. Однажды, к примеру, когда мы с шли с ним по набережной Екатерининского канала, свернув туда с Невского проспекта у Казанского, соответственно, собора, где Достоевский дал грошик юродивой хромоножке Лебядкиной, у великого классика русской литературы зазвонил пейджер, принеся сообщение резко-критического свойства от Тургенева, касательно его раннего творчества. В сообщении был какой-то совершенно непристойный каламбур про девушку Девушкина и что-то о странности удовольствий от таскания за волосы. Текст собщения, при этом, изобиловал явно, в данном случае, издевательскими смайликами. И Фёдор Михайлович, только что живо рассуждавший о русской идее и особом историческом пути отечества нашего (когда войдя в образ публичного оратора, почти кричал мне, потрясая в воздухе тростью и то и дело поправляя съезжающую набок шляпу-пальмерстон: "Не правда ли, милостивый государь, что теория официальной народности - славная вещь!?") сразу стал меланхоличен и, впав в подобие депрессивного транса, сомнабулической походкой пошёл по далее набережной обречённо повторяя "Бесполезно, всё бесполезно..." и что-то ещё духовную бедность, людские пороки и пр.
Я последовал за ним. Не будучи чётко убеждённым в адекватности проговариваемых мною фраз, но желая, скорее, хоть чем-то приободрить классика, преследуемого хронической меланхолией, я сказал ему, что, возможно, его творчество настолько гениально, что в итоговом знаменателе Истины не он бесполезен для современной реальности, а реальность бесполезна для сотворенной им версии Универсума.
- Субъекты "реальности", - говорил я Фёдору Михайловичу, дублируя подразумеваемые кавычки пальчиками и саркастической интонацией, - составной частью которой и я привык себя позиционировать, наверное просто пока не осознали в полной мере эволюционного тупика, в который зашли, поскольку не обнаружила ещё себя явным образом, количеством объективных фактов, достаточным для прозрения, финишно-апокалипсисная стена закутка исторического процесса, к которой мы движемся.
Однако, настроение Достоевского от этого не улучшилось. Напротив, предстоящие несчастья человечества, логически вытекавшие из высказанного мною предположения, он воспринял настолько близко к сердцу, что некоторое время не мог произнести ни слова от душившего его рыдания. И потом ещё, когда рыдания уже прекратились, его худые плечи периодически вздрагивали и он едва слышно произносил: "Бедные люди, бедные люди, бедные люди..."
В порыве чувств, он, поначалу, даже решил уйти в монастырь, дабы там оставшееся время молится за нас, недостойных. Но вскоре, похоже, для него стало очевидным, что Настасья Филипповна его не отпустит, повиснет на полах его одежды, причитая, уговаривая, обидно ругаясь и не даст ему уйти даже дальше Кокушкиного моста, напротив их дома в N-м переулке.
- Ах, милостивый государь, поверьте, я знаю о чём говорю. Подобное ведь уже случалось - с тоской свободолюбивой птицы сказал мне Достоевский.
Переключившись на данную тему, он сразу вспомнил о приятных для него временах начала их близких отношений, когда в дешёвой съёмной квартире, каковая была тогда доступна скромным гонорарам Фёдора Михайловича, он страстно рассказывал ей о процессе заливки грубой словесной руды в формовую колею художественного текста. Настасья Филипповна обольстительно смеялась в ответ, говоря иногда: "Ах, Фёдор, ты бесподобен! Останемся же в этой келейке жить. Не надобен нам терем в центре. И подбрасывала в печку очередную пачку денежных купюр, дабы поддержать на прежне-высоком уровне тепло воздушного вещества в помещении и состояние романтично-пафосной истерики в сознании.
Однако, за приятными воспоминаниями, последовала печальная констатация досадных моментов теперешней совместной жизни с Настасьей Филипповной, когда она со злорадным недовольством всячески над ним потешается и совершенно изводит устраиваемыми сценами о своей загубленной молодости, доводя обыкновенно Достоевского, подобно литературным критикам, до болезненных припадков.
Впрочем, мысли о Настасье Филипповне, как о неизбежной составляющей его жизненного уклада, от которой нет возможности избавиться, хоть и вернули состояние Фёдора Михайловича в прежнюю колею тихой безотрадности существования, но, по крайней мере, вывели его сознание из того внезапного и совершенного кошмара, причиной которому стали мои необдуманные слова, о которых я уже искренне сожалел, придав, на какое-то время, потоку его мыслей прежнее относительное спокойствие...
Петербург накрывался осенним вечером. Дворник зажигал газовые фонари и их неяркий свет оседал желтоватым туманом в сгущавшихся сумерках. Набережная Екатерининского канала была на удивление безлюдна. Лишь иногда тишину нарушали шум колёс проезжавшей кареты или негромкий стук о брусчатку трости какого-нибудь почтенного горожанина, совершавшего вечерний моционЪ. Фёдор Михайлович стоял у железно-гранитной ограды, зрительно осязая рябистую водную гладь несущего ладожскую пресную влагу в пространство Финского залива протока. Он уже был совершенно спокоен, осознав и приняв открывшуюся ему новую ипостась Мироздания, слившуюся с его сознанием в единое целое. Мысль классика русской литературы, подобно водному потоку, текла ровно и целенаправленно.
- Бедные люди, - произнёс, наконец, Достоевский ещё раз после долгого молчания и направился в сторону N-го переулка, где его нетерпеливо ожидала известная особа. На лице её читалось злорадное недовольство, предвещавшее Фёдору Михайловичу, откровенный нелицеприятный разговор наедине.
