Тереза Дрисколл. Я слежу за тобой

Больше книг на телеграмм канале https://t.me/sirius_book

Июль 2015 года



Глава 1 Свидетельница


Я совершила ошибку. Теперь-то ясно.

И все только из-за услышанного тогда в поезде. Послушайте, по правде говоря – каково было бы вам?

До того случая я вовсе не считала себя ханжой. Или наивной. Ладно, ладно, я получила довольно обычное – можете сказать, безмятежное – воспитание, но… господи, посмотрите на меня. Я немало пожила, немало знаю. В плане морального поведения довольно средняя по шкале Рихтера, – поэтому меня так потрясло то, что я услышала.

А ведь казались славными девчушками!

Конечно, не стоило мне слушать чужие разговоры. Но как ничего не слышать в общественном транспорте, скажите на милость? Одни стрекочут в свои мобильники, другие начинают говорить громче, чтобы их расслышал сосед…

Наверное, я не влипла бы в эту историю, будь у меня книга поувлекательней. Увы, к моему величайшему сожалению, я купила книгу по той же причине, по которой купила журнал с ветрогенераторами на обложке.

Я где-то читала, что человека к сорока годам больше должно беспокоить то, что он думает о других, чем то, что думают о нем. Почему же у меня до сих пор все не так?

«Хочешь купить журнал “Хелло”, так покупай, Элла». Плевать, что подумает скучающая студентка за кассой.

Куда там!.. Я покупаю какой-то экологический журнал и поучительную биографию; и к тому моменту, как в Эксетере в вагон входят два молодых человека с черными пластиковыми пакетами, я уже маюсь от скуки.

И вот вопрос. Что придет вам в голову при виде входящих в вагон двух парней, каждый с черным пластиковым пакетом – с неизвестным содержимым? Я сама мать подростка, спальня которого подпадает под закон об охране труда и здоровья; и внутри себя просто скривилась: «Ну, конечно, даже сумок приличных не нашли».

Шумные и возбужденные, парни едва успели на поезд; напыщенный дежурный на платформе уже свистел в свисток с яростным неодобрением. Наигравшись с автоматической дверью – открылась, закрылась, открылась, закрылась; почему-то их это очень забавляло, – они уселись на места у багажных полок. Однако, заметив двух подруг из Корнуолла, многозначительно переглянулись и двинулись по вагону к местам у девушек за спиной.

Я улыбнулась про себя. Понимаем. Я же не зануда, сама была молодой.

Девушки притихли и потупились, потом одна многозначительно взглянула на подругу. Да, один из парней был необыкновенно хорош собой, похож на модель или солиста мальчиковой группы. Невольно вспомнилось особое щекотание в животе. Ну сами знаете.

И я нисколько не удивляюсь, когда парни встают и симпатяга перегибается через разделяющую их спинку сиденья. «Может, принести девушкам что-нибудь из буфета? Раз уж я иду?»

Обменялись именами, немножко похихикали… Спустя два кофе и четыре пива парни пересаживаются к девушкам – и они достаточно близко, чтобы мне все было слышно. Знаю, знаю, не следовало слушать. Но не забывайте, мне скучно. А они громогласные.

Так вот. Девушки повторяют то, что я уже уловила раньше из их болтовни. Поездка в Лондон – первая самостоятельная поездка в столицу, подарок от родителей в честь окончания средней школы. Им заказан номер в недорогом отеле, у них билеты на «Отверженных», и они никогда так не волновались.

– Шутите! Никогда не ездили одни в Лондон? – Карл, похожий на солиста мальчиковой группы, изумлен. – О, Лондон коварный город, девочки. Будьте внимательны. Только такси – никакого метро после театра. Слышите?

Карл мне нравится. Он советует магазины и лавочки – и клуб, где, как он утверждает, совершенно безопасно, можно послушать приличную музыку и потанцевать после спектакля. Он записывает на бумажке название. Там у него знакомый вышибала. «Скажете, что от меня, ясно?»

Анна, та, которая повыше, спрашивает про черные пластиковые пакеты; и я тайком радуюсь, что она поинтересовалась, – мне и самой любопытно.

Выясняется… Двое молодых людей только что вышли из тюрьмы. В черных пакетах их имущество.

Молчание длится недолго. Очень быстро девушки берут себя в руки.

– Прикалываетесь?

Нет. Парни не прикалываются. Они решили быть честными. За прошлые ошибки расплатились сполна, но ничего не стыдятся.

Хотите начистоту, девочки? Карл отбывал наказание в Эксетере за физическое насилие, Энтони – за воровство. Карл просто вступился за друга, понимаете, и – положа руку на сердце – теперь поступил бы так же. К его другу цеплялись в баре, а Карл ненавидит забияк.

Я думаю над парадоксом – забияки против физического насилия; и разве у нас сажают за мелкие потасовки? – но девушки, похоже, очарованы и с милой наивностью говорят, что верность другу – это хорошо и что к ним в школу однажды приезжал парень после тюрьмы и рассказывал, как полностью изменил свою жизнь, отсидев за наркотики. Весь в татуировках. Весь.

– Ух ты. Тюрьма. Каково там на самом деле?

В этот момент я задумываюсь о своей роли.

Представляю, как мама Анны надрывается на кухне у плиты и с беспокойством спрашивает у мужа, как там их маленькая девочка, а он просит ее не волноваться по пустякам. «Они быстро взрослеют. Разумные девочки. Все будет в порядке, милая».

А я думаю, что они совсем не в порядке. Потому что Карл говорит, что правильнее нашим подружкам найти кого-то, кто хорошо знает Лондон и может их сопровождать.

Карл и Энтони намерены остановиться у друзей в Воксхолле и предвкушают грандиозную вечеринку в честь выхода на свободу. Что, если они встретят девочек после спектакля и вместе отправятся в клуб?

И я решаю, что должна позвонить родителям девочек. Они упоминали название деревни. Анна живет на ферме. Не бог весть какая головоломка. Можно позвонить на почту или в местный паб; ну сколько там ферм?

Однако Анна отказывается. Нет. Они, пожалуй, лягут сегодня пораньше, чтобы с утра отправиться по магазинам. Они, видите ли, собираются первым делом пойти в «Либерти», потому что Сара хочет примерить кое-что от Стеллы Маккартни[1] и сфотографироваться на телефон.

Умница, думаю я, разумница. Можно не вмешиваться.

Увы, возникает осложнение, потому что Сара, похоже, запала на Энтони. Снаряжается вторая экспедиция в буфет, и по возвращении все меняются местами – теперь Анна сидит с Карлом, а Сара с Энтони, который жалуется, как загубил свою жизнь. Он пошел на преступление только от отчаяния, говорит он, – не мог найти работу. Не мог поддерживать сына.

Сына?

Я ошарашена. Меня накрывает тенью стыд за мою жизнь в шоколаде – я буквально съеживаюсь, пока Энтони объясняет, что судится с бывшей за право встреч с ребенком, пока жалуется Саре, как плохо, что он не сможет растить сына, а сын не будет знать отца. «Правда же, это ужасно, Сара? Вырасти, не зная отца?»

Сара меня поражает: сдавленным голосом она говорит, что Энтони действительно молодец, раз так переживает, ведь так много молодых людей не переживают, а просто бегут от ответственности. «Я чувствую себя ужасно. А мы-то про Стеллу Маккартни…»

Теперь я уже ничего не понимаю. Да и откуда мне понимать – мне, женщине, чьи баталии по поводу сына сводятся к запрету фильмов «детям до 18» в местном кинотеатре?

Дальше разговоры на целый час стихают до шепота, и я изо всех сил стараюсь читать – разобраться в преимуществах бесшумных ветрогенераторов. А потом Энтони и Сара снова идут в буфет. Опять пиво, думаю я. Большая ошибка, Сара. И я решаюсь.

Да. Я тоже пойду к буфету – якобы за кофе – и в очереди или в коридоре изображу, что у меня беда с телефоном. Попрошу Сару помочь – чтобы отцепить ее от Энтони для тихой беседы – и предупрежу: если она не прекратит ерунду, я позвоню ее родителям. «Сию же минуту, понимаешь, Сара? Их номер я найду».

Наш вагон – третий от буфета. Во втором вагоне я стукаюсь о сиденья – бьюсь, бьюсь, бьюсь бедрами и нащупываю телефон в кармане жакета, проходя через автоматические двери в тамбур.

И тут слышу их.

Никакого стыда. Даже не пытаются вести себя тихо. Занимаются этим громко и гордо, в туалете поезда. Как животные в брачный период.

Я поняла, что это они, по голосу Энтони. Как долго он ждал. Как он благодарен. Сара, о да, Сара…

Я потрясена до глубины души.

Горю от унижения. От ярости. Задыхаюсь и хочу только одного: ничего не слышать.

И стыжусь своей наивности. Своих нелепых рассуждений.

Бреду по коридору до следующих автоматических дверей, в следующий вагон, взволнованно и растерянно пытаясь уйти подальше от свидетельства моего просчета.

Славные девочки?

В очереди в буфете я снова слышу биение пульса в ушах и думаю: хоть кто-нибудь их услышал? Пожаловался на них?

И повторяю про себя: пожаловался? Кому жаловаться, Элла? Другие сделают в точности то, что тебе следовало сделать с самого начала: займутся своим делом.

Тут мои мысли путаются, и я начинаю размышлять, почему стала такой отсталой, такой замкнутой. Женщиной, которая не имеет ни малейшего понятия о современной молодежи. И вообще ни о чем.

В голове – калейдоскоп воспоминаний. Обрывки картинок. Журналы, найденные в комнате сына. Тот вечер, когда мы пришли из кино рано и обнаружили, что Люк пытается взломать код на телевизоре, чтобы посмотреть порно.

В том злосчастном поезде я поняла, что непременно нужно поговорить с мужем. С моим Тони. Проверить ориентиры. Нужно спросить его: неужели вся проблема не в них, а во мне? Я – сплошное недоразумение, Тони? Нет, серьезно, будь честен со мной. А как мы тогда спорили из-за каналов для взрослых и журналов Люка!

Я что, самая ужасная ханжа?

Я действительно пытаюсь дозвониться до него – из гостиницы, после конференции. Хочу рассказать, что поступила разумно, когда пересела в другой конец поезда. Занялась собой. Девушки вполне способны разобраться самостоятельно.

Но Тони нет дома, и мобильный он с собой не носит, считая его, как некоторые, причиной рака мозга. Так что я поговорила с Люком. Меня странным образом успокоил его рассказ об ужине: он приготовил рагу по скачанному через новое приложение рецепту. Мой Люк любит готовить, а я пошутила насчет состояния кухни: он наверняка использовал всю имеющуюся посуду.

И вот утро в гостинице.

Ненавижу это ощущение: тело словно чужое – из-за кондиционера, незнакомой кровати и неумеренности с мини-баром. Моя норма в гостиницах – стаканчик бренди после утомительного дня. Едва только половина седьмого, и я поспала бы еще… Увы, десять минут мучений, и я сдаюсь, глядя на печальные пакетики в пиале рядом с чайником. Уговариваю себя, что вот на этот раз выпью растворимого кофе, а в результате выливаю его в раковину.

Смотрю на ряд пустых мини-бутылочек, ежась от ужасной мысли. Бросаю взгляд на телефон у кровати и ощущаю укол страха, знакомую дрожь: я сделала что-то стыдное, о чем еще пожалею. Поворачиваюсь спиной к ряду бутылочек и вспоминаю, что вчера после второго бренди решила позвонить в справочную, чтобы разыскать родителей тех девушек. От этого воспоминания меня бросает в дрожь, но память словно в дымке. «Ты в самом деле звонила? Думай, Элла, думай».

Вновь смотрю на телефон и пытаюсь сосредоточиться. Ага. Вспомнила – и напряженные плечи наконец расслабляются. Я держала трубку в руке и, уже почти набрав номер, поняла, что плохо соображаю – и не только от бренди. Мой мир перевернулся. Я хотела позвонить не от беспокойства за девочек, а в качестве наказания – злилась на Сару, которая заставила меня переживать.

Я поступила разумно. Положила телефон, выключила свет и легла спать.

Хорошо. Очень хорошо. Я ощутила такое облегчение, что решила в качестве праздника все-таки отведать растворимого кофе.

Включаю чайник, потом телевизор. И тогда он наступает – тот единственный миг, который растягивается, растягивается за пределы комнаты, за пределы города. Миг, когда я понимаю, что моя жизнь никогда не станет прежней.

Никогда.

Звук в телевизоре выключен – поздно вечером я смотрела фильм с субтитрами, чтобы не беспокоить постояльцев в соседнем номере. Но картинку не узнать нельзя. Фото со странички в «Фейсбуке». Красотка. Зеленые глаза сияют, светлые волосы укрывают плечи. На заднем фоне остров Сент-Майклз-Маунт.

И тут я словно каким-то образом отъезжаю назад – сквозь подушки, спинку кровати, сквозь стену – и вижу экран из далекого далека. А по экрану ползут ужасные, отвратительные слова: «Пропала… Анна… пропала… Анна…»

Чайник пышет сердитым паром на зеркало, а у меня в голове роится громадная черная туча слов.

Для полиции. Для Тони.

«Ну поймите, я собиралась позвонить…»



Глава 2 Отец



Генри Баллард сидит в теплице, старательно не обращая внимания на шум из кухни.

Он знает, что нужно идти к жене – помочь, утешить, – но знает и то, что ничего не может изменить. И не трогается с места. А по-честному – хочет просто сидеть и сидеть, глядя на лужайку. В этом странном пространстве, пристройке к дому, который никогда ему не нравился – то слишком жарко, то слишком холодно, несмотря на жалюзи и на вентилятор с пылеуловителем, установленный за бешеные деньги, – только здесь Генри удавалось впадать в полусознательное состояние, здесь его мысли скитались вне тела, вне времени, уплывали в сад, где он прямо в эту рассветную минуту слушает разговор девочек в их убежище среди кустов. Анна и Дженни.

Тогда у них начался мерзкий розовый период. Розовые одеяльца. Розовые Барби. Розовая палатка, купленная по какому-то каталогу и набитая всякой девчачьей всячиной. Он даже близко подходить отказывался. А теперь ничего так не желал, как забыть про удои и сенокос, про налоги и банки, чтобы разжечь костерок и жарить сосиски дочкам на завтрак. Настоящий лагерь – он много раз обещал им, но так и не устроил…

Могучий грохот на кухне возвращает его к реальности. Упали на пол жестянки – формочки для выпечки всевозможных видов и размеров.

– Да что ты делаешь?

– Сливовый пирог.

– Бога ради, Барбара…

Любимые пироги Анны. Бисквитный корж с начинкой из пряных слив. Генри чует запах корицы: баночка на кухонном столе опрокинулась, и пряность образовала маленький холм.

Ох, Барбара…

Она собирает формочки дрожащими руками.

Генри не выдерживает и, вместо того чтобы помочь, хотя бы проявить сочувствие, отправляется в кабинет и садится у телефона; поэтому минут через пять или десять первый видит, как полицейская машина снова тормозит у них на дорожке.

Страшно скручивает желудок, и Генри даже всерьез подумывает забаррикадироваться. В голове возникает забавная картинка: вся мебель привалена к двери, чтобы не дать войти полицейским. На сей раз их двое. Мужчина и женщина. Мужчина в костюме, женщина в форме.

Когда Генри спускается в холл, жена стоит в проеме кухонной двери, вытирая руки о фартук. Он смотрит на Барбару только мгновение – ее взгляд молит Бога, молит о справедливости.

Он открывает дверь – Анна и Дженни вваливаются в дом со школьными портфелями и теннисными ракетками и бросают всё на пол. Радость. Радость. Радость.

И снова – в реальность.

Правда читается по их лицам.

– Вы нашли ее?

Мужчина в стильном отутюженном костюме только качает головой.

– Это офицер по связям с семьей, констебль Кэти Брайт. Помните, я говорил по телефону?

Генри не в силах выговорить ни слова. Онемел.

– Мы можем войти, мистер Баллард?

Он молча кивает.

В кабинете все усаживаются; раздается странное шуршание: жена потирает ладони. Он берет ее за руку, чтобы прекратить шум.

– Поверьте, лондонская полиция делает все возможное. И постоянно держит связь с нами.

– Я хочу поехать в Лондон. Помочь…

– Мистер Баллард, мы это уже обсуждали. Вы нужны жене здесь, и нам тоже может понадобиться ваша помощь. А сейчас, пожалуйста, давайте сосредоточимся на том, чтобы собрать всю необходимую информацию. Если узнаем что-то новое – что угодно, – обещаю: немедленно сообщим вам и предоставим транспорт.

– А Сара что-нибудь вспомнила? Она что-то рассказала? Мы хотим поговорить с ней. Нам бы только поговорить…

– Сара остается в состоянии шока. Это естественно. С ней работает команда специалистов, и родители рядом. Мы по-прежнему собираем информацию. Полиция в Лондоне просматривает записи камер наблюдения. Из клуба.

– Все равно не понимаю. Клуб? Что они делали в клубе? Не было в их планах никакого клуба. У них были билеты на «Отверженных». Мы об этом ясно сказали…

– Есть новые данные, которые помогут прояснить это, мистер Баллард. Появился свидетель. Из поезда.

В горле образуется ком.

– Свидетель… Что значит – свидетель? Свидетель чего? Не понимаю.

Двое полицейских переглядываются, и женщина отходит к креслу рядом с Барбарой.

Говорит детектив:

– После обращения полиции нам позвонила женщина, которая в поезде сидела недалеко от Анны и Сары. Она слышала, как девушки завязали знакомство с двумя мужчинами.

– Какое знакомство? Какие мужчины? О чем вообще речь? – Жена еще крепче вцепляется в руку Генри.

– Мистер и миссис Баллард, из того, что она слышала, получается, что Анна и Сара подружились с двумя мужчинами. Небезызвестными для нас.

– Мужчины? Что за мужчины?

– Только что вышедшие из тюрьмы, мистер Баллард.

– Нет. Нет. Она наверняка ошиблась… Невозможно. Совершенно невозможно.

– Лондонская полиция собирается еще раз поговорить об этом с Сарой. Незамедлительно. И со свидетельницей. Как я уже сказал, нам просто нужно собрать как можно больше подробностей – что происходило перед тем, как Анна пропала.

– Послушайте, они разумные девочки. Понимаете? Хорошие, разумные девочки. Правильно воспитанные. Мы ни за что – ни за что! – не отпустили бы их в эту поездку, не будь мы…

– Да. Да. Разумеется. И давайте надеяться на лучшее. Как я говорил, мы делаем все возможное, чтобы найти Анну, и будем сообщать вам о каждом шаге. Кэти останется с вами. Ответит на все вопросы, которые возникнут. И еще, если позволите, я хотел бы вновь осмотреть комнату Анны. Вдруг там есть дневник? На компьютер взглянуть. Вы не проводите меня, мистер Баллард? А Кэти пока сделает для вашей жены чашку чая. Хорошо?

Генри не слушает. Он думает, что жена была против поездки. Говорила, что они слишком юные. Слишком далеко. Слишком рано. Это он настаивал на поездке. «Ради всего святого, Барбара, нельзя нянчить их вечно».

А на самом деле? Он чувствовал, что Анне нужно хоть на чуть-чуть вырваться из-под маминой опеки. Уйти от сливового пирога.

Однако дело не только в этом. Господи боже…

А если они узнают, что дело не только в этом?



Глава 3 Подруга



В душном двухместном номере лондонского отеля, по недоразумению названного «Парадиз», Сара слышит, как мама шепчет ее имя, – и не собирается открывать глаза.

Комната другая. Такая же, но на другом этаже. В ту, где они с Анной распаковали вещи, до сих пор нет доступа, и Сара не может понять почему. Анна туда не вернулась. Они что, не верят?

А эта комната пахнет чем-то ужасным. Чем-то, что напоминает пыльную щель за буфетом. И прятки в детстве. Сара с закрытыми глазами мечтает сыграть прямо сейчас: забыть про запах и температуру, про мать и полицию – и сыграть в прятки. Да. В той версии времени Анна сушит голову – плойка для выпрямления волос уже нагрелась – и трещит о том, чем они займутся сегодня. С какого магазина начать? И неужели Сара всерьез хочет пойти к Стелле Маккартни – продавец по их одежде сразу поймет, что они не будут ничего покупать.

Анна. Милая, раздражающая Анна. Слишком худая. Слишком красивая. Слишком…

– Ты проснулась, детка? Ты слышишь меня, дорогая?

Сара, еще не поворачиваясь к матери, открывает глаза, щурясь на лучик света, который, пробившись через щель в шторах, образовал треугольник на стене. Она легла в постель не раздеваясь и не захотела накрываться, уверенная, что вот-вот будут новости. Вот-вот. Анну с минуты на минуту найдут.

– Хорошо, что ты поспала, милая. Хотя бы часок. Я приготовила чай.

– Я ничего не хочу.

– Глоточек. Два кусочка сахара. Нужно что-то проглотить.

– Я говорю, что не могу. Все нормально.

Мама в тех же брюках, что и вчера, но блузку переодела, и Сара думает, что это одновременно и типично, и неправильно – заботиться о свежей блузе.

– Папа приехал. Он внизу, почти все время с полицией. Они хотят еще поговорить с тобой. Когда тебе станет…

– Я уже рассказала все, что могла вспомнить. Целыми часами рассказывала. И я не хочу видеть отца. Не надо было его звать.

Сара с матерью смотрят друг другу в глаза.

– Послушай, я знаю, как тебе тяжело. С папой. Но он ведь беспокоится. А полиция получила звонок, и они хотят кое-что у тебя уточнить. После передачи по телевизору.

– Звонок?

– Да. От какой-то женщины с поезда.

– Женщины? Я не понимаю, о чем ты говоришь. Какая женщина?

Сара чувствует ту же ужасную пустоту в животе, как и в первые часы, когда она с полицейскими ждала мать. Мучаясь после выпивки. Ничего не понимая. «Где ты, Анна? Куда запропастилась?»

Она пыталась рассказать полицейским достаточно подробностей, чтобы они восприняли все всерьез, но недостаточно, чтобы…

Сара быстро поднимается, чувствуя, как морщится на талии льняная блузка, перебирает расчески, косметичку и прочую ерунду на туалетном столике.

– Пульт у тебя? Я хочу посмотреть новости. Что там говорят?

– Лучше не стоит, Сара. Пей чай. Я скажу папе, что ты проснулась. Что они могут заходить.

– Я не буду снова говорить с ними. Не сейчас.

– Послушай, милая. Я понимаю, как это ужасно. Для тебя. Для всех нас. – Мать ходит по комнате. – Но ее найдут, милая. Я уверена. Наверное, пошла на какую-нибудь вечеринку и боится, что ее ждут неприятности. – Мать кладет руку Саре на левое плечо. Сара отстраняется.

– Родители Анны приехали?

– Нет. Не знаю. Я не знаю, что там решили. Полиция собиралась проверить что-то у них в Корнуолле.

– Что проверить?

– Компьютеры или еще что-то. Не помню точно, Сара. Все как в тумане. Они просто хотят собрать всю полезную информацию. Для поисков.

– А я, думаешь, не хочу? Думаешь, я не в полном дерьме?

– Никто тебя не винит, милая.

– Не винит? Зачем тогда говорить о вине, если никто меня не винит?

– Сара, милая, не надо так. Ее найдут. Я знаю. Я позвоню вниз.

– Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Все. Просто оставьте меня в покое.

Мать Сары достает мобильник из кармана и начинает искать в другом кармане очки. Тут раздается стук в дверь.

– Наверное, это они.

Входит тот же детектив, что и в первый раз, но женщина-полицейский другая, и с ними отец Сары.

– Что, есть новости? – встает мать Сары. И вновь садится, когда полицейские синхронно качают головами.

– Тебе удалось отдохнуть, Сара? В состоянии говорить? – спрашивает женщина-полицейский.

– Я была не пьяная. Когда мы разговаривали. Я была не пьяная.

– Да.

Взрослые переглядываются.

– Мы просмотрели записи с камер наблюдения, Сара. Из клуба. – Голос детектива звучит жестче. – К сожалению, не все камеры работали. Но там есть кое-что, чего мы не понимаем, Сара. И нам позвонила свидетельница.

– Свидетельница?

– Женщина с поезда.

Сару охватывает дрожь. Разоблачение. Мороз по коже.

Кровь отливает от ее лица.



Год спустя… Июль 2016 года Глава 4 Свидетельница



Я не обманывала себя.

Я отлично представляла, что за неделя меня ждет. С одной стороны, теплилась надежда, что телепередача по случаю годовщины даст новый толчок расследованию. С другой стороны – страх: на меня снова будут коситься. «Это та женщина. Помнишь? Женщина, которая промолчала. В поезде. Когда пропала девушка. Господи, уже год прошел?»

Но я все равно хочу этой реконструкции в «Криминальном часе» – для семьи. Для бедной матери. Я только не хочу там участвовать.

Понятно, да? То есть я не против, чтобы они спрашивали. Хотя Тони разъярился, поразившись, что у полиции хватает наглости звонить. «Вы раскрыли ее имя. Вы позволили всем осуждать ее и теперь ждете, что она придет на вашу телепрограмму…»

Он все еще убежден, что утечка была намеренной, что мое имя попало в прессу не случайно. Доказательств у меня нет, и я, честно говоря, сама не знаю, что думать; знаю только, что не хочу, чтобы принялись заново все ворошить. Снова копаться в грязном белье. Осуждать меня. Ненавидеть.

Даже постоянные покупатели в магазине бросают на меня странные взгляды. Хотя и не имеют в виду ничего плохого.

Пресс-служба полиции утверждает, что никакой утечки не было; они только сказали нескольким репортерам, что свидетельница в поезде ехала на конференцию. Но, видимо, еще и уточнили – на какую конференцию, иначе откуда у журналистов сведения, что я флорист? Так или иначе, кто-то из писак проверил конференции и семинары флористов, нашел участников из Девона и Корнуолла – и в итоге оказался у нас на пороге.

До сих пор вспоминаю это с содроганием.

Конечно, будь я тогда сообразительней, они ничего не смогли бы подтвердить. Додумайся я сказать «не понимаю, о чем вы», им пришлось бы убраться. Но я не додумалась. А ляпнула – понимаю, как сглупила, – совершенно растерявшись: «Откуда у вас мое имя?»

«Какого черта ты это сказала?! – укорял Тони. – Господи, Элла, ты поднесла им все на блюдечке».

Не совсем так. Я не впускала репортеров. Я ничего не рассказывала, клянусь, но они все же сфотографировали меня и звонили, звонили, звонили, так что пришлось поменять номер телефона.

Это преследование, сказал Тони. «По-вашему, она мало пережила?»

Господи, благослови его. Мой милый, милый муж.

А потом все стало совсем ужасно. Поднялась волна в социальных сетях. В конце концов пришлось даже закрыть на время магазин.

Впрочем… Не думаю, что на мою долю выпало слишком много. Ее еще не нашли – ту несчастную красавицу. И, возможно, она мертва – почти наверняка мертва, – хотя, как я слышала, ее бедная мать все еще цепляется за надежду.

И кто ее осудит? Я бы тоже цеплялась.

Полицейский по связям с общественностью из «Криминального часа» сообщил мне, что миссис Баллард дала душераздирающее интервью для вечернего выпуска. Я даже не уверена, что смогу смотреть его. Она весь год собирала информацию о пропавших девушках, которых все-таки нашли спустя годы. Знаете, несчастная попала в плен к какому-нибудь негодяю, долго страдала и наконец смогла сбежать. Все это, очевидно, пришлось вырезать из интервью, поскольку полиция сосредоточилась на другом. Они явно думают, что Анна мертва. Вопрос только в том, чтобы поймать убийцу, а не придурка с девушкой в подвале.

Для эмоционального воздействия они оставили все истории миссис Баллард о детстве Анны. О ее надеждах и мечтах. Именно после таких штук люди звонят с новой информацией. Но все это чтобы найти тех двух мужчин. И, полагаю, чтобы найти тело. Прямо мороз по коже…

Тони просто с ума сходит. Считает, что не промедли полиция с объявлением о розыске Карла и Энтони после моего звонка, возможно, им не дали бы удрать. Скорее всего, за границу. Насколько я понимаю, задержка была как-то связана с Сарой. Полиция не говорит всего, но легко сообразить, что сначала она, похоже, отрицала, что вообще знакома с теми ребятами. Говорила, что я фантазирую. Только когда проверили камеры наблюдения и нашлись кадры того, как они сходят с поезда вместе, полиция опубликовала фото парней. Слишком поздно.

И тут, конечно, все бумерангом возвращается ко мне.

Если б я сразу позвонила, предупредила. Если б приняла меры. Вмешалась.

– Не нужно так думать. Ты не можешь отвечать за весь мир. Ты не сделала ничего плохого. Ничего, Элла. Виноваты эти парни. А не ты. Не вини себя.

Не вини, Тони?

И теперь не только я виню.

Первая открытка пришла несколько дней назад. Прочитав ее, я была потрясена и бросилась в туалет. Меня вырвало.

Почему я так перепугалась? Полагаю, шок был вызван тем, что сначала открытка показалась такой страшной, такой чертовски отвратительной. А когда я наконец остыла и как следует подумала, то вдруг поняла, кто послал открытку. И ощутила одновременно и облегчение, и давящую вину. Ведь, говоря совершенно откровенно, я такое заслужила.

Здесь просто гнев. Не настоящая угроза; просто плевок.

Первая открытка пришла в конверте. Черная, с наклеенными буквами, вырезанными из журнала.



«Почему ты ей не помогла?»



Совсем как в телесериалах, и сделана не очень аккуратно. Липкая на ощупь.

Я сваляла дурака; порвала открытку на кусочки и бросила в мусорный бак – не хотела, чтобы увидел Тони. Знала, что он позвонит в полицию, а этого я не хотела. Не хотела, чтобы к нам понаехала полиция. И пресса. Чтобы опять началось безумие.

Я не сразу разобралась. Сначала решила, что это случайный псих, а потом подумала: минутку, ведь передачу по поводу годовщины еще не показывали. Дело в том, что про эту историю позабыли. До сегодняшней вечерней программы никто про нее и не вспомнил бы. Так обычно и бывает – поэтому у полиции такие трудности. Сначала говорят все, а через минуту забывают.

А сегодня появилась новая открытка. Снова черная, и надпись еще хуже.



«Сука… как тебе спится?»



Это действительно моя вина. И я расплачиваюсь – не только за то, что не помогла Анне, но и за то, что натворила летом.

Теперь я точно знаю, кто присылает открытки…



Глава 5 Отец



Генри Баллард смотрит на часы и свистом подзывает Сэмми.

Вдали он видит дымок из трубы летнего домика – бывшего амбара, в который его отец заходил каждый вечер. Последняя проверка скота перед ужином.

Теперь каждый вечер на прогулку отправляется сам Генри – с тихой грустью.

Голос Анны преследует его неотрывно. «Папа, это отвратительно…»

Генри закрывает глаза и ждет, когда утихнет этот голос.

Такова экономическая целесообразность. Любимая фраза банковских. И Барбары. «Такова экономическая целесообразность, Генри».

История агрономического чуда – фермы Лэдбрук – длилась четыре поколения. Ферма пережила взлет и разорение местного рудника. Пережила изменение вкусов на потребительском рынке. Получала призы за редкие породы. Однажды даже наладила разведение нарциссов. Но переход от успешно работающей фермы к тому, что коллеги называют «все еще играешься?», свершился в мгновение ока.

Теперь он занимается туризмом, а не сельским хозяйством. И это в самом деле имеет финансовый смысл. Ряд амбаров пришлось перестроить и продать, чтобы расплатиться с громадными кредитами, еще десятилетие назад. Остальные сдаются и приносят доход больше, чем кафе и кемпинг, – и уж точно стабильнее, чем могли мечтать отец и дед.

А по правде… Они пахали, его предки. Оплачивали громадные долги кровью, потом и слезами. А он? Что сделал он?

Он пожинал плоды.

Так что он действительно продолжает «играться». Цепляется за своих овец – доход не покрывает даже кормежку – и за крохотное стадо редких мясных коров.

Много лет одна и та же прогулка с тяжелым сердцем. А после того, как Анна…

Генри снова вздрагивает, вспомнив дочь, сидящую рядом с ним в машине. «Это отвратительно…»

Сэмми тыкается носом ему в ладонь, внимательно глядя в глаза хозяину янтарными глазами. Каждый вечер пес сидит во время ужина под креслом Анны. Невыносимо.

Генри гладит Сэмми по голове и направляется к ферме. Его пугает предстоящий вечер, но он обещал Барбаре, что они посмотрят передачу по поводу годовщины вместе, опаздывать нельзя. Они размышляли, как справиться, как будет лучше для Дженни. Сестра без сестры.

Всего полтора года разницы – такие милые и такие дружные, особенно в раннем детстве. Конечно, бывали и распри, но когда наступало время ложиться спать, они всегда успевали помириться и спали в одной спальне, хотя комнат хватало. Генри вспоминает, как заглядывал в дверь, проверить перед сном дочек, свернувшихся в розовых пижамах на двуспальной кровати.

Дженни еще не спит. Барбара еще не спит. Генри понятия не имеет, как они выдержат телепередачу. Снова под прицелом софитов.

Приглашение приехать в лондонскую студию отвергли без разговоров. Барбара не выдержит интервью в прямом эфире. Все отсняли заранее, у них дома. И нашли видео с Анной-крошкой.

Генри застывает, вспоминая: он держит камеру, Барбара за кадром дает указания. На день рождения собрались друзья, все одеты как на карнавал – в костюмы ковбоев и фей. Громадный шоколадный торт со свечами. «Сними, как она задувает свечи, Генри. Обязательно сними свечи…» Другая Барбара – сияющая и суетливая, счастливая в доме, полном детей, шума и хаоса.

Генри прочищает горло и вновь нагибается погладить Сэмми по голове, чувствуя привычную волну связи. Человека и пса. Человека и пса с землей.

Они дали согласие показать часть того видео – в полиции объяснили, что после трогательных кадров бывает больше звонков. Для чего, собственно, все и устраивали. Первая годовщина, сказали им, это главная возможность подогреть интерес к делу. Найти новые зацепки. Попытаться разыскать мужчин из поезда. Но их с Барбарой очень беспокоила Дженни. Она тоже была на видео, выбранном телепродюсерами, – улыбалась, стоя рядом с сестрой; Барбара и Генри совершенно твердо заявили, что если Дженни почувствует хоть малейшее замешательство, они откажутся и предложат другую запись или попросят затемнить изображение. Однако Генри поразила реакция старшей дочери.

Она словно почувствовала просвет в беспощадных жерновах вины и беспомощности. Ее глаза засияли, она заявила, что совсем не против, чтобы люди увидели ее в костюме феи с крылышками. Боже милостивый. Если б это помогло найти Анну. А потом она отправилась в свою комнату, крикнув, чтобы он шел за ней. В одном шкафу стояли коробки со старыми фотографиями. Дженни принялась разбирать их. Даже хотела позвать полицию. Стопки действительно великолепных фоток. «Помнишь? Мы любили дурачиться в будках фотоавтоматов. Наша шайка. Я, Сара, Анна, Пол и Тим». Дженни нашла снимок – все пятеро корчат рожи – и протянула ему.

Генри втягивает холодный воздух, вспомнив Анну в центре снимка.

«Это отвратительно…»

Он понимал, что полиции эти снимки не пригодятся. И не пригодились. Требовалось только видео. И когда он сообщил несчастной Дженни, что полиция ей очень благодарна – как и папа с мамой – за потраченное на поиски фотографий время, ее глаза вдруг потускнели и стали прежними. Как будто от них осталась только половина.

– Пойдем, Сэмми. Пора.

Снимая в прихожей сапоги, Генри слышит громкий голос жены:

– Точно не хочешь смотреть вместе с нами, Джен? Внизу? По-моему, лучше… Погоди, кажется, папа вернулся.

Он идет по кухне в одних носках.

– Генри, я уже настроила канал и на запись поставила. Нам будут звонить из студии. Сообщать количество звонков.

– Хорошо. Это хорошо.

– Дженнифер по-прежнему твердит, что намерена смотреть в своей комнате. Мне это совсем не нравится, Генри. Попробуешь еще раз с ней поговорить?

– Ты же знаешь, я говорил с ней сегодня утром, милая, и…

– Она вообще не обязана смотреть, если не хочет. Я ей так и сказала. Но если будет смотреть, не хочу, чтобы она была одна. Не понимаю, почему бы не с нами. Нам нужно держаться вместе, правда? Как семья. Вместе.

Генри размышляет, не сказать ли. Ведь очевидно: они больше не семья.

– Милая, Дженни не хочет видеть наших лиц. – Он имеет в виду ее. Лицо жены.

– Не хочет? – Барбара смотрит в зеркало в коридоре и снова – на мужа. – Она так сказала?

– Дорогая, ей даже не надо этого говорить.

Генри продолжает внимательно, очень внимательно глядеть на супругу. Он точно понимает, почему Дженни так тяжело, потому что и ему так же тяжело. Видеть всю глубину – темную и ужасную – в глазах Барбары. Весь день. Каждый день. И неважно, как она старается скрыть все от Дженни надеждой и улыбками. Вырезками о пропавших и найденных. И бесконечной кулинарией.

– Но ты все равно с ней поговоришь? До передачи? – Жена смотрит в пол.

Генри делает шаг и целует ее в лоб. Дежурный поцелуй. Генри даже не трогает жену, потому что знает правила. Нынешние границы. Физическая близость на паузе; а может быть, ушла навеки.

– Только помою руки.

Дженни сидит в комнате на полу, вокруг нее – клочки бумаги. А еще журналы и старые фотоальбомы.

– Мама хотела, чтобы я с тобой еще раз поговорил. – Генри проглядывает альбомы. Множество фотографий двух сестер – как они росли. Вот в одинаковых платьях подружек невесты. Вдвоем в первый день в школе. В последнее время, конечно, большинство фотографий делается в цифре, но Дженни много распечатала – после того как накрылся ноутбук и пропали фотографии за все лето. И с камеры они были стерты. Безвозвратно.

– Да все нормально. Я попросила прийти Пола, Сару и Тима. Можно ведь? То есть мама права, смотреть одной слишком тяжело. Но с мамой я сидеть не могу.

– Господи… – Он глядит на часы. – Просто маме лишние хлопоты, что в доме будет так много чужих людей.

– Да ладно, папа, они не чужие. Они мои друзья.

Генри поджимает губы и смотрит на часы. Еще полтора часа до начала программы. Глубоко вздыхает, пытаясь понять собственную реакцию, прежде чем столкнуться с реакцией жены.

Барбара будет готовить. Бутерброды, пирожные, все прочее. Будет суетиться.

Кто знает, может, ей и вправду помогут все эти хлопоты. По крайней мере, отвлекут.

Странно, что мать Сары, Маргарет, не хочет оставить ее дома, чтобы защитить. Саре пришлось тяжело. Много вопросов без ответа. До сих пор никто не понимает историю о том, как подруги разлучились в Лондоне, и некоторые тычут пальцами.

Впрочем, Генри не слишком их осуждает. Лучше пусть люди сосредоточатся на Саре.

Внизу, пока Барбара ставит тарелки в посудомойку, он объясняет положение дел.

– А, ясно. Понимаю…

– Так что скажешь? Ты не против гостей? Конечно, Дженни должна была сначала обсудить с нами, но я не стал ее ругать. Не сегодня.

Барбара вытирает руки о фартук.

– Не уверена, что это хорошая идея. Нутром чую. То есть понятно, как они все близки… были. – Она выпрямляется и резко вздыхает.

Оба молчат. Теперь никто не знает, какое время использовать.

– Все в последнее время на взводе… – Барбара снимает фартук через голову. – Включая Дженни. Вряд ли ей поможет.

– Дженни хочет собрать друзей.

– Она сама не знает, чего хочет. – Барбара вздыхает. – Хорошо, пускай зовет. – Внезапно бросает фартук на стол. – Будет ужасно в любом случае, кто бы ни находился в доме.

Их разговор прерывает грохот наверху. Дженни топает по спальне – над кухней – и непрерывно кричит в мобильный что-то неразборчивое.

А потом доносится звон разбитого стекла.



Глава 6 Свидетельница



– Вы должны немедленно отнести ее в полицию.

– Ни в коем случае.

– Простите?

Не ожидала от Мэтью Хилла. Новую открытку я вложила в пластиковый файл, взятый из школьной папки Люка. Очень скользкий, с дырочками по краю. Опасные штуки. Однажды я поскользнулась на таком файле, оставленном на полу, и сильно ударилась плечом.

Это послание появилось, как и предыдущие, в простом темном конверте с напечатанным на наклейке адресом. Но оказалось еще более странным и немного более пугающим. Снова на черном фоне наклеенные буквы: «Карма. Ты поплатишься». Сначала я удивилась: при чем тут буддизм, йога или что там еще? Разве все они не о доброте и прощении? Но потом прочитала в Интернете, что некоторые трактуют карму как некую естественную справедливость или расплату – плохие последствия за плохие поступки, – и похолодела…

Надо положить этому конец.

– Я считала, что вы расследуете подобные случаи. Ведь этим занимаются частные сыщики? – Я напряжена, по-прежнему гляжу Мэтью Хиллу прямо в глаза и немного сбита с толку. В его рекламе все было просто. «Частный сыщик в Эксетере. Бывший полицейский». Четко. Ясно. Мне казалось: я расскажу, чего я хочу, и он сделает. Такая у него работа. Как если бы кто-то пришел в мой магазин. «Букет ко дню рождения, пожалуйста. – Разумеется».

– Послушайте, я слежу за расследованием. Это новая улика. Девушку еще не нашли, а пока идет расследование, я не…

– Поверьте, мистер Хилл, это не улика.

– И вы так считаете, потому что…

Я помолчала, не зная, сколько хочу ему поведать.

– Послушайте. Я знаю, от кого открытка. Она от матери той девушки – Барбары Баллард. Она на меня очень сердита. Нет, это слишком мягко сказано. Она зла на меня, и кто бы стал ее винить. Я-то точно не буду. Сама виновата. Когда появилась первая открытка, я, честно говоря, хотела обратиться в полицию. Я была потрясена, испугана. Когда мое имя попало в прессу, мы пережили серьезное давление. Но теперь я понимаю, в чем дело. Вы просто поговорите с ней. Чтобы прекратила это. Иначе узнает муж и заставит меня пойти в полицию, а я не хочу – ради нее. Ей и так досталось.

– Ну, боюсь, я на стороне вашего мужа. Вы ведь можете и ошибаться.

– Слушайте, она ходит к моему магазину. Уже дважды была. Смотрит на меня через окно. Она не знает, что я вижу. Очевидно…

– Понятно. Когда это началось? – Хилл заинтересовался.

– Мы говорим конфиденциально?

– Разумеется.

– Хорошо – потому что об этом я тоже не стала сообщать. Я действительно виновата. И дело не только в поезде. Я ведь поехала туда, в Корнуолл, прошлым летом. Чтобы встретиться с матерью Анны. Муж просил этого не делать – и был прав. Полная глупость. Теперь я понимаю. Еще одна ошибка. А самая ужасная – то, что я не позвонила… не предупредила семью.

– Вы не сделали ничего дурного, миссис Лонгфилд. Главные подозреваемые – два парня.

– Мне от этого не легче, мистер Хилл…

– Мэтью. Пожалуйста, называйте меня Мэтью.

– Мэтью. Муж без конца повторяет то же самое. Что моей вины нет. Не помогает. Я мучаюсь, оттого что ее так и не нашли.

Внезапно в соседней комнате раздается шипение. Я оборачиваюсь на незакрытую дверь, а Мэтью Хилл встает с извиняющейся улыбкой.

– Хотите кофе, миссис Лонгфилд? Я отлично готовлю капучино.

– Просто Элла. Да, спасибо. Судя по запаху, вы знаете, что делаете. – Я расслабляюсь, плечи опускаются. – Люблю хороший кофе.

– Эспрессо-машина. Импортные бобы – готовлю собственную смесь. У меня прямо пунктик…

Я вздыхаю.

– Извините за резкость. Я очень нервничала, когда шла к вам.

– Как и большинство людей…

Его голос затихает, когда он выходит за дверь – полагаю, в квартиру, смежную с офисом. Отсутствует Хилл довольно долго и наконец появляется с подносом, на котором две чашки кофе и молочник со вспененным молоком.

– Расскажите еще о ее матери. И про поездку в Корнуолл. Расскажите все, не надо ничего скрывать.

– Хорошо. Не знаю, как внимательно вы следили за этим делом… Пресса подняла жуткую шумиху. Центральные газеты наприсылали журналистов. Печатали высокоморальные заголовки. «Как бы вы поступили» и прочее.

– Да. Я видел статьи. – Мэтью подается вперед, отпивает кофе.

– У меня цветочный магазин. Дошло до того, что его пришлось закрыть на несколько месяцев. Я не могла смотреть людям в лицо. Друзья относились с пониманием, хотя некоторые вели себя странно. И постоянные покупатели. Даже смотрели на меня как-то…

– Сочувствую. Люди бывают злыми.

– О да. Тони – мой муж – просто был в ярости. Я уже говорила, что он очень помог мне. Такой милый – и просто рассвирепел, когда всплыло мое имя…

– А как в точности это произошло?

– Я так до конца и не поняла. Я ездила на конференцию флористов в Южный Лондон. Обучение и построение бизнес-моделей. Официально полиция утверждает, что журналистам просто повезло – они вычислили меня, поскольку из Девона было всего лишь два делегата. Но Тони подозревает преднамеренную утечку – чтобы подогреть интерес прессы.

У Мэтью вытягивается лицо.

– Вы думаете, такое возможно?

– Очень маловероятно. Вряд ли они захотели бы подвергать вас опасности.

– Опасности? Так вы и вправду считаете, что я теперь в опасности?

– Простите. Не хотел вас пугать. Вы не единственная, кто может опознать этих мужчин. Нет. И я в самом деле думаю, что сознательной утечки не было. Вот случайная… другое дело.

– Так или иначе, теперь знают все. Это я – женщина с поезда, которая ничего не сделала.

– Тяжело было?

– Да. Но не сравнить с тем, что пришлось пережить той семье.

– Так зачем вы туда потащились? В Корнуолл?

Поставив чашку на стол, я обхватываю руками голову.

– Да, дикая глупость с моей стороны. Но дело в том, что когда я увидела миссис Баллард у своего магазина – она просто стояла и смотрела на меня, – я сразу узнала ее по снимкам; их было полно в местных газетах. Неважно. У меня мурашки по коже побежали, и я, все обдумав, решила, что лучше попробовать объясниться. Вбила себе в голову, что если поговорю с ней с глазу на глаз, призна́ю, что считаю ее вправе сердиться, что если она поймет, что я тоже мать и как я сочувствую ее горю…

Я прочитала все по лицу Мэтью.

– Да. Полная глупость.

– И она отреагировала плохо?

– Не то слово. Просто обезумела. Теперь-то мне ясно. Я думала только о себе. Воображала, что стоит ей понять, какая я порядочная и как я сожалею…

– Свидетели вашего разговора были?

– Нет. Только мы двое. Я привезла цветы, большой букет примул – я читала, что Анна их очень любила. Теперь ясно, что цветы и стали спусковым крючком. У нее началась истерика. Кричала, что сыта по горло цветами, что мне тут не место. Что я не имею права. Венок, как будто на могилу ее дочери. А она, между прочим, не верит, что дочь мертва.

Мэтью подливает пенистого молока себе в чашку; предлагает и мне.

– Как по-вашему, такое возможно? Что девушка еще жива?

Мэтью сжимает губы.

– Возможно, хотя статистически маловероятно.

– И мы так думаем. Я и Тони…

Мой голос срывается. Мне хотелось бы чувствовать больше надежды. Вспоминаю недавний телефильм – там пропавших девушек нашли годы спустя. Пытаюсь представить себе Анну, выходящую из подвала или укрытия, завернутую в полицейское одеяло, но не вижу картинку целиком. Кашляю, отвернувшись к стене каталожных ящиков.

– Так вот. В Корнуолле было жутко. Я хотела уйти – извинилась, что побеспокоила. А она сорвалась.

– В физическом смысле?

– Она была сама не своя.

– Она вас ударила, Элла? Если ударила, если она психически неустойчива, вы действительно обязаны пойти в полицию. Они должны знать.

– Она не хотела. А стычка на крыльце – несчастный случай. Маленький синяк у меня на руке.

Мэтью снова качает головой.

– Да ради всего святого! Я сама виновата. Она не вспыльчивая. Мне не стоило появляться там и провоцировать ее. Я, конечно, понимала, что она винит меня, но такая ненависть… Ее глаза…

– И поэтому вы считаете, что открытки шлет мать Анны.

– А вы не считаете?

Он пожимает плечами.

– Жаль, что вы не сохранили все открытки.

– Извините. Мне не хотелось беспокоить мужа. Его ожидает повышение на работе, так что хлопот полон рот. Послушайте, мистер Хилл… извините – Мэтью. Если вы не возьметесь, я их сожгу. В полицию я не пойду.

Мэтью пристально смотрит на меня.

– Я хотела бы, Мэтью, чтобы вы к ней съездили. Вы – лицо незаинтересованное и человек опытный в подобных делах. Надеюсь, что вы сможете все прекратить, не причинив ей лишних страданий. Мягко предупредите ее, не привлекая полицию и не ухудшая ее положения.

– А если вы все поняли неправильно и она ни при чем? Просто мать, у которой сдают нервы?

– Ну тогда я буду думать дальше. И прислушаюсь к вашему совету.

– Хорошо, Элла, договорились. Я съезжу к миссис Баллард, попробую разобраться в ситуации – и если у меня останутся сомнения, вы подумаете о том, чтобы передать все в полицию. Так?

– Вы же не считаете всерьез, что это связано с расследованием?

– Совершенно откровенно – скорее всего, нет. Если не мать, то, скорее всего, какой-то ушлепок. Однако следователям нужно сообщить… Ладно. Решим, когда я съезжу в Корнуолл. – Мэтью встает и хмурится. – Полагаю, вы слышали новости, Элла? Утром.

– Простите?

– Утром, по местному радио. После телеобращения по поводу годовщины.

– Нет. Какие новости? Появился кто-то еще? Я пропустила. Что случилось?

Мэтью морщится.

– Имя они, конечно, не назвали. Но я так понимаю, что речь о второй девушке. Из поезда. О подруге.

– Сара. Ее зовут Сара. Что вы имеете в виду? Что случилось с Сарой?



Глава 7 Подруга



Сара опять делает вид, что спит. Впрочем, теперь притворяться сложнее. Нужно обманывать не только мать, но и медсестер.

– Ну давай же, Сара. Ты должна немного попить. Давай. – Медсестра ласково треплет ее по руке.

Уходите. Уходите.

– Почему вы не поставите капельницу? – Мать кудахтала, суетилась и плакала у кровати почти всю ночь. – Она ужасно выглядит! Даже сесть не может.

– Поверьте, для самой Сары лучше не засыпать.

Все происходило в БИТ – блоке интенсивной терапии. Они хотели точно знать, сколько таблеток она приняла. Сара прислушивалась к разговору медперсонала с матерью. Явно проводятся анализы, чтобы определить количество принятых таблеток, но на это требуется время, и будет гораздо проще, объясняли они, если Сара просто ответит.

Сару охватывает такая усталость и оцепенение, что на чувство вины нет сил. Она уже умаялась чувствовать вину – и хочет только, чтобы ее оставили в покое.

Мать рассказывает медсестрам, что в последний раз они попадали в больницу с подозрением на астму, когда Сара была в начальной школе. И родителям позволяли спать в игровой комнате рядом с детской палатой. Они спали на матрасах прямо на полу, хотя некоторым досталась роскошь – раскладушки.

Теперь нет ни матрасов, ни кровати. Маргарет провела ночь как привидение – каждые несколько часов прохаживалась, чтобы размять ноги, от зеленого пластикового кресла у кровати Сары до закрытого кафетерия с мутным кофе и закусками из автомата.

Хотя теперь Сару тошнит меньше, говорить она все равно не хочет.

«Сколько таблеток, Сара? Нам нужно знать сколько».

– Я не держу в доме много лекарств. Парацетамол. Две полных пачки, – наверное, в десятый раз повторяет мать Сары.

А по правде? Сара не помнит, сколько таблеток выпила. Купила в магазинчике на углу, а потом еще в супермаркете. Есть тупые правила – сколько можно покупать в одном месте.

Всё из-за телепередачи. Новые свидетели. Тупая сучка с поезда.

Она без устали повторяла полиции и родителям, что все это гнусная ложь. Секс в туалете? С первым встречным? За кого они ее принимают? Как они смеют?

А потом запаниковала. Что, если после телепередачи объявятся новые свидетели? Когда затих бурный всплеск эмоций сразу после исчезновения Анны, дело потихоньку затихло. Разумеется, Сара хочет, чтобы люди помогали полиции; разумеется, хочет, чтобы Анну нашли. Не хочет только, чтобы открылась правда о ее роли во всем этом. Нет. Пожалуйста, не надо…

– Вам не кажется, что стоит снова позвать врача?

– Я выполняю четкие указания доктора. Пожалуйста, не тревожьтесь. Сару больше не тошнит, теперь надо уговорить ее попить. Поверьте, для ее же блага. Тогда мы лучше будем понимать, где мы.

– Что значит «где мы»? – встревоженно спрашивает мать.

– Перестаньте, – не выдерживает Сара. Она шепчет еле слышно. – Просто замолчите, пожалуйста. Все.

– Ну вот и она. Умница. Сара. Давай. Открой глазки, и попробуем сесть, хорошо? Скоро придут результаты анализов. Чтобы понять, как твои дела. Но было бы гораздо лучше…

– Я не знаю, сколько приняла. Понятно? Просто не знаю.

– Оставьте ее в покое. Пожалуйста. – Мать начинает плакать, и Сара чувствует слезы и на своих щеках. Жаль, что Лили тут нет, но матери об этом говорить не надо. Еще одна запретная тема.

– Простите…

– Тебе не за что извиняться, милая. Все будет хорошо. Все будет прекрасно. Обещаю. Все шлют горячие приветы. Родители Анны. Дженни, и Пол, и Тим, и все. Желают тебе поправляться.

Сара закрывает глаза. Наверняка неправда. Они винят ее. Они так и сказали.

Вечером накануне ужасной телепрограммы все они собрались, вроде как чтобы поддержать ее, однако всё пошло наперекосяк. Парни разошлись не на шутку. Дженни плакала.

Дело в том, что в Лондон они должны были поехать все. Впятером. Анна и Сара – праздновать прощание со школой и школьной формой; а старшие – просто развлечься. И опять не получилось. Люди такие ненадежные…

Раньше все было иначе. Разница в возрасте казалась совершенно неважной. Дженни и мальчики учились на два класса старше – ну и что? А в средней школе, когда старшие начали подрабатывать, изменилось все. У них вдруг стало больше денег. Они хотели другого. И начали срывать планы.

Сара терпеть не могла тех, кто подводит других; так она и кричала во время ссоры. «Если б вы только не были такими эгоистами, не считались лишь со своими желаниями, может, мне и не пришлось бы следить за Анной в Лондоне одной».

Первым отказался от поездки Пол. Ему предложили пожить неделю в Греции на родительской вилле с бассейном. Следующим откололся Тим. Он без ума от пеших походов. Его позвали в недельное путешествие по Шотландии, и он мечтал посмотреть музей лохнесского чудовища. И не желал быть единственным парнем в девчачьей поездке.

А потом Дженни уехала на выступление группы с ее тогдашним бойфрендом. И остались Сара и Анна.

«Ты должна была присматривать за ней… – Парни были в ярости. – Мы не понимаем, как это вы разделились…» Дженни подлила масла в огонь: мол, почему не договорились, как обычно. «Это же Лондон, бога ради…»

Сара мечтала, чтобы они наконец заткнулись. В любом случае почему именно она должна была приглядывать за Анной? Почему не наоборот, а? Потому что Сара деревенская и у нее должно быть больше здравого смысла? Потому что Анне можно быть принцессой? Так, что ли?

Конечно, у них был уговор. И именно Анна его нарушила, кричала она им. Всем. Тиму с его эгоистичным походом. Полу с его распрекрасной виллой. Дженни с ее гастролями. Она наврала им, как врала полиции.

«Мы договорились, что встретимся в баре в два часа ночи и поедем в отель на такси. Она так и не пришла».

«Анна нарушила уговор, ясно? Анна не пришла…»

«Я вам говорила. Говорила. Говорила».

Мать пыталась успокоить ее после телепередачи. Женщине с поезда не должны были позволять делать такие заявления. Да еще по телевизору. Это была клевета. Вообще тетка явно какая-то ненормальная…

Но Сара окаменела. Что, если объявятся другие свидетели? С поезда или из клуба.

Вспомнилась реакция отца в лондонском отеле «Парадиз». Сначала она не желала с ним говорить. Он ушел из семьи много лет назад, и Сара отказывалась иметь с ним дело. Отец буквально обезумел, когда детектив-инспектор рассказал то, что сообщила свидетельница.

«Вы называете мою дочь шлюхой?»

Сара сидела дома перед телевизором, с ужасом ожидая, что произойдет. Сначала она собиралась поехать к Дженни, в фермерский дом. Все друзья должны были собраться вместе. Потом в голове начали вспыхивать картинки. Клуб. Беспокойство, когда она взглянула на часы… Ссора с Анной. «Не будь ребенком…»

Она рассказала полиции не все, а теперь, год спустя, не могла точно вспомнить, что говорила, а чего не говорила. Не дай бог сейчас, когда принялись заново ворошить прошлое, ошибется и скажет не то.

Поэтому Сара принесла таблетки в ванную. Не то чтобы она приняла твердое решение покончить с собой. Никакой трагедии, ничего черно-белого. Она просто хотела избавиться от паники, от ожидания телепрограммы. От неведения, что еще удалось выяснить…

Медсестра помогает ей сесть, подкладывая подушки за спину. В палату входит еще одна медсестра – в халате другого цвета. Она постарше, выглядит солиднее и разговаривает с матерью Сары. Зловещий шепот. Что-то про анализы…

– Вас ожидает доктор.

– Зачем? Что случилось?

– Вам лучше пройти сюда. Пожалуйста, миссис Хэдли.



Глава 8 Частный детектив



По дороге к Корнуоллу Мэтью дважды звонит домой.

– Это просто схватки Брэкстона-Хикса[2], Мэтт. Позвоню, если будет что-то новое. Всё нормально.

– Я могу вернуться. Хочешь, побуду дома с тобой? Если ты хоть чуть волнуешься.

– Всё в порядке.

У Салли пошел девятый месяц, и она уверяет, что в этих схватках нет ничего опасного. Все совершенно нормально. Но для Мэтью не осталось ничего нормального. Все вокруг стало пугающе ненормальным после сюрреалистических занятий для будущих родителей. Господи. Почему друзья его не предупредили?

«Ты точно не хочешь делать кесарево, Салли? Некоторые говорят, что это гораздо безопаснее. Стыдиться нечего».

«Тебе страшно, Мэтт? Извини. Уже поздновато трусить».

Они переговаривались шепотом – Салли сидела на йоговском коврике в серых тренировочных штанах и черной футболке, а Мэтт, под руководством инструктора, массировал ей спину, думая, как мило и при этом смешно она выглядит. Сзади она казалась прежней, худенькой… Если б только не громадный пузырь на животе.

На занятиях все завидовали Салли. «Как тебе удалось не распухнуть повсюду?» Остальные демонстрировали раздутые лодыжки, раздутые коленки, щипали жир на спине и на руках.

«Бог его знает. Жру, как лошадь».

Мэтью действительно прежде не видел, чтобы жена столько наворачивала. Бутерброды с рыбными палочками – майонез и соленые огурцы. Пукала она в эти дни очень вонюче.

«Отвянь, Мэтт, я не пукаю. Я – богиня беременности».

Мэтт еще раз проверяет телефон и улыбается. Теперь Салли пукает даже во сне. Телефон подтверждает громкий сигнал. Сообщения нет. Позвонить еще раз?

Нет. Остынь, парень. Она и в прошлый раз ощетинилась. Все будет просто замечательно. Недолго осталось.

Мэтью сверяется с навигатором – до фермы Баллардов меньше четверти мили – и заезжает на автостоянку. Мел уже должна быть в офисе. Хорошо.

Детектив-сержант Мелани Сандерс – надо надеяться, в скором времени детектив-инспектор Мелани Сандерс, – лучший друг Мэтью в полиции. Когда-то – миллион лет назад – он всерьез увлекся, надеялся на что-то большее. Но все это история. И Салли в курсе. Темных пятен не осталось.

Впрочем, не совсем. Он не рассказал Салли, что иногда ощущает странное чувство в животе, разговаривая с Мел. Не страсть; этого больше нет. Просто чувство, которое напоминает совсем о других временах, о совсем другом Мэтью.

Уже три года, как он ушел из полиции, и, надо признаться, до сих пор пытается привыкнуть.

Мэтью нажимает кнопку, слушает гудки.

– Детектив-сержант Мелани Сандерс.

– Сколько кофе ты выпила?

– Мэтт?

– Я повешу трубку и перезвоню позже, если ты еще не получила вторую порцию кофеина.

Она смеется.

– Надеюсь, ты не будешь просить об очередном одолжении.

– Конечно, буду. Но обещаю: ты мне – я тебе.

– Как всегда, Мэтт. Сначала я тебе. А потом опять я тебе.

Теперь смеется он.

– Серьезно. Ты слышала о пропавшей девочке Баллардов?

– От коллеги. Кэти из нашей команды прикрепили к этой семье. Получаем новости из Лондона – когда столичных можно побеспокоить. То есть не часто. Между нами, инспектор на этом деле – просто мелкий задавака. А что?

– Кто-нибудь из семьи замешан, по твоим сведениям? Мама и папа вне подозрений?

– А тебе-то с какой стати знать?

– Просто так.

– Лучше не суйся, Мэтт. Всем нам известно, где…

– Не беспокойся. Если что-то будет для тебя, обещаю, вот те истинный крест…

– И пальцы за спиной скрестил.

Оба ненадолго замолкают.

Каждый раз, как они беседуют, Мелани пытается уговорить его передумать. Вернуться в органы. Она уверена, что это возможно, сколько бы воды ни утекло, и клянется, что, получив высокую должность, его дожмет. А Мэтт всегда оборачивает разговор в шутку, и в итоге они замолкают, дойдя до тупика. Обоим все ясно. Она считает, что он растрачивает талант. А он боится слишком много об этом думать.

– Ладно. Я ничего тебе не говорила, Мэтт, но ходят слухи, что брак родителей не слишком счастливый. Чему тут удивляться… Впрочем, у родных есть алиби. Мы за ними лишь приглядываем. Инспектор – я говорила, что он снисходительный придурок? – нацелен на поиск парней из поезда. Между нами – напортачили, как всегда, в переговорах с европейскими коллегами.

– Так, значит, они за границей?

– Почти наверняка. Здесь вообще никаких зацепок. Никаких улик и ничего полезного с камер наблюдения. Столичные обидчивы. Не сразу притормозили на границе. Однако телеобращение, приуроченное к годовщине, похоже, дало несколько звонков. Нам всего не говорят, но я поднажму. Надеюсь, скоро скажу больше. А тебе-то зачем?

– Ни за чем. Значит, скоро встретимся за кофе. Я тебе напишу.

– Ты действительно лезешь в открытое дело?

– Кто? Я?

Она смеется.

– Ладно. Пока трубку не повесил – как там Салли?

– Пукает солеными огурцами. Поверь мне: беременность – вонючее дело. А если серьезно – она молодец. Красива и безмятежна, как всегда, вот только огурцы… Скоро напишу про кофе.

Все еще слыша ее смех, Мэтью отключается и снова проверяет время на навигаторе.

До фермерского дома Баллардов – полмили однополосной дороги. Странная бетонная колея песчаного цвета возвышается над обочиной, и Мэтью не может не задуматься, что делать, если появится встречная машина. На всей дороге можно разминуться лишь в двух местах. Мэтью очень любит свою машину и представляет, каковы будут последствия, если колесо скользнет с бетонной плиты. Беды не оберешься. Вот что значит «на отшибе».

В конце концов он подъезжает к дому. Жилище впечатляющее: двойной фасад укрыт вьющимися растениями – вне всякого сомнения, волшебными в цвету, хотя Мэтью не садовник и названий не знает. Перед домом недоделанная дорожка расширяется в нормальную дорогу, с большим разворотным кольцом; сбоку впечатляющая лужайка и еще одна дорога, ведущая к далеким амбарам. Мэтью тормозит под деревом напротив входной двери и убирает ключи в карман. Запираться здесь не нужно.

Дверь, к счастью, открывает сама миссис Баллард. На ней непременный фартук в цветочек. Мэтью сразу чувствует себя виноватым – он вынужден глядеть в эти глаза.

– Если вы журналист, то нам нечего больше сказать – до ночного бдения.

– Я не журналист. Мы можем пройти в дом, миссис Баллард?

Иногда это срабатывает. Уверенность и официальный тон. Как у человека, имеющего право.

– А вы кто?

Иногда не срабатывает.

– Я частный детектив, миссис Баллард, и я изучаю материалы, связанные с пропажей вашей дочери.

Выражение лица женщины меняется. От настороженности к удивлению – и новой надежде, такой неуместной, что Мэтью снова чувствует вину.

– Не понимаю. Частный детектив. Так чем вы занимаетесь?

– Может, нам все же лучше поговорить внутри? Пожалуйста…

В коридоре они неловко останавливаются, и Мэтью бросает взгляд на вазы с цветами – как минимум четыре на узком столе под большим зеркалом.

– Не хочу, чтобы люди их присылали. Цветы. Но они от души. У нас будет ночное бдение при свечах – по поводу годовщины… – Она осекается и с усилием берет себя в руки. – Так я не понимаю, мистер…

– Хилл. Мэтью Хилл.

– Вы в частном порядке расследуете исчезновение моей дочери? Но с какой стати? Над этим работает целая команда в Лондоне. К вам обратился мой муж?

– Нет, миссис Баллард. Ко мне обратился человек, затронутый расследованием и получающий неприятные послания. И я хочу лишь прекратить это, чтобы все ресурсы были направлены туда, куда нужно. На поиски вашей дочери.

– Неприятные послания?

– Мы могли бы присесть на минутку?

Она ведет его на кухню. Снова обязательный штамп – громадная синяя плита AGA, на которой сохнут носки. Миссис Баллард теперь явно нервничает, сложив подвижные пальцы на коленях. Никаких напитков она не предлагает.

– Я так понимаю, вы сами не получали неприятных посланий?

– Нет. Напротив. Много славных писем от совершенно незнакомых людей. Несколько дурацких, признаюсь, но от них нет проблем. Все письма мы показываем офицеру по связи с семьей – Кэти. Она постоянно с нами на связи. Так кто получает эти письма? Надеюсь, не Сара… Вам известно, что она в больнице?

– Подруга вашей дочери по поездке?

– Да. Я была у нее утром. В больнице. Ждут результатов анализов. Ужасно. Ужасно. Ее мать совершенно расклеилась. Да и все мы. Словно и без того недостаточно… Так в этом все дело? Гадкие письма Саре?

– Нет. Не ей. – Мэтью смотрит Барбаре Баллард прямо в глаза, ища беспокойство. Нет. Она не отводит глаз. В них только боль загнанной жертвы.

– Я понимаю, что вам будет тяжело, миссис Баллард. Но эту почту получает свидетельница с поезда. Элла Лонгфилд.

– А. – Выражение лица меняется мгновенно, как и ее тон. – Эта женщина.

– Да. Мне известно от миссис Лонгфилд о ваших к ней чувствах, и, уверяю вас, у меня нет ни малейшего намерения добавлять вам неприятностей и ворошить все это. Но Элла очень хочет прекратить поток посланий, не подключая полицию. Не хочет их отвлекать. От главной задачи. Поиска Анны.

– Поздновато она.

– Сочувствую.

Миссис Баллард пожимает плечами.

– Послушайте, я понимаю, как вам тяжело. Но я сам служил в полиции. И уверен: лучшие люди стараются изо всех сил. И обращение по поводу годовщины. Обычно телеобращение помогает…

Она не клюет.

– Эти письма – что бы там ни было… Вам лучше поговорить с моим мужем. – Она встает. – Он не всегда слышит мобильный, и телефон плохо ловит, но я попробую позвонить ему, если хотите.

– Не стоит его беспокоить. Значит, вы не знаете никого, кто мог бы отправлять неприятные послания миссис Лонгфилд? Кто-то знакомый, кто особенно потрясен произошедшим. Вел сердитые разговоры. О том, что она…

– Все потрясены, мистер Хилл. Мою дочь так и не нашли. Ночное бдение состоится завтра. А теперь, если позволите… – Она запоздало спохватывается и строго замолкает, видимо решив, что вообще не обязана с ним разговаривать.

По опыту Мэтью знает, что такое решение обычно незамедлительно выливается в гнев. Он протягивает карточку, которую она принимает и, поколебавшись лишь мгновение, прячет в карман фартука.

– Вы рассказали полиции об этих посланиях? – Миссис Баллард по-прежнему смотрит ему в глаза.

– А почему вы спрашиваете?

Она не отвечает.

– Хорошо. Если услышите о чем-то, что покажется вам относящимся к делу, позвоните? Да?

Она кивает.

– На самом деле миссис Лонгфилд придется пойти в полицию, если послания не прекратятся. А она не хочет обращаться в полицию, считая, что и без того у всех довольно хлопот.

– Неужели?

Мэтью сжимает губы и кивает на прощание.

Снаружи он чувствует: миссис Баллард следит, как он заводит машину, разворачивается и снова выезжает на узкую дорогу.

Мэтью проверяет экран телефона. От Салли – ничего. Он велит себе не оборачиваться. Не поддаваться. И едет дальше, ведя машину очень осторожно и пытаясь стереть из памяти взгляд Барбары Баллард.



Глава 9 Отец



Подъезжавшую к дому машину Генри увидел, когда проверял овец на самом высоком поле фермы, открытом всем ветрам. Под яростными порывами он застегнул куртку до самого подбородка.

С этой частью фермы всегда были сложности. Добраться туда можно только на квадроцикле, а с квадроциклом в горах у Генри то и дело случались приключения. Он несколько раз чуть не перевернулся. Однажды на очень крутом подъеме ему всерьез показалось, что чертова машина сейчас полетит кувырком. Два колеса оторвались от земли, и Генри ощутил, как смещается вес тяжелого аппарата. Было в точности как рассказывают – вся жизнь пролетела перед глазами.

И голос Анны. «Это отвратительно…»

Происшествие с квадроциклом так напугало его, что он немедленно отправился домой, в кабинет рядом с прихожей, и вышел в Интернет, чтобы повысить стоимость страховки. Потом по этому поводу состоялся страшный скандал с Барбарой.

– Мы не можем платить по страховке больше, Генри. И зачем? Не будь таким мнительным!

Он пообещал отменить дополнительные выплаты, а про себя начал думать, не принять ли предложение от соседней фермы – они готовы были забрать неудобные поля, которые лучше подходили их скоту. Но тут взыграла гордость. Генри все еще считал себя настоящим фермером, а не турагентом.

Теперь он наблюдает, как машина едет прочь – водителю явно неудобно на их дороге. Едет медленно. Генри решил не сдавать в аренду и не продавать больше ни клочка земли, которую таким трудом добыли его отец и дед. Что из того, что туризм выгоднее? Летние домики. Лагерь. В душе Генри по-прежнему фермер и поэтому заботится о своих немногочисленных овцах и коровах. Он не узнал мужчину, приезжавшего в дом. Высокий и худой, а лица с такого расстояния не разглядеть. На мгновение Генри думает, не полиция ли, ощущая привычный прилив адреналина.

Прошел год, и Генри, в отличие от жены, не ждет, что дочь вернется живой.

Ага, на дорогу выходит Барбара – проверяет, что визитер уехал. Он уже решает, что нужно спуститься и выяснить, что, черт побери, происходит, когда слышит блеяние за спиной. Повернувшись, Генри видит, как две овцы, скользя по грязи на нижнем краю поля, сползают к потоку. Проклятье, надо спуститься и перегнать их повыше – на безопасный участок.

На промокшей насквозь земле это занимает очень много времени.

Тупые овцы. Безмозглые.

Он подзывает Сэмми, поджавшего хвост. Даже пес не любит это поле и смотрит на Генри как на психа. «Что мы тут делаем? Ты нормальный – тащить сюда квадроцикл?»

Наконец с помощью Сэмми удается отогнать заблудших овец и остальное стадо на участок повыше. Генри ведет их дальше, через ворота на соседнее поле – трава там пожиже, зато ночью безопаснее. Запирает ворота, зовет Сэмми к ноге и наконец направляется по боковой аллее к дому.

Это Аллея Примул. В детстве ее очень любила Анна – из-за высоких живых изгородей; с удовольствием собирала букетики полевых цветов.

«Папа, давай, кто быстрее!»

Генри закрывает глаза, наслаждаясь приятными воспоминаниями, и стоит неподвижно. Он видит дочку в розовой дутой куртке, в розовой шапке с помпончиками и в розовых перчатках. «Давай, папа! Я тебя обгоню!» И букетик примул в руке.

Только ощутив, как Сэмми тычется носом ему в ногу, Генри открывает глаза.

Все хорошо, малыш. Все хорошо. Он гладит голову пса, глубоко вздыхает и идет домой.

В прихожей снимает сапоги, приказав колли, вымазавшейся в грязи, ждать.

– Кто к нам приезжал?

Бледная Барбара выходит с кухни, вытирая руки о фартук.

– Частный детектив.

– Какого черта понадобилось тут частному детективу?

– Он говорит, что Элла – та женщина из цветочного магазина – получает подметные послания.

– И что?

– Не в социальных сетях. Настоящие письма или открытки. Доставляют домой. Гадко.

– А мы тут каким боком?

– По-моему, частный сыщик решил, что их посылала я.

– Он тебя обвинял?

– На словах нет, но смысл был таков. Как будто одолжение мне делает. Предупреждает.

Генри молчит, прищурившись.

– И пока ты не спросил: нет, я их не посылала.

– Ладно, надеюсь, ты сказала ему, чтобы больше не приезжал. Может, позвонить Кэти? Или лондонской команде?

– Незачем. Я попросила его не возвращаться.

– И ты больше ничего не говорила? Никаких глупостей, Барбара? Обо мне?

Она серьезно смотрит на него. Не мигая, холодными глазами.

Генри чувствует, как учащается его пульс.

– Нет, Генри. Я не говорила никаких глупостей.

Он садится на старую церковную скамью, которая служит лавкой в прихожей.

– Дженни дома?

– Поехала в город. Хочет новое пальто на ночное бдение. Что-нибудь теплое и элегантное.

Генри с самого начала очень ясно заявил, как относится к этому ночному бдению. Он не религиозный человек. Идею подал местный викарий. Молитвы и свечи по поводу годовщины. Изначально назначили на четверг… ровно год, день в день. Но когда подтвердилась реконструкция по телевизору, решили перенести на субботу. И людям удобнее – выходной.

Барбара задирает подбородок.

– Мать Сары надеется, что мы сможем отложить бдение, пока Сара не поправится, чтобы присутствовать. Я сказала, что идея не очень удачная и Саре нужно заниматься только здоровьем. Думаю, все устроим, как планировали.

– Ты по-прежнему считаешь затею стоящей?

– Не знаю, Генри. Но люди были так добры, и они как будто ждут чего-то… Журналисты будут фотографировать – это поддержит интерес публики. По словам Кэти, нам важно поддерживать интерес публики.

– А как Сара? Утверждает, что это случайность – с таблетками?

Никто не сочтет передоз случайностью, думает Генри. Хотел бы он относиться к Саре с большим сочувствием, да только не получается.



Глава 10 Свидетельница



– Я сам заварю чай, милая. Отдышись хоть десять минут!

Слышу голос мужа, но не оборачиваюсь. С верхней ступени лестницы гляжу, не отводя глаз, на почту на коврике перед дверью. И среди счетов и писем вижу знакомый черный конверт. Теперь адрес напечатан на кремовой наклейке.

– Я прекрасно себя чувствую. Правда. Ты же знаешь: не люблю присаживаться. – Я спускаюсь, хватаю письма с пола, сжимаю их в руках, ощущая в конверте плотную открытку, и запихиваю ее в середину, пока Тони спускается по ступенькам.

– Ты точно в порядке, Элла?

– Как насчет бутербродов с грудинкой? Скажи Люку: пятнадцать минут. Пропустит автобус, если не поторопится. – Я чувствую, как колотится в груди сердце, и специально не гляжусь в зеркало в холле – не хочу видеть улику: покрасневшие щеки.

Я действительно думала, что, обратившись к Мэтью, все прекращу; честно считала, что не придется беспокоить Тони, который и так всем этим сыт по горло.

На кухне просматриваю почту и отбираю для Тони рассылки из винного клуба и банка. Знаю, что должна рассказать ему, и уже дала себе слово, что скоро расскажу. Очень скоро. Как только поговорю с Мэтью. Но Тони снова расстроится, а он просто завален работой – его ждет повышение. И мне плохо, поскольку он ясно предупреждал меня – не ездить в Корнуолл. Господи… Я так надеялась, что Мэтью разберется с этим делом.

– Что-нибудь стоящее? – Тони смотрит на почту у меня в руках.

– Страховая компания. Скидка при страховке нескольких автомобилей.

Тони корчит гримасу и отворачивается, а я включаю печку и начинаю возиться с хлебом и грудинкой. И тут звонит телефон.

– Возьму, – говорю я. Неужели Мэтью? Я ведь, кажется, просила его звонить в магазин.

– Элла, что-то происходит, а ты не говоришь – что.

– Не сейчас, Тони. Пожалуйста. Все хорошо. – Черт. Если это не мать из Корнуолла, придется нести открытки в полицию. И рассказать Тони.

Одной рукой открывая новую упаковку грудинки, второй беру трубку, намереваясь сказать Мэтью, чтобы перезвонил позже, в магазин.

– Это мама Люка?

– Да, Элла Лонгфилд. Кто говорит?

– Ребекка Хильер, мама Эмили. Я хотела подтвердить договоренность. О встрече.

– Встрече? Боюсь, я не понимаю…

Долгое молчание.

– Люк с вами не говорил?

– Нет. Что-то произошло?

– Послушайте, я ни в коем случае не буду обсуждать это по телефону. Люку я ясно дала это понять. Так вы свободны в эту субботу или нет?

Тони одними губами спрашивает: кто это? В чем дело?

– Ну… Мой муж играет с друзьями в покер, так что…

– Значит, в субботу. Вечером, в половине восьмого. У нас. Люк знает адрес.

И вешает трубку.

– Очень странно. Даже грубо. Позовешь Люка?

– Что происходит?

– Сама не понимаю.

Я начинаю укладывать шесть кусочков грудинки на противень, поворачивая друг к другу спинками. Пока Тони топает по лестнице, быстро открываю ужасный конверт.



«Следи за собой. Я слежу…»



– Элла! По-моему, тебе лучше подняться сюда.

Боже милостивый…

В комнате Люка я сразу понимаю, что все плохо, что ужас переметнулся с открытки на моего сына. Последнюю пару недель он выходит из дому все позже и позже. Три или четыре раза опаздывал на школьный автобус. Из школы написали, что он не выполняет домашнюю работу. Предложили встретиться с наставником. Я хотела сходить, но столько всего навалилось…

– Какого черта тут творится, Люк? – Тони пока что сердится, а не переживает.

Люк свернулся под одеялом; со вчерашнего дня не раздевался. В джинсах и сине-зеленой толстовке. Потный. Вонючий.

– Ты простудился? Заболел? – Я пытаюсь говорить спокойно. Чувствую вину, что не уследила.

– Давай, говори, Люк. Что за дела? – Тони раздвигает шторы.

Сын смотрит темными полуприкрытыми глазами, молчит.

– Я только что говорила с матерью Эмили по телефону. Про какую-то встречу. Похоже, она думала, что я в курсе. Что за встреча, Люк? – Я стараюсь не повышать голос.

Он по-прежнему молчит.

– Люк, в чем дело? – Я впадаю в панику. Наркотики? Воровство? Неприятности с полицией? Нет. Только не мой Люк, точно. Мой отличник, который шел прямой дорогой в Оксфорд-Кембридж, не считая этой ерунды в последнее время. Временный заскок, уверен Тони. Маленький мятеж, потому что выпускной год оказался куда сложнее, чем все представляли. Может, его уже тошнит от экзаменов? Так ведь?

– Пожалуйста, Люк. Расскажи нам, что происходит. Мы постараемся помочь. – Тони старается говорить мягче.

И тут Люк поражает нас обоих – принимается плакать. На него волнами накатывают рыдания. Детские слезы, нелепые и театральные, и в то же время такие пугающие у этого полностью одетого парня ростом шесть футов два дюйма, в синей дутой куртке.

Я сразу понимаю две вещи. Что происшествие очень серьезное и что я слишком отвлеклась на историю Анны Баллард.



Глава 11 Отец



Генри переводит трактор на задний ход. На порог дома выходит Барбара.

– Какого черта ты затеял, Генри?

– Готовлю все к твоему ночному бдению.

– Моему бдению?

– Ну уж точно не я его придумал.

Несколько минут она смотрит, как он гоняет трактор. Сердитые, резкие движения: туда-сюда.

– Все равно не понимаю, что ты делаешь.

– Раскладываю тюки соломы. Чтобы можно было сесть.

– Люди не захотят садиться. Они придут ненадолго.

– Люди всегда хотят садиться. Придут старики – им нужно присесть, Барб. Стулья лучше не выносить. Нечего устраиваться с удобством, а то мы от них в жизни не избавимся.

– Не будь смешным.

Генри вообще был против этого дурацкого ночного бдения. Прошлой ночью они снова шепотом спорили по этому поводу. Можно все устроить перед домом, сказала Барбара, когда пришел викарий. Генри совершенно определенно заявил, что не поддержит ничего церковного – ничего, напоминающего поминальную службу.

Но викарий объяснил, что идея бдения – совершенно противоположная. Люди хотят показать, что не сдались. Что продолжают поддерживать семью. Молиться за благополучное возвращение Анны. Барбара была в восторге и со всем соглашалась. Маленькое событие у дома. Люди пройдут от деревни или парка в промышленной зоне – по дороге.

– Это была твоя идея, Барбара.

– Вообще-то викария. Люди просто хотят выразить поддержку.

– Все это мерзко, Барб.

Он снова ведет трактор по двору, подвозит еще два тюка соломы.

– Вот. Теперь хватит.

Глядя на жену, Генри не понимает, как они дошли до такого. Не только после исчезновения Анны, а за все двадцать два года брака. Неужели все браки кончаются так? Или просто он плохой человек?

Когда Барбара убирает волосы за уши и задирает подбородок, по-прежнему видны полные губы, идеальные зубы и высокие скулы, которые когда-то свели Генри с ума. Хорошо бы отмотать все назад, к Балу молодых фермеров, где она пахла так божественно, где все казалось простым и многообещающим.

Он мечтает вернуться назад и предпринять еще одну попытку. И использовать ее правильно. Сделать все лучше.

Слышен голос Анны в машине. «Это отвратительно, папа».

Генри хочет, чтобы голос замолчал. Отмотался обратно – в то время, когда Анна была крошкой и любила его, собирала букетики на Аллее Примул. Когда он был ее героем.

Барбара смотрит через двор на жаровню.

– Ты хочешь зажечь огонь?

– Будет холодно. Да.

– Спасибо. Я приготовлю суп в кружках. – Молчание. – Ты правда считаешь ночное бдение ошибкой, Генри? Я не сообразила, что это так тебя расстроит. Прости.

– Все нормально, Барбара. Давай теперь сделаем все как нужно.

Он дает задний ход, выводит трактор со двора и загоняет на место в сарае. В полутьме сердце наконец начинает успокаиваться.

Как запасной вариант, ночное бдение могло пройти под крышей сарая – если бы погода испортилась. Однако день выдался хороший, холодно, но небо ясное, так что все состоится на улице. Да, хорошо бы холод быстро погнал всех по домам…

Генри решает посидеть здесь, в сарае, еще. Он вообще не хочет двигаться.



* * *


Так проходит целый час. Дженни заходит на кухню проведать мать, как раз когда Генри снимает сапоги в прихожей.

– Ты справишься, мама?

Барбара помешивает суп в двух больших кастрюлях.

– Все нормально. Только я же не знаю, сколько народу придет.

Генри смотрит ей в спину.

– Прости за то, что наговорил… Я на взводе.

– Все хорошо. – Она не оборачивается посмотреть на него, но касается плеча Джен, словно для поддержки. – А как дела у Сары?

Джен глубоко вздыхает.

– Жалеет, что не сможет прийти. Не хотела пропускать. И по-прежнему уверяет, что все это случайность – с таблетками. Однако нам всем очень плохо.

Что-то в ее голосе настораживает Генри.

– Что значит «нам всем»? Конечно, неприятное происшествие, но твоей вины тут нет.

Джен поворачивается к отцу.

– Вообще-то, может, и есть.

– О чем ты говоришь?

– Мы с ней повздорили перед телеобращением.

– Мы – это кто?

– Все мы. Я, Тим и Пол. – Голос Дженни дрожит. – Мы все были на нервах, с этой годовщиной. А вы без остановки ругались… Не знаю. Мы отправились к Саре – договориться, чтобы посмотреть телеобращение вместе. И погорячились. Как с цепи сорвались.

– Дальше…

– Наверное, мы все переживаем, что не поехали в Лондон. Анна не осталась бы без присмотра.

– Не надо так думать, – говорит Генри.

– Но ведь все равно думаешь, правда? И парни снова насели на Сару: почему девочки не держались в клубе вместе, из-за чего разделились, почему она темнит…

Тут Дженни начинает плакать всерьез.

– Мы не хотели обижать Сару. Мы просто сорвались. Я ведь отказалась от поездки из-за Джона и концерта – а теперь даже не встречаюсь с ним… Поверить не могу, что я так поступила. Тупого парня поставила выше собственной сестры. Мы чувствовали такую вину… за то, что не были там, в Лондоне. Но нельзя было валить все на Сару…

– И когда случился этот скандал?

– Накануне реконструкции по телевизору.

Вот почему она приняла таблетки, осознает Генри.

Барбара обхватила Джен руками.

– Понятно. Вот в чем загвоздка, милая. Но вы не должны себя винить. Обсудите все это с Сарой, объясните, что не вините ее.

– Мы не виним. Действительно не виним. Мы только…

– Расстроены. Как и все. Я поговорю с мамой Сары – узнаю, когда можно ее навестить. И все уладить. А теперь вытри слезы и надевай новое пальто. Скоро начнут собираться гости. Я помогу тебе наладить отношения с Сарой, обещаю. Все будет хорошо. Нам нужно быть сильными сейчас, сегодня – ради Анны.

Генри смотрит на жену, недоумевая, где она научилась этому фокусу. Всегда знает, какие слова найти для девочек.

Для девочек? Он сам вздрагивает от множественного числа.

– Помни, это ради Анны. Чтобы глядеть веселее, когда Анна вернется домой. Да?

Барбара утирает лицо Дженни салфеткой, и тут раздается звонок.

Генри, еще в носках, открывает дверь и обнаруживает викария в прорезиненной куртке и болотных сапогах.

– Входить я не буду. Грязь. – Священник улыбается. – Славно придумали с местами для сидения. Я зашел просто показать вам то, что собираюсь прочитать. Ничего такого церковного, как мы и договаривались. Только доброе и светлое. И еще я подумал: может, вы, Барбара, скажете несколько слов? Ну знаете – поблагодарите всех за поддержку, попросите местную прессу и дальше печатать обращения к свидетелям…

Барбара улыбается, а Генри смотрит, как Дженни исчезает наверху – взять новое пальто. И вдруг она зовет их к окну на лестничной площадке:

– Посмотрите! Посмотрите в окно!.. Поднимитесь.

Викарий, захваченный возбуждением Дженни, снимает-таки сапоги и следом за Генри и Барбарой поднимается по лестнице – оттуда открывается прекрасный вид на узкую дорогу к дому. В темноте зрелище завораживает.

По дороге тянется узкая полоска огоньков: лампы, свечи и даже факелы прокладывают путь через тьму.

Генри чувствует, как задрожали его губы. Он смотрит на мерцающие огоньки – и снова видит Анну, бегущую впереди, в пальто поверх розового школьного платьица, с букетиком в руке.

Скоро придет Кэти, офицер по связям с семьей. И Генри понимает: всё, достаточно.

Ему придется поговорить с полицией.

Открыть всем правду.



Глава 12 Частный детектив



Мэтью складывает маленькие пирамидки из сахарных пакетиков, когда сержант Мелани Сандерс входит в кофейню, глядя на часы. Салли эта его привычка просто сводит с ума. Сейчас он поставил задачу построить сразу три пирамидки. Если одна рухнет, нужно сначала поставить новую, прежде чем приниматься за починку старой. Стол немного шатается, что усложняет задачу, и Мэтью так доволен собой, что обижается как ребенок, поняв, что пора остановиться.

– Прости, что беспокою тебя в воскресенье, Мел. – Он встает и чмокает ее в щечку, стараясь не замечать, как рушатся от движения стола пирамидки.

– Все нормально. Вообще-то я работаю. – Она смотрит, как расползлись по столу сахарные пакетики.

– Органы расщедрились на оплату сверхурочных? – Мэтью возвращает пакетики в сахарницу из нержавейки в центре блестящей поверхности.

– Нет. К нам из Лондона приехал детектив-инспектор Недоумок – по делу, к которому ты проявляешь такой странный интерес. А я при нем нянькой. – Она машет рукой официантке и смотрит за прилавок, прежде чем заказать капучино.

– Ты к нему неровно дышишь.

Мелани, поморщившись, высовывает язык.

Мэтью улыбается. Он рад видеть Мел. В полицейском колледже она была одной из немногих, кто тоже отказывался пить растворимый кофе. В первый же день раздобыла маленький кофейник с прессом. Над ними нещадно подтрунивали. Когда они работали вместе, Мел с помощью приложения в телефоне находила ближайшее кафе с настоящими эспрессо-машинами. Их идеальный завтрак состоял из картофельных сэндвичей и доброго итальянского кофе.

Мэтью смотрит на нее, понимая, как скучает. Не только по работе с Мел. По работе в полиции. По чувству коллектива.

– Ладно, Мэтт. Давай выкладывай, что на самом деле происходит, а то у меня мало времени. – Мел раскрывает глаза. – Инспектор намерен снова поговорить с Баллардами. Полагаю, есть какие-то новости после телеобращения. Мне, конечно, много не рассказывают, но я встречусь с офицером по связям с семьей. Мне и в самом деле нужно знать, в чем твой интерес.

Мэтью оглядывает кофейню и достает из кармана два пакета для улик – в каждом лежит открытка и конверт.

Мелани переворачивает открытки, чтобы прочитать сообщения, хмурится и снова смотрит на Мэтью, ожидая объяснений.

– Их прислали Элле Лонгфилд – свидетельнице с поезда. Хозяйке цветочного магазина. Она обратилась ко мне. Были еще две открытки – к сожалению, она их выбросила. Отправлены из разных мест – Лискерд, Дорсет и Лондон.

– И она не подумала прийти к нам?

– Поверь мне, Мел, я сказал ей то же самое. Она была уверена, что открытки от матери Анны – Барбары Баллард. И не хотела доставлять ей неприятности. Чувствует вину.

Мелани испускает долгий вздох, когда официантка приносит кофе.

– Ты не меняешься. Их нужно было отдать немедленно.

– А ты несправедлива. Я именно это и делаю, Мел. И повторю, ты не получила бы их, если б я не убедил Эллу. В любом случае мы оба понимаем, что это скорее ложный ход, чем какая-то подсказка.

– Твое чутье, Мэтт? Лонгфилд изрядно потрепали в социальных сетях, когда ее имя выплыло наружу.

– Ага, нехорошо вышло, да? – Мэтью следит за лицом Мелани, которая переворачивает пакеты, чтобы прочесть то, что на обратной стороне.

– Мы вправду не знаем, как такое получилось, Мэтт. Честно. Наверху по этому поводу был большой шум. Пресс-служба в ярости. И мы потратили немало времени, расследуя утечку. Чтобы успокоить Эллу. Попытаться все исправить. Однако тогда мы считали, что это, скорее всего, тролли или дети достают Эллу в Интернете. Может, одноклассники Анны. Неприятно, но ничего важного или связанного с расследованием. Или с двумя парнями с поезда.

– Так ты думаешь, продолжается то же самое? Какой-то придурок пытается ее напугать?

– Не знаю. Слишком много усилий. – Она рассматривает открытки внимательней. – Вряд ли найдем какие-то отпечатки, но попробуем. Пробьем по системе. Возможно, просто случайный псих… Ладно, говори. Почему Элла решила, что открытки от матери?

Мэтью рассказывает о поездке Эллы в Корнуолл. О скандале.

– И об этом она тоже не подумала сообщить нам… Великолепно.

– Не думаю, что это мать. Я с ней беседовал, Мел.

– Господи, Мэтт, идет расследование…

– Еще раз повторяю, у тебя ничего этого вообще не было бы без меня.

Мелани макает палец в кофейную пенку.

– А мне объяснять все это инспектору Недоумку… Ты прав. Скорее всего, тролль. Только инспектору не понравится, что его не поставили в известность.

– Непохоже, чтобы он серьезно продвинулся.

– Заносчивый зануда. Выглядит лет на двенадцать. Хорошо бы, хоть вполсилы работал – так он, похоже, отвлекся на какое-то убийство в Сохо. И считает меня своим персональным водителем, когда приезжает сюда. По счастью, не часто.

– Ты могла бы не вдаваться в подробности, когда будешь передавать открытки? Отмазать меня.

– То есть не упоминать твое имя?

Мэтью наклоняет голову и строит щенячьи глазки.

– В сотый раз повторяю: ты должен был остаться в органах.

Мэтью не отвечает. Мелани – одна из немногих, кто знает, почему он на самом деле ушел из полиции.

– Ну, колись. Что ты нарыл на эту мать, Мэтт? Офицер по связям с семьей считает, что она чиста.

– Я тоже. Вряд ли это ее работа. Я говорил о злобных посланиях, и она называла их письмами, а не открытками. И все же что-то здесь не так, Мел.

– О чем ты?

– Она делала вид, что хочет позвонить мужу, а по языку ее тела я читал, что она вовсе не хочет, чтобы он приходил. Немного странно…

Мелани снова щурится.

– Так что с родителями? – спрашивает Мэтью. – Они оба чисты? И что дало телеобращение? Есть польза?

– Давай лучше обсудим, каким ты станешь отцом. Это куда интереснее.



Глава 13 Свидетельница



С Люком-младенцем мне необычайно везло, хотя сначала я этого не понимала: не с чем было сравнивать.

Честно говоря, я ожидала, что не смогу продолжать работать. Когда беременность близилась к завершению, меня засы́пали страшными предостережениями.

«Готовься, – говорили мне. – На себя времени не останется. Некогда будет даже ванну спокойно принять».

И так далее.

«А когда станет легче?» – донимала я, как сейчас помню, подругу – мать трех девчонок. До появления Люка оставалось недели две, и ответ подруги я никогда не забуду: «Ах, Элла, легче не станет никогда. Вот подожди подросткового возраста…»

В тот день, вернувшись домой, я ревела и ревела, накручивая себя, что цветочный магазин придется продать.

Но знаете что?

Все предсказания и близко не были похожи на правду.

Отлично помню, какая паника охватила нас за порогом роддома. Я поразилась, что нам всерьез позволяют забрать этот крошечный сверток, хотя мы ни малейшего понятия не имеем, что творим. И помню, как в первые недели просыпалась по ночам в перерыве между кормлениями, в испуге, что забыла положить сына в переноску и он свалился с кровати.

«Тони, где ребенок? Куда я дела ребенка?»

И поразительно быстро все улеглось.

Люк оказался спокойным улыбчивым младенцем. Легким ребенком. Моя мама приезжала посидеть; я пользовалась ее помощью, чтобы как-то держать магазин на плаву, а к десятой неделе Люк привык спать всю ночь.

Он относился к тем детям, которые, если сыты и умыты, прекрасненько занимают сами себя. Я могла положить его на циновку, под детский мобиль-карусельку, и он улыбался и агукал.

– Ты была другой, – говорила мама. – Это у него от отца.

Благодаря невозмутимости Люка я начала работать в магазине гораздо раньше, чем собиралась. Мы укрепили на потолке крючок, и я купила сыну прыгучее креслице. Он часами сидел в своих маленьких качелях, качался вверх-вниз, наблюдал, как я собираю заказы, гукая на всех покупателей. Качнулся. Гукнул. Качнулся. Улыбнулся…

Мой прекрасный Люк прошел через ад, а я и понятия не имела. Я так отвлеклась, думая об Анне, о ее семье, о чертовых открытках, что не замечала того, что творится под носом. Не видела, как рушится жизнь моего бедного сына.

Я была потрясена, когда он наконец вывалил все. Опять же, какая наивность! Я даже не подозревала, что у них был секс…

– Ты готова, милая? – Тони стоит на пороге комнаты. – Люк внизу.

– Да. Конечно.

В гостиной я снова повторяю Люку то, что говорила столько раз за последние двадцать четыре часа. Что время сожалений и всяких «ах, если бы» прошло и пора смотреть правде в лицо. Напомнила ему, что теперь он не один. Если она захочет родить, мы окажем поддержку. Как семья. Люк не должен чувствовать, что они обязаны жить парой. Или остепениться. Они чересчур юны. Но он должен участвовать в жизни малыша. Оказать поддержку. Принять то, что произошло. А мы поддержим его. Их. Ребенка.

Люк бледен. Тони бледен. Интересно, только одна я думаю, насколько тяжелее сейчас родителям Эмили? Ей шестнадцать…

Мы едем в молчании. Двадцать минут. На последней миле Люк показывает дорогу. То, что мы даже не знаем, где живет его подружка, много говорит о ситуации. Я подвозила его до кинотеатра. Они встречались в городе. Ехали на автобусе.

Интересно, где они занимались сексом…

Эта мысль возвращает меня в поезд. К Саре и тому парню. Как они могли. В туалете поезда. Какая ирония – особенно если вспомнить мою высокомерность…

Я включаю радио, но Люк просит выключить.

– За почтовым ящиком налево. Второй поворот направо. Вон там. Особняк в конце тупика.

Славный дом. Красный кирпич, крыльцо увито растениями. Рамы на окнах свежеокрашены, перед домом безукоризненный садик. Аккуратно постриженная лужайка, клумбы с розами и море садовой герани. Не знаю, почему я так долго все это рассматриваю. Наверное, просто не хочу выходить из машины.

– Ну, готов, сын? – Тони первый открывает дверцу.

Люк пожимает плечами. Я смотрю на него в водительское зеркало и вижу, что мальчик так и не пришел в себя. Он постоянно повторяет, что они предохранялись.

«Мы пользовались презервативом. Я не понимаю».

– Я уже говорила, милый. Что есть, то есть. Мы здесь ради тебя. А теперь пошли.

Родители Эмили представляются, но рук мы друг другу не пожимаем.

Эмили сидит, сжавшись, в широком кресле, прижав к животу подушку, бледная, как Люк.

– Эмили не хотела этой встречи, но мы решили – с учетом их возраста, – что встретиться нужно. – Ребекка словно отрепетировала эту речь.

Я замечаю, что ее муж уперся взглядом в Люка. Могу только представить, что происходит у него в голове.

Он ведь хороший парень, мой Люк. Ну да, он напортачил, но ведь и она тоже. Жаль, что мне не хватает духу сказать ее отцу, чтобы прекратил так пялиться на моего сына.

– Нам нужно определиться, в каком положении сейчас две семьи. И куда мы движемся. – Ребекка глядит на меня.

– Думаю, вы правы. Важно поговорить. И прежде всего хочу сказать: мы безмерно сожалеем, как, наверное, и вы – несомненно, куда больше, – что они очутились в таком положении в столь юном возрасте. – Чувствую на себе взгляд Тони; он чуть склоняет голову – поддерживает меня знаком, прежде чем заговорить.

– Как я понял, они пытались проявлять благоразумие. – Тони поворачивается к отцу Эмили, однако встречает ледяной взгляд.

– Ей шестнадцать.

– Папа, пожалуйста… – Эмили искоса смотрит на все еще бледного Люка, который уставился в пол.

– Что хотелось бы прояснить… – Я обращаюсь к родителям Эмили. – Мы готовы сделать все возможное для поддержки Эмили.

– Эмили отказалась от аборта. Но возможно, она решит отдать ребенка на усыновление.

Меня словно под дых ударили. Наш внук…

Ребекка смотрит дочери в глаза.

– Это мы всё еще обсуждаем. Нужно о многом подумать. Выпускные. Колледж… – Голос Ребекки прерывается, а я чувствую ужасную бурю в животе.

– А не удастся ее отговорить? – Тони пришлось прочистить горло.

– Эмили самой решать. – Теперь Ребекка глядит на своего мужа. – Она, конечно, посоветуется с Люком. Нам же надо определить, чего мы все хотим. С точки зрения поддержки.

– Я уже сказал Эмили, что поддержу ее. – Люк смотрит прямо на Эмили. – Я ей говорил.

– Тебе бы стоило подумать о последствиях до того…

– Папа! Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. – Голос Эмили еле слышен.

– Вы ожидаете услышать от нас что-то еще? Помимо того, что Эмили и Люк получат нашу полную поддержку? – Я чувствую, как сжался от напряжения левый кулак.

– Нет. – Ребекка задирает подбородок. – Я… Просто было необходимо убедиться, что всем понятно, какая сложилась ситуация.

Она встает, намекая нам, что пора уходить. И что вся эта встреча – только проверка, что Люк во всем нам признался.

Я протягиваю Ребекке карточку с моим личным адресом электронной почты.

– Спасибо.

Мы расстаемся в молчании. Рук не пожимаем. Говорить больше не о чем.

Домой едем тоже молча. В свои семнадцать лет Люк станет отцом. Я хочу высказаться, сказать, что выращу внука. Они ни в коем случае не должны отказываться от ребенка. От ребенка Люка…

А когда мы въезжаем на дорожку перед домом, меня поджидает еще один сюрприз. Из почтового ящика торчит новая открытка. На сей раз без конверта. Черная, с яркими буквами.

Сейчас восемь вечера. А значит, тот, кто этим занимается, был у нашего дома.

Я ошарашенно стою у крыльца, представляя, как на этом же самом месте стоял чужой человек, и боюсь представить, что это значит. Для меня и для моей семьи. Понимаю, что должна была с самого начала отправиться в полицию. Рассказать Тони. А еще понимаю, что сегодняшняя ночь – не обо мне, не об Анне и не о том, что значат, а чего не значат эти открытки.

Сегодняшняя ночь – о Люке.

Я слежу…



09:00



Мне нравится, что ее грызут сомнения.

Вот почему мне нравится следить за людьми. Вот почему я должен это делать.

Даже не помню, как все началось. Только знаю, что это важно. Нужно следить, потому что это крайне важно – понять разницу в поведении человека, знающего, что за ним следят, и не знающего о том.

Понимаете, некоторые люди почти не меняются, следят за ними или нет. Однако большинство – совсем иные. Этого не поймешь, пока не последишь продолжительное время.

Иногда – и это тоже важно – многого и не требуется. Люди просто начинают понимать. Выдают себя. Тогда следить становится еще интереснее, потому что они вдруг поворачиваются. К окну. Закрывают ставни или шторы. Включают свет. Проверяют дверь.

А иногда приходится немного им помочь. Взбаламутить. Чтобы появился взгляд, который я научился понимать и который, пожалуй, нравится мне больше всего.

Когда человек чувствует, что за ним следят, но уверенности в этом у него нет.



Глава 14 Подруга



Сара сидит в кровати, глядя на чашку холодного чая на тумбочке. Зачем мать продолжает приносить ей чай? Саре не нравится больничный чай. Он странно пахнет.

Рука еще болит после капельницы. Сначала Сара не понимала, почему вся кутерьма тянется так долго. Она-то думала: промыть желудок, поблевать как следует. Извиниться. Пойти домой. Но нет.

И никто не говорит правду. Любой, кто прибыл с передозом, считается самоубийцей. Хуже всего, понимает Сара, все еще глядя на холодный чай, что она даже не помнит, чтобы ей всерьез хотелось умереть. Не помнит вообще, о чем думала, принимая таблетки. Просто перепугалась – что может всплыть на новом телеобращении. И всем станет известно, что случилось в поезде. Что на самом деле произошло в клубе…

Да. Просто запаниковала. Хотелось все прекратить. Но не было сознательного желания умереть. Покончить с собой. Нет. И уж точно она не хочет умирать сейчас. Поэтому так страшно сталкиваться с деталями. Беспокойство о ее печени. Анализы. Шепот. Консультант, читающий ее карту с пугающе серьезным видом.

Сара чувствует, как дрожат руки. Зря она читала столько в Интернете. Интересно, каково умирать? Это действительно больно? Ты все понимаешь?

На мгновение вспыхивает мысль об Анне, но Сара запрещает себе думать. Нет. Ее найдут. Ее должны найти. Она хочет, чтобы Анна вернулась, только не хочет, чтобы обо всем узнали…

Мать пытается говорить про анализы небрежно и своим певческим голоском повторяет, что все будет хорошо. А анализы по-прежнему на грани. Наступил четвертый день.

Саре вернули телефон, так что да, она посмотрела в Интернете. Очень многие умерли – отказала печень – на четвертый день. Получается, что выжить после передоза парацетамолом – еще не всё.

«Мам, у меня откажет печень?»

«Перестань, Сара. Все будет хорошо».

Неправда. Результаты анализов такие… пограничные, что может понадобиться пересадка. Как пойдет. С печенью не угадаешь.

Она принимала уголь, лежала под капельницей. Лекарства должны помочь печени справиться. Однако гарантий никаких. Только ждать…

Больше всего Саре нужна ее сестра. Лили. Однако мама не желает и говорить о ней. Удалось послать ей сообщение в «Фейсбук». Лили пока не ответила. И статус не обновляла веками… и последнее фото из какого-то странного йоговского убежища…

Звук сдвигаемой ширмы. Мать вернулась из магазинчика внизу.

– Вот, я тебе купила. – Она держит в руке два журнала и стандартное больничное угощение – виноград.

Сара смотрит на мать, переживая знакомые смешанные чувства. Любовь. Гнев.

– Я бы позвонила папе. Расскажи ему, как дела.

– Нет. Не буду. Я не хочу, чтобы он приходил. Хочу Лили.

– Перестань, Сара. Он имеет право знать, и если решит прийти…

– Нет. Я сказала, что не хочу. Я серьезно. Почему ты не желаешь говорить о Лили?

– Лили сделала свой выбор. У нее теперь своя жизнь. А папа… он очень переживал.

Сара отворачивается. Очень плохо, что он настоял и приехал в лондонский отель. И поговорил с полицией. И продолжает звонить. Проверяет.

Наверное, беспокоится, что она может рассказать полиции.

Мать возится с виноградом и журналами. Переставляет упаковку салфеток и капает себе сердечные капли из пузырька.

Сколько раз Сара пыталась начать разговор. Поговорить с матерью. Выдернуть чеку из гранаты. Увы, кончается всегда одинаково. Она сдается. Замолкает. Чека возвращается на место. Продолжают делать вид, что у них обычная расколотая семья. Все очень просто. Печально, но ясно. В конце концов, разводятся очень многие.

«Хотя твой папа ушел, с нами все будет в порядке. Мы оба по-прежнему тебя любим…»

Иногда Сара подумывала поделиться правдой с Анной. Но у той была совсем другая жизнь. Прекрасная Анна. И ее прекрасная жизнь.

Сара откидывается на взбитые подушки и закрывает глаза.

– Вот так, милая. Поспи немножко. А я почитаю.

Они с Анной познакомились в третьем классе начальной школы. Тогда отец Сары был дальнобойщиком и подолгу отсутствовал. Мать всегда мечтала жить в деревне, и они купили маленький современный домик на две комнаты с террасой и с небольшим участком на краю поселка.

Сара помнит, как безмерно поразилась, когда Анна впервые пригласила ее домой к чаю. Поездка по узкой дорожке к громадному дому с его хаосом, с его собаками и рядом болотных сапог в прихожей… прихожей, которая была больше маминой кухни. Представьте, рассказывала она маме, громадная комната для обуви и для собак. С ума сойти.

После первого визита в фермерский дом Сара лежала вечером в постели ошеломленная. Для нее вечерний чай означал спагетти из банки или бутерброды с хрустящим картофелем. Только по выходным бывало разнообразие – да и то консервы.

В доме Анны все было нереально. Ее мама приготовила невероятное жаркое – богатое и вкусное, с пряными клецками – и яблочный пирог с домашним заварным кремом. Была среда, и Сара решила, что все эти сказочные приготовления ради нее, но Анна сказала: Обычный чай. А что?

С полей пришел поесть с ними отец Анны; очаровательный и веселый, он шутил, сидя за столом в толстых шерстяных носках, и предложил подругам взглянуть на новорожденных ягнят.

Оглядывая стол, обстановку, дом, Сара как будто смотрела внутрь волшебного пузыря и понимала, что это действительно их версия нормального. Вовсе не спектакль для гостя. Нормальная для Анны жизнь.

Анна отличалась и в других отношениях. Была красивой, доброй и терпеливой. Она первая подошла подружиться к Саре, которая застыла на игровой площадке – новенькая. Анна позвала ее играть в скакалки. А потом – в «два мяча», когда нужно по очереди петь стишки и жонглировать мячами, не давая им упасть.

В «два мяча» они играли лучше всех в школе. Именно так началась их дружба. Анна и Сара. Лучшие подруги на всю жизнь.

Сара не сразу осмелилась пригласить Анну в ответ. Она уже приходила в гости в фермерский дом дюжину раз или больше. Жаркое и пироги, лазанья и всяческие деликатесы – и всегда десерт. Анна больше всего любила сливовый торт – корж с начинкой из печеных слив. Запах был невероятный; она говорила, что это корица. Иногда ели пирог холодным, на перекус, когда играли в «два мяча» в саду, а иногда мама Анны разогревала пирог и подавала на десерт с топлеными сливками или заварным кремом.

К Дженни, сестре Анны, тоже часто приходили друзья, и тогда за столом собиралась шумная компания, настоящая тусовка. Неизменно приходили Тим и Пол. Саре было приятно: Тим жил в муниципальной квартире, а значит, не только у нее была совсем не похожая жизнь. Больше того, мать Тима, похоже, вообще не готовила и позволяла ему заботиться о себе самому. Поэтому миссис Баллард и баловала его, да и всех остальных, гостеприимством, жарким и кексами.

Очень скоро они превратились в шайку, а фермерский дом стал их игровой площадкой. Они устроили лагерь в кустах у амбаров. В теплые дни миссис Баллард включала разбрызгиватели на лужайке перед домом, и дети бегали в купальниках до самого чая. Мистер Баллард возил их всех в прицепе за квадроциклом, и мальчишки кричали: «Быстрее, быстрее!»

В то лето ферма стала вторым домом для Сары. Она была безмерно счастлива.

А потом вдруг, незадолго до Рождества, Анна спросила напрямик:

– Сара, а не могла бы я прийти к тебе в гости, как ты думаешь?

– Пожалуй.

Сару обуревали смешанные чувства: тревога, смущение и вина; она хотела гордиться своей семьей, но боялась представить, что может подумать Анна. Непонятно было, как кому-то, кто живет в таком прекрасном доме, захочется пойти куда-то еще. Впрочем, если Анну и поразил их крохотный домишко и разогретые готовые бобы с печеной картошкой, виду она не показала.

– Тут тепло, – сказала Анна, когда они уселись перед телевизором под покрывалом, которое предложила им мать Сары. – Твой дом такой теплый, Сара… Наш всегда промерзает зимой.

Они оставались лучшими подругами и в средней школе, где Сара открыла о себе нечто неожиданное – что она гораздо мудрее, чем думала. В начальной деревенской школе Сара всегда была первой в диктантах, ее сочинения вывешивали на стене, и по математике она неизменно получала «отлично». В средней школе ее звезда вспыхнула куда ярче. Высшие отметки по всем предметам, даже по математике, которая Анне давалась с трудом.

И Сара получила новую роль в их дружбе; она ощущала гордость и собственную важность и могла предложить что-то полезное в ответ семье, которая была так добра к ней. Она помогала Анне с домашними заданиями по математике. С сочинениями.

Пол тоже блистал, и в шутку их с Сарой прозвали знатоками. Пол был сыном друзей миссис Баллард, и когда он вдруг вытянулся и похорошел, Сара ждала его визитов с еще большим нетерпением. Мама и папа Анны продолжали держать двери нараспашку, даже когда дети подросли. И ели больше. И шумно гонялись друг за дружкой, лазали по деревьям, играли в прятки среди амбаров. У других родители жаловались на шум, на непомерный аппетит, на музыку и беспорядок, и только миссис Баллард, похоже, нисколько не беспокоилась.

Шло время, Сара и Пол помогали остальным делать домашнюю работу над тарелками с пиццей, пирожными и лепешками. Все было чудесно. Они делились чем могли. Счастливые и довольные.

Да. Сара вспоминала этот период, первый год средней школы, как самое счастливое в жизни время.

Не считая самого окончания года. Летний семестр. Саре двенадцать – скоро тринадцать. Мать уехала в гости к старой школьной подруге, а тут, как гром среди ясного неба, у Сары начались месячные.

Сестра Лили отправилась к подруге с ночевкой, так что Сара принялась рыскать по ящикам сестры, пытаясь отыскать прокладки. В память запали «с крылышками», виденные в рекламе, – вроде бы очень простые в использовании.

Удалось найти только коробочку маленьких тампонов. В ужасе Сара начала читать инструкцию, пытаясь разобраться. И тут пришел отец.

Очень быстро Сара залилась слезами, смущенная и совершенно растерянная. Он уговаривал ее не глупить: совершенно не о чем беспокоиться и нечего смущаться. Все совершенно нормально. Конечно, будут некоторые неудобства. И ему очень жаль, что мать уехала на ночь, но не нужно бояться и расстраиваться. Просто девочка взрослеет.

Он приобнял ее, и на мгновение Сара почувствовала радость и облегчение, оттого что у нее такой отец, который не впал в панику, который может поговорить о таких вещах, не делая из них кошмара. А потом он взял у нее из рук инструкцию к тампонам. И сказал: дело в том, что они предназначены для девушек постарше, а для нее, возможно, пока не годятся. Сара собиралась попросить его отвезти ее в аптеку, чтобы купить липучие прокладки, когда отец сказал, что необходимо проверить. «Чтобы не нанести вреда».

«Извини?»

«Ну, мне нужно посмотреть. Насколько ты взрослая. Знаешь, там, внизу. Нужно выяснить, можно ли тебе сейчас пользоваться тампонами».

«Ладно. Я подожду, пока мама вернется».

«Не глупи. Совершенно нечего стыдиться. Все нормально».

Теперь-то Сара понимает – да в глубине души и тогда чувствовала, – что ничего нормального не было. Но она впала в ступор. И не было времени разобраться.

Она совершила ужасную вещь – позволила ему посмотреть. Проверить, достаточно ли она выросла. И он сказал – нет, тампоны еще рано. Он смотается в магазин и привезет что-нибудь другое. «И незачем стесняться».

Она сидела на кровати; салфетки в трусах пропитались кровью – спекшейся. Не могла шевелиться. Просто сидела в ужасной тишине. Казалось, вся жизнь съежилась до маленького тугого комочка, пронизанного болью.

И проблема в том, что она до сих пор не знает, что делать и даже что думать. Она так и не рассказала матери. Вообще никому не рассказала. Даже Анне. Никому.

Чека до сих пор в гранате.

Когда родители внезапно разошлись, она отказалась навещать отца.



* * *


– Ты не пила чай. – Мать переставляет чашку на тумбочке, чтобы освободить место для винограда, с которого сняла целлофан.

Сара смотрит на маму, на чашку остывшего чая в ее руке. Не может выбросить из головы, как ее отец без устали повторял, какая Анна красивая. На школьных концертах. На родительских собраниях. Честно говоря, так говорили все, но за долгие часы, проведенные в больнице, где нечем было заняться, Сара поняла, что он говорил это чаще, чем следовало бы.

«Она очаровательна, твоя подруга Анна. Очаровательная девочка».

– Звонила мама Анны, Барбара; хотела узнать, как у тебя дела. Все шлют приветы. Похоже, ночное бдение прошло хорошо. Показывали в местных новостях. И вся шайка спрашивает, могут ли они навестить тебя. Подбодрить.

– Шайка?

– Да. Дженни, Тим и Пол. Они явно очень беспокоятся и хотели бы прийти.

– Нет. Пока – нет.

– Ясно. Хорошо. Раз ты еще не готова… Хотя, возможно, тебе это пошло бы на пользу. Барбара все время спрашивает. Ты же знаешь, как она тебя любит.

– Пока нет. Всё. Может, когда буду дома.

Сара не хочет сейчас об этом думать. Она думает о множестве других более важных и тревожных вещей.

О том, что не сказала полиции правду о случившемся с Анной в клубе.

И никому не рассказала о сообщении от своего отца в ту ночь.



Глава 15 Свидетельница



Иногда меня спрашивают: Элла, почему цветы?

Честно говоря, я не могу припомнить, когда в моей жизни не было цветов. С самого младенчества я любила собирать цветы. Гуляла с бабулей, зачарованная цветами, запахами и тем, как можно изменить настроение, по-разному составив букет. Берешь простое веселое солнечное пятно примул, а потом смягчаешь эффект, добавив несколько колокольчиков для контраста. Смесь голубого и желтого – намек на Средиземноморье.

Я очень любила, когда мама разрешала мне выбирать в супермаркете цветы – чтобы дома расставить их по вазам и наблюдать, как они вянут. Узнавать, что тюльпаны смотрятся лучше всего в вазе нужной высоты, когда головки склоняются через край.

Мне не забыть, какой восторг я ощутила, научившись оживлять розы, меняя воду и подрезая стебель очень острым ножом под углом. И как розы чудесным образом вновь задирали головки, словно говоря «спасибо».

Неудивительно, что когда пришла пора выбирать, где подрабатывать по субботам, я уже знала, чем займусь. В моем родном городке был маленький цветочный магазин. Каждый день, проходя мимо по дороге в школу, я останавливалась проверить ведерки нарциссов на витрине. Честно говоря, выглядело все не слишком вдохновенно: стандартные букеты, стандартные витрины и слишком много гвоздик. Но никогда я не испытывала такой гордости, как когда мне предложили постоянную шестичасовую смену по субботам. Приходила я ранним утром, чтобы разобрать новое поступление, вдыхая божественные ароматы. Сверкающие ленты, шуршание целлофана. Я быстро привыкла мириться с традиционными вкусами – все те же ужасные гвоздики и уродливый папоротник. Я очень старалась никого не обидеть. Однако по мере того, как накапливала опыт и знания, я начала делать предложения постоянным покупателям. Хотите подсолнухи? Лилии? Что-нибудь новенькое для разнообразия?

И вскоре менеджер Сью разрешила мне заказывать новые цветы и самой составлять готовые букеты.

«У тебя острый глаз, Элла. Тебе надо учиться».

Так я и поступила. Курс для начинающих, потом второй – продвинутый курс по оформлению свадеб, третий – по современному дизайну. Затем я приняла участие в конкурсе и попала в местную прессу, получив региональную награду. Призом стала неделя работы у главного флориста Лондона. Цветочные рынки на рассвете. Ужасно. Изнуряюще. Возбуждающе. Божественно…

А дальше – невероятно! Окончив среднюю школу, я год проучилась в колледже: флористика и бизнес. Умерла бабушка; неожиданное наследство поделили между пятью внуками.

Поехали путешествовать, говорили друзья. Потрать на автомобиль. Или на круиз.

Нет. Лежа ночью в постели, я сияла. Я точно знала, чего хочу.

Я сумела договориться об аренде. Мой собственный магазин. Родители считали, что я сошла с ума. «Ты представляешь, сколько маленьких предприятий прогорают в первый год?»

В каком-то смысле они оказались правы. Чтобы встать на ноги, потребовалось гораздо больше времени, чем я полагала. В первый год после всех выплат мне оставалось чуть больше минимальной зарплаты, не говоря уже о том, сколько приходилось пахать. Но я не прогорела.

Я научилась зарабатывать на хлеб с маслом со свадеб и праздников. День матери. День святого Валентина. Но дьявол точно кроется в деталях. Чтобы конкурировать с супермаркетами, нужно было предлагать что-то особое. Моей фишкой стал неформальный стиль «потертый шик» с ручными самоделками. Я начала готовить связанные вручную букеты еще до того, как их стали делать все. Я использовала необычные шнурки и изготовленные вручную этикетки, украшенные прессованными цветами. Я научилась работать без отходов. Уценивала букетики, если заказала больше, чем нужно, остатки пускала под пресс. Вскоре я начала продавать маленькие открытки и этикетки не только с букетами. Очень полезный дополнительный источник прибыли.

Здесь, в моем магазине, я ощущаю себя на вершине блаженства. Это мое творение.

Здесь, в магазине, я не слишком беспокоюсь, что обо мне думают – мол, я старомодная или что на юных плечах старая голова.

Здесь – в шесть утра, пока весь мир только начинает ворочаться, – я в своем мире, наедине с заказами, которые нужно приготовить до разговора с полицией. В реальном мире, где Анну пока не нашли и где открытки начали пугать не только меня, но и Тони.

Я работаю аккуратно. Букет на день рождения должны забрать в полдень. Шесть украшений на стол для местного отеля. Две чашки кофе. Три.

Работаю своим любимым секатором: ярко-красные ручки и самые острые на рынке лезвия. Супер.

А потом происходит что-то странное. Примерно в шесть тридцать или в шесть сорок пять я ставлю на прилавок последнее столовое украшение, почти законченное, и иду в туалет – крохотную пристройку позади здания. Когда возвращаюсь к рабочему столу, секатора нет.

На улице – шум автомобильного мотора, и, признаюсь, я в ужасе. Я ведь всегда так аккуратно обращаюсь с секатором – не только потому, что он опасен, но и из-за его дороговизны. Не хочу, чтобы он падал на пол. Ручка может расколоться. И потом, секатор – это как любимый нож шеф-повара. Талисман. У меня есть в шкафу два запасных секатора, но с другими я чувствую себя не так уютно. Они хуже ложатся в руку.

Подхожу к передней двери и смотрю на парковку. У единственной машины включен дальний свет фар; кто внутри, не видно. Проверяю дверь. Не заперта. Обычно я об этом не беспокоюсь. Раз я здесь, я считаю магазин открытым. Если кто-то явится спозаранку, я готова принять заказ. Но сегодня, только сегодня, я запираю задвижку. Стою неподвижно, чувствуя, как колотится сердце. Жду. Две минуты. Больше.

«Не глупи, Элла. Не накручивай себя».

Наконец машина уезжает, и я чувствую, как расслабляются плечи; напоминаю себе, что над соседними магазинами есть квартиры, так что удивляться нечему. Просто человек уехал на работу.

Возвращаюсь в мастерскую в задней части магазина, где озадаченно застываю. Секатор лежит на кассе. Честное слово, не помню, чтобы я его туда положила. Я вообще никогда его туда не кладу – верх кассы покатый, и секатор может сползти.

Оглядываю магазин – так оглядываешь кухню, когда потерялся ингредиент, который точно уже достала из холодильника.

«Ты устала и зря себя накручиваешь, Элла. Тони был прав: следовало остаться дома». Слишком много мыслей роятся в моем мозгу. Я быстро заканчиваю работу и убираю все в кулер в задней комнате – своего рода холодильник для цветов.



* * *


Тони в халате сидит на кухне.

– Я беспокоился. Надо было взять меня.

– Всё в порядке. Я хотела, чтобы ты остался дома и поговорил с Люком.

Муж уже спокойнее, хотя по его позе и теням под глазами я вижу, что он тоже плохо спал. Тони отреагировал так, как я и ожидала: больше переживал, чем сердился. «Элла, почему ты мне не рассказала? Больше ничего от меня не скрывай».

И я чувствую себя ужасно. Открытки-то я ему показала, а про Мэтью еще не говорила…

– Не знаю, что теперь думать по поводу твоей работы в одиночку. Пока не разберемся в точности, что происходит… Лучше бы ты меня послушала: осталась дома или взяла с собой.

– Нужно было выполнить заказы, Тони. Да и, скорее всего, это какой-нибудь дурачок. Прыщавый подросток, который не нашел занятия получше. – Получается не слишком убедительно; ведь я уже сама не знаю, во что верить. И чего бояться.

– Они были у дома, Элла. Кто бы ни писал эти открытки, он был здесь, у дома.

– Да. Ты прав – это все меняет. Мне следовало рассказать тебе все в самом начале, прости. Полиция будет здесь через полчаса; я сделаю все, что они скажут, Тони. Я не слишком беспокоилась, потому что честно считала, что открытки от ее матери.

– А можно сделать так, чтобы тебе не работать с раннего утра?

– Если тебе станет легче, я попробую что-то придумать. – Смотрю ему прямо в лицо. – Так ты поговорил с Люком?

Вчера ночью именно Тони поднял эту тему. «Ты не сочтешь меня психом, если я скажу, что ребенка должны усыновить мы?» Я заплакала и крепко обняла мужа за то, что он думал в точности как я. Мы согласились, что уже немолоды и что все это чистейшее безумие, но мы никому не можем доверить растить ребенка Люка, если у семьи Эмили не хватит сил.

– Он ответил, что поговорит с Эмили позже. У нее срок всего десять недель, еще рано принимать решения. – Тони кладет ладонь мне на щеку. – Мне показалось, что он испытал облегчение… Впрочем, трудно сказать. Парень слишком потрясен.

Тони добавляет, что Люк хотел бы больше не помогать в магазине. Для него это чересчур, со всеми заботами. Найти замену будет непросто – мало кто хочет начинать работу в такую рань. Но Люк – прежде всего, так что придется что-нибудь придумать.

– Хорошо. Тогда послушаем, что скажет полиция, да? А потом уже поговорим и про Люка, и про магазин. – Я беру его ладонь со своей щеки и целую.

Честно говоря, я удивлена, что к нам пожаловал инспектор из Лондона. Видимо, он ездил к Баллардам в Корнуолл, а нас посетил на обратном пути.

Мэтью сообщил мне новости. Он передал подруге из полиции две предыдущие открытки. Эксперты ничего не нашли, никаких отпечатков. Но они хотят посмотреть и последнюю. Мне предоставят настоящие пакеты для улик и специальные перчатки – на случай, если появятся новые открытки. Мэтью просил не называть его имя. Чтобы подразумевалось, что открытки я передала Мелани сама.

Тони ищет что-то под раковиной – думаю, спрей от насекомых; у кухонного окна жужжит навозная муха. В конце концов он сдается и, открыв окно, выгоняет муху прочь кухонным полотенцем; потом снова поворачивается ко мне и наклоняет голову.

– У тебя усталый вид, Элла. Все хорошо, милая?

– Хорошо. Я рада, что теперь ты знаешь про открытки.



Глава 16 Отец



От реки поднимается легкий туман, овцы в безопасности, Сэмми доволен. Вот в такие моменты, глядя на утреннее солнце, прожигающее влажную дымку, Генри ощущает полнейший покой, думается легко и свободно. Хорошо бы поставить дополнительно ограду на самом большом поле, чтобы уберечь овец от скользкого откоса к реке. Но ограда – это дорого. А Барбара против затрат на ферму.

Новые кухни и новые душевые комнаты для летних домиков? Пожалуйста! Заплатить какому-то веб-дизайнеру за дополнительную поисковую оптимизацию их сайта, что бы это ни значило? Конечно, здесь есть финансовый смысл. Но ограда? Корм? Ремонт трактора?

Пес, высунув язык, громко дышит и оглядывает границы поля. Для Генри именно это и имеет настоящий смысл. Пес, который радостно обегает по периметру каждое поле и возвращается к хозяину, торжественно виляя хвостом и глядя в глаза: все границы проверены.

– Пошли, малыш.

Генри нарочно выбирает кружной путь; сегодня ему не хватит сил пройти по Аллее Примул. Придя домой, он вешает прорезиненный плащ в прихожей, когда появляется Барбара.

– Где ты был? Давай еще раз поговорим – до того, как приедет полиция. Я беспокоюсь, каких еще невзгод мне ждать. Нам нужно думать о Дженни.

На кухне она садится к большому тесаному сосновому столу и принимается барабанить пальцами. Генри смотрит на чайник на плите, потом на жену.

– Я могу попасть в серьезные неприятности. Знала ведь, что нельзя было соглашаться и лгать полиции. – Она раскручивает рукав свитера, вытягивает его и снова загибает манжету.

– Не волнуйся, Барбара. Мы всё выложим напрямик. Они поймут.

– Поймут? Уверен?

Генри закрывает глаза. Ему жаль, что он расстроил жену. Ему жаль, что ей придется вдобавок ко всему пройти через такое. Жаль, что он плохой муж. А еще он устал миллион раз извиняться, потому что извинения ничего не меняют.

– Извини, Барбара.

– Не обижайся, но уже поздновато извиняться. Ведь врать полиции – лжесвидетельство?

– Думаю, только в суде, милая.

Генри смотрит на пол. На свои толстые носки из серой шерсти.

«Это отвратительно». Снова голос Анны. Дочь на пассажирском сиденье и не глядит ему в лицо.

И тут он понимает, что ни Барбара, ни полицейские не скажут ему ничего такого, от чего станет хуже, чем сейчас.

– Все равно не понимаю, зачем нам понадобилось врать. То есть ты можешь представить, Генри, каково мне было в ту ночь? Дочь пропала. А я тут совсем одна…

Генри молчит, повесив голову.

– Кстати, я хочу, чтобы ты съехал.

– Перестань, Барбара. Подумай о Дженни. И как я буду заниматься фермой, если съеду?

– Нет никакой фермы, Генри. Фермы нет уже несколько лет.

Он поднимает глаза.

– И ты удивляешься, почему ничего не вышло, Барбара? Ты выходишь за фермера, а потом решаешь, что не хочешь быть замужем за фермером.

– Так нечестно.

– В самом деле?

Несколько минут они сидят, не произнося ни слова.

– Хорошо. Поговорим с полицией вместе, Барбара. Я объясню, почему попросил тебя солгать о той ночи, когда пропала Анна. Все будет хорошо. Мы все уладим. Прости, что расстроил тебя, но если ты действительно хочешь, чтобы я съехал, то, при всем уважении, чем я буду заниматься с завтрашнего дня – больше не твое дело. А теперь мне надо принять душ, пока они не приехали.

Наверху, под струями воды – он нарочно включил погорячее, – Генри впервые ощущает облегчение. Наконец-то свободен. Годами он тешил себя иллюзией, что все может продолжаться по-прежнему.

А теперь?

Генри подставляет лицо под струи воды – и начинает делать то, чего не делал со дня смерти матери. Под струями горячей воды, от которых краснеет кожа, Генри Баллард плачет.

Он плачет по Анне, которую никогда не найдут. И которая знает о нем худшее.

«Это отвратительно, папа».

Потом Генри снова бреется, надевает синюю ковбойку, чистые джинсы и темно-синюю толстовку. Все машинально, на автопилоте. Он уже отказался от мысли предугадать дальнейшее. Будь что будет.

Приезжают трое. Местный детектив-сержант Мелани Сандерс – они встречались пару раз, похоже, очень славная; Кэти – офицер по связям с семьей; и высокий тощий инспектор из Лондона, которого Генри сразу невзлюбил.

С самого начала настроение совсем не такое, как раньше. Кэти соглашается на кофе – Барбара приносит на подносе, – а инспектор отказывается.

– Вы хотите поговорить с нами, мистер Баллард?

– Да. Простите меня. Мне очень неприятно, но я должен пояснить кое-что про ту ночь, когда пропала Анна. Я должен кое-что рассказать.

Детектив бросает взгляд на женщин-полицейских и снова поворачивается к Баллардам.

– Интересно. Видимо, у нас телепатическая связь, мистер Баллард. Ведь я ехал сюда поговорить с вами именно об этом. – Он даже не пытается скрыть сарказм в голосе, прокручивая нож в ране. – Понимаете, нам поступило несколько очень интересных звонков после телеобращения. Странных звонков.

Генри смотрит на Барбару – ее лицо застыло.

– Ну, начинайте, мистер Баллард.

– Ох… Я лгал про ночь, когда пропала Анна, и просил Барбару прикрыть меня, потому что мне было ужасно стыдно. И я не хотел отрывать вас от расследования.

Генри ощущает на себе обжигающий взгляд жены.

– Это целиком моя вина. Не жены. Я немного перепил. И меня не было дома.

– Не было дома?

– Нет.

– И теперь вы утверждаете, что меняете показания, – и без всякой связи с тем, что у нас появилась новая информация?

– Нет. Конечно, нет. Откуда мне про это знать?

– Ладно, мистер Баллард. Какова же новая версия того, где вы были в ночь пропажи вашей дочери? Она каким-то образом объяснит, почему вашу машину видели в тот вечер у вокзала?

– Простите?

– Дело в том, мистер Баллард, что я ехал сюда спросить вас: почему вашу машину видели в вечер исчезновения Анны у вокзала в Хекстоне? А не здесь, на ферме, как утверждали изначально вы и ваша жена. У вокзала, откуда ходит скорый до Лондона. Вы ездили в Лондон в ночь, когда пропала ваша дочь, мистер Баллард? Об этом вы хотите нам рассказать?

– Просто смешно. Конечно, нет! Я был дома на следующее утро. Когда мы связывались с полицией. Это невозможно. Слишком далеко. Как бы я мог…

– Знаете, мистер Баллард, я думаю, лучше нам продолжить в более формальной обстановке. В местном полицейском участке. Наверняка сержант Мелани Сандерс предоставит нам славную допросную комнату.

Генри чувствует нарастающую панику. Словно волна прокатывается по телу. Мысли в таком беспорядке, что он даже не может понять, бросает его в жар или в холод. Одежда липнет к коже. Как будто он вылез из-под душа мокрым.

Охваченный паникой, Генри смотрит на жену, но не видит поддержки. Только жуткое непонимание в ее глазах.

– Ну что, идем, мистер Баллард?

Генри приходит в голову, что следует спросить – есть ли у него выбор. Иначе арест? Попросить Барбару позвонить их адвокату?.. Но он быстро берет себя в руки, понимая, что нужно быть очень, очень осторожным. Неверно сказанное слово или отказ сотрудничать обернется против него. Это неверно поймут.

Генри Баллард встает и, выходя, принимает решение ничего – по крайней мере, пока – не говорить.



Глава 17 Свидетельница



Я лежала в постели, размышляя о карме. Глупо, конечно, но не могу забыть о последней открытке.

Мне по-прежнему снятся сумбурные сны. Анна в поезде. Голоса Сары и ее приятеля из проклятой туалетной кабинки. И шок из-за Люка и его подруги.

Ирония очевидна. И впечатление такое – даже не знаю, – будто все в моей жизни старается преподать мне жуткий урок, а мозг просто не справляется.

Иногда по ночам становится так плохо, что начинает щемить в груди. Приходится вставать и готовить чашку чая. Разумеется, встает и Тони – страшно обеспокоенный, – а этого мне хочется меньше всего. Только множит вину. Я пытаюсь справиться сама, в одиночестве, – прокручиваю и прокручиваю в голове, чтобы разобраться, сколько моей вины в том, что случилось с бедной девочкой. И мечтаю, чтобы можно было вернуться и все переиграть.

А потом? Положа руку на сердце, сколько бы я ни возвращалась в прошлое, меня повергает в ужас мысль о том, что та девушка и тот парень занялись сексом в туалете, едва познакомившись.

Если б я могла обсудить это с людьми… Спросить напрямую, как бы поступили они. Подобное привело бы их в смятение – или в ярость? Штука вот в чем: полиция объявила лишь, что «свидетельница» слышала, как девушки заигрывали с парнями, только что вышедшими из тюрьмы, и что меня поразило, как быстро они сдружились. Как скоро начали строить неразумные совместные планы. Опасные планы.

Меня осуждали за это, и только за это. Что не вмешалась, когда двух деревенских девочек выбрали мишенью два парня-уголовника. Вот о чем рассуждают в социальных сетях и таблоидах. Как бы вы поступили? Занимались своими делами? А там шестнадцатилетние девочки…

Полиция не обнародовала подробности про секс в туалете, и меня просили не распространяться – в интересах следствия, – так что я могла рассказать только Тони. Он говорит: понятно, почему я ошалела, – и что люди не лезли бы, если б знали подробности.

Теперь вскрылась история с Люком и его подругой. Тони говорит, что тут совершенно другое. Юная девушка занимается сексом с совершенно незнакомым человеком в общественном туалете, а Люк с Эмили допустили ошибку в ходе романтических отношений. Я знаю, что он прав, но все же чувствую некоторое лицемерие в своем порицании Сары.

Сегодня Тони уехал на работу рано. Он тоже работает в торговле, но совсем в другом секторе – поставляет в супермаркеты хлопья. Сейчас он исполняющий обязанности регионального менеджера и официально займет эту должность, если продажи выйдут на нужный уровень. Я очень им горжусь. И сейчас, когда его так часто не бывает дома, я пообещала, что сдвину свои рабочие часы, чтобы не оставаться надолго одной в магазине. Хотя бы пока не услышим новостей от полиции и не успокоимся.

Вторая чашка кофе в постели. Восемь утра, для флориста – разгар рабочего дня. Я лежу и думаю.

О карме.

И о том, лицемерка ли я. То есть я признаю, что немного отстала от жизни. По наивности думала, что у моего семнадцатилетнего сына еще не было секса. Снова и снова спрашиваю себя, не ханжески ли я отнеслась к тому, что случилось в поезде. Или это гендерный шовинизм? Потому что первое, что пришло мне в голову: Сара, видимо, не такая славная девушка, как мне представлялось; поэтому я и сбежала. Ну а если бы там был Люк? Нет. Наверное, не такая уж я все-таки ханжа, потому что я была бы в таком же ужасе, если бы мой сын или любой молодой человек уединился в туалете с девушкой, с которой едва познакомился.

Не поймите меня неправильно: дело не в сексе как таковом. Дело скорее в приватности. Секс – это не что-то мимолетное; об этом не говорят с незнакомцами на вечеринках. И этим точно не занимаются со случайным попутчиком в туалете поезда.

Звонит мобильник – высветилась фамилия Мэтью Хилла. Смотрю на часы. Десять минут девятого.

– Привет, Мэтью. Как раз собиралась сообщить вам, что разговор с лондонским инспектором отложен. Ему пришлось задержаться в Корнуолле. Сказал, какие-то подвижки в расследовании. Надеюсь, это значит прогресс.

– Очень не хочется вас разочаровывать, но, боюсь, лучше не надеяться. Я только что говорил с моим человеком в Корнуолле – напротив, расследование неожиданно рассыпалось. Зашло в тупик. Но не в этом дело. Мне только что позвонили. Жена рожает. Еду ее забирать. Голова кругом… просто хотел вам сказать, что несколько дней могу быть недоступен.

– Несколько дней? – Я смеюсь. – Вы преуменьшаете, Мэтью. Но какая прекрасная новость! Пожалуйста, держите меня в курсе. Мальчик или девочка?

– Нет. Господи, мы даже не…

– Хорошо. Удачи. Ведите машину аккуратно и постарайтесь успокоиться.

– Буду на связи.

Я отключаюсь. Мэтью Хилл понятия не имеет, что его ждет, и это, возможно, очень даже неплохо.

Когда становишься родителем, понимаешь, что любовь подразумевает больше страха, чем тебе когда-либо представлялось, и ты уже не будешь смотреть на мир прежними глазами. И именно поэтому я не могу смириться со своей ролью в исчезновении Анны.


Глава 18 Подруга



– Так я их позову, милая? Минут на пять-десять? Вдруг тебе станет веселее? Сестра говорит, что может пустить их в виде исключения – если ненадолго…

Сара смотрит на мать и понимает, что это вовсе не вопрос. Мать частенько облекает в форму вопроса рекомендацию. При этом чуть подается вперед, не моргает и поднимает брови, намекая, что должен прозвучать единственно правильный ответ. «Да». Ребенком Сара протестовала против такой тактики, но уже давно поняла, что сопротивление бесполезно.

– Ладно. Только я очень устала, так что ненадолго.

Идет шестой день, и Сару заверили, что работа печени улучшается. Консультант, появившись у ее койки, смотрит уже не таким озабоченным взглядом, а сестры повторяют, что «все идет в нужном направлении». Психиатры перестали нависать над душой и поговаривают, что скоро ее выпишут домой.

Сара сама не знает, хочет ли домой. Она до сих пор изумляется, как быстро меняется ее настроение – буквально от часа к часу. Как стремительно она прошла от страха смерти до нетерпимости – к больнице и к матери.

Вернулась и еще одна страшилка – вдруг что-нибудь вылезет после телеобращения.

Друзья набиваются в комнату с испуганным видом. Сара лежит в боковой палате рядом с общим детским отделением. В семнадцать не положено занимать взрослую палату; предложили эту, чтобы она чувствовала себя не так неуютно. Не рядом с младенцами. Сестры сказали, что ей повезло, что эта палата оказалась свободна.

«Повезло»?

– Мы не могли решить, что принести, и принесли сладкое. Твоя мама будет коситься… – Тим протягивает маленькую пачку печенья и коробку сливочной помадки.

Сара решает не прощать их как можно дольше и не смотрит никому в глаза.

Прошлой ночью ей приснилась вечеринка на ферме, которую миссис Баллард устроила на день рождения Тима. Ему исполнилось десять или одиннадцать. Мама Анны пришла в ужас, узнав, что мать Тима не дает себе труда устраивать ему праздники, и затеяла форменный переполох – большой чай и шоколадный торт в форме звезды. Тим и Пол принесли воздушные шарики для моделирования – скручивать из них такс, мечи и шляпы. Шагая по узкой дороге – Сару провожали домой после праздника, – она несла под мышкой ярко-желтую надувную таксу. Прекрасный был день, и Сара расстроилась, когда он закончился. Мальчишки искоса поглядывали на нее. «Всегда тяжело возвращаться домой, да?» Она не помнит, кто это спросил, Тим или Пол, но помнит, с каким чувством кивнула в ответ – печаль пополам с виной. Знала, что неправильно предпочитать семью Анны своей, однако ничего не могла поделать.

А теперь? Сара наконец поднимает лицо и оглядывает одного за другим. И не может понять: что же случилось с ними со всеми? Когда они перестали быть друг для друга тем, кем были прежде?

Дженни бледна, и Саре хочется, чтобы подруга помнила ужасные вещи, что наговорила во время их ссоры. Жестоки были не только мальчики. Затем в памяти вспыхивает образ Анны; Сара закрывает глаза и откидывается на подушки.

– Прости. Как ты себя чувствуешь? Сестру позвать? – спрашивает Дженни.

– Я в порядке. Просто устала.

– Да, конечно. Мы обещали твоей маме, что не будем задерживаться надолго; мы просто хотели… – Голос Дженни затихает, и она вдруг резко втягивает в себя воздух.

– Послушай, мы пришли, потому что хотели попросить прощения. За то, что наговорили, – продолжает Тим.

Сара открывает глаза и снова оглядывает всех. Тим. Пол. Дженни.

– Мы чувствуем себя виноватыми. В том, что занялись своими делами. Вот в чем правда. – Пол теребит пряжку ремня. – Мы не должны были всё наваливать на тебя.

– Вам жаль, что вы все это говорили… но по-прежнему считаете, что виновата я?

Сара смотрит на мальчишек. Во время ссоры они говорили больше всех.

– Это все те парни. Если б их только нашли… – робко произносит Дженни.

Наконец Сара глубоко вздыхает.

– Ну, как прошло телеобращение – много звонков? Телефон мне отдали, но не знаю, где смотреть.

Лед тронулся, друзья начинают рассказывать, как помогла передача. Похоже, звонков куча. Сара снова лжет и говорит, что таблетки – чистая случайность, беспокоиться не о чем.

– Больше не повторится? – Голос Дженни звучит тревожно.

– Нет. Я обещала маме быть поаккуратнее, чтобы ей не пришлось еще раз пережить такое. Так скажите мне, насчет этого телеобращения, что там показывали?

Дженни понравилось, что показали милое видео Анны и одну из фотографий, что прислала продюсеру программы Дженни, однако мама расстроилась, что ее интервью зверски порезали.

– Они убрали все кусочки, где она говорила про других пропавших девушек, которых нашли, про то, что не нужно терять надежду, что малейшая информация поможет найти Анну живой.

Все замолкают.

Сара снова закрывает глаза.

И тут в палату входит ее мать и выпроваживает гостей, объясняя, что персонал и так сделал послабление, не стоит испытывать судьбу.

Друзья прощаются и еще раз просят прощения.

Мать Сары садится на зеленый пластиковый стул и начинает ерзать, нервно разглаживает юбку.

– Мама, что случилось?

– Ничего не случилось.

– Нет, случилось.

Мать наливает сердечных капель в пустой стакан Сары и доливает воды из пластикового графина. Потом долго смотрит на коробку сливочной помадки, как будто читает описание на обороте.

– Ладно. К нам опять пришли полицейские. Доктора, разумеется, сказали, что ты слишком слаба для общения с ними. Но, похоже, завтра мы едем домой, и они, конечно, захотят побеседовать с тобой. Наверное, тебе нужно знать. Подготовиться.

– О чем? О чем они хотят со мной поговорить?

– Вроде бы объявились еще свидетели из клуба. После телепередачи.

– Я уже все им рассказала. Все, что могла.

– Знаю, милая.

– Нет. Я не хочу снова разговаривать с ними.

– Хорошо, милая. Я понимаю. Не нужно расстраиваться. Я попытаюсь объяснить им, что тебе требуется отдых.

Сара откидывается на подушку, закрывает глаза и вновь пытается избавиться от голоса Анны в голове. От отчаянного выражения ее лица той ночью в клубе.

«Пожалуйста, Сара. Мне не по себе. Прошу тебя. Пожалуйста…»



Глава 19 Свидетельница



По поводу моего обещания Тони не появляться больше одной в магазине в ранний час, пока не установят новую сигнализацию… Ага. Попробуйте-ка вытащить охваченного депрессией подростка из постели с первыми лучами солнца.

Люк обещал, что не уйдет с работы, пока не найдется замена, но в последние дни бродит словно зомби. Вид жутко усталый. Мы разрешили ему не ходить в школу еще несколько дней. Прямо и не знаю, как быть.

С самого утра я стучала ему в дверь, но ответа не получила. Позже заглянула – смотреть страшно. Попросила приехать, когда сможет. Тони в Бристоле, и у меня привычная дилемма: верность покупателям против безопасности и моего обещания Тони. Единственный плюс в том, что полиция очень предупредительна. Наверное, чувствуют вину, что мое имя стало известно. Теперь раз в день мимо дома и мимо магазина проезжает патрульный автомобиль – просто обозначить «присутствие». Они, похоже, совершенно уверены, что дело в каком-то придурке, но мы все равно ставим в магазине новую сигнализацию, и я пытаюсь убедить себя, что всё в ажуре.

А минус в том, что я решила поехать с утра одна. Люк недавно сдал на права, и Тони купил ему малолитражку, так что сын сразу подскочит, когда будет готов.

Пока я доехала до магазина, отправила Люку еще два сообщения. Ответа нет. Честно говоря, жаль, что он хочет бросить работу. Люк помогает мне по субботам лет с четырнадцати; он всегда обходителен и мил с посетителями. А потом, и дополнительные деньги Люку, и дисциплинирует. Помогает понять, что такое почасовая оплата – и упорная работа, и удовлетворение в конце трудового дня.

Тони отправился в Бристоль на важную встречу – решают, необходим ли ребрендинг хлопьев. Лучше ничего ему не говорить, а то расстроится и будет переживать, каково мне тут в темноте.

Так. Элла, соберись, время поджимает. Шесть украшений на стол к обеду в мэрии. Хорошая реклама и вполне регулярный заказ через службу кейтеринга, не хотелось бы их подводить. В этом проблема регулярного бизнеса: с одной стороны, ты благодарен и польщен, а с другой – боишься, что попадешь в зависимость.

Обычно я рисую наброски и эскизы и согласовываю их по электронной почте с менеджером по доставке питания – Кейт. У нее у самой острый глаз, и она размещает фотографии моих украшений в социальных сетях – в наши дни это очень полезно. Кейт помогла мне заслужить репутацию оригиналки. Так что я не хочу оступиться и не хочу впадать в самодовольство.

Экспозиция приготовленного образовала строй ваз и подставок, чтобы можно было охватить все одним взглядом. Иногда я жалею, что маловато пространства для склада, хотя, если начистоту, я, пожалуй, трачу слишком много на презентации. Впрочем, уверена, что инвестиции в оборудование приносят регулярные заказы, а еще клиентов важно постоянно удивлять. И тогда будет больше фото в социальных сетях. Сегодня я предложила красные антуриумы, белые розы и эустомы в оцинкованных ведерках на фоне глянцевой зелени. Будет выглядеть эффектно при белых скатертях и нейтральной комнате.

При каждом заказе я надеюсь, что гости начнут спрашивать: «А кто составлял такие букеты?» Кейт очень добра, и у нее всегда наготове мои карточки. Единственное, что расстраивает, – когда делегаты конференций размещают новые заказы из дальних краев, а я могу организовать доставку лишь на определенное расстояние.

Господи! Уже почти полседьмого, а от Люка ни словечка.

На улице пока темно; я раздумываю насчет еще одной чашечки кофе – и тут снова слышу снаружи шум мотора. Не Люк ли приехал, думаю я, но звук не похож на двигатель малолитражки. Машина тормозит и затихает.

Смешно. Элла, это же просто машина. Успокойся.

Я стою неподвижно, жду, что машина уедет. Не уезжает. Фары гаснут.

Подождав минуту-другую, я снова пишу сообщение Люку. Ответа нет. Все звуки стихли, и я велю себе сосредоточиться на цветах. А потом… о господи!

Кто-то пытается повернуть ручку входной двери. Дверь, конечно, заперта. Боже…

У Люка свой ключ. Это не Люк.

Я хватаю мобильник, готовая звать на помощь. Если тот, кто снаружи, взломает дверь, я убегу через заднюю комнату, по дороге набирая полицию. Прокручиваю этот план в голове – и смешно, и страшно.

Снова гремит дверная ручка. Кто там – мне не разглядеть, жалюзи на двери закрыты.

Во всем магазине свет горит только в задней комнате – мастерской. К двери я не пойду. Ни за что. Очень хочется верить, что это Люк, что он просто забыл ключ.

Шаги. Да. Наконец-то я слышу, как кто-то ходит снаружи. Хорошо. Хорошо. Слава богу. Фары автомобиля снова вспыхивают. Машина уезжает.

Приходит мысль позвонить Тони, но я вспоминаю, что мне вообще не следовало находиться здесь одной.

Удивительно бывает: стоишь на месте, где обычно ощущаешь радость и безопасность, и вдруг чувствуешь себя совершенно другим человеком.

Я не хочу быть этим человеком. Я ненавижу этого человека.

На моих щеках слезы. Ах ты, тупая, тупая бабища! Почему ты не сделала сразу то, что было нужно, год назад? Не позвонила родителям из поезда – и не перевалила ответственность на них… Почему, почему, почему? Почему ты не сделала такую простую вещь, Элла?

Не знаю, сколько я уже стою на месте, но большие настенные часы подсказывают, что чересчур долго. Тут звонит мобильник, и я чуть не подпрыгиваю. Звонит Люк.

– Это ты только что был у двери?

– Нет. У какой двери? Я звоню сказать, что выезжаю. Мам, а что ты такая испуганная?

– Ничего. Давай приезжай скорее. Наобещал с три короба…

Я отключаюсь – и сразу жалею о своем тоне. Проклятье… Посылаю сообщение: «Извини. Устала. Кофеварка включена».

И теперь окончательно погружаюсь в цветы, пытаясь пропитаться яркими цветами и ароматом. Сосредоточиться на работе.

На мгновение мелькает мысль – не промахнулась ли я с ведерками. Не лучше ли было выбрать зеркальные кубические подставки? Нет, не лучше; и в любом случае уже поздно.

На улице светлеет, и мне становится легче, ведь я прекрасно вижу проезжающие и паркующиеся машины. Больше нет нелепого ощущения, что за мной следят – как будто я рыбка в аквариуме.

Почти семь, и снова гремит входная дверь. На сей раз сообщение от Люка подтверждает, что это он. И он действительно забыл ключ.

– Мам, чего ты запираешься? Ты же рада неожиданным покупателям.

– Папа сказал, что так лучше. Ну после тех открыток.

– Я думал, полиция считает, что это случайный придурок.

– Считает. И, вероятно, правильно считает. Просто лучше проявлять некоторую осторожность. Знаешь – соломки подстелить… Как голова?

– Прошла. Так ты будешь с ними еще разговаривать? С полицией? – Взгляд у Люка тревожный; напрасно я столько наговорила.

– Не знаю. Может, и нет. Я уверена, все уляжется.

– Вот узнаю, кто посылал эти открытки, я им устрою…

– Брось, Люк. Пусть разбирается полиция. А не мы.

– Папа так не считает.

– Прости?

– Ничего… – Люк смущен. – Так ты хочешь кофе, мам? Кстати, я голодный. Найдешь что-нибудь пожевать?



Глава 20 Отец



Генри было девять, когда он впервые взял в руки оружие.

Отец потребовал дать обещание – не говорить матери. В тот день с ними был еще дядя Джордж. Они взяли мальчика с собой на нижние поля – стрелять кроликов.

Вредители, объяснил отец. Семь кроликов съедают столько же, сколько овца. Просто кошмар для урожая. А их норы опасны и для скота. Отец рассказывал, как ребенком собственными глазами видел теленка, который чудовищно вывихнул ногу. Конечно, его пришлось пристрелить, но теленок страдал безумно, кричал от боли, пока не принесли ружье. Гадкие кролики…

На том первом уроке по стрельбе много говорилось о законах и о безопасности. О лицензии и законах. Генри узнал, что ему позволят иметь свой дробовик, когда он подрастет, – после того как докажет, что готов к ответственности и согласен досконально выполнять все правила до единого.

Отстреливать кроликов разрешено, а барсуков нельзя, так что следовало соблюдать осторожность. Отец и дядя втолковывали азы безопасности. Только при свете дня. Всегда проверяй, нет ли впереди других стрелков. Точно знай, где находится каждый из команды.

Лежа в траве, отец зарядил для Генри ружье и показал, как стрелять. Предупредил, что будет сильная отдача, так что нужно быть готовым.

Первый выстрел – и чистое везение. Наповал. Кролик будто подпрыгнул, потом рухнул. Изумление отца, и тут же – шумное торжество, которое ну никак не вязалось с бурей в животе самого Генри. Во рту появился вкус желчи, и он испугался, что его сейчас вырвет.

– Молодец, сынок. Правда молодец. Прирожденный стрелок! Господи, Джордж, ты видел? Снайпер!

Теперь оружейный ящик стоит в маленьком кабинете рядом с прихожей. Ящик соответствует всем требованиям, хотя Генри жалеет, что не заказал модель с кодовым замком. Его базовый вариант закрывается на ключ, который положено хранить отдельно. Строго говоря, он не должен говорить никому, где хранится ключ, и обязан регулярно менять место хранения. А на практике Генри уже не раз забывал «новое» секретное место для ключа и носился по дому, кляня Барбару и дочек. Так что теперь он держит ключ в ящике с носками – в паре красных регбийных носков, которые никогда не носит. Это легко запомнить, а вор – уверяет себя Генри – не станет копаться в носках.

Только иногда в новостях проносится – ребенку удалось добраться до оружия, – и тогда Генри в панике проверяет красные носки.

Охваченный мутной печалью, сегодня он просыпается в отдельной комнате. Барбара настояла на отселении из их общей спальни, как только он вернулся из полиции. Его новую версию проверяют, но Барбара потребовала, чтобы он съехал совсем, и Генри понимает, что сделал все только хуже.

«Почему твоя машина стояла у вокзала? Ты ведь убеждал меня, что был пьян, спал на стоянке у паба… Какого черта ты не говоришь мне, что происходит, Генри?»

Он смотрит на часы. Пять тридцать утра. Надевает вчерашнюю одежду, брошенную на кресло, и кладет ключ в правый карман – забрал из носков накануне вечером, пока Барбара готовила ужин. Раздвигает шторы и морщится на небо, слишком яркое для такого дня. Для такого настроения. Для такого плана.

Какое-то время прислушивается к собственному дыханию, разглядывая облака. Перисто-слоистые. Об облаках ему тоже рассказывал отец. Фермеру необходимо читать по облакам. Перисто-слоистые – как тонкие, почти прозрачные простыни на веревке. Очевидно, близится дождь.

Генри спускается, стараясь ступать по лестнице как можно тише; перешагивает через третью снизу ступеньку – она скрипит громче всего. Через кухню проходит в прихожую, где Сэм пышет энтузиазмом, виляя хвостом.

Под взглядом теплых янтарных глаз гладит пса по голове – «лежать» – и идет в кабинет, доставая ключ из кармана. Выбирает самое старое ружье, берет патроны из глубины картотечного ящика в углу (строго говоря, это не совсем соответствует требованиям безопасности), снова запирает стальной ящик и идет через прихожую, где Сэмми вновь встает, просительно наклонив голову.

– Нет. Не сегодня, малыш. Ты остаешься.

Пес смотрит, озадаченно навострив уши.

– Я сказал – лежать. На место. Сейчас же.

Их взгляды снова встречаются. Сэм пятится к подстилке, садится, щурится и тяжело дышит, высунув язык, а Генри уходит.

Снаружи прохладнее, чем он ожидал. Генри смотрит на маленькую лужайку за дорогой, снова вспоминая палатки и веселый визг девочек из их берлоги в кустах. Как любила маленькая Анна, чтобы он раскручивал ее, ухватив за ноги, в центре лужайки!

«Ты уже слишком большая».

«Ну папа, пожалуйста…»

Вспоминается удивительное ночное бдение. Очень трогательно, пришло много людей. Свечи. Пение. Барбара и Дженни стоят, обнявшись, слишком подавленные, чтобы подпевать. Стиснули губы, чтобы не заплакать.

Генри оглядывается на дом – шторы наверху еще задернуты – и шагает как можно тише по гравийной дорожке к соседнему амбару. Входит в маленькую боковую дверь, оставив ворота для трактора запертыми – и на верхний, и на нижний засовы. Идет в дальний угол на тюки соломы, оставшиеся после ночного бдения.

Кладет ружье на землю и чувствует, как участился пульс. Он боится?

Ответа нет.

Зато перед глазами проносится целая галерея картинок – словно тасуется и сдается колода. Они с Барбарой в медовый месяц… Такие разные девочки-крошки: Анна со светлыми волосами, Дженни с темными…

Похоже, подсознание нарочно подсовывает сентиментальные воспоминания, чтобы заставить его передумать. Ну нет. Очень скоро полиция выяснит, что он вовсе не спал пьяный в машине. Очень скоро и полицейские, и Барбара узнают правду.

Всплывает новая мысль.

В доме услышат выстрел. Проклятье. Придут и найдут его. И увидят. А если первая явится Дженни? Какого черта он не подумал об этом раньше?

Генри вынимает мобильник из кармана, пытаясь разработать стратегию. Можно позвонить в полицию. Сказать, чтобы приехали. Да. Можно запереть изнутри и дверь – полиция взломает. Сработает? Или лучше отойти подальше от дома. До горы?

Тогда его найдет кто-то другой. Невинная бедняжка.

Только теперь Генри понимает, что не продумал все как надо.

Он нащупывает в кармане листок бумаги. А ручка?.. Удается найти только какие-то старые квитанции, кусочек проволоки и пустой пакетик от жвачки.

Генри закрывает глаза и хмурится, подумав о подруге Анны, Саре, и ее таблетках. Она понимала, на что идет? Написала записку? Как все объяснить, если не оставить записку?

Сердце колотится отчаянно, до боли в груди. Генри заряжает ружье, подняв его двумя руками, и упирает в пол.

В какой-то телепрограмме гример рассказывал, что для реалистичного изображения крови и растекающегося мозга используют печенку. Генри представляет, что уже спустил курок. Интересно, что дальше. Пустота? Или нечто? Генри – человек неверующий, так что не знает, чего ожидать. Но на удивление боится боли.

Записку не написать – поэтому придется звонить. Да. В его мобильник забит номер сержанта Мелани Сандерс; с ней первой он и поговорит. Она ему нравится. Открытая. Славная. Куда приятнее столичного зазнайки.

Гудок. Второй. Третий. Пусть она ответит. Пять. Шесть. Сердце по-прежнему стучит, и Генри зажмуривается, молясь, чтобы не включился автоответчик.



Глава 21 Подруга



В машине, по дороге домой, Сара молчит, а мать стрекочет и стрекочет. В школу можно не ходить столько, сколько потребуется. Набираться сил. Мать повторяет, как рада, что Сара помирилась с друзьями – они должны оказать ей поддержку. Никто никого не обвиняет. И никакой больше чепухи. Почему бы не устроить вечеринку с пиццей? Не посмотреть кино?

Как ни странно, Сара чувствует слабость в ногах, проходя по саду. Наверное, слишком много времени провела в постели. На трех розовых кустах под окном гостиной она замечает раскрывшиеся бутоны. Когда Сару забирала «Скорая помощь», ее несли на носилках мимо клумб перед парадной дверью. Бутонов еще не было. А теперь – пять. Нет – шесть. Как быстро все изменилось…

– Идем, милая. Я приготовлю чай.

В доме Сара стоит посреди гостиной в каком-то оцепенении, пока мать кладет на кушетку маленькую сумку. Внутри – косметичка, которой Сара так охотно пользовалась в Лондоне. Карандаш для глаз, тушь для ресниц и ее любимый блеск для губ. Сара смотрится в зеркало над кушеткой. Сегодня никакой косметики. Глазки маленькие. Губы сухие.

В зеркале отражаются фото в разнообразных рамках на противоположной стене. Там есть фото самой Сары – она сидит в «лягушатнике», пуская пузыри. На другой фотографии Сара делает стойку на руках; юбка, задравшись, открывает белые, в розовый горошек, трусики. Сара хмурится, пытаясь вспомнить, кто делал фотографию.

На полке она видит снимок сестры Лили на скамейке – она проводила каникулы во Франции. Лили выглядит печальной. Нет, не печальной, не то слово. Она выглядит далекой и отстраненной.

Через дверной проем Сара слышит шум закипающего на кухне чайника.

– А почему Лили на самом деле уехала?

– Извини. Не слышу тебя за чайником. – Мать выходит из кухни.

Сара не сводит глаз с фотографии сестры.

– Почему Лили на самом деле бросила нас?

– Вряд ли сейчас подходящее время для таких разговоров. Тебе надо отдохнуть, милая.

Сара наклоняет голову и поворачивается, чтобы посмотреть матери в лицо. На глаза наворачиваются слезы, нижняя губа начинает дрожать.

– Из-за папы, да? Потому и он ушел?

Кровь отливает у матери от лица.

– Зачем ты так говоришь? Ты знаешь, почему папа ушел. Мы не очень ладили… и когда с Лили все всплыло, все пошло немного…

– Что всплыло?

Сестру Сара не видела уже три года. Иногда Лили звонит – узнать, всё ли в порядке, – но уже давненько не звонила. По страничке в «Фейсбуке» Лили не узнать. У нее сейчас какая-то хипповая стадия. Пряди волос выкрашены в странные цвета. Чудна́я одежда. Живет в Девоне, в странной коммуне. Публикует посты про кристаллы и целительство. Сплошь йога и свечи. Рейки-терапия и спельтовая мука. И все же Сара скучает по сестре; даже не верится, что они давно не связывались – при таких-то событиях и новостях…

– Мама, я хочу знать правду.

– Правду? Ты драматизируешь, милая. Папа и я… мы просто устали. Вот и всё. Ты же знаешь, что мы оба тебя любим.

Сара смотрит матери прямо в глаза, пытаясь прожечь ее насквозь, чтобы вызвать нужную реакцию. Однако чайник громогласно закипает, и мать отводит взгляд.

– Я не буду пить, спасибо. Пойду лягу.

– Может, бутерброд?

– Я сказала, все нормально. – Сара хватает сумку с кушетки, поднимается по лестнице и, закрыв дверь спальни, прижимается к ней спиной, не отпуская холодную керамическую дверную ручку. Ручки выбирала Лили – для всех дверей в доме. «Поразительно, как важны мелкие детали». На той стадии Лили еще говорила о художественном колледже, то и дело отдаваясь без остатка каждому новому проекту. Их маленькая компания чем только не занималась. Неделя – валяние фетра и шелкография, другая – ручная окраска хлопковых простынь.

А потом вдруг все прекратилось. Зато начались ссоры. Крики и хлопанье дверью на втором этаже. Лили прогуливала школу, весь день валялась в постели. Лицо ее стало грустным – как на фото из Франции.

Сара смотрит на часы и подходит к столу. Зажигает лампу, включает ноутбук, нетерпеливо ожидая, пока тот загрузится.

Ее страница на «Фейсбуке» полна сообщений поддержки, пожеланий выздороветь. Похоже, почти всем друзьям известно, что она сегодня выписалась. Новости распространяются быстро. Ей пришлось отфрендить множество людей, присылавших неприятные сообщения, когда пропала Анна. Какое-то время она даже подумывала совсем снести свой профиль. Она и сейчас иногда получает грязные комментарии по поводу новостей, но изо всех сил старается не обращать на них внимания, забанивая любого, кто перейдет черту. Честно говоря, ей трудно вынести, что пишут некоторые, но гораздо больше беспокоит то, что говорят у нее за спиной. И профиль она не удаляет.

На страничке сестры появилось новое фото – теперь кончики прядей у Лили окрашены в ярко-розовый. И еще новая пачка снимков какого-то незнакомого места: сады, поля и занятия йогой на рассвете. Большая группа людей, взявшихся за руки, лица повернуты от камеры.

Сара начинает сообщение для сестры и ощущает прилив грусти. Последний раз они болтали вскоре после того, как все случилось. Сара перечитывает все сообщения. Лили несколько раз писала, но она, еще в шоке в то время, не отвечала.

Теперь у нее совсем другое настроение. Поджав губы, она начинает печатать.

«Мне нужно поговорить с тобой, Лили…»

Нет, получилось слишком расплывчато. Сара добавляет номер нового мобильника и допечатывает:

«…Это о папе. Я боюсь, он как-то связан с Анной…»

Палец зависает над кнопкой отправки, сердце колотится. На мгновение Саре кажется, что ничего не выйдет. Хватит ли смелости наконец выдернуть чеку из гранаты? Двумя ладонями она зажимает рот.

А потом резко выдыхает и нажимает «отправить».



Глава 22 Частный детектив



– В самом деле, прекрати так на меня смотреть! – Жена Мэтью улыбается. Новорожденная дочка крепко присосалась к ее левой груди. Крошка, невероятно маленькая, но с впечатляющей копной темных волос, лежит на подушке, прикрывая живот Салли со шрамом после кесарева сечения.

Мэтью не в силах удержаться. Рот раскрыт, глаза распахнуты. Это все настолько…

– Прости. В голове не укладывается.

– Знаю, это чудо. Но прекрати смотреть на меня с таким выражением.

– С каким выражением?

– Как у паломника. Словно я богиня. Это меня пугает. Даже больше, чем твое сексуальное выражение.

– С моим сексуальным выражением все нормально. – Он показывает ей язык.

Мэтью не признается, что и в самом деле проверял выражение лица – в зеркале ванной. Заели обида и паранойя, когда жена в первые дни их отношений упомянула, что у него интересное выражение лица.

– Я говорил, что ты изумительная? – Мэтью гладит жену по руке, а потом приглаживает темные волосы дочери.

«Дочь». Он прокручивает слово в голове и глубоко вздыхает.

– Ну так чем займешься сегодня, папуля?

Вопрос ошарашивает.

– Как? Буду сидеть тут с моими прекрасными девочками. Что же еще?

– Весь день?

– А почему нет?

– Потому что, если ты будешь сидеть здесь с таким лицом весь день, я не усну, твоя прекрасная дочь не уснет, и ты умрешь от скуки.

– Никакой скуки. Это…

– Чудо. Я знаю, милый.

И оба смеются.

Мэтью оглядывает комнату, встает и подходит к сумке на свободном кресле – в нее сложены детские вещи. Мягкие и невообразимо прелестные – белые и лимонно-желтые, поскольку узнавать пол ребенка заранее они не хотели.

Они получили в полное распоряжение светлую одноместную палату после экстренного кесарева сечения. Мэтью не поворачивается лицом к жене, потому что снова нахлынули воспоминания о вчерашнем вечере. О кошмаре. Восемь часов пытки, которую называют родами, а потом ужас, когда сообщают, что ребенок в неправильной позиции и слаб, а значит, неизбежно кесарево сечение. Совсем не этого ждала Салли; Мэтью не забудет выражения страха и разочарования на ее лице, когда ее везли в операционную, а он, вцепившись в ее руку, успокаивал, как мог.

Вот, наверное, откуда это абсолютное ликование. И лицо паломника. Ошеломляющая мощная волна облегчения.

– Послушай, я предлагаю тебе поехать домой на несколько часов. Прими душ и поспи. Собери мои вещи по списку, вечером привезешь. Я, честно говоря, вымоталась, Мэтью. Мне обязательно нужно отдохнуть.

Он поворачивается и садится у ее кровати.

– Мне кажется, я не имею права тебя бросать.

– Дорогой, ты тут уже столько часов…

– Не сравнить с тем, что пришлось пережить тебе.

В ее глазах вспыхивает искорка.

– Страшно, да?

Он лишь кивает – кажется, если сейчас заговорит, голос дрогнет. Для проверки Мэтью откашливается.

– Слушай, я застряла тут на несколько дней – мы такого не ожидали… Так почему тебе не поработать над делом, пока меня нет дома?

– Я про работу и не думал. – Это ложь.

Жена улыбается. Слишком хорошо его знает.

– Ну ладно. Может, немного думал. Но только потому, что смотрю теперь на все другими глазами.

– То есть?

– Ерунда. – Зря он сказал это вслух; совсем не хочется связывать прекрасную маленькую девочку с работой, с новой одержимостью. И не надо, чтобы жена связывала. Но правда в том, что он не может ничего с собой поделать и очень многое воспринимает иначе. Снимок Анны с ее страницы на «Фейсбуке», растиражированный всеми СМИ за прошедший год. Ее мать, Барбара. А еще Элла. Он обо всем думает иначе. Живот сводит, и Мэтью ловит себя на том, что дергает правой ногой.

– В общем, ступай работать. И почаще ко мне заглядывай. А вот когда выпишусь, будешь меня баловать.

Мэтью прикусывает губу. Салли готовилась все сделать так, чтобы ее отпустили домой как можно раньше. Он тоже рассчитывал выполнить заказ в кратчайшие сроки. Увы, кесарево сечение и неожиданная задержка в больнице смешали все планы.

– Хорошо. Поеду домой, постираю, посмотрю, что на работе. Ты уверена?

– Уверена.

Он подходит, очень нежно целует ее в губы, потом чмокает дочку в макушку.

– Изумительно, правда?

– Чудо, – отвечает Салли ехидным тоном, но в ее глазах снова мелькает искорка.

Через час, дома, Мэтью шагает по комнатам, не в силах остановиться. Странно даже подумать, что скоро они все будут здесь. Семья. Не просто он и Салли, а трое. Мэтью оглядывается, вдруг ощутив беспокойство: хватит ли места? В углу стоит большая ивовая корзина; там несколько новых вещей, которые кажутся совершенно инопланетными. Некий «детский тренажер» – его еще предстоит установить, сменные маты и прочее.

Все это волшебно и одновременно пугающе. Мэтью пытается понять, готов ли он. А бывает ли готов вообще кто-нибудь?

Он щелкает выключателем эспрессо-машины и пролистывает почту. Ничего важного. Кладет конверты на кухонный столик и достает мобильник; в этот момент загорается зеленая лампочка, показывая, что можно готовить кофе.

Поставив под краник фарфоровую чашечку, Мэтью нажимает кнопку двойного, а другой рукой набирает номер Мелани. Она отвечает сразу же.

– А я гадала, когда ты объявишься… Как узнал? Тамтамы или ты экстрасенс, как я и подозревала? – Голос Мелани приглушен.

Мэтью хмурится. Он ни малейшего понятия не имеет, о чем речь.

– Новости распространяются быстро.

– А Элла знает?

Мэтью молчит.

– Только никому ни слова, потому что поднимется дикая буча. Насколько мне известно, пресса ничего не пронюхала, и мы стараемся, чтобы так и осталось. Хотя бы пока.

Мэтью уставился на заманчивую пенку на эспрессо; как ни странно, блеф удался. Он отпивает глоток, недоумевая, что еще приключилось. До прошлого вечера полиция и в Лондоне, и в Корнуолле хотела как можно больше публикаций. Что они желают скрыть от прессы теперь?

– Давай, Мелани, ты расскажешь мне, что можешь, а я поделюсь тем, что есть у меня. Обещаю держать ухо востро и намекну, если что проведают журналюги. – У него есть полезные связи среди местных журналистов, и Мелани это известно.

– Строго без протокола…

– Перестань, Мел, ты меня знаешь. Пусть я порушил собственную карьеру, но не собираюсь ломать твою.

– Ладно, только не по телефону. Сколько тебе нужно, чтобы добраться до Салташа? В наше кафе?

– Час.

– Выезжаю. И язык за зубами. Ясно?

– Договорились.

– Да, кстати, как Салли? Она вроде уже переходила?

Мэтью ощущает укол вины. На несколько минут он и в самом деле забыл. Нет. Не то чтобы забыл… скорее отключил. Интересно, каково будет теперь. Работа. Дом. Расщепленное мышление. Внезапно перед глазами встает картинка из больницы, живая и милая.

– Теперь я папа, Мел. У меня прекрасная маленькая дочка.



Глава 23 Отец



Генри оглядывает камеру, а в голову лезут мысли о Сэмми. Конечно, Дженни догадается вывести его на хорошую прогулку – размять лапы… Генри опускает голову в ладони. Бедная Дженни. Еще и это вдобавок ко всем бедам…

Он зажмуривается, вспомнив, какую глупую, неприкрытую мерзость устроил. Почему, ну почему ему не хватило духу спустить курок?

Он пробовал лечь на жесткую приподнятую платформу – вместо «кровати», но спине было больно. Тонкая пластиковая подстилка не спасает от грубого бетона. Интересно, сколько его здесь продержат. Генри смотрит на дверь и ежится, вспомнив, с каким звуком она захлопнулась. Такого нельзя представить, пока не окажешься внутри. А ведь любит открытые пространства. Свежий воздух. Что там написано в законе, сколько полиция вправе держать человека без предъявления обвинения?

Генри думает о Барбаре и ее сливовом пироге. Об Анне, крутящей «солнышки» на лужайке. Ему нужна «Тардис»[3], чтобы вернуться в прошлое. К совершенно иной версии всего.

Внезапно Генри охватывают нетерпение и гнев. Довольно! Хватит всего этого. Хватит этого места. Этого чертова места.

– Я могу поговорить с кем-нибудь? Пожалуйста.

Нет ответа.

Генри пинает дверь и кричит громче:

– Мне нужно поговорить с кем-нибудь!

Проходит несколько минут. Заслонка сдвигается в сторону, и в окошко заглядывает надзиратель в форме.

– Будьте добры, потише.

– Я хочу связаться с адвокатом.

– А я думал, вы не сделали ничего плохого и адвокат вам не нужен… – Полицейский сочится сарказмом.

– Ладно, а теперь я хочу адвоката. Я знаю свои права и не буду ни с кем разговаривать, пока не увижу адвоката.

– Ладушки. Принято. Но у нас тут дела, так что придется подождать.

Генри смотрит через решетку.

– Я не сделал ничего плохого.

– Ну само собой.

Проходит два часа. Приходится вытерпеть унижение и воспользоваться открытым туалетом, молясь, чтобы никто не мелькнул за зарешеченным окошком.

Он настоял на собственном адвокате, не согласившись на дежурного юриста; естественно, это все замедляет.

Оставшись наконец наедине с Адамом Бенсоном, который дотоле занимался только вопросами недвижимости и завещания, Генри понимает, как просчитался в суровой ситуации. Адам честно признаёт ограниченность своего опыта в уголовном праве. Генри заявляет, что не хочет никого больше подключать. Совет Адама прост. Рассказать правду. «Есть что-то, что вы должны мне сообщить, Генри? Если есть, настоятельно рекомендую сделать это сейчас, чтобы я мог связаться с теми, кто лучше разрулит ситуацию».

Правду?

Перед глазами Генри – Анна, сидящая рядом в машине. Бледная. «Это отвратительно». Генри чувствует, как дрожит нижняя губа, когда его вводят в допросную комнату, где уже сидит Адам – напротив презренного инспектора из Лондона.

– Зачем вы меня держите здесь? Я не сделал ничего плохого. Я не нарушал закон.

– Вы наставили ружье на полицейского, мистер Баллард. Это мы называем угрожающим поведением.

– Вы вломились в мой амбар. Я растерялся. Я защищал свою собственность.

– Мы ворвались после того, как вы позвонили нам в возбужденном состоянии, мистер Баллард, и потребовали разговора с сержантом Мелани Сандерс. Мы ворвались, чтобы вы не нанесли вреда себе или окружающим. Поэтому давайте оставим эту чепуху про защиту собственности. Сэкономим уйму времени.

Адам поворачивается к Генри с широко раскрытыми глазами и утвердительно кивает.

– Я был не в себе. Столько навалилось!.. Исчезновение Анны. – Генри слышит гулкий стук сердца и старается взять себя в руки. Ужасно хочется домой, извиниться перед Барбарой и особенно перед Дженни за сцену в амбаре. За крики. Бедный Сэмми заходился лаем снаружи… И еще он хочет говорить с Мелани Сандерс, а не с этим лондонским идиотом.

– Почему я не могу поговорить с сержантом Мелани Сандерс? – Звоня из амбара, он повторял, что хочет говорить с ней. Только с ней.

– В настоящий момент она не на службе. Мы сказали вам об этом, когда вы позвонили. Дальше так. В прошлый раз, когда мы беседовали формально… – инспектор проглядывает какие-то бумаги – видимо, протокол последнего допроса Генри, после телеобращения, – вы предложили нам вторую версию того, где находились в ночь, когда пропала Анна. По ней, ваша машина стояла у вокзала бо́льшую часть ночи, потому что вы перебрали и решили поспать на заднем сиденье.

– Верно.

– Так вы и сказали жене? Поэтому и попросили ее солгать ради вас?

– Да. Мне было стыдно, что я так надрался. Подумал, что это будет выглядеть неприглядно.

– Но вот в чем проблема, мистер Баллард. Мы снова опросили свидетелей, которые звонили после нашего телеобращения. Они не видели никого на заднем сиденье машины.

– Наверное не видели, потому что я лежал. Или видели машину до того, как я вернулся из паба.

– Ах да, паб… «Голова льва». Здесь еще одна проблема. Я заинтересовался, почему вы не припарковались на стоянке паба. И еще: никто из тогдашних посетителей «Головы льва» вас не помнит.

– Было полно народу. И машин на стоянке. Просто битком. С чего бы им меня помнить?

Генри чувствует, как вспотели ладони под столом, и вытирает их о штаны. Он поворачивается к адвокату, который что-то записывает. Смотрит на магнитофон – интересно, будет ли расшифровка. Когда врешь, понимает Генри, надо запоминать выдуманные подробности. Следить, чтобы они каждый раз совпадали. И с каждой новой версией делать это все труднее.

– Вы хорошо знаете подругу вашей дочери, Сару? – Инспектор внезапно подается вперед.

– Лучшая подруга Анны. Уже много лет. Постоянно приходит к нам, как и все ее друзья. Мы всегда их привечали.

– Когда вы видели Сару в последний раз, мистер Баллард?

– Простите?



Глава 24 Подруга



Сара размышляет о пении. Почти первое, в чем обнаружилась их с Анной общность – помимо одержимости игрой в мяч, – пение. Еще в начальной школе они вместе пели в хоре. И в средней школе поступили в музыкальный театральный кружок.

Многие годы театральные амбиции двух девочек свивались в клубок слез и негодований, триумфа и трагедий. Сначала, в седьмом и восьмом классах, товарищество казалось нерушимым. Когда начались пробы на роли, появилась конкуренция. В кипении гормонов, стремлений и тревог Анна и Сара переживали взлеты и падения.

Сара поражала окружающих блестящими успехами в учебе, а Анна стала лучшей певицей. К десятому классу двумя подругами овладела одна идея: стать звездами сцены. Обе считали это вполне возможным и вместе записались на курсы театрального мастерства. Они планировали вдвоем снимать квартиру и петь на подмостках Вест-Энда и не обращали внимания, как закатывают глаза Тим, Пол, да и все взрослые в их семьях. Особенно скептически был настроен отец Анны.

– Это вы «Икс-фактора»[4] насмотрелись. – Сидя в одних носках, он повторял собравшимся вокруг стола в фермерском доме свою мантру: одно дело – участвовать в школьных спектаклях, и совсем другое – тешить себя мыслью о профессиональной карьере. – Вы знаете, девочки, чем заканчивают большинство студенток музыкальных театральных курсов? Официантками в пабах. Лучше вам бросить эти мечтания и подумать над солидным дипломом. Над таким, что даст нормальную работу…

Сара и Анна не обращали на это внимания. Они сидели в спальне Анны, прижавшись друг к дружке под пуховым одеялом, и смотрели записи любимых мюзиклов. «Кошки», «Звездный экспресс»…

И наконец – о счастье! – в начале одиннадцатого класса руководитель театрального кружка объявил, что новой постановкой станет любимый мюзикл подруг. «Отверженные».

А теперь Сара сидит на жесткой сырой скамейке на железнодорожной платформе в Тинтли, смотрит на часы и щурится, вспоминая. Первое обсуждение с Анной – на какую роль пробоваться. Они сидели в спальне Анны – и вдруг замолчали, с возбуждением и страхом представив, что ждет отныне их дружбу.

Внезапно не осталось места для верности или компромисса. Обе были готовы душу дьяволу продать, чтобы играть Фантину.

С самого начала Сара понимала, что у Анны больше шансов получить роль, но не оставляла усилий. В своей спальне она тайком без конца пересматривала киноверсию мюзикла с Энн Хэтэуэй, пока не отточила каждый нюанс, каждый вздох, каждую слезинку. К своему стыду, она начала мечтать, что Анна простудится или отец запретит ей отвлекаться в важный выпускной год.

Увы. В день прослушивания они обе были там – лучшие подруги и непримиримые соперницы, на людях желавшие друг дружке удачи, а втайне лелеющие новые и неожиданные мысли. Сара стыдилась, но не могла бороться с глубиной своих амбиций и ревности.

К 31 октября все было кончено. Плакат на доске объявлений подтвердил: роль Фантины будет исполнять Анна. Сара получила место в хоре и стала дублершей на роль мадам Тенардье, злодейки.

На лице Анны отразились все особенности ее натуры. «Сара, ты хочешь, чтобы я отказалась? Честно – если для тебя это настолько важно, я откажусь. Все равно папа против моего участия».

«Не валяй дурака. Я за тебя рада».

А затем в течение недель и месяцев Саре приходилось смотреть. Прожекторы светили на Анну. Все восхищались ее талантом. Все мальчики, которые прежде считали любительниц мюзиклов истеричками, вдруг увидели Анну в новом свете, когда заснятые фрагменты репетиций начали выкладывать в «Фейсбуке». Даже Тим и Пол, не терпевшие мюзиклы, стали более терпимы и интересовались, как идут дела. Сару все еще тянуло к Полу, и она не могла спокойно читать его комментарии в «Фейсбуке» – как восхитительна Анна в костюмах.

Именно тогда Сара и начала свой маневр. Скорее как эксперимент, имеющий целью повысить собственную самооценку… а потом пошло-поехало. Выяснилось, что есть и другие способы завоевать популярность у мальчиков. Сначала она чувствовала власть. И на нее словно светили прожекторы. А затем, очень скоро, все обернулось грязной стороной. Кто-то бросил намек в социальных сетях. Кто-то скинул фотку. И внезапно все вышло из-под контроля.

Уже очень скоро ее в открытую называли шлюхой. Разнесся отвратительный слух, что она орально ублажала двух регбистов на одной и той же вечеринке.

Анна, неизменно хранившая верность подруге, уговаривала не обращать внимания на ненавистников. Глубоко внутри она, может, и подозревала, что Сара сбилась с пути, однако прямо они никогда об этом не говорили. Анна просто поддерживала подругу. Говорила, что люди мстят ей, потому что завидуют ее уму. Сара так и не призналась, что всё это правда.

Тогда и начала распадаться их маленькая шайка. Неужели Тим и Пол слишком много услышали от других парней? Не исключено.

Теперь, сидя на платформе в Тинтли, Сара отчетливо сознает, насколько важно ей обсудить все это с той единственной, кто может понять.

С Лили.

Весь прошедший год Сара была уверена, что в происшествии с Анной следует винить Энтони и Карла. Но сейчас вспыхивают и закипают новые странные мысли, причем с каждым днем все сильнее.

Сара не может перестать думать об отце, который ни с того ни с сего появился на представлении «Отверженных». И потом без остановки твердил, как хороша была в постановке Анна.

И не может она забыть о том, что случилось в Лондоне. О том, что на самом деле произошло в клубе. И о сообщении.

О сообщении, о котором она не посмела сказать никому.

Я слежу…



Четверг



Я тщательно отбираю, за кем следить.

Они должны быть особенными. Иногда я выбираю тех, кого люблю – я знаю, как сильно им нужен, – а иногда тех, кого ненавижу. И никогда – тех, кто посередине. Зачем связываться с тем, к кому не испытываешь сильных чувств?

Сейчас мне трудно, поскольку пришлось на время прекратить слежку. Но необходимо хранить спокойствие. Нужно быть умнее тех, за кем следишь. А еще следить за выражением своего лица. За тоном голоса.

В этом я тоже очень хорош.

Выражение лица.

Тон голоса.

Так что вам не догадаться, за кем я слежу. И почему.



Глава 25 Свидетельница



Сообщение пришло Люку вчера поздним вечером: Эмили потеряла ребенка. Мы не спали почти всю ночь, говорили и говорили.

Люк просто раздавлен; печаль, облегчение и чувство вины – всё вперемешку. Эмили не стала говорить с ним по телефону. Он дозвонился, но она только ревела, а потом прислала сообщение, чтобы он оставил ее в покое.

Никогда не видела Люка таким. Таким печальным. Я по-прежнему разрешаю ему не ходить в школу. Он переживает, что много пропустил. Ничего, нагонит – или останется на второй год в крайнем случае. Очень хочется побыть сегодня дома, чтобы поддержать его, однако я должна приготовить свадебные букеты; в восемь утра придет фургон доставки. Не позже половины одиннадцатого цветы должны попасть в дом невесты и на место торжества. Я пыталась позвонить паре коллег – не могли бы они перехватить заказ в качестве экстренного одолжения? Увы, все заняты.

И что мне делать? Подвести невесту?

Тони уехал на два дня на встречу с другими региональными менеджерами – мероприятие по сплочению коллектива. Отпроситься он не мог – там должен быть генеральный директор. Разумно ли оставлять Люка и безопасно ли находиться одной в магазине в такую рань, когда установлена новая сигнализация?

Да, в магазине новые замки и сигнализация, но хваленая система барахлит так, что жалуются жители верхних квартир. Что-то постоянно случайно срабатывает. Уже было шесть ложных вызовов. Система стоит кучу денег, а работает плохо. Установщик постоянно извиняется по телефону и намекает, что я неправильно включаю систему в конце дня. Можно подумать, я тупая и не следую инструкции.

В последнем письме – все та же трепотня, что системе нужно время для настройки, как будто это химическая завивка, которая укладывается несколько дней. Здесь же электроника. Наука. Я в ответ бабахнула залпом, пригрозив обратиться в Инспекцию торговых стандартов. Тогда они написали, что, возможно, сигнализацию повредили мыши. Мыши? Вы шутите?

Пришлось отправляться в магазин в два часа ночи, бросив бедного Люка. И вот вам признание: вместо того чтобы перезагрузить тупую систему, я вырубила ее. От нее только хуже. Только место занимает.

Пять утра, так что мне пора сию минуту выезжать, если я хочу успеть приготовить цветы к фургону доставки. Наливаю две чашки чая и одну отношу наверх, в комнату Люка.

Он сидит на постели; вчерашний спортивный костюм так и не снимал.

– Я чай приготовила.

Люк смотрит так, словно я на другом языке говорю. Словно не узнает меня.

– Думаешь, в школе все узнают?

– Надеюсь, что нет.

– И я надеюсь. Это невыносимо. То есть для Эмили. – Он накрывает голову ладонями.

– Послушай, милый. Я не прошу ехать со мной в магазин. Но папа рассердится, если узнает, что я снова поехала одна, так что лучше ему не говорить.

Люк снова поворачивается ко мне; в глазах – странное, безразличное выражение.

– А тебе безопасно ехать одной?

– Конечно. Не беспокойся, милый. У нас ведь сигнализация. Всё в полном порядке. В полиции уверены, что открытки посылал какой-то жаждущий внимания тип. Мерзкий, но безобидный.

– Уверена? Хочешь, поеду с тобой?

– У тебя кошмарный вид. Я хочу, чтобы ты спокойно отдохнул – и помнил, что все кончится хорошо. Мы с тобой.

– Ты еще переживаешь… об этой девушке? Об Анне?

– Нет, милый. Я стараюсь не думать об этом. Теперь я беспокоюсь за тебя.

Прошу звонить или писать на мобильный. Открывать магазин сегодня не буду. Загружу букеты в фургон, сразу повешу на дверь знак «закрыто» и – домой.

– Ладно, Люк? Потерпишь несколько часов?

Он кивает.

– Не выключай телефон, милый.

Снова кивает.

В такое раннее утро дороги свободны, и вскоре я уже сижу в машине перед магазином. Как ни смешно, в последнее время я езжу, заперев дверные замки. Я не говорила об этом Тони и не знаю, чего жду.

Дело в том, что в магазине меня не покидает ощущение, что за мной следят. Знаете, будто кто-то нежно тронул сзади за плечо, оборачиваешься – и никого. И я не так верю полиции, как говорю Люку и Тони. И продолжаю думать про секатор.

Пробовала позвонить Мэтью, но он был недоступен – жена родила. Да и не нужно его тревожить. В любом случае он частный детектив, а не телохранитель.

Оглядываюсь. Вокруг никакого движения. Огни в квартирах над магазинами пока не горят. От машины до двери магазина, пожалуй, шагов двенадцать-двадцать, не больше. Я проходила тут миллион раз, изо дня в день. Нельзя так распускаться.

«Элла, возьми себя в руки».

Делаю глубокий вдох, отпираю дверные замки и молнией выпрыгиваю из машины. Ключи от магазина уже держу в руке и только на пороге поворачиваюсь и нажимаю кнопку пульта, чтобы запереть машину. С колотящимся сердцем заскакиваю в помещение и плотно захлопываю дверь, чтобы замок как следует защелкнулся. Это специальный новый замок, который, если захлопнулся, открывается только ключом. Обычно днем я держу дверь открытой, подпирая ее ведром с дежурными букетами. А сейчас дважды проверяю, что замок надежно зафиксирован. Хорошо. Жалюзи на двери не поднимаю. Внутрь можно заглянуть через витрину, но тут уж ничего не попишешь. И я все равно буду работать в задней комнате.

Быстро прохожу в мастерскую. Сняв куртку и швырнув ее на кресло, щелкаю выключателем кофе-машины. Шесть столовых украшений ждут на средней полке цветочного кулера. Цветы, отобранные для трех букетов, стоят в воде на нижней полке – в том порядке, в каком я буду с ними работать. Сначала два букета для подружек, потом главный – для невесты.

Раньше я готовила свадебные букеты накануне. Боялась, что не хватит времени и я допущу ошибку. Теперь я точно знаю, сколько на что требуется времени, и уверенности прибавилось. И предпочитаю, чтобы все было свежее, так что букет невесты готовлю накануне, только если это связано с ранней доставкой или есть проблемы с подбором цветов.

С доставкой мне помогает один замечательный парень, Том. Берет недорого, надежен, аккуратно обращается с цветами и никогда меня не подводил. Он появится меньше чем через три часа, прохлаждаться некогда.

Сегодняшний заказ – три свободных букета с розами и большими ромашками; они легко доступны и долго хранят свежесть. Неформальные, связанные вручную букеты – мой конек, но эта невеста хочет традиционные ленты. Букеты не требуют много времени, ничего не случится, если я отвлекусь.

Мне нравится, что невеста ставит на простоту. Платье все в кружевах, так что простые цветы она выбрала для контраста. Очень разумно.

Сначала густо-розовые герберы вперемешку с тугими бутонами роз – это для подружек невесты. Я готовлю все на столе, нарезаю полоски липкой цветочной ленты и закрепляю на краю полки. Дальше принимаюсь за первый букет: выбираю лучший цветок как основу и добавляю цветы по спирали, выстраивая композицию. Все идет хорошо. Цветы прекрасного качества, я вошла в нужный ритм. Так получается не всегда. Вскоре я добиваюсь задуманной формы и подхожу к зеркалу, повешенному специально так, чтобы можно было проверить, как смотрится букет в руках. Отлично. Да. Я действительно довольна. Возвращаюсь к столу и с помощью ленты закрепляю стебли – не слишком туго, чтобы не повредить. Ставлю первый букет в вазу, приготовленную на столе, оборачиваюсь, чтобы убедиться, что кофе готов. Наливаю большую кружку, добавляю молока из мини-холодильника и сажусь.

Как только я перестаю думать о цветах, мысли начинают расползаться. Взгляд цепляется за крюк на потолке – на него мы вешали попрыгушку Люка; я вспоминаю, как он качался и улыбался. Такой счастливый… Вчера я старалась утешить его, но не могла подобрать нужных слов. А потом вспоминаю, что уже чуть не стала бабушкой. Слезы. Беззвучные, только сырость на щеках. Я позволяю себе плакать, пока пью кофе – подсоленный слезами, – а потом встряхиваю головой и тяну салфетки из сумочки на прилавке.

Снова включается автопилот. Аккуратно вытираю руки полотенцем у раковины и извлекаю из ящика двустороннюю ленту цвета слоновой кости – дорогая катушка отложена специально для свадеб. Дальше – маленький пакетик жемчужных булавок, с ними нужно поаккуратнее. Вынимаю букет из вазы и своим любимым секатором с красными ручками подравниваю стебли. Затем очень аккуратно накручиваю по спирали ленту вокруг стеблей, отгибаю конец ленты и закрепляю булавками. Держа букет у талии, опять смотрюсь в зеркало, пробегаю кончиками пальцев по ленте – не торчит ли где острие булавки. Великолепно.

Второй букет подружки невесты должен в точности совпадать с первым, чтобы не испортить несоответствием свадебные фотографии. Сколько внимания требуют детали!

Я бросаю взгляд на часы над раковиной и тут слышу… Замираю, хмурясь на немыслимый звук – словно ключ в замке.

С того места в заднем помещении, где я стою, не видно входной двери.

– Люк, это ты?

Больше ключа ни у кого нет.

Я снова замираю, словно неподвижность скроет мое присутствие. И не даст случиться чему-то плохому.

– Люк, ты меня пугаешь. Милый, у тебя все хорошо?

Ответа по-прежнему нет. Я очень тихо тянусь к сумке, достаю мобильник и набираю номер полиции.

– Эй, кто там есть, я звоню в полицию. Слышите?

Новый звук: гремит дверная ручка, затем шаги. Я подхожу к дверному проему и через магазин вижу сияние фар на улице. Машина разворачивается и быстро уезжает.

Стук сердца, мобильник в руке – экстренный звонок наконец прошел; и тут я вижу в окно у самой двери…

– Полиция, пожарные или «Скорая помощь». Какая экстренная служба вам нужна?

Я гляжу на пластмассовый прямоугольник, лежащий за дверью, и в голове проносятся тучи образов. Все совершенно бессмысленные.

– Ох, простите, случайно набрала. – Я выключаю телефон и подхожу к двери. Отпираю, выхожу наружу, подбираю находку и быстро запираюсь изнутри.

Прижимаю руку к груди, словно это поможет унять сердцебиение, держу прямоугольничек в руке и смотрю не отрываясь, как будто он может измениться. Потом набираю номер Люка.

Пять звонков, шесть… Люк отвечает сонным голосом:

– Что, мам? Я спал.

– Ты еще дома?

– Ну да. Конечно.

Бессмыслица. Зачем ему врать? И зачем приезжать сюда и пугать меня?

Я смотрю на кусок пластика в руке, глажу края большим пальцем. Я знаю, что он принадлежит Люку. И пытаюсь понять, что делать дальше.



Глава 26 Отец



Генри следит за мухой на стене. Интересно, зачем полиция задавала вопросы про Сару. Объяснять они не стали.

Он сидит взаперти уже – по ощущениям – долгие часы, и муха сводит его с ума. То она замирает, то срывается в полет – сначала наискосок фута на два, потом резко вверх. Генри щурится, пытаясь понять, чем знакома ему эта сцена, ковыряется в памяти, пока его не озаряет.

Он громко смеется. Норман Бейтс[5]. Генри снова хохочет, качая головой от абсурдности ситуации, затем принимает решение и встает.

Ну, Норман, давай-ка на этот раз обидим муху.

Вдохновленный собственной решимостью – наконец-то реальный поступок, – Генри оглядывает комнату. Что использовать в качестве оружия? Снять рубашку и стегнуть ею муху? Генри представляет сержанта, пялящегося в глазок на его дрябловатый голый торс, и отказывается от своей идеи. Ремень ему пока не вернули – под предлогом безопасности. Хм… Наконец его осеняет.

Генри снимает левый носок, пробует растянуть. Ткань достаточно эластичная. Хорошо. К счастью, это шерсть с добавлением хлопка, отлично подойдет. Муха делает еще несколько перелетов и присаживается отдохнуть на стене прямо перед Генри.

Он не спеша прицеливается, стараясь не шевелить телом. «Терпение. Терпение. Жди… жди… Огонь!»

Носок ударяется в стену на впечатляющей скорости, однако бьет мимо цели, и муха, жужжа, улетает.

Генри встает, подбирает носок и вновь садится на койку. Его извечная война с мухами… Еще мальчишкой он терпеть не мог смотреть, как мухи достают скотину. Его даже подташнивало, когда он видел, как насекомые вьются вокруг глаз у коров и телят, которые тщетно отмахивались хвостами и прядали ушами.

Мама постоянно причитала по поводу болезней, переносимых мухами. Высоко на стене она развешивала миниатюрные версии промышленных ловушек для насекомых, какие видела на кухнях ресторанов. А отец учил его способам защиты от мух скота. Это было важной частью животноводства – ведь насекомые не просто доставляли неудобства, но вызывали заболевания глаз, приводили к снижению удоев и множеству других проблем. Когда Генри в конце концов принял управление фермой на себя, он смирился с необходимостью закладывать значительную часть годового бюджета на химикаты и инсектицидные ушные бирки.

«Ненавижу мух», – повторяет про себя Генри, оглядывая камеру. Наверняка ее привлечет кошмарный унитаз из нержавейки… И точно – не прошло и нескольких минут, а муха сидит на краю. Генри на мгновение задумывается, скоро ли его отпустят; лишь бы только до того, как ему потребуется по-большому. Страшно даже представить, как надзиратель распахнет дверь в самый разгар такого интимного действа. Как у них положено? Сначала посмотреть в глазок и позволить тебе закончить?

Муха не шевелится. Генри снова натягивает носок, стараясь не делать резких движений. Муха тем временем отправляется в путешествие: сначала внутри унитаза, потом возвращается на ободок – сиденья тут нет – и ползет против часовой стрелки. Наконец замирает, и Генри опять прицеливается.

И на сей раз не просто победа, а настоящий триумф.

– Попал! – Генри кричит громче, чем следовало бы, и вскоре в зарешеченном окошке возникает лицо. Другой надзиратель, помоложе. Новая смена.

– В чем дело?

Генри морщится, осознав цену, которую пришлось заплатить за попадание. Его носок в воде, вместе с мертвой мухой.

– У меня носок в унитазе.

– Какого черта вам потребовалось бросать носок в туалет? Хотели вызвать засор, да?

– Нет. Я убил муху.

– Ну так сами и вылавливайте. – Новое лицо убирается от двери.

Генри какое-то время размышляет, прокручивая услышанную фразу – можно ли обратить ее в свою пользу. Не заставят же его совать руку в туалет? Он подаст официальную жалобу. Он сообщит своему адвокату. Напишет властям. В местные газеты.

Он уже готов сочинять абсурдную жалобу, когда слышит звук отпираемой двери. Видимо передумав, появляется новый дежурный сержант: на руках резиновые перчатки, несет пластиковый мешок и туалетный ершик.

– Встаньте к стене, – отрывисто командует сержант, и Генри немедленно подчиняется. Потом следит, как молодой человек выуживает ершиком носок, сует его в пакет и нажимает кнопку слива.

– Вы видели мертвую муху? – Генри очень важно, чтобы ему поверили.

– К чертям муху; лучше давайте второй носок, чтобы нам не повторять все заново.

– У меня ноги замерзнут.

– Надо было раньше думать, прежде чем связываться с нашей сантехникой.

Генри со вздохом снимает второй носок и отдает сержанту.

– Когда придет мой адвокат? Он обещал с утра. И вы проверили то, что я говорил инспектору вчера вечером? По поводу того, где я был, когда пропала Анна. Теперь вы меня отпустите?

Сержант-надзиратель выходит из камеры, запирает дверь и отвечает уже с той стороны:

– Это не ко мне. – Поднимает пластиковый мешок. – Я просто делаю грязную работу.



Глава 27 Подруга



Сара внимательно наблюдает за Лили, которая суетится вокруг чайника на старенькой грязно-бежевой плите AGA. У Баллардов тоже AGA, только темно-синяя, гораздо шире и опрятнее. Мама Анны вечно натирала ее до блеска. А здесь по поводу чистоты явно не заморачиваются.

– Чай, кофе? – спрашивает Лили, не оборачиваясь.

Она открывает шкаф над плитой и достает две керамические банки с очень красивым рисунком: крупные белые маргаритки на темно-зеленом фоне.

– Э-э… кофе, пожалуйста.

Сара запомнила сестру совсем другой. Теперь она худая, одета необычно, длинные волосы подстрижены треугольником, а концы выкрашены в ужасный кислотно-розовый цвет. С момента встречи на станции разговор крутится вокруг нового образа Лили. И ни слова о том, зачем, собственно, приехала Сара.

Лили разворачивается и, прислонившись к плите, в который раз повторяет, что очень довольна новой прической. Перебирает концы волос – она высветлила четыре дюйма, и теперь их можно тонировать и использовать натуральные красители. Быть разной. Она уже пробовала фиолетовый – получилось так себе – и зеленый. Теперь вот розовый, ее любимый. Правда, жаль, что он нестойкий.

На вопрос, нравится ли ей, Сара соврала, что смотрится круто. На самом деле новая Лили ее смущает. Последний раз сестра приезжала к ним с мамой в Корнуолл года три назад, вскоре после того, как родители окончательно разругались и отец уехал, а Лили ушла из дома. Тогда у нее были прямые джинсы, короткая стрижка, толстовка. И весила она фунтов на пятнадцать больше.

Лили приехала, просто чтобы они знали: ей очень хорошо в Девоне – точный адрес сестра предусмотрительно не назвала. Она нашла хороших друзей и начинает новую жизнь, будет рисовать и посвятит себя по-настоящему важным вещам.

Саре хотелось спросить: «А я, я больше не важна для тебя?» Но она не посмела. А потом, когда они поднялись наверх, Лили прошептала: «Ты в порядке?» – с такой тревогой, что Сара не смогла сказать правду: как сильно она скучает по сестре, как непривычно и больно, что родители больше не вместе и что вот так вдруг их семья перестала быть семьей.

Сейчас Лили одета как хиппи из шестидесятых. Хлопчатобумажная юбка ниже колен и крестьянская рубашка с завязками на рукавах и груди – можно сделать бантики. Несмотря на мешковатую одежду, видно, что сестра здорово похудела. Прямо кожа да кости, особенно запястья; на левом болтаются браслеты из бусин.

– Прости, что мы так редко говорили об Анне, – произносит вдруг Лили, снова повернувшись к плите, чтобы налить кипяток в большой желтый кофейник. – Представляю, каково тебе пришлось.

После исчезновения Анны Лили пару раз звонила, прислала открытку и оставила несколько коротких сообщений в «Фейсбуке». А Сара так надеялась, так ждала от сестры поддержки… Она соврала, заявив Лили, что не хочет обсуждать случившееся. На самом деле Сара хотела. В глубине души. Рассказала бы она правду, если б сестра тогда была понастойчивее? Если бы продолжала расспрашивать ее об Анне? Сара не знает ответа и просто молча ждет кофе. По пути сюда она совсем иначе представляла себе их встречу. Поток признаний. Слезы. Объятия. Облегчение.

Мне кажется, папа как-то связан с исчезновением Анны…

Почему Лили не спросила?

Может, зря Сара все это затеяла? Они с Лили стоят как чужие посреди огромной захламленной кухни. Чека крепко сидит в проклятой гранате.

– А маме ты сказала, что поехала сюда?

– Куда именно – нет. Только что я с тобой и ей не о чем беспокоиться.

– Хорошо. Лучше пусть не знает мой адрес.

– Может, позвонишь ей, Лили, скажешь, что я с тобой?

– Думаешь, стоит?

– Ага. Она там вся на нервах. – Сару терзает чувство вины. – Сказала полиции, что я пропала, сбежала из дома…

– Что же ты молчишь! Нам здесь только полиции не хватало.

– Извини.

– Ладно. – Уперев руки в бока, Лили смотрит на потолок, затем опять на сестру. – У меня нет мобильного. Мы здесь стараемся ими не пользоваться. Есть один общий – для экстренных случаев.

Странно, думает Сара. Нет мобильного? И кто «мы»? Она достает из кармана телефон, набирает номер и, дождавшись ответа, дает трубку Лили.

– Привет, мам. Это Лили. Я на минуту – только сказать, что Сара не врет и ты можешь не волноваться. Она со мной, ей ничего не угрожает, просто побудет здесь несколько дней.

Из прижатого к уху Лили телефона доносится мамин голос. Сара успевает разобрать отдельные, особенно громкие слова. Домой. Телефон долго тараторит… Полиция. Сара пытается по лицу сестры понять, в чем дело. Та хмурит брови, прищуривается, взмахивает головой – и наконец прерывает мамину тираду:

– Слушай, мам, я понимаю, что ты расстроена, но сию минуту Сара домой не вернется. И не нужно звонить в полицию. Она не сбежала из дома, просто поживет немного у меня… Если им нужно поговорить с Сарой, пусть подождут, пока она вернется.

В ответ мама распаляется еще больше. Лили закрывает глаза и раздраженно морщится.

– Я скажу Саре, чтобы не выключала телефон, если ей вдруг будут писать. Хорошо. Пока. – Лили смотрит на экран и, не найдя, как закончить звонок, возвращает телефон Саре. – Я смотрю, она не меняется.

Сара мотает головой. Снова звонит мобильный. Мелодию она скачала, пока валялась в больнице. Старомодное «тррр». Саре очень понравилось. Как в старых ситкомах. А теперь звучит как-то по-дурацки. Опять мама. Сара сбрасывает и выключает звук. Лили возвращается к плите и разливает кофе в две ярко-красные кружки. Затем берет пакет молока и вопросительно смотрит на Сару – та кивает.

Они пьют кофе стоя. Сара обводит взглядом кухню в поисках стула. Собирается с духом, чтобы начать разговор, которого так боится. Словно прочтя ее мысли, Лили неожиданно предлагает посмотреть дом и, взметнув подолом юбки, вылетает из кухни.

– Идем. Проведу для тебя экскурсию. Познакомишься со всеми.

Сара следует за сестрой, стараясь не расплескать кофе. Ей сейчас не до экскурсий и уж тем более не до новых знакомств.

Дом большой, старый, в его обветшалости есть что-то привлекательное. Гостиная с огромными вытертыми диванами, книжный стеллаж во всю стену в столовой, невероятных размеров веранда с зимним садом. Деревянные полы, застеленные яркими коврами. Пока они ходят из комнаты в комнату, Лили говорит без умолку. Кроме Лили и хозяйки, Кэролайн, здесь живут еще три пары. Они не коммуна – скорее сообщество единомышленников. В основном художники.

– Так ты работаешь? Ну, в смысле, откуда деньги на жилье? – спрашивает Сара, делая глоток кофе.

Они стоят посреди веранды. Интересно, где остальные? С кем ей предстоит знакомиться?

– Мы все работаем. Дом принадлежит родителям Кэролайн. Арендная плата символическая.

– Везет вам.

– Мы считаем, что каждый сам кузнец своего счастья. Только мы решаем, кем стать. Что делать со своим потенциалом.

Знакомые слова. Сара уже слышала их, когда Лили приезжала в Корнуолл. Должно быть, сестра цитирует загадочную Кэролайн.

– Какая она, Кэролайн?

– Совершенно особенная. – Лили обхватывает кружку обеими руками. – Правда. Увидишь.

– И никто не против, что я останусь?

Лили молча улыбается. Сара внимательно смотрит на сестру. Пора.

– Ладно. Пока мы одни, я хотела бы поговорить о папе, Лили. Из-за этого и приехала.

Лицо Лили мгновенно бледнеет и выражает теперь нечто среднее между ужасом и смертельной усталостью. Сестра замирает на месте. Но едва она собирается ответить, как в дверях возникает мужчина. От неожиданности Сара чуть не пролила кофе.

– Извините, извините… Я вас не видела.

– Это ты меня извини. – Мужчина подходит и протягивает Саре руку.

Рукопожатие? Неожиданно.

Он одет, как Лили. Несовременно. Чудны́е мешковатые штаны ярко-зеленого цвета с завязками на щиколотках и синяя футболка.

– Так это твоя сестра, Шафран?

– Шафран? – Изумленно вскинув брови, Сара поворачивается к Лили.

– Здесь у всех новые имена. – Лили улыбается мужчине. – Это Луна.

Боже, куда она попала? В секту? Сара замечает у Луны на запястьях такие же браслеты из ярких бусин, как у сестры.

– Что ж, очень рада знакомству, Луна. И спасибо, что разрешили мне остаться. Но сейчас, если позволите, нам с сестрой нужно поговорить.

Сара полагала, что намека будет достаточно. Однако мужчина, наоборот, подходит ближе к Лили и касается браслетов на ее левой руке. Он вглядывается в лицо сестры, словно читает на нем что-то, скрытое от посторонних глаз.

– Мы это обсуждали, Шафран. Как скажешь, так и будет. Мне остаться?

– В смысле – обсуждали? – Ошарашенная, Сара ставит кружку на журнальный столик и выпрямляется. – Дело касается только нас. Нашей семьи. Мне нужно сказать сестре кое-что важное. Наедине.

Луна не двигается с места. Они с Лили встречаются? И поэтому так себя ведет?

Сестра не спешит Саре на помощь – застыла с тем же страдальческим выражением лица.

– Тебе решать, Шафран. Ты хочешь поговорить с Сарой? – снова спрашивает Луна. И после долгой паузы добавляет: – Или не хочешь?



Глава 28 Частный детектив



– Двойной эспрессо.

Мэтью ищет в бумажнике пятифунтовую купюру, когда рядом возникает Мелани.

– Двойной? Ты уверен, Мэтт?

Он поворачивается к ней, расплывшись в радостной улыбке, и крепко целует в щеку. Оба краснеют.

– А ты что будешь, Мел? Торт? Булочку? Я угощаю.

– Встану на путь исправления. Нельзя пить столько кофе.

Посмотрев чайное меню, Мелани выбирает «Эрл Грей» с лимоном. От сладкого она отказывается, но Мэтью все равно берет кусок морковного торта.

Когда они располагаются в укромном уголке, Мелани, к удивлению Мэтью, достает из рюкзака подарок, упакованный в розовую бумагу с белыми аистами и перевязанный розовой ленточкой.

– О, Мел, ну что ты!..

Так трогательно – он даже разволновался.

Теперь в улыбке расплывается Мелани, настаивая, чтобы Мэтью открыл подарок. Внутри прелестный комплект: ползунки и шапочка, белые с бледно-розовыми сердечками.

– С ума сойти! Так мило…

– Ну и каково это – быть отцом?

Мэтью глубоко вздыхает. Мелани – первая, с кем он увиделся за пределами больничного мира, где остались жена и дочь.

– Никак не приду в себя. Салли – молодчина, но ей, конечно, несладко пришлось.

Опуская кошмарные подробности кесарева сечения, он вкратце рассказывает, как все прошло. Мучительное ожидание за дверью. Страх. Потом радость. И наконец, странная неопределенность: как быть, что делать теперь, когда Салли вынуждена оставаться в больнице?

– Так ты поэтому работаешь? А я удивилась…

– Дело Анны не идет у меня из головы. Тем более сейчас…

Официантка приносит напитки. Мэтью глядит вслед удаляющейся девушке, и ее волосы вдруг воскрешают в памяти давнее дело – о похищении ребенка. У матери были такие же золотистые кудри. Когда он расспрашивал бедняжку о случившемся, та вдруг выбежала из комнаты, и ее вырвало. Разумеется, Мэтью было жаль бледную, напуганную, с трясущимися руками женщину. И все же – он только сейчас понял – ему не терпелось поскорее закончить. Теперь Мэтью стыдно…

Очнувшись от раздумий, он ловит на себе внимательный взгляд Мелани.

– Мэтт, ты в порядке?

– Прости. Задумался. Не сплю совсем. Утром и вечером в больнице, в промежутках – всякие домашние дела…

– И работа.

– Ну да, работа. Хочу кое с чем разобраться, пока моих не выписали.

– Надеюсь, ты не о деле Анны Баллард. Там сейчас немало дерьма всплыло. – Мелани наклоняется ближе. – Ладно, расскажу. Но только потому, что доверяю тебе. А еще потому, что готова бросить все к чертям и уйти, как ты.

Мэтью пытается по лицу Мелани понять, всерьез она или нет. Может, просто вспылила… Сказать ей, что он часто жалеет об уходе из полиции? Что порой хочет, как в кино, отмотать назад?

– Не вздумай, слышишь, Мелани? Да этот инспектор, как его там, тебе в подметки не годится!

– Ага… только мы с тобой знаем, что это ничего не меняет.

Мэтью лишь вздыхает – возразить ему, увы, нечего.

– Ладно, Мэтт. То, что я тебе скажу… никому, обещаешь?

– Могила.

Они знают, что давно нарушили профессиональные табу. Все держится на доверии.

– Так вот, звонит к нам в отделение отец Анны. Заявляет, что хочет поговорить со мной. Только со мной, и больше ни с кем. А потом выясняется, что он засел в сарае с охотничьим ружьем.

– Ого.

– Вот-вот. И что же решает инспектор Недоумок? Не говорить мне! Более того, он по-тихому отправляет меня в отпуск – чтобы не отсвечивала – и сам едет на ферму, где показывает класс: заявляет Балларду, что со мной поговорить нельзя, чем окончательно выводит его из себя. В результате тот угрожает всем ружьем и едва не совершает самоубийство.

– Ни черта себе! И в результате?..

– Балларда арестовали. Меня к нему и близко не подпускают. Кое-кто из наших слил мне новость, и я только что звонила офицеру по связям с семьей. Она сейчас с матерью, Барбарой, на ферме.

– Почему тебе не дают заниматься делом Анны?

– Кто их знает… Может, из-за инспектора. Я-то сразу просекла, что он напыщенный болван, пустое место.

– Надеюсь, ты не высказала ему это в лицо?

Мелани заливается краской.

– Ох, Мел…

– Говорят, он параллельно ведет дело какого-то серийного убийцы, и на Анну Баллард, как я понимаю, ему глубоко плевать. Он палец о палец не ударит, просто ждет, когда найдут тело, а дальше пусть криминалисты разбираются. И сюда-то приехал только с приятелем повидаться.

– Ну хорошо. Они теперь что, подозревают отца? Неужели он мог это сделать? А как же те два парня из Эксетера? Я думал, они – главные подозреваемые.

Мелани откидывается на спинку стула.

– Я тоже так думала.

У нее звонит мобильный. Новая джазовая мелодия. Мэтью не удивлен. Джаз – страсть Мелани. Когда они в полиции окончили курс начальной подготовки, Мелани повела всех в потрясающий джаз-бар. Какой был вечер!

Мелани достает телефон из кармана. Мэтью понимающе кивает, и она, поднявшись из-за столика, отходит, чтобы ответить на звонок.

Мэтью допивает кофе и, взяв пакетик сахара из стоящей посреди стола керамической сахарницы, уже собирается закладывать фундамент пирамидки, но потом одергивает себя. Не сегодня. Он кладет пакетик назад и ждет возвращения Мелани.

– Чем дальше – тем лучше. Не поверишь, что произошло.

Мэтью удивленно вскидывает брови.

– Так вот. Меня вызывают к начальству. Этот подонок на меня настучал. Написал рапорт.

– Сочувствую, Мел… Из-за меня?

– Ну конечно!.. Они понятия не имеют, что мы общаемся. За меня не переживай. Я разберусь. – Она переводит дыхание. – Мэтт, они не хотят делиться информацией со СМИ, но вот увидишь, это дерьмо обязательно куда-нибудь просочится.



Глава 29 Отец



– Почему он без носков? – Инспектор вопросительно смотрит на сержанта, сопровождающего Генри.

– Я уже сказал адвокату, что не буду ждать, пока мне принесут новые. Давайте лучше к делу. – Генри садится рядом с адвокатом.

Инспектор «для протокола» отмечает, что Генри Баллард не возражает по поводу отсутствия на нем носков во время допроса, хотя по его тону и выражению лица ясно, что лично он от этого не в восторге.

– Вы проверили мои показания?

– Здесь я задаю вопросы, мистер Баллард.

Генри закусывает губу. Инспектор бегло просматривает два листа, лежащие перед ним на столе. Генри пытается читать вверх ногами, но успевает разобрать только имя. Значит, они все-таки проверили его новое алиби.

Эйприл.

– А жена знает, что вы ей изменяете?

– Нет, не знает.

Он не станет говорить полиции, что уже попадался на измене. Завел интрижку, когда Анна и Дженни были маленькими. Они с Барбарой отдалились друг от друга. Жена больше времени уделяла девочкам и их друзьям. Мимолетная связь, о которой он впоследствии очень жалел. Жена тогда простила его – и ясно дала понять, что второго раза не потерпит.

– Она верит всем этим небылицам – что вы якобы спали в машине, мистер Баллард?

– Не знаю, но меньше всего на свете я бы хотел, чтобы она узнала об Эйприл…

– Разумеется, только это уже третья версия, которую мы от вас слышим. У меня нет времени на пустую болтовню. Вы, похоже, забыли, что мы здесь занимаемся серьезными вещами.

– Да как вы смеете! – Генри вскакивает, грохоча стулом по кафельному полу.

– Сядьте!

Он продолжает стоять.

– Мою дочь до сих пор не нашли. Прошел целый год, а у полиции ни малейшей зацепки. В самом начале вы упускаете двух главных подозреваемых. Серьезными вещами, говорите?

Адвокат одной рукой слегка касается руки Генри, а другой делает ему знак сесть, однако тот все больше выходит из себя. Сколько можно пичкать его этими бреднями?

– Если б вы сразу сказали правду, мистер Баллард, то сэкономили бы немало нашего времени. А теперь, будьте добры, сядьте.

В конце концов Генри подчиняется.

– Так, значит, вы говорили с Эйприл? Она дала показания?

Как странно произносить это имя вслух… Он представляет ее спальню. Подрагивающие занавески на окне. Должно быть, полиция там все вверх дном перевернула. До чего противно…

– Да. Она подтвердила вашу последнюю версию. А я смотрю, вы всех своих женщин просите врать. Жену, конечно, первую.

– Барбара ни в чем не виновата. Я сказал ей, что напился тогда и не хочу, чтобы полиция узнала об этом. Сказал, что мне надо было за руль и пришлось проспаться в машине.

– И она поверила?

Опустив глаза, Генри разглядывает свои босые ноги. Может, все-таки попросить носки? Он-то думал, его отпустят. Зачем так много вопросов? По правилам, полиция должна в течение часа предъявить ему обвинение или отпустить.

– Полагаю, вы знаете, мистер Баллард, что я имею право предъявить вам обвинение в нарушении общественного порядка или угрожающем поведении.

– Там, в сарае, я сорвался только потому, что мне не дали поговорить с Мелани Сандерс. Сколько раз вам повторять…

– А почему именно Мелани Сандерс? – Тон инспектора явно свидетельствует о его особом отношении к сержанту Сандерс.

К чему он клонит? Что-то в лице инспектора подсказывает Генри: осторожнее с этим вопросом.

– Мне нравится ее прямота. Она и Кэти, офицер по связям с семьей, всегда были добры к нам.

– Хорошо. Она, как я уже сказал, в отпуске. Дело веду я.

Инспектор долго перебирает какие-то бумаги. И тут наконец подает голос адвокат Генри:

– Что ж, если допрос окончен и вы удовлетворены показаниями мистера Балларда, я прошу освободить его. Ему необходимо быть с семьей в это непростое для них время.

Инспектор, похоже, раздумывает, как поступить. Вдруг открывается дверь.

– Что еще? Надеюсь, вы не носки принесли?

Сержант приближается к инспектору и что-то шепчет ему на ухо. Инспектор резко меняется в лице и, к недоумению Генри, сообщает, что вынужден на несколько минут прервать допрос.

– Что происходит? – Генри поворачивается к адвокату, но тот лишь пожимает плечами.

Вскоре инспектор возвращается, снимает со спинки стула пиджак и объявляет, что Генри свободен и ни в чем не обвиняется, однако полиция при необходимости имеет право допросить его снова. Затем делает глубокий вдох и, пристально глядя на Генри, говорит, что в деле появились «неожиданные подробности». Тон у него теперь совсем другой, сдержанный. Генри отвезут домой и по дороге все объяснят.

Генри в растерянности. Он хотел позвонить Барбаре в надежде, что та не знает про Эйприл и согласится забрать его из отделения. С чего вдруг полиция взялась отвезти его домой? Он переводит взгляд с одного лица на другое – что-то явно изменилось.

– Что происходит? В чем дело?

– Вам объяснят по дороге, мистер Баллард.



Глава 30 Подруга



Сара сидит на диване. Подавшись вперед, она обхватывает голову руками. Думай, думай, думай.

Нужно подобрать какие-то волшебные слова, расколдовать незнакомку по имени Шафран и вернуть настоящую Лили. Однако, не найдя подходящих слов, Сара – такое часто бывает с ней по ночам – вспоминает последний разговор с Анной. Ужасную, грубую ссору, о которой она не сказала полиции и хотела сказать Лили. Прежней Лили.

Напротив Сары, странно теребя свои идиотские браслеты, сидят трое: Луна и пара, называющая себя Радуга и Водопад. Когда же они свалят и дадут ей поговорить с сестрой?

– У вас тут какая-то секта? – не выдержав, спрашивает Сара. Она уже не боится нанести обиду. – Ну то есть… зачем вам браслеты и странные имена?

– Не переживай, Сара, в них нет ничего плохого. Мы так успокаиваемся, помогаем себе.

Лили смотрит ей в лицо – такая хрупкая, что Сара готова разрыдаться от отчаяния.

– Ладно. Если не попросишь их уйти, я скажу так. Скажу про папу, Лили. И, если я правильно понимаю, ты вряд ли хочешь, чтобы они это слышали.

В конце концов Лили просит своих странных друзей оставить ее наедине с Сарой.

– Уверена? – тихонько спрашивает Луна, глядя Лили в глаза.

У Сары не остается сомнений: они вместе.

– Да, всё хорошо.

Все трое уходят. Лили закрывает за ними дверь и садится напротив Сары.

– Что это за место, Лили? Как ты одеваешься? Какая ты стала? Мне не нравится, я не понимаю… Мы вроде сестры, а ты и знать меня не хочешь.

– Неправда.

– А что тогда? Моя лучшая подруга пропала год назад. Может, ее нет в живых. А от тебя ни слуху ни духу.

– Прости. Я не поддержала тебя. Ты права. Пойми, Сара, я приехала сюда в ужасном состоянии. Мне нужно было свое пространство. Нужно было встать на ноги и как-то держаться.

Они долго сидят молча. У Сары перед глазами проносятся сцены из их жизни перед разводом родителей и уходом сестры. Хлопанье дверьми. Крики или, что еще хуже, злобный шепот, когда словами будто плюются. Никто ничего не объясняет. На маму страшно смотреть.

В памяти опять всплывает отвратительная история с отцом. Я только посмотрю, достаточно ли ты взрослая…

Сара пытается вспомнить, когда именно это случилось. За несколько месяцев до того, как все рухнуло. Да. Примерно. Вот почему развод родителей вызвал у нее смешанные чувства. Она скучала по отцу, которого так любила в детстве, и в то же время радовалась его отъезду. То винила, то жалела себя. И ужасно мучилась.

– Лили, почему на самом деле уехал папа?

– А почему ты решила, что он как-то связан с исчезновением Анны? Почему спрашиваешь?

– Целый год эта мысль не дает мне покоя. Думаю, мы обе знаем, при чем тут папа.

У Лили дрожит рука. Сара смотрит на нее, не в силах отвести глаз. Сестра опускает рукав, и Сара снова мысленно возвращается в прошлое: когда Лили начала прогуливать школу и делать себе больно – царапать руки циркулем.

– Папа однажды сделал со мной кое-что странное, Лили. Я никому не рассказывала. Ни маме, ни Анне. Никому. Я и сама точно не знаю, что тогда произошло. С тех пор как пропала Анна, этот случай не выходит у меня из головы. Мне кажется, папа ушел не просто так. Думаешь, у меня паранойя? Мама наотрез отказывается объяснять, почему они разошлись, и я решила, что он ей изменил. Прошу, скажи мне…

– Господи, Сара! Он и тебе что-то сделал? – На лице сестры читается ужас, глаза наполняются слезами.

– Не совсем. – Сара отводит взгляд. – Он дотронулся до меня. Нехорошо дотронулся…

– Боже. Когда? Он делал так еще?

– Нет. Всего раз. За несколько недель до отъезда.

Лили встает и подходит к окну. Смотрит на улицу, затем обращает к Саре помрачневшее лицо.

– Надо было идти в полицию. Господи, Сара, прости меня…

– Что значит «надо было идти в полицию»? Зачем?

– Папа – плохой человек, Сара. Он… – Правая рука Лили тянется к бусинам на левой и начинает вертеть те, что покрупнее. – Так вот. Он делал со мной плохие вещи. Часто. Я боялась рассказать. – Лили сильно нервничает. Снова садится. – Но он зашел слишком далеко, и я испугалась за тебя. Хотела защитить. И рассказала маме, что с тех пор, как мы переехали, папа стал приходить ко мне в комнату. Она не поверила.

– Так ты сказала маме? Она знала…

– Да. Я думала, мама сразу пойдет в полицию, но она сказала папе, а тот… – Лили замолкает, лихорадочно перебирая бусины. – Он заявил, что я вру, лишь бы привлечь внимание, что у меня не все дома и я устроила этот спектакль, чтобы меня не ругали за прогулы. Сказал, что мне нужна помощь, и предложил отвести к психиатру.

Сара слушает, прижав ладони ко рту.

Лили вытирает бегущие по щекам слезы.

– В итоге я пригрозила, что заявлю в полицию, если папа не уедет.

Сара глядит в пол.

– Зря я тогда не пошла в полицию. Мне жаль, Сара, очень жаль. Я просто хотела, чтобы этот кошмар поскорее закончился, и правда думала, что спасу тебя, заставив папу уехать. Оказывается, он уже… После развода мама по-прежнему не верила и злилась на меня, поэтому я ушла из дома и поселилась здесь. Мне тогда было очень плохо.

Прищурив глаза, Сара оглядывается по сторонам. Она думает об обитателях этого дома. Луна, Радуга, Водопад…

– Что это за место, Лили? Кто эти люди?

– Я узнала о нем, позвонив по телефону доверия. Кэролайн помогает тем, кто… таким, как я.

– Значит, все они…

Лили молча кивает, а Сара, потрясенная, прокручивает в голове то, что видела сегодня. Луна на пороге веранды. Дрожащие руки. Тревожный взгляд.

– Да, нас считают странными – этакая коммуна чудиков. Нам плевать. Мы сильнее, когда держимся вместе.

– Почему ты не заявила в полицию, Лили?

– Я хотела, но не нашла в себе сил. А здесь никто на тебя не давит. Можешь идти в полицию, можешь не идти. Твой выбор.

– Вот почему остальные так за тебя переживают. Они знают?

– Да. Они все знают. Знают, что мне хуже, когда я думаю о тебе. О доме. О маме. Они волнуются из-за нашей встречи.

Сара снова смотрит на дрожащие, беспокойные руки Лили.

– Извини, Лили, я вправду не хотела тебя расстраивать, но мне нужно кое-что рассказать тебе о той ночи, когда пропала Анна. Поэтому я здесь и ужасно нервничаю.

– Давай.

– Я не сказала полиции, потому что… Сама не знаю, почему не сказала. Боялась, что прозвучит бредово. Я думала, это Карл и Энтони. Но теперь все больше боюсь, что в случившемся действительно виновата я.

– Что за ерунда?

– Папа написал мне в тот вечер. Мама сказала ему, что мы в Лондоне, и он предложил приехать к нему. В какой-то роскошный отель, где он остановился по работе. Ты в курсе, что он теперь менеджер в большой транспортной компании?.. Не важно. Я отказалась. Однако показала сообщение Анне.

– Ты серьезно думаешь, что Анна с ним встретилась?

– В том-то и дело. Я не знаю. Мы с Анной поссорились, и ее слова не выходят у меня из головы.

– Не понимаю.

– Мы слишком много выпили. Анна сказала, что ей не по себе. И предложила, чтобы папа приехал за нами и отвез в отель…



Глава 31 Свидетельница



Я на кухне с Люком. Во рту пересохло, сердце бешено колотится.

В кармане лежит найденный у входа в магазин кусочек пластмассы. Обычный кусочек пластмассы, из-за которого я теперь не нахожу себе места. Почему Люк мне соврал? Может, в глубине души он злится? У него сложный период, а я только и думаю, что об Анне…

– Помнишь лупу, которую тебе вручили вместе с медалью на «Десяти вершинах»? – как бы невзначай спрашиваю я.

– Что?

– Пластмассовая лупа. Можно ее взять? На новых бланках заказа такой мелкий шрифт – я с трудом разбираю.

Я смотрю на Люка, однако ничего не могу понять по его лицу. Он приехал в магазин проведать меня? А потом передумал? Почему? И зачем врать? Ерунда какая-то.

– Я потерял ее сто лет назад. Почему нельзя купить нормальную лупу? Или очки? – В голосе сына слышится раздражение. – Или ты стесняешься носить очки?

– А когда ты ее потерял?

– Ну ты спросила, мам!.. Какая разница?

На столешнице рядом с чайником вибрирует мой мобильный. Эсэмэска. Я не обращаю внимания.

Телефон начинает звонить. Я подхожу и, увидев, что это Мэтью, беру трубку. Он говорит очень быстро. Я стою в оцепенении, не веря своим ушам.

– Нужно включить телевизор. – Я показываю Люку на полку над овощными лотками – там лежит пульт.

– Что случилось? С кем ты говоришь?

– Включи телевизор, Люк. Новости. Любой канал.

Он возится с пультом к небольшому телевизору, который стоит на этажерке с кулинарными книгами и папками. Наконец телевизор включается – правда, без звука. Люк листает каналы в поисках новостей. И вот во весь экран – знакомая фотография Анны из «Фейсбука» с бегущей строкой внизу. Господи. Прямо как тогда в отеле…

– Включи звук. Быстрее.

Я читаю бегущую строку, пока Мэтью рассказывает то немногое, что ему известно.

На экране возникает имя Карла Престона – подозреваемого по делу об исчезновении школьницы Анны Баллард. Потом я читаю, что полиция оцепила квартал вокруг дома, где около часа назад прогремели выстрелы.

Появляется звук, слишком громкий поначалу. Показывают студию. Ведущая-блондинка, прижав правую руку к наушнику, перебирает листы на столе.

– Пока всё, Элла. Мне нужно идти. – Мэтью старается говорить громче, чтобы перекричать телевизор. – Я вам перезвоню, как только что-то узнаю. Полиция не хотела давать комментарии СМИ, но соседка, которая вызвала полицию, тут же позвонила на местный канал.

Я благодарю Мэтью и шепотом спрашиваю, как его ребенок. Он отвечает, что скоро поедет в больницу; если понадобится, я могу ему писать.

Слово «ребенок» повисает в воздухе… Потрясенные, мы стоим с Люком посреди кухни, пока ведущая на экране подводит итоги.

– Насколько нам известно, полиция окружила дом, расположенный в жилом комплексе в двух милях от Марбельи. Звонивший в полицию опознал одного из двух подозреваемых, объявленных британской полицией в розыск по делу Анны Баллард, которая пропала в Лондоне год назад.

Ведущая по телефону связывается с корреспондентом, и та подтверждает, что находится на месте событий.

– Почему ее не показывают? Корреспондента?

– Возможно, там пока нет камеры.

Люк сидит на барном стуле, зажав в руке пульт.

Корреспондент зачем-то повторяет все, что сказала ведущая, затем наконец подключают свидетельницу.

– Мы услышали выстрелы около часа назад и решили, что это террористы. Ужасно испугались, бросились на пол…

– А где стреляли и что произошло потом?

Экран делится на две части: с одной стороны – ведущая в лондонской студии, с другой – карта местности в нескольких милях от Марбельи, на которой отмечен дом. Я злюсь от нетерпения. Когда уже заработает камера?

– Стреляли над нами. Может быть, на втором этаже. Точно не знаю. Мы долго лежали на полу, я с подругой. Казалось, мы там уже несколько часов, на самом же деле прошло минут десять-пятнадцать. И тут в окне появились полицейские. Они подозвали нас, сказали, что эвакуируют людей из здания. И мы под прикрытием прошли по переходу за домом и выбрались сюда, где безопасно.

– В доме еще остались люди?

– Да, полно. Полиция вывела всего несколько человек. Там слишком опасно. Я видела, как некоторые выбегали из главного входа, но, по-моему, они просто не соображали, что делают. В смысле – те, кто стрелял, могли увидеть их из окна.

– Полиция как-то прокомментировала происходящее?

– Нет. Просто сказали, чтобы мы не заходили за оградительную ленту и что нам сообщат, когда можно будет вернуться обратно.

– Что вы сейчас видите?

– Очень много полицейских, у некоторых винтовки. Кругом полицейские фургоны, и пресса тоже здесь – я вижу их машины. Все, наверное, решили, что это теракт. Ну, потому что в наше время теракт – первое, что приходит в голову, так ведь?

– По неподтвержденным данным, это операция по задержанию Карла Престона, объявленного в розыск в связи с исчезновением корнуоллской школьницы Анны Баллард. Вы слышали что-то подобное?

– Вообще-то да. Все вокруг только об этом и говорят. Видимо, кто-то из соседей опознал его по фотографии в СМИ. Но – если я правильно поняла, о ком идет речь, – его зовут Марк. И волосы у него совсем другие. Гораздо светлее.

– Вы видели фото Карла Престона, которые распространяла полиция?

– У меня есть в телефоне, из соцсетей. Он, точно. Лицо, по крайней мере. Как я уже сказала, здесь его зовут Марк. Строитель, работает на стройплощадке нового жилого комплекса.

– Вы знаете его лично? Что вы можете о нем сказать?

– Не много. Он такой… сам по себе. Вроде живет с девушкой. Она помладше. Блондинка… Да. Мы пару раз встречались на лестнице.

Я вздрагиваю. Люк устремляет на меня изумленный немигающий взгляд.

– А вдруг это Анна?

– Откуда же мне знать…

– Тогда почему она не сбежала? Она ведь могла сбежать. Пока он на работе.

Сердце стучит в груди, в кончиках пальцев, в шее, словно кровь вдруг потекла по телу с бешеной скоростью. Я всегда предполагала худшее: Анна мертва. Новая, неожиданная мысль, что она до сих пор жива, просто не укладывается в сознании.

– Мне нужно присесть.

– Давай позвоним папе. Пусть вернется домой.

– У него столько работы…

Но Люк уже достал из кармана мобильный и ищет номер отца.

– Тебе нужна поддержка. Будет лучше, если он вернется. – Сын подносит телефон к уху и ждет ответа, как вдруг выражение его лица резко меняется. – Черт, а может, она просто убежала с этим Карлом?

– Что?

Такое мне даже в голову не приходило. Я в недоумении хмурю брови. Детали головоломки не хотят складываться воедино.

– Может, она никуда не пропадала. И ты зря мучилась целый год. Может, она на самом деле ненавидела свою жизнь в Корнуолле и сбежала от нее куда подальше.



Глава 32 Отец



Генри едет на заднем сиденье полицейской машины. Мимо, как в тумане, проплывают знакомые места. Автобусная остановка. Военный мемориал с букетиком белых цветов. Интересно, по какому случаю цветы? Особая дата?

Вот женщина в черном макинтоше толкает перед собой сумку-тележку в сине-зеленую шотландскую клетку. И кто их только придумал? У этой разболталось колесо, и ее заносит вправо. Женщина воюет с чудо-конструкцией, то и дело дергая ручку влево. Взяла бы лучше пакеты, думает Генри.

Впереди на пассажирском сиденье сержант разговаривает по телефону. Как же бесит, когда не слышишь диалог целиком! Речь явно о чем-то важном; Генри никак не может понять о чем. Почему вдруг его отпустили?

– Вы не объясните мне, что, черт возьми, происходит?

Сержант наконец кладет трубку и поворачивается.

– Нам пока самим мало что известно, мистер Баллард, но сейчас в Испании полиция проводит операцию, которая связана с исчезновением вашей дочери.

– Испания? Почему Испания? Ничего не понимаю.

– Ну хорошо. Мы надеялись, что эта информация не попадет в СМИ, но возникли непредвиденные обстоятельства…

– Какие еще обстоятельства?

Боже правый…

– Соседка опознала Карла Престона – очевидно, после передачи об Анне. Он живет и работает в Испании под другим именем. Испанская полиция помогает нам с арестом. Кто-то из наших должен был поехать туда. Все осложняется тем, что это другое государство. Нужно действовать очень осторожно.

– Так что случилось? Что он говорит об Анне?

– Как я уже сказал, возникли непредвиденные обстоятельства. Престон оказал сопротивление при аресте. События развиваются в реальном времени.

– В реальном времени? То есть?

– Об операции рассказывают в новостях, мистер Баллард. С вашей женой сейчас Кэти. Приедете домой и все узнаете. Им уже, наверное, известно больше моего.

– А как же Анна? Что говорят об Анне?

– Простите, мистер Баллард, больше ничего не знаю.

Наконец они подъезжают к ферме. У ворот припаркован черный, слегка помятый хетчбэк. Тим? Или Пол? Генри не помнит, но чувствует, как внутри поднимается волна раздражения. Еще эта офицер по связям с семьей!.. Кэти неплохая, но Генри никогда не забывает, что она из полиции. Зато с Барбарой они прямо подружки.

Генри проходит мимо сарая, и внутри все сжимается. Перед глазами возникает сцена ареста, заплаканное лицо Дженни. Еще неизвестно, как его встретит Барбара. Хватит с меня твоей проклятой лжи, Генри! Где ты был той ночью?

Однако все мысли заглушает одна – о том, что рассказал ему в машине сержант. Почему Испания?..

Они с минуту стоят на пороге, прежде чем Генри понимает: сержант ждет, что он откроет дверь своим ключом. Личные вещи ему вернули на выходе из отделения. Генри шарит в кармане и наконец достает ключ. Странное ощущение. Как будто ты гость в собственном доме. Парадная дверь обычно не заперта, а он предпочитает пользоваться боковым входом – через прихожую.

В коридоре сержант объясняет, что переговорит с офицером по связям с семьей и уедет; Генри же должен оставаться дома, а если соберется куда-то – уведомлять полицию. Всю информацию они будут передавать через Кэти.

– Возможно, очень скоро нам придется побеседовать снова.

Генри лишь пожимает плечами, и они идут в гостиную – там работает телевизор и слышны голоса.

Все лица обращаются к Генри и сержанту. Дженни, бледная как полотно, сидит на диване, прижав ладонь ко рту. Рядом – Тим. Барбара сидит в кресле с высокой спинкой ближе всех к телевизору и тоже прижимает к губам сложенные, словно для молитвы, руки. Возле нее, на скамеечке для ног, устроилась Кэти; она поглаживает Барбару по спине.

На экране телевизора – корреспондент у оградительной ленты, перекрывшей узкую улочку. Ясно-голубое небо…

– Полиция подтвердила, что мужчина, устроивший стрельбу, – Карл Престон, объявленный в розыск по делу об исчезновении школьницы Анны Баллард…

– Что происходит? – Генри смотрит на Барбару.

– Тихо, пап, дай послушать. – Дженни подается ближе к телевизору.

– Насколько нам известно, мужчина, в котором соседка опознала Карла Престона, живет на втором этаже. Сегодня утром, когда полиция проникла в дом, чтобы арестовать Престона, там прогремели выстрелы. Некоторым жильцам удалось покинуть здание, однако многие до сих пор находятся внутри. Полиция просит их не привлекать к себе внимание. Квартал вокруг дома оцеплен. Всем, кто оказался в зоне оцепления, рекомендовано не выходить на улицу и не подходить к окнам.

– Идиоты, – произносит наконец Генри. – Сначала дают ему сбежать, а теперь даже арестовать по-человечески не могут. Что за цирк!

– Папа!.. Переключи, Тим. Мы не всё посмотрели. Та женщина, которая говорит, что видела Анну…

– Видела Анну? Кто-то видел Анну?

Генри кажется, будто его сердце подскочило к самому горлу и он вот-вот задохнется.

– Господи! Можно, мы послушаем, а? Тим, дай пульт.

Забрав пульт у Тима, Дженни переключает канал. Та же картинка, но другой корреспондент. Кэти тем временем встает и выходит в коридор с сержантом. Они прикрывают за собой дверь, и Генри разрывается между их тихим разговором и телевизором.

Корреспондент передает последние новости с места событий. Сердце Генри готово выпрыгнуть из груди…

– Это одна из жильцов, эвакуированных из здания, Аманда Дженнингс. Спасибо, что согласились ответить на наши вопросы, Аманда. Я правильно понимаю, что вы видели мужчину, которого здесь все знают под именем Марк, с девушкой-блондинкой?

– Да, верно. Они переехали сюда примерно полгода назад. Он строитель. Девушку я видела редко. Она как будто прячет лицо, не особо общительная.

– Вы видели фото Анны Баллард? Как считаете, эта девушка может быть Анной?

Корреспондент что-то показывает Аманде в телефоне – очевидно, фотографию Анны.

Генри смотрит затаив дыхание. В комнате наступает полная тишина. Только стучит его собственное сердце. Раз. Два. Три.

Свидетельница, наклонив голову, всматривается в экран телефона…

– Это Анна! Анна у него… – отчаянно взвизгивает Барбара, вцепившись в подлокотники. – Господи, Анна у него…

Остальные молчат. Полицейские, закончив разговор, стоят в дверях и вместе со всеми следят за происходящим на экране.

Не отрывая взгляда от фотографии, Аманда мотает головой:

– Нет, не могу сказать. Не уверена.

– Они не должны это показывать, – говорит Кэти. – Полная безответственность. Он может увидеть и психануть.

– Ну от них мы узнали больше, чем от вас, – бросает Генри.

При мысли об Анне ему резко становится дурно. Это отвратительно, папа…

Корреспондент, пообещав держать зрителей в курсе событий, передает слово ведущей.

– А пока другие новости на сегодня…

Генри смотрит на Барбару. Смотрит в упор, однако жена избегает его взгляда. Она уже знает про Эйприл? Затем на Дженни. Дочь беззвучно плачет, Тим обнимает ее за плечи.

Генри будто в вакууме, звуки не достигают его слуха. До сих пор он считал, что Анна мертва. Поначалу эта мысль причиняла ему страшную боль, и в то же время, как ни странно, в глубине души он чувствовал облегчение. Какой бы ужасной ни была смерть дочери – все кончено. Что бы ни случилось с Анной, оно не может случиться снова. Оно в прошлом. Кто бы мог подумать, что Генри найдет утешение в такой определенности… И все же это лучше, чем мучиться неизвестностью.

Он вновь смотрит на Дженни с Тимом. Вспоминает, как детьми они дурачились в надувном бассейне в саду. Счастливая пора. А потом дети выросли. И когда нужно было присмотреть за девочками в Лондоне, ребята нашли дела поважнее. Само собой, виновата Сара, но если бы Тим и Пол…

– Тим, кажется, тебе пора.

Парень сперва теряется, потом все же встает, поправляя кудрявую шевелюру.

– Нет. Сядь, Тим. Я хочу, чтобы он остался. Он у меня в гостях. – В колючем взгляде Дженни сквозит презрение.

– У нас тут не кинотеатр! – неожиданно для самого себя рявкает Генри.

– Не смей, – бросается на него Барбара. – Нашел время для шуток.

– Да какие уж тут шутки. Я серьезно. Извращение какое-то. Будто в замочную скважину подглядываешь. Наша дочь. И все глазеют…

Не двигаясь с места, Тим смотрит на Генри, а тот уже поворачивается к Кэти.

– Как полиция допустила? Прямо реалити-шоу. Тьфу! – Голос Генри срывается, и он начинает рыдать.

Если Анна жива, значит, целый год… Воображение Генри рисует такие жуткие, такие зловещие картины, что он бьет себя ладонью по лбу, словно хочет их прогнать. Его девочка…

– Пойдемте на кухню, я сделаю вам сладкий чай. У вас шок, – заявляет Кэти.

Генри раздражает ее невозмутимый тон.

– Я не хочу чаю. Я хочу, чтобы все ушли. Ты, Тим. Нечего тебе здесь делать. Уходи. – Он поворачивается к Кэти. – Вы тоже.

– Кэти положено здесь находиться, – дрожащим голосом говорит Барбара. – А Тима Дженни позвала с моего разрешения. Ей так легче. Кроме тебя, есть другие люди, Генри.

– Не умотай Тим тогда развлекаться со своими дружками, глядишь, все закончилось бы иначе.

Тим и Дженни возмущенно хватают ртом воздух. Пусть. Он прав. Когда Генри поддержал идею с Лондоном, он думал, что девочки поедут с Тимом и Полом и, стало быть, беспокоиться не о чем. Крепкие, хорошо воспитанные парни. Только что сдали выпускные экзамены и намерены поступать в университет. Барбара была против, предлагала ограничиться небольшой поездкой по окрестностям, однако Генри положился на ребят. Когда Тим и Пол отказались, он уже не мог пойти на попятную. Анна так просила… И что? Карл и Энтони никогда не увязались бы за девочками, будь те не одни. Не следовало полагаться на ребят…

– Простите, мистер Баллард.

– Ты не виноват, Тим. Не слушай его. – Дженни переключает каналы, бросая недовольные взгляды то на Генри, то на Барбару. – Заткнитесь оба, хватит ругаться. Надоели ваши ссоры. А вдруг Анна сейчас там? В той квартире, в Испании, перепуганная до смерти… Только и знаете, что выяснять отношения и орать друг на друга.

Барбара встает, подходит к Дженни и садится рядом на диван. Гладя дочь по голове, она поворачивается к Генри и глазами умоляет его прекратить.

– Я лучше пойду, Дженни. – Тим пытается нащупать в кармане ключи от машины.

– Не уходи, Тим. – Барбара касается его руки. – Останься, ради Дженни.

– Нет. Извините. Мистер Баллард прав, – дрожащим голосом выдавливает из себя Тим. – Я должен был поехать тогда. Поэтому так разозлился на Сару. Пытался свалить вину на нее.

– Боже, Сара! – Продолжая одной рукой листать каналы в надежде услышать что-то новое, Дженни выхватывает из кармана телефон. – Кто-нибудь общался с Сарой? Как бы ее опять не накрыло после такого…



Глава 33 Подруга



В детстве Сара жутко боялась темноты. Однажды, увидев в фильме, как злодей спрятался под кроватью, она упрашивала маму поставить в детскую вместо скрипучей железной кровати диван – под ним нельзя спрятаться. Дивана Сара так и не дождалась, поэтому каждую ночь, приподняв сползающее одеяло, проверяла, не притаился ли кто под кроватью.

Тогда они с Лили еще спали в одной комнате, и Сара часто просыпалась посреди ночи – ей снились кошмары. Она живо представляла себя героиней фильма ужасов. И хотя знала, что все это выдумки, боялась по-настоящему. Лили отказывалась спать со светом, и они вечно воевали. Сара шепотом умоляла включить лампу, а услышав в ответ сердитое «ни за что», начинала проситься к сестре в постель. Ну пожалуйста, Лили. И даже когда полусонная Лили наконец уступала, Сара боялась идти – вдруг из-под кровати высунется рука и схватит ее.

– Помнишь, как ты на ночь ставила между кроватями стул, чтобы я после кошмара могла перебраться к тебе, не касаясь пола?

Она смотрит на сестру, повзрослевшую, исхудавшую, такую хрупкую. Они словно поменялись ролями, и теперь Сара должна заботиться о Лили.

– Ага. Столько хлопот с тобой было, – улыбается Лили, расправляя юбку.

– Все началось позже?

– Да. Когда у меня появилась своя комната… – Лили отворачивается к окну, и некоторое время они молчат.

Сара с ужасом вспоминает, как радовалась после переезда, что у нее теперь своя комната и можно оставлять на ночь свет. Если б она только знала, чем это обернется для Лили…

Сара смотрит на сестру и думает об отце.

На столе вибрирует мобильный. Эсэмэска. А вдруг это полиция?

– Наверняка опять мама. Не отвечай, Сара.

Потом приходит еще одно сообщение, и еще, и еще…

Сара хочет выключить телефон, но тут оказывается, что сообщения не от мамы. Они от друзей, самых разных друзей.

Включи телевизор…

Видела новости?..

Ты в порядке?..

Офигеть! Набери мне…





– Нужно включить телевизор.

– Зачем?

– Не знаю.

Лили тянется к полке внизу журнального столика и берет пульт.

Может, это мама постаралась и поставила всех на уши? Убедила-таки полицию, что Сара пропала, и теперь ее показывают по телевизору?

Наконец Лили находит новостной канал. Нет, Сара здесь ни при чем.

На экране – Анна. Опять Анна. Фотография из «Фейсбука», где она стоит на фоне Сент-Майклз-Маунт, и ее красивые светлые волосы развеваются на ветру.

– Полиция подтвердила, что находящийся в здании вооруженный мужчина разыскивается по делу об исчезновении школьницы Анны Баллард.

– Господи, что происходит? – Зажав в руке пульт, Лили подается вперед.

– Меня тошнит. – Сара ощущает во рту вкус кофе. Теперь он мерзкий. С привкусом желчи.

– Дать что-нибудь? Таз?

Нет времени. Сара озирается по сторонам и, заметив рядом с диваном мусорное ведро, едва успевает схватить его. Ее рвет. Один раз, второй… Выходит только жидкость. Снова и снова.

– Я принесу воды. – Лили уходит на кухню.

Сара сидит в обнимку с ведром и, затаив дыхание, ждет. Сейчас скажут, что обнаружено тело Анны. Скажут, что она мертва…

Нет. Показывают свидетельницу, которая якобы видела девушку-блондинку. И что? Они не говорят прямо, лишь намекают, что это Анна.

Сара листает каналы, и на каждом версия событий пусть незначительно, но отличается от других. На одном свидетель говорит, что слышал пять выстрелов. На другом – что выстрелов было всего два. Бегущая строка сообщает, что из местных жителей никто не пострадал, хотя целый квартал по-прежнему оцеплен.

Сара снова берет телефон. Нужно посмотреть в сообщениях. Вдруг друзья что-то знают. В «Фейсбуке» все словно с ума посходили. В «Твиттере» тоже.

Она ищет номер Дженни – Баллардам точно известно больше остальных – и уже заносит палец над кнопкой «вызов», но в последний момент решает не звонить и возвращается в «Фейсбук».

Лили приносит стакан воды со льдом.

Сара пьет маленькими глотками, однако гадкий привкус во рту остается. А еще вся комната как будто отодвинулась. Сложно объяснить. Словно ее отключили от окружающего мира. Голова немного кружится. Наверное, из-за рвоты. Желудок еще не пришел в норму.

– Сара, может, вызовем врача? Ты ужасно выглядишь. Что сказали в больнице? Я позвоню маме…

– Не надо, Лили. Они сказали, я в порядке. Печень в норме. Просто слабость от того, что долго лежала в постели.

– Когда ты в последний раз ела?

– Я не голодна.

– Ладно. Не голодна так не голодна. Тогда теплое питье. С сахаром. – И Лили снова встает.

– Я пока не хочу. Побудь со мной, пожалуйста, – просит Сара, удивляясь тому, как жалобно звучит ее голос. Так просят, когда боятся.

Видимо почувствовав страх Сары, сестра садится рядом и берет ее за руку. И тут оказывается, что Лили сама дрожит.

– Сара, ты что, нарочно наглоталась таблеток? Мама сказала, это был несчастный случай. Ты просто приняла слишком много от головной боли.

– Не знаю. Ты ведь тоже когда-то делала себе больно. Нарочно?

У Лили дрожит подбородок. Крепко сжимая руку Сары, она поворачивается к телевизору.

– Ну что они говорят? Ее нашли? Выходит, папа ни при чем? Это действительно один из тех типов, которых вы встретили в поезде?

Сара не знает, что ответить. На экране – фотография Карла. Ведущая сообщает, что вооруженный мужчина в здании – Карл Престон. И?.. Опять показывают корреспондента в Испании. Ничего нового. Зачем они так делают на новостных каналах? Повторяют одно и то же по многу раз. Как заведенные.

Вот только новости ничего не меняют. Разумеется, Сара хочет верить, что Анна жива. Но даже если так, где она была целый год? Даже если ее действительно похитили Карл и Энтони, все равно виновата Сара. И ей придется рассказать правду о той ночи в Лондоне.

Перед глазами снова возникает сцена в поезде. Как Сара заигрывала с Энтони, старалась поймать его взгляд. У него была небольшая татуировка сзади на шее. Вот бы нежно провести по ней ногтем, думала Сара. Она чувствовала себя такой… живой. Как хорошо, что Тим и Пол кинули их с Лондоном, сказала она Анне, когда новые знакомые ушли за пивом. Карл и Энтони в жизни не подсели бы к ним, будь рядом эти зануды. Саре так отчаянно хотелось, чтобы Энтони выбрал ее, а не Анну…

В школе она завидовала популярности подруги. Все любовались Анной. Когда Саре нравился Пол, тот не обращал на нее внимания. Он засматривался на Анну. Казалось, она свела с ума всех парней в округе.

Сара думает о том, что сделала тогда в поезде. Чтобы Энтони точно выбрал ее. И чувствует, как по щеке ползет слеза.

– Я натворила дел, Лили. – Сара не вытирает слезы, и они капают ей на брюки, оставляя темные пятнышки. – Я – плохой человек.

– Не говори глупостей, Сара. Ты не виновата.

– Еще как виновата, Лили. Поверь мне.



Глава 34 Частный детектив



Мэтью всматривается в крошечное личико дочери.

– Она мне улыбается.

– Нет. Она какает.

– Посмотри. – Он поворачивается, чтобы жене было видно. – Улыбается.

– Какает. Поверь мне. Первые несколько недель они не улыбаются. Ну что, твой первый подгузник?

– Ох. Даже не знаю…

Мэтью вдруг охватывает страх. Он ведь обещал во всем помогать жене. Быть современным отцом, без предрассудков. Но кто же знал, что новорожденные такие маленькие…

– Тут нужна практика. Дождись, когда она заплачет, и следуй моим инструкциям.

– Откуда ты знаешь, что она заплачет?

Жена смотрит на Мэтью так, словно только что все объяснила, а муж прослушал.

Он никак не может привыкнуть к этому звуку. Разве можно так громко вопить, когда у тебя легкие с наперсток?

Осторожно поднимаясь с кровати, чтобы помочь ему, Салли морщится.

– Еще болит?

– Ага. Мне снизили дозу болеутоляющих. Подстава.

– Так пусть увеличат.

– Не, порядок. Не смертельно. Итак, папочка, сперва нужно все подготовить.

Салли показывает на передвижной пеленальный столик рядом с кроваткой. Здесь все необходимое: чистый подгузник, салфетки, крем, пакет для использованного подгузника.

– Она будет плакать, пока все не кончится. Кажется, что ты делаешь ей больно. Не бойся – не делаешь.

Мэтью кладет дочь на пеленальный столик. Уже забыв последовательность действий, он дрожащими руками расстегивает кнопочки на боди.

– Задери повыше, не то боди тоже придется менять.

Так. Все внимание на грязный подгузник.

– Мама дорогая! Это нормальный цвет?

Запах просто убийственный.

– Для первых дней – да. Вчера было хуже. Какашки меняют цвет по мере того, как у нее налаживается пищеварение.

Жуть. Зеленые какашки. Зрелище не для слабонервных.

– Не зевай. Теперь салфетки. Подними ножки и, когда вытираешь, старайся не касаться ее складочки – так можно занести инфекцию.

Ее складочки. Господь всемогущий, сколько всего нужно держать в голове! Стоило быть внимательнее на курсах для будущих родителей.

– Но у меня всего две руки.

Закатив глаза, Салли демонстрирует ему, как можно одной рукой приподнять дочь за ножки, а другой быстро подсунуть под нее чистый подгузник и выбросить грязный. Крохотное тельце напоминает куриную тушку. Мэтью гонит эту мысль прочь.

– Разговаривай с ней.

– Вряд ли ей будет интересно. – Мэтью едва слышит собственный голос сквозь непрекращающийся плач.

Жена смеется.

– Ну ладно. Немного талька, а потом крем, чтобы не было опрелостей. Только здесь, везде не надо.

И – о чудо! Дочь наконец замолкает и, ухватившись за безымянный палец Салли, смотрит вбок, словно пытается найти маму. Мэтью наблюдает. Ждет. Трогательная, умиротворенная мордашка… Он и не знал, что бывает такая всепоглощающая нежность. Его переполняет любовь к жене и дочери. Глядя на них, Мэтью невольно думает о работе. О прошлом. О девушке, у которой похитили ребенка. Об Элле. О пропавшей Анне. О ее родителях в Корнуолле. И видит все это совершенно другими глазами.

– Мэтью, ты в порядке?

– Да, да, конечно.

Он помогает Салли поднять малышку и положить ее обратно в кроватку.

– Станет легче, Мэтт.

– Правда?

– Ага. Лет через двадцать.

Оба смеются.

– Теперь она немного поспит. – Салли осторожно опускается на кровать. – Включи пока телевизор. Узнай, как там дела.

– Не нужно, я посмотрю в телефоне.

Мэтью вкратце рассказал жене о случившемся в Испании, но меньше всего хотел бы обсуждать подробности в палате с новорожденной дочерью.

– Все медсестры об этом говорят.

– Правда?

– Ага. Я им не рассказывала – ну кем ты работаешь. И что ты как бы в курсе расследования. Включай, включай свои новости. Я серьезно.

Мэтью берет в ногах кровати пульт и включает сначала Би-би-си, а затем «Скай». Мелани прислала сообщение: переговорщики на месте. От Кэти, которая сейчас с Баллардами, она слышала, что личность стрелявшего установлена, однако пока не разглашается. Якобы у него заложница. Якобы это Анна. Опять же, официального подтверждения пока нет. Впрочем, свидетели налево и направо раздают интервью, и пресс-служба полиции не в состоянии ничего сделать.

– Похоже, ситуация вышла из-под контроля.

– Да уж… Не хотел бы я оказаться на разборе полетов после такого.

– Помнишь, ты задумывался о психологическом образовании? Чтобы можно было пойти в переговорщики?

Мэтью едва заметно улыбается. Первое время после ухода из полиции он ужасно жалел и все думал, как бы вернуться. Возможно, в другом качестве. Даже прошел краткий курс ведения переговоров. Жутко интересно. Но все уперлось в деньги. Какая учеба, когда ты только что открыл собственное дело?

– Все изменилось с появлением террористов-смертников.

– В каком смысле?

Салли поглядывает на кроватку. Пока спит.

– Когда-то золотым правилом переговорщика считалось любой ценой не допустить применения оружия. Это редко проходит по плану. И всегда чревато жертвами.

– А теперь?

– Со смертником договариваться не о чем. Надо как можно быстрее его обезвредить. Совершенно иной подход.

– Разве сейчас в Испании не классический случай? Ну Карл ведь обычный преступник, не террорист…

– Да, разумеется. В ход пойдут испытанные приемы.

– А как вообще это происходит? Что они делают? – Салли смотрит на экран телевизора.

Мэтью рассказывает, чему их учили на курсах. Переговорщики попробуют дозвониться до него по городскому телефону. Назначат главного – он будет общаться с Карлом. Постараются установить контакт.

– Главное – успокоить его. У парня оружие, и он уже продемонстрировал, что готов в любой момент спустить курок. Анну лучше лишний раз не упоминать.

– Почему?

– Нужно создать у преступника ощущение, что весь ажиотаж – вокруг него. Пробудить в нем доверие. Если постоянно говорить о заложнике, он окончательно выйдет из себя. Хотя в данном случае они могут потребовать доказательства того, что Анна жива. Учитывая, что были выстрелы.

– Я все равно не понимаю. Карл целый год удерживал ее в заложницах, и она ни разу не попыталась сбежать? Странно. Он вроде работает на стройке? Неужели нельзя было выбраться, пока он на работе?

Мэтью не хочет озвучивать то, что думает на самом деле. Не здесь и не сейчас. Может, Карл ее связывал. Угрожал ей. Да что угодно. Жестокое обращение способно очень быстро искалечить психику жертвы.

– Не исключен стокгольмский синдром. Когда жертва испытывает необъяснимую симпатию к своему мучителю.

Мэтью внимательно смотрит на жену.

– Я о таком читала, Мэтт, и все равно не понимаю. Я бы точно попыталась сбежать. Сто процентов.

– Ну всё, хватит. – Мэтью выключает телевизор. Новости подождут. Семья отдельно – работа отдельно. – Я пойду к автоматам; взять тебе что-нибудь?

– Капучино. Ах да, и шоколадку. Ужасную, сладкую-пресладкую молочную шоколадку. Большую, – улыбается жена.

Мэтью стыдно. Автоматы – всего лишь предлог, чтобы позвонить Элле и Мел.

– И не разговаривай слишком долго. Хочется горячего кофе, – добавляет Салли.

– Раскусила!

Она посылает ему вдогонку воздушный поцелуй. И чем он заслужил этот подарок судьбы? Салли всегда понимала, как много для него значит работа, особенно после случая, из-за которого он оставил полицию. Теперь он знает, почему полицейским так трудно совмещать семью и работу. И то и другое важно; и то и другое требует полной отдачи. А еще он был прав, когда решил не учиться на психолога, – в ближайшее время ему явно будет не до учебников. Мэтью думает о крохе в розовом боди, которая осоловелыми глазенками ищет вокруг себя маму…

Жизнь изменилась в одночасье. То, что еще вчера не имело значения, теперь важнее всего на свете.



Глава 35 Свидетельница



Скорей бы вернулся Тони. Люк был прав – мне нужна поддержка мужа.

Я в полном раздрае, мысли роятся в голове и не дают успокоиться. Видимо, за последний год на меня столько всего обрушилось, что я утратила способность здраво мыслить.

Неужели я настолько не в себе, что все придумала? Звуки в магазине. Слежка. Кто-то приходил и переложил секатор. Бросил лупу у входа. Померещилось? Больное воображение?

Я не верю, что Люк мог нарочно меня напугать, даже если обиделся. Нет. Только не Люк. Тогда кто?

Уютно устроившись в гостиной, я пересматриваю новости на большом телевизоре. Впрочем, слово «уютно» здесь лишнее. В моей жизни уюта больше нет. Даже ночью в постели я постоянно ворочаюсь и часами не могу уснуть.

Я уже приняла суточную дозу парацетамола, а голова по-прежнему раскалывается.

Люк поднялся к себе, но периодически приносит мне кофе – видимо, ему напоминает отец, как напоминает, что нужно поздравить меня с Днем матери или днем рождения. Всякий раз, когда сын заходит в гостиную, я вглядываюсь в его лицо. Может, спросить прямо? Вызвать его на разговор и покончить с этим. Сказать, что не буду сердиться, – просто хочу знать. Не подаешь виду, а сам злишься на меня? Из-за Эмили? Из-за того, что Анна не идет у меня из головы? Ты приходил на днях в магазин? Если да, то зачем?

Рядом с тумбой для телевизора и DVD-плеера стоит стеллаж. На верхней полке – мои любимые фотографии. Люк маленький. Первый день в школе. Вручение медалей после «Десяти вершин». Как же я тогда им гордилась! Если верить школам, в Девоне и Корнуолле все поголовно участвуют в «Десяти вершинах» – двухдневном походе по Дартмуру. Это своего рода обряд посвящения для жителей здешних прекрасных мест. Однако на деле все совсем не так романтично. Я бы ни за что в жизни не пошла и очень удивилась энтузиазму Люка.

Сыну нравится баскетбол. Бойскауты и прочие подобные вещи – это не про Люка. Вот музыка ему больше по душе.

В «Десяти вершинах» школьники участвуют командами по шесть человек. Никакого контроля со стороны взрослых, ребята сами несут все необходимое для ночевки на дартмурских пустошах. Длина маршрута не менее тридцати пяти миль, пройти его нужно за два дня. В плохую погоду эти места опасны, а плохая погода – не редкость для Дартмура.

Безопасность обеспечивают военные, и на каждом из десяти холмов есть контрольный пункт, где нужно отмечаться. Между ними команды предоставлены самим себе. А ведь что-то может случиться. И случается.

Однажды во время тренировки утонула девочка. Был страшный скандал, начались проверки. Я втайне надеялась, что все это дело прикроют, а они просто ужесточили правила.

Участвуют школы всей Юго-Западной Англии, и конкуренция нешуточная. Специализированные школы против общеобразовательных. Частные против государственных. Атмосфера дружеская, но намерения у всех самые серьезные. Каждая команда надеется прийти первой. Обойти остальных.

Подготовка занимает несколько месяцев. Для похода нужны выносливость и хорошая физическая форма, а также некоторые навыки. Подростков учат ориентироваться по карте и разбивать лагерь. Они должны сами нести палатки и посуду, кипятить воду. Очень многие не выдерживают, бросают подготовку. Только не Люк. К нашему огромному удивлению, он не просто дошел до конца, но еще и был назначен капитаном команды. Ему так понравилось, что в следующем году он пошел снова. И уже вместо тридцати пяти миль преодолел сорок пять.

Когда Люк получил свою первую медаль, меня переполняло чувство гордости. Вокруг сновали сотни подростков. Помню, как по громкоговорителю объявили имя сына, помню сияющую улыбку на его лице. Он стоял посреди толпы, такой довольный. Мой победитель.

А сейчас? Эмили его бросила, бедняга сам не свой. Куда делся беззаботный мальчишка, который улыбается мне с фотографии из Дартмура?

Из Испании никаких новостей. Я два часа слушаю одно и то же. Сколько можно? Основные каналы уже переключились на другие сюжеты.

Постоянно думаю о Баллардах. Каково им сейчас?

Внутри опять сжимается противный комок. Вот и всё. Час расплаты настал. Я действительно виновата в случившемся. Карл, или Энтони, или оба… Девочку похитили, сделали с ней бог знает что – и все из-за моего неверного решения, принятого в том поезде. Я поспешила с выводами. Приклеила Саре ярлык распущенной девицы.

Начинает дрожать подбородок… Прекрати, Элла. Ты слишком зациклена на себе, подумай об Анне. Пора взглянуть правде в лицо.

Но как объяснить открытки? И звуки в магазине? Кто издевается надо мной? Ни Карл, ни Энтони не могли присылать открытки из-за границы. Если не миссис Баллард, тогда кто?

Наконец в замке поворачивается ключ…

Я жду. Щелкает дверь. Со стуком опускается на пол дорожная сумка. И тут, о ужас, самообладание окончательно меня покидает. Когда муж появляется в дверях, я рыдаю в голос.

– Господи, Элла… Все хорошо, родная, я здесь.

Он обнимает меня. Мой Тони. Меня переполняет благодарность и в то же время терзает чувство вины перед мужем, ведь я была с ним не до конца честна.

– Ну, ну, милая… Не надо.

– Не буду. Извини.

– Не извиняйся.

Наконец я беру себя в руки и выкладываю Тони всю правду. До мельчайших подробностей. Как тайно наняла Мэтью, чтобы приструнить миссис Баллард, – я думала, открытки присылает она. Как, не послушавшись Тони, поехала в Корнуолл, чтобы поговорить с ней, но только сделала хуже. Как решила, что кто-то следит за мной, пока я в магазине, а потом начала сомневаться: может, я просто схожу с ума?

– Так. Всё. Давай на время закроем магазин. Ты отдохнешь. А ребята, которым мы отдали кучу денег за новую сигнализацию, пусть приедут и еще раз все проверят. И ты будешь меня слушаться. – Тони, взяв меня за руки, наклоняется ближе; теперь я смотрю ему прямо в лицо. – Кошмар, конечно, – то, что творится в Испании. Еще неизвестно, чем все кончится. Я слушал радио. Бедные родители, врагу не пожелаешь… Но ты не виновата, Элла. Анну похитил этот психопат Карл. Ты здесь ни при чем.

Я молчу. В комнату входит Люк. Весь бледный, он переминается с ноги на ногу.

– Хорошо, что ты дома, пап. Мам, прости, что не поехал с тобой в магазин.

– Только не говори, что ездила одна. – Муж смотрит изумленными глазами и сильнее сжимает мои руки.

После долгого молчания Люк продолжает:

– Это я виноват, пап. Совсем никакой был. Но я тут закинул удочку в «Фейсбуке» – попробую найти себе замену в магазине.

– Ты ведь не выкладывал в «Фейсбуке» наши личные данные, Люк?

– Конечно, нет. Только написал, что есть отличная подработка. Я внимательно посмотрю все ответы и, если будет хороший вариант, перешлю маме.

– Что ж, спасибо, Люк. Думаю, мама предпочла бы кого-то из знакомых, но ты все равно закидывай удочки. Главное, без личных данных. А пока я хочу, чтобы мама не работала одна рано утром. Подождем, пока ситуация прояснится.

– Открытки не могут быть от Карла, пап. Если он весь год находился в Испании.

– Возможно, их присылает его дружок. Или просто какой-то псих… Пожалуйста, Элла, давай ты будешь меня слушаться. Договорились? – Выпустив мои руки из своих, Тони подается вперед, чтобы поцеловать меня в лоб и обнять.

Люк отправляется делать кофе, и я уже знаю, что сейчас будет. Само собой, Тони шокирован новостью о том, что я втайне от него обратилась к частному детективу. Муж изо всех сил старается не подавать виду, однако по лицу я понимаю, что он расстроен, и готова провалиться сквозь землю.

– Выходит, ты не все мне рассказала.

– Прости. Я вправду думала, что разберусь сама, не хотела тебя дергать. У тебя и так полно забот – Люк, повышение…

– При чем здесь мои заботы? Как можно такое скрывать!.. А поездка в Корнуолл? Я же говорил, что ничем хорошим это не кончится.

– Говорил. Я догадывалась, что ты рассердишься из-за Корнуолла, поэтому решила молчать обо всем остальном. Надеялась справиться самостоятельно. Знаю, это глупо. Прости, родной. Просто я была уверена, что это миссис Баллард, и, учитывая, что ей и так досталось, не хотела идти в полицию.

Я рассказываю Тони, что у Мэтью есть свой человек в корнуоллской полиции. У меня будто гора падает с плеч. Очень кстати, потому что Мэтью как раз предложил увидеться – он расскажет мне последние новости. Теперь не нужно ничего скрывать от Тони.

Естественно, он тоже хочет встретиться с Мэтью. Как можно скорее. Необходимо кое-что прояснить.

– О чем ты?

– По-моему, нам сейчас не стоит общаться с кем-то, кроме полиции.

– Возможно, ты передумаешь, когда познакомишься с ним. Мэтью – хороший человек. Бывший полицейский, с большим опытом. Это он настоял, чтобы я показала открытки полиции.

Тони не успевает ответить – по телевизору сообщают, что есть новости с места событий в Испании. Мы оба поворачиваемся к экрану. Корреспондент по-прежнему стоит у полицейской ленты, прижав ладонь к уху – должно быть, связь со студией прерывается. И тут во весь экран…

Фотография размытая – видимо, снято издалека, – но все и так ясно. В окне второго этажа – высокий мужчина и девушка-блондинка.

Он держит пистолет у ее головы.



Глава 36 Отец



Родители Генри Балларда были из тех, кто верит в необыкновенную живучесть детей. Ребенок как резиновый мячик – упав, тут же подпрыгнет. Никаких поблажек. Никакой лишней суеты. «Хочешь научить ребенка плавать – брось его в воду», – любил повторять отец Генри.

В четыре года отец начал брать его с собой на работу. В двенадцать Генри уже сам водил трактор.

Удивительно, как семьей не заинтересовались органы опеки. Отец определенно перегибал палку. И что же? Они с сестрами не просто «подпрыгнули», а стали вполне приличными людьми. Не считая сломанной ноги – в восемь лет Генри лягнула корова, – ничего по-настоящему страшного с ним в детстве не случилось.

Родители-наседки всегда ужасали Генри, поэтому к воспитанию дочерей он подходил с той же спокойной уверенностью, с какой растили его самого. «Ничего страшного», – успокаивал он Барбару, когда летом Анна и Дженни целыми днями играли на улице, прибегая в дом только чтобы поесть. Жена вечно переживала: детям нужен хороший крем от солнца, и вообще она слышала, что те, кто работает на воздухе, больше подвержены риску заболеть раком кожи. «На ферме полно опасностей», – твердила Барбара, на что Генри лишь цокал языком. Хватит уже смотреть эти научно-популярные передачи.

А потом пятилетняя Анна подхватила воспаление легких. Началось с обычного кашля. Конечно, сердилась Барбара, не надо было позволять ребенку играть в сыром сене. Генри сказал, что она делает из мухи слона. Ничего страшного.

Генри ошибся.

Анна пять дней провела в реанимации местной больницы. Целые сутки вообще было непонятно, выживет она или нет. Врачи отводили глаза, и Балларды уже готовились к худшему.

Дочь, опутанная многочисленными трубками, казалась невозможно хрупкой, а маленький приборчик у ее постели все пищал и пищал, сигнализируя о низком уровне кислорода. Врачи им всё объяснили: Анне введут лекарство, которое на время ускорит сердцебиение, зато поможет легким.

Сначала стабилизируем легкие, потом займемся сердцем.

Сидя перед телевизором в гостиной, Генри будто переживает все это заново. Вот он дежурит у постели Анны и, глядя на показатели приборов, мучается угрызениями совести. Чувствует себя совершенно беспомощным. Просит у дочери прощения. Иногда даже молится… правда, потом вспоминает, что вообще-то не верит в бога. Надеяться не на кого. В необыкновенную живучесть детей Генри тоже больше не верит. От его спокойной уверенности, беспечности не осталось и следа. Он уже не будет прежним.

Как не будет прежним после того разговора в машине по пути на станцию. Его дочь, его красавица Анна… Это отвратительно, папа.

Входит Кэти с большим подносом, на котором стоят ярко-красный чайник, молочник и чашки. Она ставит поднос на журнальный столик посреди комнаты, и в эту минуту кто-то снова переключает канал. Сердце Генри будто пронзают ледяным мечом.

Две фигуры в окне. Мужчина – предположительно Карл – держит пистолет у головы девушки-заложницы.

Генри издает неопределенный звук, за которым следует куда более громкий, пугающий вопль Барбары. Так кричат раненые животные. Затем жена принимается бормотать что-то невнятное:

– Боже мой, боже мой, бедная моя девочка… Генри, смотри, Генри… О нет, нет, нет… Мы должны что-то сделать. Господи, скажите, что делать…

Она встает. Затем опять садится. Раскачивается из стороны в сторону. Плачет. Вновь встает и начинает ходить туда-сюда, приговаривая:

– Нужно поехать туда. Мне нужно туда, Генри. Боже мой, я не могу здесь оставаться.

По неподтвержденным данным, сообщает ведущая, фотография предоставлена европейским новостным агентством. Личность мужчины окончательно установлена – это Карл Престон. Информация о том, что он держит в заложницах Анну Баллард, сейчас проверяется.

– Они не должны это показывать. – Достав из кармана телефон, Кэти направляется к двери.

Генри подходит к жене и пытается ее утешить.

– Все образуется, Барбара.

– Как ты можешь? Как ты можешь такое говорить? Мы должны поехать туда, Генри. Должны поехать в Испанию. Мы не можем оставаться здесь. Я не могу оставаться здесь.

Генри встречается взглядом с Тимом, который успокаивает плачущую Дженни. Парень, как и все, в ужасе.

– Мы не можем поехать в Испанию, дорогая. Не сейчас. Мы должны следить за происходящим.

Генри оглядывается по сторонам, будто в поисках ответа. Наконец, глядя на дверь, понимает, что стоит спросить совета у офицера по связям с семьей, однако Кэти все еще говорит по телефону в коридоре.

– Если хотите, мы с Дженни поедем в Испанию и будем ждать вас там. – Подавшись вперед, Тим смотрит Генри в лицо. – Что скажете? Чтобы хотя бы кто-то из семьи находился там?

Генри одной рукой проводит по волосам, а другой продолжает обнимать за плечи Барбару. Она снова сидит в кресле, уронив голову на руки.

– Я не знаю. Не знаю. Давайте спросим у Кэти. События развиваются слишком быстро. Посмотрим, что посоветует полиция. Хотя нет, нет… Мне что-то не нравится эта идея, нам лучше держаться вместе.

В дверях появляется Кэти. По ее бледному лицу Генри догадывается: есть еще новости, и вряд ли хорошие. Он не станет спрашивать – слишком боится услышать ответ.

Я слежу…



Пятница



Теперь все на нее смотрят, и мне это не нравится.

Совсем не нравится.

Это мое дело. Мое. И я знаю в нем толк. Только мне известно, как надо оберегать ее. Защищать ее. Понимать ее. Только мне видно, какая она на самом деле. Особенная, совершенно особенная.

Когда я вижу, как другие наблюдают за ней, смотрят на нее, улыбаются ей, у меня начинает шуметь в голове. Сначала шум похож на щелчки. Тихие щелчки. Потом они звучат все громче и наконец превращаются в раскаты грома. Гром гремит в моей голове, в комнате, в небе, в космосе…

Вот и сейчас я слышу шум. Скоро он станет громом, и я не знаю, что делать.

Мне нужно подумать. Нужно, чтобы шум в голове прекратился и все эти люди… перестали на нее смотреть.



Глава 37 Частный детектив



Мэтью в который раз переключает «дворники» и чувствует подступающую зевоту. Моросящий дождь – самый противный, особенно если ленишься поставить новые «дворники». Мелкие, как из пульверизатора, брызги, для которых не подходит ни один режим. Мэтью пробует пустить в ход омывающую жидкость. Закончилась. Снова теребит переключатель, но в ответ получает лишь возмущенный скрип по лобовому стеклу. Слишком сухо. Слишком мокро. Слишком сухо…

По радио передают спортивные новости. Мэтью смотрит на часы. Скоро краткая новостная сводка. Хорошо. В ней точно будет про Испанию. Мелани сказала, если у нее появится новая информация от офицера по связям с семьей, она поделится ею с Мэтью. Она все еще злится из-за рапорта и поэтому так смело идет против правил. И потом, она доверяет Мэтью, знает, что на него можно положиться.

Мэтью думает об Анне и тяжело вздыхает. У него плохое предчувствие.

Он смотрит на мчащиеся по небу тучи и… улыбается. Потому что вспоминает о маленькой девочке, которая лежит в больничной кроватке, одетая в дурацкую розовую шапочку. У дочери немного упала температура, но медсестры уверяют, что беспокоиться не о чем. Нужно просто подержать ее под лампой, пока терморегуляция не наладится. Когда он уходил, Салли прилегла отдохнуть, а малышка Амели в специальной, ужасно нелепой шапочке свернулась калачиком под лампой. Такая хорошенькая. Такая смешная.

Амели. Амели. Амели.

Мои, думает Мэтью, мои девочки…

Его мысли прерывает заставка к сводке новостей. Скрежет «дворников» заглушает ведущего, и Мэтью прибавляет громкость. Сначала повторяют то, что ему уже известно. Ну же, давай что-нибудь новое… Наконец на связь со студией выходит корреспондент в Испании, беседующий с пресс-секретарем местной полиции. Корреспондент просит прокомментировать появившиеся в социальных сетях кадры с места событий. Пресс-секретарь с сильным испанским акцентом отвечает, что это очень мешает работе полиции, которая в настоящий момент пытается установить контакт с преступником. Опасно. Безответственно. В наше время, когда есть социальные сети, такие вещи невозможно предотвратить, замечает корреспондент. Пресс-секретарь нервничает. Говорит, что ему пора, и призывает всех к благоразумию. Просит не распространять фотографии в социальных сетях.

Ведущий переходит к другим новостям. Мэтью вновь смотрит на часы, затем – на мешок с грязным бельем на пассажирском сиденье. Он договорился, что заедет проведать Эллу и познакомиться с ее мужем. Хорошо бы ненадолго, ему нужно домой – Салли просила постирать детские вещи. Удивительно, сколько боди, слюнявчиков и прочей мелочи может перепачкать за сутки младенец! И еще жена просила привезти ей кое-какие мелочи. Бальзам для губ. Салфетки. Лосьон для тела – название он уже забыл, хорошо, что Салли его написала.

Мэтью переключает радиостанции. Что за фотографии? Какого черта там происходит? Он представляет, как в полиции собирают срочное совещание, и внутри возникает знакомое щемящее чувство. Горечь потери. Сожаление. Мэтью вспоминает, как сидел один в своем новом кабинете вскоре после ухода из полиции и ему так хотелось ощутить себя причастным к общему делу… По-настоящему важному делу.

«Как работа?» – каждый вечер спрашивала Салли. «Нормально. Все нормально», – врал он.

Мэтью ушел из полиции, потому что допустил ошибку. Ошибку, которая стоила жизни двенадцатилетнему мальчику. Начальник уговаривал Мэтью остаться, взять отпуск и все обдумать, обратиться к психологу. По делу проводили коронерское дознание и независимое полицейское расследование. В обоих случаях Мэтью признали невиновным, но это не избавило его от чувства вины. На дознании он не знал, как смотреть в глаза матери погибшего мальчика. А по ночам просыпался в холодном поту.

Был четверг. Шел дождь, как сегодня. Мэтью ехал по вызову небольшого несетевого супермаркета, в котором случилась очередная кража. Мальчишка стянул сигареты, пока продавщица обслуживала покупателя, и бросился наутек. Он бежал по переулку, а Мэтью как раз проезжал мимо и, выскочив из машины, погнался за воришкой.

Эй, ты! Стой, кому говорят!

Мэтью собирался выписать ему предупреждение и отпустить. Он делал так прежде. Парень хоть и бежал быстро, на вид был совсем еще ребенок. О том, что полицейский хотел ограничиться внушением, бедняга так и не узнал. В панике он перемахнул через забор и по насыпи рванул к железнодорожным путям.

Мэтью кричал, пытался остановить мальчика, однако тот побежал через пути. И задел контактный рельс.

Жуткое зрелище. Кошмарный запах.

Мэтью получил серьезные ожоги, пытаясь оттащить ребенка.

«И зачем только я за ним погнался? – сказал он жене в тот вечер. – Не испугайся он меня, сейчас был бы жив. Две пачки сигарет, Салли! Две чертовы пачки сигарет…» Салли нежно гладила его по голове, а Мэтью все говорил и говорил – до самого утра.

И тогда он возненавидел свою работу. Возненавидел супермаркеты, которые хотят, чтобы полиция ловила воров – неважно, сколько им лет и что толкнуло их на кражу.

Мэтью решил открыть собственное дело. Решил, что так у него будет выбор: кому помогать, а кому – нет.

Одна беда – Мел регулярно напоминает о ней Мэтью: быть частным детективом скучно. Нет ничего серьезного. Когда по-настоящему помогаешь людям. Часто просят разыскать пропавшего человека, а потом выясняется, что тот просто сбежал и вовсе не хочет, чтобы его нашли. Или женщины стремятся вывести на чистую воду неверных мужей.

Пошарив в бардачке, Мэтью находит шоколадку. Сахар – отлично!

Он вспоминает курс ведения переговоров. Его поразила статистика: большинство захватов на самом деле обходится без жертв. Разумеется, так было до террористов-смертников – с ними все обстоит совсем иначе.

Мэтью надеется, что у переговорщиков в Испании все пройдет по стандартной схеме. Случай классический, как верно подметила Салли. Они станут уговаривать Карла не делать резких движений. Не причинять Анне вреда. Вот так. Отлично, Карл. Если никто не пострадает, это обязательно учтут.

Закрыв глаза, Мэтью представляет себя на их месте. Полицейский фургон. Разговор с Карлом. Большая ответственность.

Их учили никогда не использовать слово «сдаться». Лучше всего нейтральное «выйти». Давай обсудим, как ты выйдешь отсюда, Карл. Мы поможем тебе выбраться, и никто не пострадает.

На одном из занятий Мэтью задал вопрос: как реагировать на требования? Преступники всегда выдвигают какие-нибудь неадекватные требования. Машина. Вертолет. И деньги, конечно. Что делать, если преступник просит выкуп?

Ни в коем случае не отказывать, ответил инструктор. Сказать: «Я узнаю». Переговорщики должны делать вид, что решения принимают другие люди. Они же будут виноваты, если что-то пойдет не так. Мне очень жаль, Карл. Они сказали, сейчас такой возможности нет. Давай поговорим о том, что в наших силах. Как сделать так, чтобы никто не пострадал. Это непременно учтут.

До дома Эллы еще минут пятнадцать езды. Не в силах ждать, Мэтью сворачивает на придорожную парковку. О каких фотографиях, черт возьми, идет речь? Достав телефон, он заходит в «Твиттер». Фотографии повсюду. Ракурсы разные, но везде Карл, приставивший пистолет к голове девушки-блондинки. Возможно, Анны.

У Мэтью бешено колотится сердце. Он призывает на помощь профессиональные навыки: заставляет себя побороть страх и растерянность и сосредоточиться на главном. Так. Надо проанализировать изображения. О чем они говорят? Что на самом деле происходит? Плохо, что на всех снимках девушка стоит к окну спиной.

Мэтью находит несколько фото, которые пусть незначительно, но отличаются между собой ракурсом. Хм… В голове, разбрасывая искры, бушует пожар. Мозг лихорадочно пытается связать одни факты с другими, однако Мэтью пока не понимает, что дают ему эти связи. Служба в полиции научила его в подобных случаях полагаться на интуицию. Расслабиться. Наблюдать. Ждать. Как в серии книг «Волшебный глаз», где нужно смотреть на картинки, расфокусировав зрение, пока не увидишь трехмерное изображение. Расслабиться. Довериться своему телу.

Расфокусированным взглядом Мэтью смотрит то на одну, то на другую фотографию. Что-то здесь не так…

Он по диагонали читает посты в соцсетях. Понятно, что люди пишут это не со зла, но некоторые комментарии и правда лучше держать при себе.

Ааа… он что, ее пристрелит?

Полиция тоже пишет в «Твиттере», на английском и на испанском, просит не фотографировать и не размещать фотографии в Интернете. Ясное дело, никто не слушает.

Боже правый, ну и бардак… Мэтью снова просматривает снимки, пытаясь найти среди них предоставленные новостным агентством. У некоторых качество лучше, они, видимо, сделаны длиннофокусным объективом – такими пользуются фотокорреспонденты. Однако в основном снято на телефон. Из здания напротив, судя по ракурсу.

И вдруг его внимание привлекает кадр, не похожий на остальные. Фотографировали откуда-то с крыши, угол совсем другой. Теперь Мэтью знает, что не так.

Он открывает фотографию на «Айпэде» и слегка ее увеличивает. Затем набирает номер Мелани и параллельно отправляет свою находку ей на почту. Пусть покажет испанской полиции.

Мелани берет трубку только после пятого гудка.

– Мел, тебе сейчас придет фотография. Ты должна переслать ее в Испанию.

– Мэтью?

– Извини. Да, это я. Еду домой из больницы.

– Пока не пришло. Что стряслось? Только ты помнишь – я в немилости. Можно сказать, без пяти минут уволена…

– Кажется, это не Анна, Мел.

– Что?!

– Девушка на фотографии. Которую Карл взял в заложницы. Я не уверен, что это Анна.

– Что за… Погоди. Пришло. Так, и что я должна тут увидеть?

– Посмотри, какие плечи. Фигура другая, Мел. Прямоугольник, а должна быть груша.

– Что-о?

– Так. Я понял. – Мэтью старается говорить как можно спокойнее, понимая, что его слова и без того прозвучат как бред сумасшедшего. – Салли вечно заморачивается при выборе одежды. Есть разные типы фигур. У Анны – груша. Не в смысле, что она толстая, нет… Изящная такая груша.

– Боже, Мэтт. На тебя рождение дочери так повлияло?

– Послушай! Я тоже был далек от подобной ерунды, пока однажды Салли не подсунула мне статью о типах фигур. Чтобы я перестал дарить вещи, которые ей не идут. Тип фигуры обычно не меняется, даже если ты худеешь или толстеешь. Он зависит от костей. От скелета. А скелет другим уже не станет. У Анны, судя по всем фото, классическая грушевидная фигура. Как у Салли. Стройная груша. Ярко выраженная талия, узкие плечи. Миниатюрная верхняя часть, широкие бедра. У заложницы Карла совсем другая фигура. Прямоугольная. Увеличь и посмотри. Плечи и бедра одинаковой ширины. Талия практически отсутствует. Разглядеть можно только на этой фотографии, потому что она сделана сверху.

Мелани не отвечает.

– Видишь, Мел? Возьми фотографии Анны. Пожалуйста. Сравни. Плечи разные.

В трубке по-прежнему молчание.

– Черт. А ты, пожалуй, прав… Только никто не станет слушать мою болтовню про типы фигур. Я официально отстранена от дела. До тех пор, пока не поговорю с начальством и не реабилитируюсь в его глазах после истории с инспектором Недоумком.

– А если позвонить Кэти? Офицеру по связям с семьей. Я так понимаю, она сейчас у Баллардов?

Мелани глубоко вздыхает.

– Пожалуйста, Мел. Если я прав и это не Анна, нужна совсем другая тактика. И… где же тогда Анна и чего добивается Карл?

– Ну ладно, – хмыкнув, соглашается Мелани, – отправлю снимок Кэти. Вдруг получится аккуратно спросить у Баллардов. Правда, она может наотрез отказаться.

– Слушай, мне сейчас предстоит встреча. Свидетельница из поезда, Элла, помнишь? Обещаю поделиться любой информацией, если будешь держать меня в курсе. Пожалуйста.

– Идет. Хотя кто знает, может, мне пора искать новую работу…

– Не говори так, Мел. Я рассчитывал на твое повышение – чтобы самому вернуться.

Неужели он сказал это вслух?

– Ты шутишь?

– Шучу, конечно, – лукавит Мэтью. – Ладно. До связи.

Дождь усиливается. Надо бы на всякий случай держать в машине дождевик. Мэтью смотрит на часы. Восемь вечера. Следует поскорее закончить дела, приехать домой и хорошенько выспаться. Похоже, сон скоро станет непозволительной роскошью. У бедной Салли проблемы с молоком, и она планирует перейти на смесь. Мэтью не против, но понятно, что в таком случае часть ночных кормлений – на нем. Как вообще люди это делают? Работают, когда у них новорожденный ребенок…

У дома стоит огромный черный «БМВ» мужа Эллы. Мэтью проверяет телефон – от Мелани пока ничего – и, собравшись с духом, выскакивает в поток дождя.

Открывает Элла.

– Мы смотрели новости. Ужас. Вы уже знаете?

– Да.

Мэтью вытирает ботинки на коврике. Два зонта для гольфа в бамбуковой подставке справа от входа. Портфель. Муж точно дома. Портфель дорогой, превосходная кожа. На вешалке – стильный мужской дождевик с шелковой подкладкой.

Элла что-то лепечет об увиденном по телевизору. Какой ужас, столько фотографий в соцсетях… Мэтью лишь кивает, готовясь к встрече с хозяином дома.

Едва войдя в гостиную, он понимает, что ему не рады. Элла представляет Тони. Во всей его позе чувствуется враждебность. Он подает Мэтью руку и, не моргая, смотрит в лицо. Затем прищуривается, не считая нужным скрывать, что изучает гостя.

– Я должна была сказать Тони раньше. Обычно у нас нет друг от друга секретов. Мне правда очень стыдно. – Элла переводит взгляд с Мэтью на мужа. Бедняжка словно меж двух огней. Очень милая женщина, жаль видеть ее такой расстроенной. – Я ведь была уверена, что открытки от миссис Баллард, понимаете…

– А вы как думаете, мистер Хилл?

Встретившись взглядом с Тони, Мэтью делает глубокий вдох.

– Я прекрасно понимаю, вы беспокоитесь, возможно, даже не доверяете мне. Поэтому обрадовался, когда Элла предложила все обсудить. Надеюсь, я смогу развеять ваши сомнения.

– Слушаю вас.

– Я сам работал в полиции. У меня большой опыт и хорошие связи. Строго между нами – в деле Анны Баллард сейчас полный бардак, и я ценю возможность помочь. В первую очередь, конечно, вам, Элла. Но и полиции тоже – чтобы дело наконец раскрыли.

– Что ж, очень благородно, однако меня прежде всего волнует безопасность жены. Расследовать дело Анны Баллард вас никто не просил, этим пусть занимается полиция. Как по-вашему, Элле что-то угрожает? К чему эти открытки?

– Тони, пожалуйста! – Взгляд Эллы мечется между мужем и Мэтью. – Мы ужасно переживаем из-за Анны. Как не переживать… Мэтью, вы видели фотографию, где он приставил пистолет к ее голове? Думаете, полиции удастся его уговорить? Или нужен снайпер? Какой кошмар! Я места себе не нахожу. Только представьте, каково сейчас миссис Баллард…

Тони обнимает Эллу за плечи, целует в лоб. С нежностью гладит ее по волосам. Его враждебность – не более чем желание защитить жену, понимает Мэтью. Он бы вел себя так же, если б речь шла о Салли. Все правильно.

– С открытками я обратился к бывшей коллеге из полиции. Вероятно, их присылает кто-то посторонний, кому, однако, известны подробности дела. На данный момент я не вижу реальной угрозы. Тем не менее, пока информации недостаточно, лучше проявить осторожность. Может, что-нибудь произошло в последнее время? Что-нибудь необычное?

Во взгляде Эллы мелькает беспокойство. Она принимается теребить волосы.

– Несколько раз мне казалось, что за магазином следят. Наверное, паранойя. Машина светила фарами в витрину. А у меня нервы в последнее время ни к черту.

– Ты мне не говорила… – Тони с тревогой смотрит на жену. – Всё, хватит. Больше никакой работы рано утром. – Он поворачивается к Мэтью. – Скажите ей, пожалуйста. Меня она слушать не хочет. Мы установили новую сигнализацию; правда, от нее пока мало толку…

– Вы кого-то видели, Элла? Рядом с магазином?

– Нет. Говорю же, просто показалось. Видимо, накрутила себя из-за всей этой истории.

– Я бы посоветовал на пару дней закрыть магазин, пока не разрешится ситуация в Испании, – говорит Мэтью, глядя на Тони.

– Ну слава богу! Вы прямо мои мысли читаете, – облегченно вздыхает тот.

– А как же заказы?

– Да черт с ними, с заказами, Элла. Я позвоню клиентам – скажу, что ты заболела. Порекомендую им на время других флористов.

Тотчас повеселев, Тони жестом приглашает Мэтью на кухню и любезно предлагает выпить кофе, который Элла сразу принимается готовить. На кухне тоже включен телевизор, и все смотрят на экран, где показывают последние кадры с места событий в Испании.

Пока хозяйка суетится вокруг кофемолки и кофейника, Мэтью проверяет телефон. От Мелани по-прежнему ничего.

Наконец Элла поворачивается к Мэтью:

– Они попробуют застрелить Карла? Да?

– Переговорщик будет стараться не допустить жертв. Убедить его выйти. Применяется выжидательная тактика. Оружие пойдет в ход лишь в самом крайнем случае. Если у него Анна, не стоит забывать: она до сих пор жива, хотя он мог убить ее год назад.

– Если у него Анна? А кто же еще, черт возьми? – недоумевает Тони, и Мэтью понимает, что сболтнул лишнее.


Глава 38 Подруга



– Так ты не расскажешь, почему считаешь виноватой себя?

Лили приносит большое блюдо и ставит его на комод. На блюде – сэндвичи с кусочками яблок и персиков.

– Тебе надо поесть.

Дурнота еще не прошла. Сара смотрит на еду, аккуратно разложенную на блюде, затем на сестру. И это говорит Лили, прячущая нездоровую худобу под мешковатой одеждой.

– Я лучше пока не буду. Возьми ты. – Она внимательно следит за реакцией сестры.

– Я уже ела.

Сара знает, что это ложь, но предпочитает молчать.

Она окидывает взглядом комнату. Здесь они хотя бы вдвоем – в гостиной все время кто-то крутился. Жаль только, телевизора нет. Приходится смотреть в телефоне. Сейчас бы «Айпэд» – на нем лучше видно и тариф выгоднее. На мобильном Сара скоро превысит лимит – на почту уже пришло несколько уведомлений, – а денег на дополнительный трафик у нее нет.

– Лили, можно включить ноутбук? – Сара отказывается называть сестру ее новым именем. – Посмотреть новости?

Включив ноутбук, та пытается найти новостной канал, и Сара слабо улыбается в знак благодарности.

– Ты не ответила на вопрос, Сара. Карл, конечно, псих, и мне очень жаль, что эта история так на тебе отражается. Но, честно говоря, я рада, что папа ни при чем. А если Анна сбежала…

– Она не сбежала, – произносит Сара и замолкает.

Она чувствует себя совершенно опустошенной. Как будто стоишь на мосту и крохотная частица тебя хочет спрыгнуть. Слиться с водой. Чувство нехорошее, но ты не в силах с ним бороться. Ты знаешь, что все может решить какая-то доля секунды, и тебе становится жутко. Неотвратимость последствий. Тонкая грань между «да» и «нет». Так было с таблетками, хотя сейчас Сара понимает, что они не прекратили ее мучений. Ничего не решили. Жизнь по-прежнему похожа на дурной сон.

– Может, он увез Анну силой, может, подмешал ей что-то в выпивку – неважно. Главное, что я ее бросила. Мы сильно поругались, Лили. И я просто-напросто не знаю, что случилось после чертова клуба.

Сара замечает, что вдруг заговорила очень быстро. Она должна довести дело до конца, как бы тяжело и стыдно ни было. И сестра – худенькая девушка с печальным лицом, так не похожая на Лили, по которой тосковала Сара, – единственная, кто может ей помочь.

Лили сидит в ногах кровати. Сперва хмурится, а затем, тряхнув головой, будто сбрасывает это выражение лица.

– Ты должна рассказать мне правду, Сара. Пожалуйста.

Сестра снова теребит свой браслет, и Сара готова разрыдаться от жалости к ней. И к себе самой.

Они долго молчат. Наконец Сара делает глубокий вдох и… прыгает с моста.

– Мы договорились, что побудем в клубе часов до двух, возьмем такси и поедем в отель. Сначала я болтала с Энтони, а Анна – с Карлом. Все веселились. Сейчас смешно вспоминать, но мы с Анной чувствовали себя ужасно взрослыми. А потом эти двое потеряли к нам интерес. Они бродили по клубу, то и дело встречая каких-то знакомых, и почти не обращали на нас внимания.

Вспомнив ночь в клубе, Сара замолкает. Она дико разозлилась тогда. Чувствовала себя полной дурой. Она так старалась понравиться Энтони, а тот, забыв про Сару, уже смеялся и флиртовал с другими девчонками. Она-то думала, в клубе будет что-то вроде двойного свидания. Представляла, как они проведут вечер вчетвером, будут танцевать, развлекаться…

– Лили, я совершенно не умею вести себя с мальчиками… с парнями. – Сара поднимает глаза на сестру. – В школе меня дразнят шлюхой.

– Ты не шлюха.

Чувствуя, как по щекам текут слезы, Сара прикрывает глаза. Пусть текут.

– Я всего лишь хочу нравиться.

Раздается скрип – Лили придвигается ближе, чтобы обнять Сару.

– Тише, Сара, тише. Все будет хорошо.

– Нет. Не будет. – Она отстраняется. – Около половины первого Анна подошла ко мне и сказала, что хочет уехать пораньше. Она устала. К тому же выпила лишнего. А мне хотелось найти Энтони. Я злилась на него, тоже была нетрезва и поэтому нагрубила Анне. Мол, что она как маленькая, пусть еще выпьет, расслабится… – Сара вытирает слезы рукой и ощущает на губах соленый привкус. – Мы поссорились. Она сказала, что ей не по себе, а я, в сущности, послала ее куда подальше. Отказалась ехать в отель.

– И тогда она предложила позвонить папе?

– Да. Вдруг он сможет забрать нас из клуба и отвезти в отель. Я заявила, что перестану с ней общаться, если она позвонит папе.

– Ты рассказала полиции?

– Нет. Конечно, нет. Я соврала, что мы должны были уехать вместе, но Анна куда-то запропастилась…

Сара открывает глаза и, увидев застывший на лице сестры ужас, вспоминает лицо Анны. Пожалуйста. Я хочу в отель. Мы слишком много выпили. Пожалуйста, Сара. Прошу тебя… Интересно, что будет, когда все узнают правду про поезд? Про Сару и Энтони.

– Я не смогла ее найти и села в такси одна. Думала, приеду, а она уже в номере. Представляла, как попрошу прощения на трезвую голову. А когда Анна не вернулась, я решила, что она все-таки уехала с папой.

– Господи, Сара…

– Я растерялась, Лили. Откуда мне было знать, что папа здесь ни при чем и я просто себя накрутила? Что, если Анна действительно ему позвонила и он приехал в клуб, подумала я. Не знаю, Лили… После того, что он сделал, в голову так и лезли всякие безумные мысли. Но я слишком боялась рассказать полиции. – Сара видит, как ужас в глазах сестры сменяется сочувствием. – А когда выяснилось, что Карл и Энтони сбежали, я подумала на них. И вот – пожалуйста. Она у Карла. Что же теперь будет? – Сара больше не в силах сдерживать рыдания. – А ты говоришь, я не виновата. Что бы ни случилось с Анной – всё из-за меня. Я ее бросила, Лили.



Глава 39 Отец



– Может, позвонить вашему врачу и он даст Барбаре успокоительное?

Кэти, офицер по связям с семьей, гладит по спине Барбару, которая сидит за кухонным столом, уронив голову на руки.

Генри стоит, уперев руки в бока, терзаемый смешанным чувством. Страха. Вины. Стыда. Это отвратительно, папа. Жуткая фотография на экране телевизора, от которого Генри в итоге отвернулся, потому что не мог больше смотреть. Глядя на ублюдка, приставившего пистолет к голове его дочери, он думал только об одном – о собственном ружье, изъятом полицией. Вернуть бы его. Вскинуть и прицелиться. Пристрелить Карла. На! Получай!

Генри ходит по кухне взад-вперед. Кэти успокаивает Барбару и время от времени кидает на него вопросительные взгляды.

– Не надо врача. Не надо успокоительного. Я хочу знать, что происходит. Господи. Моя девочка… моя бедная девочка.

Барбара опять переходит на крик, и Кэти старается ее унять. Говорит, чтобы Барбара дышала. Глубоко, медленно, вот так. При виде судорожно вздымающихся плеч жены у Генри дрожит подбородок.

– Думаю, вам лучше прилечь, Барбара. Наверху. Если будут новости, мы вам расскажем. – Кэти продолжает гладить ее по спине. – Врач точно не нужен?

Барбара окидывает комнату отсутствующим взглядом.

– Не нужен. Я хочу в комнату Анны. Я лягу в ее комнате.

Она встает с каким-то странным, пугающим видом, словно в трансе.

– Пусть с ней побудет Дженни. – Обращенные к Генри глаза девушки-полицейского полны тревоги.

Генри и сам сейчас нуждается в помощи. Он ходит из угла в угол, плохо понимая, что ему говорят.

– Скажите дочери, чтобы поднялась наверх и посидела с Барбарой. Ее нельзя оставлять одну.

У Кэти вновь звонит телефон, и Генри вздрагивает, как в ту секунду, когда он впервые увидел в новостях фотографию. Кэти берет трубку, а он возвращается в гостиную – за Дженни.

В гостиной стоит растерянный Тим. По телевизору без звука идут спортивные новости. Конечно, про себя возмущается Генри, плевать они хотели. Каких-то полчаса назад к голове его дочери приставили пистолет, а теперь все уже смотрят футбол.

– Тебе пора, Тим. Извини, нам сейчас не до гостей.

Бледный и дрожащий, Тим кивает в ответ и берет со спинки дивана пальто. Дождавшись, когда щелкнет входная дверь, Генри идет на кухню и прислушивается к разговору Кэти. Та вышла в прихожую и закрыла дверь. Толстую дубовую дверь. Ни черта не слышно.

Сэмми, пользуясь случаем, проскользнул в дом и, устроившись в ногах, умоляюще глядит на хозяина. Пожалуйста, можно мне остаться на кухне? Генри смотрит в темные, с янтарным отливом глаза. Верный Сэмми. Переживает, бедняга, чувствует, что в доме беда. Генри вспоминает его щенком, который, тявкая, скакал по лужайке перед домом, пока Анна делала очередное колесо. Смотри, папа! Три подряд…

Он стоит, прильнув к дверному косяку, но все тщетно. Кэти говорит шепотом. От непреодолимого желания знать, о чем идет речь, в груди жжет как огнем. Генри закрывает глаза. Шумно и тяжело дышит носом. Сэмми тоже подошел к двери и тычется мордой ему в ногу. Можно остаться, хозяин? Он гладит пса по голове, и, когда тот начинает вилять хвостом, внутри у Генри словно что-то обрывается.

В конце концов он отходит к столу и машинально садится на место Барбары. И только сейчас замечает, что подушка в синюю клетку, которая обычно лежит на стуле, валяется под столом. Генри сосредоточенно смотрит на подушку. Поднять ее или оставить? Вопрос представляется ему чрезвычайно важным и сложным. Затем он одергивает себя: что за чушь, о чем он только думает. Даже если все подушки окажутся на полу – какая разница… Даже если все вещи в этой чертовой кухне попадают со своих мест. Генри обводит взглядом фарфоровый сервиз, тарелки, кувшины, миски, всевозможную утварь на комоде… Смести бы все на пол. Пусть валяется вместе с подушкой… Его мысли прерывает скрип двери. Сэмми перестает вилять хвостом, опасаясь возвращения в прихожую.

– Коллега звонила, – поясняет Кэти, подходя к столу.

– Есть новости из Испании? От переговорщиков? Какого черта они ждут? Неужели у них нет слезоточивого газа или что там должно быть? – Генри поражается собственному тону, слишком безжизненному для таких слов.

Тело вдруг тоже становится безвольным. Свесив голову на грудь, он снова смотрит на подушку и на этот раз замечает пятнышко в левом верхнем углу. Похоже на кетчуп. Генри закрывает глаза и видит, как Анна поливает кетчупом сэндвич с беконом.

– В Испании пока без перемен. Хотя есть кое-что…

– Что? Выкуп? – Генри с надеждой смотрит на Кэти. – Если он хочет денег, мы найдем. Любую сумму. Можем продать ферму. – Генри начинает судорожно перебирать в уме всех, кому можно позвонить. Кто может поучаствовать. Дать в долг. Выручить.

– Нет. Не выкуп. И потом, полиция все равно на это не пошла бы…

Дурак. На что он надеялся? Генри прекращает мысленно обзванивать друзей и банки, собирать средства через местную церковь и социальные сети. Он-то уже вообразил, как отдает Карлу мешок с деньгами. И Анна выскакивает из машины. Папочка… Он так устал от всех этих метаний. Скачущих мыслей. Разбитых надежд. Жутких картин, которые рисует воображение. Его тошнит от новостей и проклятых фото в соцсетях. С выкупом или без – полиция все равно не даст Карлу уйти. Безопасность Анны никто не гарантирует. Генри ничего не может сделать для дочери. Опять жжет в груди. Сжав кулаки, он в который раз смотрит на подушку.

– Могу я попросить вас взглянуть на одну фотографию, мистер Баллард?

Как официально. Кэти всегда просила обращаться к ней по имени. И жену называет не иначе как Барбарой. Раньше, когда они мило пили чай и офицер, склонив голову, выражала им всяческое сочувствие, он тоже был просто Генри. Однако после случившегося в сарае, едва не попав в список подозреваемых, он стал мистером Баллардом. И, видимо, останется им до конца.

Это отвратительно, папа.

– Фотография, которую вы увидите, мистер Баллард, встречается в Интернете гораздо реже других. Должна предупредить, что на ней тоже Карл с пистолетом в руках. Жуткое зрелище. Прекрасно понимаю вашу жену. Но здесь другой ракурс. И вы мне очень поможете, если посмотрите внимательно. Ну как, готовы?

– Конечно, – отвечает Генри, а у самого внутри все замирает.

Кэти протягивает ему «Айпэд».

– Снято из дома напротив, с верхних этажей. Изображение обработали и увеличили. – Кэти проводит пальцем по экрану, чтобы показать ему результат.

У Генри начинает дрожать подбородок.

– И что? Что я должен увидеть?

Сколько можно. Он не хочет смотреть. Пистолет. Светлые волосы.

– Карл не дал полиции поговорить с заложницей. И отказался прислать фото из квартиры, хотя они просили несколько раз. Переговорщики всегда так делают. Это позволяет немного разрядить обстановку и убедиться, что с заложником всё в порядке. Преступник получает что-то взамен. Если отправишь нам фото или дашь поговорить с заложником, мы выполним твое условие. Пришлем еду, или еще один телефон, или таблетки от головной боли, или ингалятор от астмы – все, что попросишь.

Заложница? Почему Кэти не называет ее по имени? Могла бы проявить хоть немного уважения. Речь о его дочери. А не просто о какой-то заложнице…

– У меня к вам следующий вопрос, мистер Баллард: вы можете подтвердить, что на фотографии Анна?

У Генри голова идет кругом. Кэти издевается? Психопат, которого Анна встретила в поезде, затащил ее после театра в какую-то дыру, напоил и черт знает что еще сделал. Потом похитил и целый год держал в Испании. А теперь засел в квартире с пистолетом…

– Прошу вас, приглядитесь. Обратите внимание на фигуру девушки. На талию. На плечи. Это точно Анна?

Он смотрит на снимок, нахмурившись так сильно, что ноет лоб. Фигура? К чему Кэти клонит? Генри вдруг понимает, что у него страшно болит голова. Еще с тех пор, как он вышел из полицейского отделения.

Фотография нерезкая, видно плохо, особенно в увеличенном варианте. Волосы однозначно как у Анны.

– Ни черта не понимаю. Кто же еще?

– Пожалуйста, посмотрите внимательно.

Глядя на девушку, которая стоит спиной к окну с приставленным к голове пистолетом, Генри начинает раскачиваться взад-вперед. Перед глазами возникает Анна, выглядывающая из окна кухни. Папа, смотри, сорока вернулась…

Что он должен увидеть? При чем здесь фигура? Кем нужно быть, чтобы спрашивать отца о фигуре дочери?

Девушка на фотографии одета в обтягивающий джемпер. Вроде бы серый, но снимали, скорее всего, на телефон, а он может искажать цвета.

Генри смотрит на талию, как сказала Кэти. На плечи. Странное чувство. Что-то не так. О господи…

– Она что, беременна? Вы на это намекаете?

Генри изо всех сил старается сохранять самообладание. Только бы не сорваться при Кэти. Он снова смотрит на снимок. Что-то не так.

– Нет. Я намекаю на другое. Фигура. Плечи. Талия. У каждого из нас определенный тип фигуры, мистер Баллард. Пропорции, которые не меняются, даже если мы худеем или толстеем. Даже во время беременности у женщин, хотя сейчас речь не об этом. Посмотрите на пропорции плеч и бедер. Похоже на Анну?

Так вот о чем она. А если ответ – нет, тогда… У Генри перехватывает дыхание.

– Думаю, нам стоит позвать Дженни.



Глава 40 Свидетельница



Мне становится легче, когда Тони наконец уходит наверх переодеться.

– Он не нарочно, – оправдываюсь я, глядя на Мэтью.

А сама мысленно следую за мужем в спальню. Вот он вешает за дверь портплед. Относит в ванную дорожный несессер. Садится на кровать. Уставший. Взволнованный.

– Не нужно извиняться. Он вас защищает. На его месте я тоже вышел бы из себя. Рад, что мы наконец познакомились. Так лучше – для вас.

Я улыбаюсь в ответ. Входит Люк и принимается искать в шкафу банку с печеньем. Надо бы остановить его и приготовить что-нибудь посущественнее, но из-за всех этих новостей хозяйка из меня сегодня никакая.

– Простите, Мэтью, я совсем забыла спросить вас про жену и дочь. Как они?

Лицо детектива мгновенно преображается. В первые дни после рождения ребенка в душе расцветает необыкновенное чувство. Смесь изумления и гордости. Когда ходишь совершенно обалдевший от свалившегося на тебя счастья.

– Замечательно, спасибо. Просто замечательно. Жене нужно прийти в себя после кесарева, поэтому несколько дней они проведут в больнице.

– Передайте ей, пусть отдыхает, пока есть такая возможность. Кстати, это Люк, мой сын. Люк, это тот самый частный детектив, Мэтью. Я тебе о нем рассказывала, помнишь?

Люк настороженно рассматривает гостя. Совсем как отец. Мои защитники. Мэтью прав: хорошо, что они меня оберегают. Мне становится стыдно за свои глупые подозрения по поводу пластмассовой лупы. Сыну столько всего пришлось пережить за последнее время… Как я докатилась до такого? Не буду говорить Мэтью. И у Люка не стану допытываться. Может, чертова лупа вообще лежала у меня кармане… Точно. И я ее обронила.

– А ужин будет? – не обращая внимания на Мэтью, спрашивает Люк.

Я порой задумываюсь, не было бы ему легче по жизни, будь у него брат или сестра. Человек, с которым можно поделиться самым сокровенным. Близкий ему по возрасту. Мы ведь пытались завести второго ребенка, но безуспешно. Врачи так и не нашли причину. Просто не получилось, и всё.

– Если честно, я готова что-нибудь заказать. Как насчет китайской еды, Люк?

– Отлично.

Сын уходит, и я признаю́сь Мэтью: последний год стал для нашей семьи тяжелым испытанием. Из-за меня. Я была сама не своя, дело Анны никак не шло из головы, особенно после того, как мое имя всплыло в СМИ. Потом эти открытки… Скорей бы все кончилось.

– Вы точно больше ничем не хотите со мной поделиться? Вам показалось, что за магазином следят. А цвет машины не запомнили? Не заметили что-нибудь подозрительное – у магазина или здесь, возле дома?

– Нет. Только странное ощущение. Ну знаете, когда чувствуешь, что на тебя смотрят. Я уже говорила, в последнее время у меня нервы ни к черту. Видимо, паранойя из-за открыток.

– Понимаю… Вы извините, Элла, мне пора. – Мэтью смотрит на часы.

– Поужинаете с нами? – предлагаю я и в ту же секунду жалею о своих словах.

– Нет, большое спасибо, у меня еще дела. Но вы звоните в любое время. Что бы ни случилось, что бы вас ни беспокоило.

– Спасибо.

Услышав отказ, я, к своему стыду, испытываю огромное облегчение. Тони и Люку будет намного комфортнее без посторонних. Когда же я научусь пренебрегать приличиями и ставить семью на первое место? Мэтью – симпатичный человек, однако не стоит забывать, что он всего лишь выполняет свою работу.

Я переключаю канал – хочу проверить, нет ли новостей из Испании, пока Мэтью здесь. Он уже достает из кармана ключи от машины, как вдруг ему приходит эсэмэс.

– Насчет Анны?

Детектив кивает и, прочтя сообщение, меняется в лице.

– Только никому ни слова, Элла. Новость крайне непростая. Подозреваю, что полиция обнародует ее не сразу. У меня есть человек, близкий к Баллардам, и… Думаю, вам лучше знать.

Внутренне сжавшись, уперев ладони в колени, я готовлюсь к худшему. На экране – кадры из Испании. В квартире, где находится Карл, опустили шторы. Бегущая строка сообщает, что новостей пока нет. Однако я боюсь услышать от Мэтью самое страшное. Надежда исчезает, едва мелькнув. Как лопнувший мыльный пузырь.

– Она мертва? Он ее убил?

– Нет, Элла. Та девушка в квартире, заложница… Это не Анна.



Глава 41 Подруга



Сара лежит в кровати Лили и смотрит на сестру, спящую рядом на надувном матрасе. У нее осталась милая детская привычка – во сне указательным пальцем правой руки касаться кончика носа. Сара дразнила за это Лили, когда они были маленькими.

Зачем ты во сне трогаешь нос, Лили? – Так легче дышать. – Выглядит глупо. – Ну и пусть.

Лили не сняла на ночь свои браслеты. Интересно, а моется она тоже в них?.. Заходил Луна. Сара еще раз убедилась, что они с сестрой – пара. Хорошо хоть не остался здесь на ночь. Может, Лили с ним поговорила, пока Сара принимала ванну?

В ванне Сара немного расслабилась, но ей все равно не уснуть – слишком много переживаний. Она хотела лечь на матрасе, однако Лили настояла, даже пошутила: «Так мне лучше видно монстров под кроватью».

К счастью, в комнате не совсем темно. Над дверью есть окошко, сквозь которое из коридора льется приглушенный свет. В доме есть те, кто страдает бессонницей, и те, кому снятся кошмары, поэтому в коридоре на всякий случай всегда горит ночник.

Утром вернется Кэролайн, хозяйка. Хорошо бы она разрешила Саре остаться на некоторое время. После всего, что рассказала сегодня Лили, от одной мысли о возращении домой Саре становится дурно. Мама писала ей, умоляла вернуться… Сара коротко отвечала, что она с Лили и у нее все хорошо. Оставь меня в покое.

Сара в смятении. Она рада, что отец не имеет отношения к исчезновению Анны, но ведь это еще не конец истории. Они с сестрой должны что-то предпринять. Нельзя просто сделать вид, будто ничего не было. А если еще кто-то пострадает? Они тоже будут виноваты, потому что не остановили отца.

Как могла мама не поверить Лили, не поддержать ее, когда та во всем призналась? Впрочем… Сара тоже молчала, хотя могла бы поговорить с Лили, узнать, что происходит, а не обвинять сестру – мол, бросила семью.

Она поворачивается на спину и, пытаясь привести мысли в порядок, разглядывает тени на стенах спальни. В углу стоит деревянный – кажется, бамбуковый – манекен, который Лили использует как вешалку. На нем висят шарфы и что-то вроде лоскутной накидки. При свете дня манекен смотрелся очень стильно; теперь, в полумраке, он похож на человека без головы и выглядит зловеще. Сара вглядывается в темноту, стараясь различить отдельные предметы и справиться со страхом. Шарф. Еще один шарф. Накидка. Всего лишь одежда.

На спине становится неудобно, и Сара поворачивается на бок. На двери висит халат, такой длинный, что подол достает до пола. Нужно поднять повыше крючок, всего на несколько дюймов…

Сара открывает глаза и не может понять, в чем дело. Солнце. Шелест занавесок. Звон посуды. Далекие голоса. Она спала? Ничего себе!

Что-то стеклянное дребезжит прямо над ухом. Лили принесла на подносе завтрак: две симпатичные кофейные чашки и тарелка с подозрительно зелеными треугольниками.

– Тосты с авокадо. Отказ не принимается. Сегодня нужно поесть, Сара.

Сара зевает и потягивается.

– Боже, неужели я все-таки вырубилась? – Она берет с тарелки тост и кивает на оставшийся: – Поем, если ты поешь.

Сестра смотрит на Сару, прищурив глаза. Затем берет тост и, подвинув ногой матрас, садится на пол.

– Я вправду не думала, что усну. Помню, было около трех, а потом раз – и утро. – Сара снова зевает. – Как думаешь, Кэролайн разрешит мне пожить с вами? Я могу найти работу – в кафе или где-то еще…

– Не знаю. Я спрошу. Но только до конца лета. У тебя ведь учеба.

– Какая теперь разница…

– Пожалуйста, не говори так, Сара. Я спрошу у Кэролайн, только если ты пообещаешь не бросать школу.

Сара пожимает плечами. А тост вкусный. Щедро приправленный перцем и лимонным соком. Отправив в рот последний кусок, она тянется за телефоном, который лежит на полу. Сколько сообщений! Сара бегло читает их, откинувшись на деревянную спинку кровати.

Господи…

Она не верит своим глазам. Не Анна? Как не Анна? Что за бред? Ей написали Дженни, Тим, Пол, другие ребята…

Сара заходит в новостное приложение и одновременно просит Лили включить ноутбук.

– Говорят, это не Анна.

– В смысле?

Они ждут, пока на ноутбуке появится звук. Усевшись на кровати плечом к плечу, смотрят репортаж с места событий в Испании.

Корреспондент сообщает, что ситуация благополучно разрешилась. Карл задержан, и сейчас его допрашивает полиция. Информация о том, что он взял в заложницы пропавшую год назад в Англии Анну Баллард, не подтвердилась. Ни Карл, ни девушка не пострадали. Других комментариев от полиции пока нет.

– Не Анна? – Лили бледнеет. – Ерунда какая-то…

Сара сидит, прижав ко рту сложенные, словно для молитвы, руки, и чувствует, как дрожит сестра.

– Ты понимаешь, Лили?..

Та наклоняется вперед, обхватив голову руками, и начинает плакать. Сара тихонько гладит ее по спине.

– Мне очень жаль, Лили. Знаю, что мерзко. Знаю, что не хочешь. Но теперь у нас нет выбора.

Лили продолжает плакать, и Сара не представляет, как ее утешить. Они обе знают, что должны сделать.

Пойти в полицию. Заявить на отца. И наконец рассказать правду о той ночи.



Глава 42 Отец


На следующей неделе ожидается аномальная жара. Во всех прогнозах говорят про мощный антициклон. Бесит. Эти метеорологи попадают в точку, только когда прогнозировать уже ничего не надо – достаточно просто выглянуть в окно. Об Анне все благополучно забыли, в новостях – ни слова. Зато в каждом выпуске графики температур и довольные чиновники из туристических организаций, распинающиеся о рекордных цифрах и подъеме внутреннего туризма. Лучший сезон за долгие годы. Лица жителей Девона и Корнуолла приобретают бронзовый оттенок – под цвет желтеющей травы.

Сегодня показывают репортаж о дельфинах, которых все чаще видят у берегов Англии. Океанолог говорит, что скоро, возможно, станет больше акул. Глобальное потепление.

– Глобальное потепление, ну да, конечно…

Генри складывает в чемодан очередную партию одежды под негромкое бормотание телевизора в углу спальни. Всякий раз, приезжая за вещами, он нарочно собирает их как можно медленнее в надежде, что у жены поубавится решимости. Она сделает чай. Поговорит с Генри. Позволит ему остаться…

Увы. Барбара кричит ему снизу. Просит поторопиться. Забрать вещи, пока не вернулась Дженни. Старшая дочь, видимо, ушла куда-то с Тимом и Полом. Барбара говорит, они стали для Дженни настоящей опорой после всего, что случилось.

И вновь мучительная неизвестность, думает Генри, застегивая чемодан. Анну так и не нашли. В новостях одна погода. А его выставили из дома.

Сойдя вниз, он делает еще одну попытку:

– Давай хотя бы поговорим, Барбара! Начнем с чистого листа – ради Дженни…

– С чистого листа? И у тебя хватает наглости? После того как ты чуть не вышиб себе мозги в сарае, а потом выяснилось, что ты путался со всеми подряд у меня под носом? Развлекался с какой-то местной шлюхой, пока наша дочь…

Как все-таки Барбара узнала? К счастью, имя Эйприл пока не всплыло, но ведь остальное жене откуда-то известно. Генри подозревает, что ей как бы случайно проговорилась Кэти, однако та все отрицает. После Испании офицер по связям с семьей уже не проводит с ними так много времени. Заходит только выпить кофе и перекинуться парой фраз. Наверное, ей неловко из-за расследования, которое в итоге обернулось полным провалом. Захват заложницы оказался фикцией. Девушка-блондинка на самом деле новая подружка Карла, и они устроили этот спектакль, чтобы потребовать у переговорщиков машину и сбежать. Придумывали на ходу, когда полиция пришла за Карлом по звонку соседки.

Баллардам сказали только, что у Карла, скорее всего, есть алиби на ночь, когда пропала Анна. Энтони тоже объявился – он работает на стройплощадке вместе с Карлом. Оба сейчас под арестом, и оба заявляют, что непричастны к исчезновению Анны. Якобы они в ту ночь очень быстро потеряли к девочкам всякий интерес и понятия не имеют, что с ними произошло. После клуба парни, как и планировали, поехали с друзьями на вечеринку. Свидетельские показания и видео с камер подтверждают их версию. На сегодняшний день полиция Лондона не обнаружила в ней противоречий, которые указывали бы на связь с делом Анны Баллард.

По словам задержанных, они сбежали на следующее утро только из страха, что дело повесят на них и придется снова отбывать срок. Друзья достали им поддельные паспорта и помогли перебраться во Францию. Криминалисты тщательно обследуют квартиру, где проходила вечеринка. Полиция с пристрастием допрашивает свидетелей. Пока все чисто. Девушка Карла – неудавшаяся заложница – тоже англичанка, работает официанткой в местном баре, где они и познакомились полгода назад.

Полиция заверила Баллардов, что Карл и Энтони отправятся обратно в тюрьму – за нарушение условий досрочного освобождения и захват заложника, пусть и ненастоящий. А как же Анна? Похоже, полиция намерена исключить этих двоих из списка подозреваемых. Других зацепок у следствия нет. Инспектор вернулся в Лондон – ему явно не терпелось заняться серийным убийцей.

И что теперь? Расследование продолжается. Дело не закрыто…

Вот он – самый большой страх Генри. Они никогда не найдут Анну, никогда не узнают, что произошло. Так и будут жить в неведении. Этот же страх он видит в глазах старшей дочери и жены.

Новая неизвестность настолько мучительна, что Барбара в конце концов согласилась на антидепрессанты. Правда, они вызывают резкие перепады настроения. По словам Дженни, Барбара принимает их нерегулярно, что плохо сказывается на ее психике. То она ходит тихая и подавленная, с потухшим взглядом, то носится по всему дому, маниакально наводя чистоту, и поднимает крик всякий раз, когда Генри пытается ее образумить.

– Тебе нужно еще раз сходить к врачу, Барбара.

– Мои дела тебя больше не касаются, Генри.

Ее слова вызывают внутри щемящее чувство. Не просто вины, а глубокой, всепоглощающей печали.

– Я по-прежнему люблю тебя, Барбара.

Причем он не врет. Вот бы повернуть время вспять и не превращаться в того Генри – раздражительного, вечно недовольного жизнью. Он, видите ли, хотел быть фермером, а не управляющим в кемпинге.

– Повезло мне, что тут скажешь.

– Я буду бороться за нашу семью, Барбара. Мы должны думать о Дженни.

– Какую семью, Генри, о чем ты? – со злостью бросает ему жена. – Если ты вдруг не заметил, мы больше не семья. Анна пропала, и я уже не знаю, увидим ли мы ее снова. А что касается Дженни, Тим и Пол заботятся о ней больше, чем ты.

– Так нечестно.

– Нечестно? Я скажу тебе, что нечестно. То, что у тебя не хватает духу или совести признаться мне, с кем ты был, когда пропала наша дочь.

Сэмми стоит рядом, потупив глаза, поджав хвост, и Генри ощущает исходящее от пса напряжение.

– Сделай одолжение, убирайся. И прихвати свою собаку.

– Я позвоню.

– Жду с нетерпением!

Генри с вещами идет к «Лендроверу» и, убирая чемодан, делает вид, что тот очень тяжелый. На самом деле вещей там совсем немного – зато у Генри есть повод вернуться. Вдруг Барбара передумает… Неужели это конец?

Он еще раз окидывает взглядом лужайку перед домом. И, закрыв глаза, видит Анну. Девочка делает колесо, потом садится на траву и с улыбкой машет ему рукой.

Пальцы Генри вздрагивают от желания помахать дочери в ответ… Он изо всех сил сжимает губы и открывает глаза. По узкой подъездной дороге машина направляется к домикам для отдыха – тем самым, которые когда-то были большим сараем. Генри живет в одном из двухместных.

Он будто играет в собственную жизнь. Снующие вокруг обитатели соседних домиков, смех, разбросанные по всему двору бодиборды и мокрые гидрокостюмы, песок с пляжа…

Генри заходит с чемоданом в небольшую унылую спальню. Бледные стены, бесцветное постельное белье, ламинат под дуб. Когда они переделывали сарай, Барбара долго объясняла ему, что главное – практичность. А еще – рентабельность. Внутри все должно быть неброским, прочным, без претензий. Вкусы и предпочтения значения не имеют – только рентабельность. И вот Генри смотрит на пол «без претензий» и вспоминает роскошные полы из натурального дуба на втором этаже их дома. Все эти бороздки, узелки, бугорки…

Генри ложится на кровать и, глядя в потолок, думает о жизни, которой хотел бы жить. О настоящей жизни. Сено, сложенное в стога погожим днем. Ягнята, выпущенные на пастбище. Нужно решить, вспахивать ли верхние поля под зерновые… Хотя какая разница? Очевидно, игра в фермера скоро закончится. Генри смотрит по сторонам. Крохотный сосновый шкаф. Комод и прикроватный столик. Всё в одном стиле. Слишком новое. Слишком рыжее.

За стенкой на кухне «без претензий» спит в своей корзине Сэмми, несчастный и потерянный, как сам Генри. Что мы здесь делаем, хозяин? – изо дня в день спрашивают его янтарные глаза.

Генри пытается уснуть, как вдруг взвизгивает дверной звонок. Очень практично. Громко и резко. Не то что старомодные переливы у них дома.

Кого еще принесло?

Генри медлит в надежде, что нежданные гости уйдут, однако в дверь снова звонят. Второй раз. Третий. В конце концов он встает, идет открывать и в окошке на входной двери видит лицо дочери.

– Бог ты мой, Дженни!.. Заходи скорее. Прости, не ожидал тебя увидеть.

Дженни обводит взглядом его пристанище. Гора немытой посуды в раковине – Генри все забывает купить таблетки для посудомоечной машины. Комбинезон, брошенный на кухонном столе. Следы грязных ботинок на полу.

Дочь направляется к холодильнику и заглядывает внутрь. Понюхав просроченное молоко, качает головой. Кроме молока – только сэндвичи в коробках и две большие упаковки мясных пирогов и сосисок в тесте, купленные в местном магазинчике.

– Так. Всё. Не могу спокойно смотреть на тебя. Сейчас же едем за продуктами, а потом я готовлю ужин. Собирайся.

– Не нужно, милая. Я в порядке, правда.

– Нет, не в порядке. Поехали.

Дженни звенит ключами от старенькой «Фиесты». Генри купил ее дочерям на двоих. Дженни сдала на права с первой попытки, Анна должна была пойти на курсы. Генри думал о второй машине – чтобы у каждой была своя… Он гонит воспоминание прочь.



* * *


Спустя час они возвращаются из супермаркета. Генри наблюдает за дочерью, которая открывает шкафы в поисках кастрюль и сковородок для спагетти болоньезе.

– С соусом я поленилась – взяла готовый, хотя он тоже ничего. Не такой вкусный, как у мамы, но все равно лучше, чем сосиски в тесте.

Дженни бросает на раскаленную сковородку лук и чеснок, обжаривает мясо, добавляет соус. Генри стесняется своей беспомощности и одновременно удивляется кулинарным способностям Дженни. И когда она только научилась?

– Наверное, думаешь, твой старик уже никуда не годится. Даже еду себе не в состоянии приготовить…

– Ну раньше не было такой необходимости.

Интересно, зачем она на самом деле пришла? Дженни явно чего-то недоговаривает. Но Генри не хочет спрашивать. И просто ждет, пока приготовится ужин.

Спагетти восхитительны. Генри испытывает смешанное чувство благодарности и стыда.

– Пармезан забыла.

– Ерунда. Не представляешь, как мне приятно. Вообще-то я должен о тебе заботиться, а не ты обо мне.

– Правда, что ты изменил маме? Она толком ничего не говорит. Бо́льшую часть дня лежит в постели, в комнате Анны. В обнимку с ее старыми свитерами.

– Родная, мне очень, очень жаль, что тебе приходится справляться с этим в одиночку, да еще после всего, что произошло. – Генри глубоко вздыхает, не в силах посмотреть дочери в глаза. – Да, правда. Я был полным идиотом и очень жалею. Но та женщина для меня ничего не значит, честное слово. Я люблю твою маму. И она не виновата, что так реагирует. Имеет полное право.

– Думаешь, она тебя простит? Пустит назад? – У Дженни дрожит голос. Невыносимо видеть ее в таком состоянии. – У меня чувство, будто мы больше не семья.

Генри берет дочь за руку, отчего Дженни начинает плакать. А затем дочь говорит нечто непонятное:

– Я сейчас получила ужасное сообщение от Сары. Она все еще в Девоне, с сестрой. Пишет, что… – Дженни, роняя слезы, смотрит Генри в лицо. – Понимаешь, она ничего не объясняет, только говорит, что мы имеем право знать. Лондонская полиция хочет допросить ее отца. Насчет Анны.

– Боба? Отца Сары – Боба?

– Да.

– Зачем? Ничего не понимаю.

– Я тоже. Ну то есть… они ведь допрашивали тебя. Получается, допрашивают всех отцов? Так?

– Не знаю. Почему сейчас? Боб сто лет как уехал. По-моему, они даже не общаются.

На лице Генри проступает напряженное недоумение. Он смотрит на пол, переводя взгляд с одного предмета на другой. Резиновые сапоги. Собачья корзина. Пустые пакеты из супермаркета… И вспоминает, как вскоре после знакомства Анны и Сары они все вместе ездили на деревенскую ярмарку. Пока девочки катались на каруселях, четверо родителей общались между собой. Отец Сары? Высокий, интересный. Неприветливый, даже слегка заносчивый. Генри таких не любит.

Вдруг в памяти всплывает одна подробность: Боб очень много фотографировал. Без конца снимал детей. Семья, судя по всему, жила небогато, однако у Боба был дорогой фотоаппарат с разными объективами и специальная сумка. Как мило – он хочет, чтобы осталась память, говорила Барбара, а Генри увлечение Боба настораживало. Он обрадовался, когда тот уехал.

Нет, не может быть. Или все-таки… Странное, незнакомое ощущение в желудке.

– Нужно позвонить Мелани Сандерс, той милой девушке-детективу. Она как раз вышла из отпуска, наверняка в курсе. – Встав из-за стола, Генри одной рукой достает мобильный, а другой нервно теребит волосы. – А ты набери Саре. Ну же, Дженни, прошу тебя. Узнай у нее подробности.

Дженни продолжает неподвижно сидеть, глядя на Генри, и слезы капают с ее подбородка на стол.

– Это еще не всё, пап.

Я слежу



Четверг



Нехорошо. Совсем нехорошо.

Не нравится мне эта жара. И ей не нравится…

Нужно тщательно, очень тщательно все обдумать. Нельзя, чтобы мысли путались. Я не я, когда мысли путаются.

Самое главное – чтобы все эти людишки перестали лезть не в свое дело.

В мое дело.

Оставь они нас в покое, все было бы хорошо, но люди такие безмозглые… Придется положить этому конец.

Выбора нет.

Они сами виноваты.

Выбора нет…



Глава 43 Свидетельница



В последний год я часто задавалась вопросом: что делает нас такими, какие мы есть? Я не столько о соотношении врожденного и приобретенного, сколько о связи между чертами характера и выбором, который мы делаем. Все эти мысли, возникающие в голове, порой помимо воли… Совесть и ответственность. Почему я испытываю вину, а другие – нет.

Тони говорит, я слишком много думаю и слишком много беру на себя. Мне бы расслабиться, перестать контролировать каждую мелочь. Интересно, я стану другим человеком, если научусь не заморачиваться по малейшему поводу и не хвататься за все подряд?.. Беда в том, что иначе я не могу. Постоянно думаю, думаю, думаю… Миллион разных мыслей одновременно. Голова беспрестанно гудит.

Даже сейчас. Я, как все, изнываю от жары, однако стесняюсь ходить с коротким рукавом, потому что мои руки утратили прежнюю форму. Распаковывая цветы, я то и дело бросаю взгляд на свое отражение в зеркале на стене. Я повесила зеркало, чтобы, делая букеты невесты, проверять, как они смотрятся. Так что в данный момент меня волнуют не только цветы и погода, но и мои полные руки – да-да, всё вместе. А еще нужно написать в блоге, как продлить букетам жизнь в такую жару. Точно. Люди любят советы. И засушить завядшие цветы – сделаю из них какой-нибудь симпатичный декор для витрины. Нет, руки и вправду ужасные, нужно было захватить из дома кофту. Люк вроде бы нашел несколько кандидатов на свое место. Что ж, отлично. Сначала с ними побеседует он, а потом уже я. Честно говоря, я предпочла бы сделать все сама, но на объявление в витрине магазина пока никто не откликнулся. К тому же не хочется гасить порыв сына. Подыскивая себе замену, он, похоже, немного воспрянул духом.

Как жаль, что Тони опять уезжает. Нужно вызвать мастера – водонагреватель барахлит. И хорошо бы повесить в витрине список цветов, которым не страшна жаркая погода.

В том, что случилось с Анной, нет моей вины. А мне по-прежнему кажется, что есть. Ничего не могу с собой поделать.

Теперь понимаете, о чем я? Такие мысли в голове… Неудивительно, что она часто болит.

Заказала побольше лизиантусов и роз – они красиво сочетаются друг с другом и хорошо переносят жару. Стойкие, стильные, и цена хорошая. Не забыть написать про них в блоге. Лично мне нравятся чисто белые букеты, но пурпурные лизиантусы так чудесны, что я заказала оба цвета. Бо́льшую часть уберу в холодильник, а кое-что расставлю в зале. Хочу показать, как по-разному они смотрятся в зависимости от вазы.

Мэтью я стараюсь не беспокоить. Он забрал жену и дочь из больницы, пусть побудет с ними. И потом, формально мое участие в этой истории закончено.

До сих пор не верится, что Карл и Энтони невиновны. Новость потрясла всех, и меня в первую очередь. По словам Мэтью, такие неожиданные повороты сплошь и рядом случаются в ходе расследований, поэтому всегда нужно смотреть на ситуацию с разных сторон, не зацикливаться на одной версии.

Тони в отличие от меня рассуждает просто: я должна оставить все в прошлом и жить дальше. Вот видишь. Твоей вины здесь нет. И никогда не было, Элла.

И все же Анна не идет у меня из головы. Красивая фотография из «Фейсбука», развевающиеся на ветру волосы… Где она? Что с ней произошло на самом деле? Теперь мне как никогда страшно, что мы не получим ответов.



* * *


Господи, уже три. Срочная работа сделана, так что я, пожалуй, прервусь и съезжу домой – надену кофту. Глупость, конечно, но… мы такие, какие есть.

Подъехав к дому, замечаю, что утром забыла открыть шторы на втором этаже. А растения в саду держатся молодцом. Соседи недоумевают: зачем я каждый вечер включаю разбрызгиватель? Ничего, мы сами платим за воду.

Входная дверь открывается с трудом – под нее подсунули очередную стопку рекламных листовок. Надоели со своей рекламой. Столько деревьев загублено зря. Для электронной почты я установила специальную программу, которая блокирует рекламные сообщения, – и спама стало меньше. А вот обычной почтой продолжает приходить всякая чушь.

Я просматриваю утреннюю корреспонденцию, которую Люк положил на небольшой стеллаж у окна. Счет за телефон. Предлагают установить новые окна – нет, спасибо. Письмо из банка: опять снизили процентную ставку по нашим вкладам. И тут… Знакомый темный конверт. Тонкая дешевая бумага, бледная наклейка с адресом на лицевой стороне.

Я стою в полной растерянности, прислонившись спиной к стене. Как? Откуда? Ведь все кончено. Я не сделала ничего дурного. Карл и Энтони ни при чем, а значит, и я не виновата.

Сердце бешено стучит. Спокойно, надо сделать, как учил Мэтью. Я иду на кухню за резиновыми перчатками и пакетом для улик, которые мне выдала полиция. На секунду в голове мелькает мысль, не открывая, засунуть конверт в пакет. Ну нет, я должна знать, почему кто-то продолжает издеваться надо мной. В новостях же сказали… Почему я опять это получила? Почему?

Надев перчатки, распечатываю конверт. Внутри, как всегда, открытка. Я слышу собственное дыхание. Бросаю взгляд на заднюю дверь в конце коридора – задвижка закрыта. Хорошо.

Черная открытка с криво приклеенными буквами.



«Я слежу за тобой».



Смотрю на открытку. Снова и снова перечитываю четыре слова. Затем, стараясь унять волнение, достаю из сумки телефон и набираю номер Мэтью.



Глава 44 Подруга



Сара ужасно боится предстоящего разговора. Она сидит за кухонным столом, нервно постукивая ногтями по кружке с кофе.

Два дня бесконечных бесед с полицией высосали из нее все соки. Кэролайн, главная в этом то ли доме, то ли приюте, то ли коммуне, оказалась очень доброй и отзывчивой. Она здорово помогает Лили, не то что Сара, которая явно недооценила последствия своего решения пойти в полицию.

Она-то думала, все будет быстро: полиция арестует отца, и он тут же расскажет им правду об Анне. А его не могут найти…

Еще Сара была уверена, что их с Лили будут допрашивать вместе и они смогут поддержать друг друга. Однако в последний момент выяснилось, что это запрещено. Одна из них может начать подстраиваться под другую. Каждая должна дать свои показания, рассказать свою историю. Для каждой отведено время в специальной комнате с мягким зеленым диваном и корзиной с игрушками. Сара с ужасом смотрела на корзину, понимая, что игрушки предназначены для маленьких детей, которым здесь задают совсем не детские вопросы…

Сначала Сару допрашивали полицейские, расследующие дело Анны. Пришлось выложить им правду. О том, что ей ужасно хотелось понравиться Энтони и она занялась с ним сексом прямо в поезде. О том, что они с Анной поссорились в клубе и Сара потеряла ее из виду. О том, что Анна хотела уехать вдвоем, но Сара отказалась, а когда вернулась в отель, подруги там не было…

Затем она рассказала им об отце. О случае с месячными. И о сообщении с предложением встретиться в баре отеля, которое она получила в тот вечер и показала Анне. Вот почему Сара так боится, что отец как-то связан с исчезновением подруги.

Когда настала очередь Лили, женщина-полицейский отвела ее в комнату с зеленым диваном, а Сара с Кэролайн ждали снаружи. Все вокруг были очень добры. Разве что суетились слишком много. Чай. Печенье. Куча журналов. Снова чай…

– Что ж, Сара, спасибо, что согласилась на этот разговор. Нам нужно кое-что решить.

Кэролайн сидит, обхватив кружку обеими руками. В воздухе витает знакомый аромат зеленого чая.

– Они нашли папу?

Кэролайн мотает головой.

– Ну или не говорят, что нашли.

Взгляд Сары прикован к браслетам на запястье Кэролайн. Нетрудно догадаться, почему именно она здесь главная.

– Так вот. Я общалась с органами социальной защиты – по поводу дальнейших шагов.

Неожиданный поворот. При чем тут органы социальной защиты? На Сару накатывает страх. Ей казалось, они здесь сами по себе, ни с кем не связаны. Иначе как объяснить странные порядки и нетрадиционные методы? Не хочешь заявлять в полицию – не надо?

– Ты ведь несовершеннолетняя, – словно прочтя ее мысли, поясняет Кэролайн. – И мама требует, чтобы ты вернулась домой. Это все усложняет.

– Я не хочу ее видеть. Пожалуйста, можно мне остаться здесь? С Лили?

Кэролайн кивает и начинает объяснять Саре, что устроит ее в местную школу, а также уладит всякие формальности. Но смысл ее слов ускользает от Сары, плачущей радостными слезами.

Кэролайн берет руки Сары в свои и, склонив голову, добавляет:

– Лили все еще борется с анорексией, и я боюсь, что суд – если дело дойдет до суда – может плохо отразиться на ее здоровье. Поэтому я прошу тебя соблюдать наши правила и не распространяться о том, для чего мы здесь собрались.

– Мне тоже придется носить браслеты и сменить имя? – Сара сама не знает, зачем задала этот вопрос. Вышло грубо и неблагодарно. – Простите…

Кэролайн смеется в ответ, и Сара чувствует, как облегчение волной разливается по телу. Достигает пальцев на руках и ногах. Окрашивает щеки румянцем.

– Тебе это кажется странным, Сара?

– Немного.

– Только если сама захочешь. Но вообще и то и другое помогает. Браслеты здорово снимают напряжение. Их можно теребить, когда не справляешься с эмоциями. В первую очередь они для тех, кто причиняет себе боль.

Сара вспоминает царапины на руках сестры.

– А имена? Почему Лили – Шафран?

– Когда твоя сестра пришла сюда, она хотела стать невидимкой. Исчезнуть. Поэтому перестала есть. А как-то раз я застала ее за рисованием и увидела совсем другого человека. Ее живая энергия выплеснулась на бумагу. Жгучая. Выразительная. Запоминающаяся. Посмотрите на меня. Тогда я поняла, какая она – настоящая Лили.

Из глаз Сары ручьем льются слезы. Кэролайн тихонько сжимает ее руки.

– Будет непросто. Твоя мама настаивает на общении, и нужно тщательно обдумать, как все организовать. Но если ты согласна остаться и хочешь новое имя, – снова Кэролайн будто читает ее мысли, – у меня есть для тебя вариант – Заря. Подумай.

– Почему Заря?

– Потому что ты ненавидишь себя, Сара. А семнадцатилетние девушки не должны себя ненавидеть. Особенно если им пришлось пережить то, что пережила ты. Начни все сначала, радость моя. Ты не обязана меня слушать, но мне кажется, твое солнце должно взойти заново.



Глава 45 Свидетельница



Забавная штука – мода. Все опять любят зелень. Я едва успеваю пополнять запасы. Менеджеры в ресторанах и невесты хотят видеть композиции из зелени на столах, увитые зеленью дверные проемы. Зеленое изобилие. Мы – заложники моды. Как с детскими именами. Раз – и вокруг одни Амелии. Раз – и всем подавай зелень.

Я вообще-то ничего не имею против. Перемены всегда к лучшему. Я выращиваю хосты – мне нравятся их крупные листья и то, как красиво они появляются из побегов. А еще выяснилось, что ветки, состриженные с лавровой изгороди, отлично смотрятся в больших композициях. Люблю пробовать новое, а кроме того, если честно, мне сейчас необходимо отвлечься. Опять эта проклятая неизвестность. Новую открытку я отдала Мэтью, а он передал ее своей подруге из полиции Мелани Сандерс. Они проверили открытку на отпечатки пальцев, тщательно исследовали почтовый штемпель и все такое прочее. Безрезультатно. Кто бы ни отправлял открытки, он все делает в перчатках. Выходит, мой недоброжелатель еще и умен.

Я собираю последний заказ – букет на день рождения. Покупателей в зале обслуживает Люк. Сыну гораздо лучше. Двое ребят написали ему насчет работы. Сегодня, пока я с Мэтью буду в Корнуолле, они подъедут в магазин. Люк побеседует с ними, выяснит, устраивает ли их расписание. Приходили несколько человек по объявлению в витрине, но в итоге все отказались, узнав, как рано придется вставать. Похоже, для подростков возможность выспаться в выходные – это святое.

Итак, все необходимое – ленты, скотч, булавки – под рукой, можно приступать. Багряно-розовое сочетание роз и левкоев с добавлением розмарина – для аромата. Привычными движениями я собираю букет по спирали, внимательно следя за симметрией. Имениннице сорок лет, и, вспомнив свой сороковой день рождения, я добавляю еще несколько цветков. Проверив, как смотрится, фиксирую стебли веревкой, подрезаю концы и ставлю в вазу. Обхожу вокруг и, окончательно убедившись, что всё в порядке, заворачиваю цветы в бумагу и перевязываю лентой.

Поставив букет в холодильник, выхожу в зал и напоминаю Люку, что этот заказ не нужно отправлять курьером – за ним приедет муж. Все оплачено, я записала в книге заказов.

Смотрю на часы. Люк заверяет меня, что у него всё под контролем, и напоминает насчет ребят, которые придут сегодня. Девушка и парень, оба участвовали в «Десяти вершинах» – видимо, в один год с Люком, – так что им можно доверять. К ранним подъемам они точно привыкли. Знают, что такое ответственность. Если Люку понравится, он оставит резюме и контакты на полке под прилавком, а дальше я решу – встретиться с ними или продолжать поиски. Сын хотел бы уйти не позднее Рождества и сосредоточиться на учебе. Я ведь не против?

Я улыбаюсь. Мне приятно, что Люк так старается. А еще я рада, что он лучше спит и наверстывает упущенное в школе. Бедняге пришлось нелегко.

Приходит эсэмэска от Мэтью: он ждет в машине у магазина. Я не хочу лишний раз волновать Люка, поэтому говорю, что еду в Корнуолл к потенциальному клиенту и вернусь ближе к вечеру. Поцеловав сына в лоб и получив в ответ гримасу, подмигиваю на прощание и напоминаю, чтобы он писал мне в случае чего. И пусть не беспокоится, если я сразу не отвечу – в Корнуолле может плохо ловить.

Я сажусь в машину и не могу сдержать улыбку – кругом приметы будней молодого отца. Темные круги у Мэтью под глазами. Диск с колыбельными, слюнявчики, розовое одеяльце на заднем сиденье. Наклейка «Ребенок в машине», на которой, по словам Мэтью, настояла его жена.

– Вы точно не против, Элла?

Мэтью поворачивается и, глядя в заднее стекло, выруливает с парковки. А я думаю о свете фар, так сильно напугавшем меня когда-то. Машина стояла на этом самом месте. Возможно, кто-то из жильцов дома. Я пристегиваюсь и гоню дурные мысли прочь. Хватит, Элла.

– Немного нервничаю, но все равно хочу поехать.

Если честно, я совершенно растерялась, когда Мэтью позвонил и сказал, что к нему обратилась миссис Баллард. Как гром среди ясного неба. Наверное, хочет подать жалобу, решила я. Из-за того раза, когда Мэтью по моей просьбе приезжал на ферму узнать насчет открыток. Но я ошиблась. Дело приняло неожиданный оборот.

Начинается дождь. Мэтью извиняется за противный скрежет «дворников». Говорит, их замена – один из пунктов в его огромном списке дел, и делам этим, похоже, придется подождать, пока дочь не поступит в университет. Мы оба смеемся.

– Станет легче, – уверяю я. – Когда наладите сон.

– Да нет, я не жалуюсь.

У Мэтью в этот момент удивительное лицо. Открытое. Спокойное. Доброе. Интересно, почему все-таки он ушел из полиции? Всякий раз, когда я пытаюсь выяснить, детектив ловко уходит от ответа.

Остановившись всего один раз, чтобы купить кофе, мы рассчитываем приехать раньше назначенного времени. В дороге в основном слушаем радио, и только за десять минут до фермы Мэтью делится своими соображениями по поводу предстоящего разговора. Очень мудро с его стороны – чтобы я не дергалась раньше времени.

Новости неутешительные. Столичная полиция исключила отца Сары из списка подозреваемых по делу Анны. Он объявился где-то в Норидже. Мэтью по секрету сказал мне, что видео с камер в отеле, где останавливался отец Сары, и геоданные с его телефона подтверждают: он был у себя в номере и вышел только после того, как ему позвонила мать Сары. Железное алиби.

Миссис Баллард в полном отчаянии. Она хочет, чтобы Мэтью провел независимое расследование – вдруг полиция что-то упустила. Считает, что дело перешло в разряд «глухих». Подозреваемых больше нет, и команду, занимавшуюся расследованием, постепенно распускают. Удивленный такой просьбой, Мэтью дал понять, что вряд ли справится в одиночку. Однако, из жалости к семье, решил все-таки встретиться с миссис Баллард. А поскольку ранее Мэтью наняла я, возможен конфликт интересов, и будет лучше, если я тоже поеду.

– Я почти уверен, миссис Баллард не посылала вам открыток, но, чтобы окончательно убедиться, мне нужно увидеть вас вдвоем, в одной комнате. Извините, что приходится действовать такими топорными методами и использовать вас в качестве подопытного кролика. Просто нет другого выхода, Элла.

Он уже объяснял по телефону. Я все прекрасно понимаю.

– Я не могу работать на вас обеих, – продолжает Мэтью. – Но мне далеко не безразлична судьба Анны. Бедные Балларды… Не представляю, как они с этим живут. – Он смотрит на меня. – Вам тоже пришлось нелегко, Элла. И в первую очередь я думаю о ваших чувствах.

– Знаю. Боюсь, я тоже не смогу радоваться жизни, пока не выясню, что случилось с Анной. – Я несколько секунд медлю, прежде чем задать терзающий меня вопрос: – Как думаете, Мэтью, есть хоть малейший шанс, что она жива?

– Совсем небольшой. Но миссис Баллард ни за что с этим не смирится. Как, впрочем, любая мать. – Мэтью снова смотрит на меня, затем на детские вещи. – И я только теперь понимаю почему.

Некоторое время мы едем молча. Я поглядываю на Мэтью и невольно начинаю хмуриться.

– Извините, что снова спрашиваю, Мэтью… Все-таки что заставило вас уйти из полиции?

Уверена, полиция много потеряла в его лице.

Детектив не отрываясь следит за дорогой. Наконец впереди появляется указатель на ферму.

– Чувство вины, – тихо произносит Мэтью.

Я вопросительно прищуриваю глаза.

– Произошел несчастный случай. Погиб ребенок. Формально моей вины не было. И все же…

Он меняется в лице. Не надо было спрашивать. Я смущенно тереблю ремень. Теперь все ясно. Мэтью включает правый поворотник и, откашлявшись, меняет тему:

– Ну что ж, приехали. Готовы, Элла?

Я киваю, а у самой внутри все сжимается. Мы едем по узкой подъездной дороге, и я вспоминаю свой прошлогодний визит на ферму. Ужасную сцену на крыльце. По словам Мэтью, это еще одна причина, почему он взял меня с собой. Ему важно удостовериться, что миссис Баллард не держит на меня зла.

Дверь открывается, и на порог выходит миссис Баллард. Напряженное лицо, измученный голос. Она постарела и похудела, и я вдруг чувствую острую жалость.

– Я так благодарна, что вы приехали… Оба.

Поначалу она почти не смотрит в мою сторону. И Мэтью это замечает.

Миссис Баллард суетится, готовя кофе. Мы вполне могли бы обойтись без него, однако понимаем, что нужно как-то разрядить обстановку.

Я восхищаюсь кухней. Восхищаюсь домом. Большой плитой AGA. А потом замечаю детские фотографии на холодильнике, и мне становится стыдно за глупую болтовню. Маленькая Анна – я сразу узнала ее по белокурым локонам. Почти везде с ней девочка постарше – должно быть, сестра. Анна с друзьями. Анна в детском бассейне. Анна делает колесо на лужайке.

Мэтью переходит к делу:

– Миссис Баллард, надеюсь, вы понимаете: я по-прежнему работаю на Эллу. Вы согласны на такие условия? Насколько мне известно, вы были у Эллы в магазине. А потом она приезжала сюда, чем очень вас расстроила.

– Я сама виновата, – вставляю я.

– Неправда. – Миссис Баллард с подносом в руках приводит нас в потрясающую гостиную с французскими окнами в сад и шикарным роялем в углу. – Я была не в себе, Элла. И прошу у вас прощения. Неудивительно, что с открытками вы подумали на меня. Честное слово, я их не посылала. Я приехала в магазин, так как действительно винила в случившемся вас. Винила совершенно незаслуженно – мне просто нужно было на ком-то выместить злость.

– Понимаю.

Мэтью долго говорит о том, как трудно расследовать такие дела. О своем человеке в полиции и жестоком разочаровании, наступающем, когда расследование заходит в тупик. О том, что у отца Сары, который по-прежнему находится под арестом «по иным основаниям», железное алиби на ночь, когда пропала Анна. Миссис Баллард слышала то же самое от Сары.

– Значит, подозреваемых больше нет? – Миссис Баллард ставит кружку на стол. – Я хочу попросить вас о помощи, Мэтью. У меня есть кое-какие сбережения…

Сколько отчаяния в ее голосе… Как она смотрит на Мэтью, когда тот сообщает, что ему нужно подумать…

Разговор заходит в тупик. Я вновь стараюсь заполнить тягостную паузу. Говорю, какой у Баллардов прекрасный рояль, рассказываю, что до тринадцати лет тоже занималась музыкой и жалею, что бросила. Подхожу ближе, чтобы рассмотреть инструмент. На крышке рояля расставлены фотографии в красивых рамках: Анна с сестрой – подружки невесты, семейные портреты…

И вдруг меня словно током бьет. Потрясение так велико, что я едва не падаю в обморок.

– Кто это?

Схватив фотографию, я поворачиваюсь к Мэтью и миссис Баллард, а у самой перед глазами возникает картина из прошлого.

– Девочки с другом. На «Десяти вершинах», – настороженно отвечает миссис Баллард.

– Он был в поезде.

– Простите?

– Парень… парень с кудрявыми волосами. Он был в поезде в тот день. Когда Анна поехала в Лондон.

– Извините, вы, наверное, ошиблись. Не может быть. Он уезжал тогда.

– Да нет же, я его видела. – Снова смотрю на снимок, затем на Мэтью, который встает со своего места и идет ко мне. – Точно он, Мэтью. Я еще чуть не пролила на него кофе…

Как раз после той безобразной сцены в туалете. Сара, о да, Сара… Когда я решила пересесть в другой конец поезда. Вагон качнуло, я потеряла равновесие, а мой кофе оказался неплотно прикрыт крышкой.

Извините. – Ничего страшного. Бывает.

Он посмотрел прямо на меня. Я его запомнила. Волосы. Глаза.

– Кто это? – Взяв у меня фотографию, Мэтью держит ее перед миссис Баллард, пытаясь добиться ответа.



Глава 46 Анна



Июль 2015 года

Анна в шоке. И злится на подругу.

Протискиваясь сквозь толпу, она идет за Сарой в надежде, что та передумает. Вокруг все танцуют и пьют. А в клубе слишком темно. Слишком шумно. Слишком неуютно. Всюду запах пота и спиртного. У Анны кружится голова.

– Мы ведь договорились держаться вместе, – произносит она, хватая Сару за руку, и понимает, что у нее заплетается язык. Сара тоже нетрезва. – Нам вправду пора. Пожалуйста, Сара. Прошу тебя…

– Боже, Анна! Да что ты как маленькая? Тоже мне трагедия! – Сара отдергивает руку. – Я тебе уже сказала: хочешь уехать – пожалуйста. Я останусь. Да расслабься ты, выпей еще…

– Мне уже достаточно, Сара. Нам пора.

– Поезжай одна. Встретимся в отеле.

И Сара исчезает в толпе, следуя за Энтони в другой зал.

Застыв на месте, Анна провожает подругу взглядом. Приходится расставить ноги шире – чтобы не так шатало. Все вокруг ходит ходуном. Пол вибрирует от музыки, сообщая вибрацию телу. Картинка перед глазами теряет резкость… Какой-то мужчина смотрит на Анну, прихлебывая из бутылки с пивом. Затем подмигивает. Она отворачивается, внезапно охваченная страхом. Проверяет висящую через плечо сумку. Застегнута? Кошелек? Телефон?

Анна по указателям идет в туалет и ждет, пока освободится кабинка. Опускает крышку унитаза, садится и наклоняется вперед, пытаясь прийти в себя. Достает мобильный и начинает листать телефонную книгу. Дом. Буквы расплываются перед глазами. Она вспоминает разговор с отцом в машине. Как он мог! Фотография. С той женщиной. Большой палец Анны на секунду зависает над заветным словом… Нет. Она вытирает палец о платье. Если мама узнает, точно больше никуда не отпустит. Анна сидит в кабинке. Когда же все вокруг перестанет вращаться? Внезапно ей приходит мысль позвонить отцу Сары, однако в памяти тут же всплывают слова подруги: «Позвонишь моему папе – я перестану с тобой общаться».

Анна выпила лишнего – такое уже случалось, но она всегда была в компании. Надо было скачать приложение для вызова такси, а она доверилась Саре, которая сказала, что все сделает сама…

Выбора нет. Нужно выйти на улицу и поймать такси. Непременно черного цвета – Анна читала о таксистах-мошенниках. Пытаясь побороть страх, она представляет, как едет на заднем сиденье, целая и невредимая. Такси привезет ее прямо к отелю. Оттуда она позвонит Саре, потом родителям, возможно, даже в полицию – если Сара будет продолжать в том же духе и не захочет возвращаться.

Снаружи моросит дождь. Несколько человек курят перед клубом. Улица достаточно узкая – на такой вряд ли будет оживленное движение. Анна ждет, стараясь не смотреть на окружающих. Ни одной машины. Ни одного такси. На входе стоит вышибала – может, попросить его помочь? Но он уже отвлекся на компанию из трех мужчин, возмущенных тем, что их не пускают в клуб.

Так и вымокнуть недолго. Анну все еще пошатывает. И вдруг…

– Анна! Вот это да! Какими судьбами?

Она оборачивается. Удивление, облегчение и еще множество самых разных эмоций накрывают ее, точно гигантская волна, и Анна начинает рыдать.

– Тим, боже мой…

Тим утешает ее, смущенную и обрадованную одновременно. Она утирает слезы рукавом платья.

– Господи, Тим, я так рада тебя видеть! Но как… Я думала, ты в Шотландии…

Анна держится за друга обеими руками. Ей так неловко… И в то же время так хорошо…

– А где Сара? – спрашивает Тим, глядя ей в лицо.

– В клубе. Не хочет уходить. Я пытаюсь найти такси. Хотела поехать вместе – Сара ни в какую.

– Ну здесь такси точно не ездят. – Он окидывает взглядом улицу. – Идем, вот сюда. А то ты совсем промокнешь.

Тим ведет ее за руку. Анна думает, они зайдут куда-нибудь – в кафе или в паб. Может, в метро? Однако Тим говорит, что метро уже давно закрыто и надо добраться до места, откуда можно заказать такси. Они подъедут на ночном автобусе, несколько остановок. А потом спокойно вызовут такси.

Путь до автобусной остановки оказывается неблизким. Они едут в пустом автобусе. Он идет мимо отеля? Анна еще раз называет Тиму адрес. Нет, это далеко. Ничего, не волнуйся – они доедут до конечной, а там закажут такси.

Теперь совсем немного пешком… Ну вот, пришли, квартира Тима. Анна обсохнет, и можно будет вызвать такси. Лучше, чем ждать под дождем. Звон ключей. Крыльцо под навесом. Тим открывает дверь.

Узкий коридор, в конце которого – гостиная с эркерным окном, задернутым коричневыми шторами.

Квартиру оставил ему отец, поясняет Тим. Чтобы деньгами от аренды он мог оплачивать учебу в университете. Так написано в завещании. Тим здесь по делам. А поездку в Шотландию пришлось отменить. Обычно квартира сдается. Он ведь рассказывал Анне после смерти отца – разве она не помнит?

Да, что-то припоминает. Отец не проявлял к Тиму ни малейшего интереса, пока не заболел раком. Из-за болезни он резко сделался набожным. Начал общаться с сыном. Больше близких людей у него не было, поэтому он завещал все Тиму.

В квартире однозначно лучше, чем на улице, под дождем. Но где жилец? И далеко ли отсюда до отеля?

Жилец, оказывается, сбежал, и Тим приехал, чтобы привести квартиру в порядок и сдать ее заново. Он намеревался позвонить Анне завтра – сказать, что не поехал в Шотландию и мог бы встретиться с ними в Лондоне.

– Я думал, вы пошли на мюзикл.

Этот клуб так расхваливали в Интернете, объясняет Анна. Они с Сарой решили сходить после театра. Ни слова про Карла и Энтони. Ей слишком стыдно. Язык по-прежнему не слушается, и она старается говорить медленнее. Боже, что подумает Тим? Не сморозить бы какую-нибудь ерунду… Интересно, а как он оказался возле клуба? Говорит, что пошел с приятелем поесть карри в индийском ресторане неподалеку.

– Вовремя мы встретились, да? Не стоит гулять одной, Анна. Здесь тебе не Корнуолл. А тот район вообще стремный.

– Ты же там ужинал.

– Я – парень, это совсем другое дело.

Анна садится. Ей все еще дурно от выпитого.

– Так. Хочу убедиться, что с Сарой тоже всё в порядке, – решает Тим. – Отправлю тебя в отель и вернусь за ней. Пока она в клубе, можно не переживать.

Он достает телефон и звонит в службу такси. Переспрашивает у Анны название отеля. Говорит, ночью лучше вызвать такси, чем просто ловить его на улице. Машина будет через пятнадцать минут. Отлично. Он посадит Анну в такси, а сам поедет за Сарой и привезет ее в отель. Как Анне такой план?

Может, нужно было сразу вернуться за Сарой? Разумеется, Анна благодарна Тиму, но ей все равно не по себе. Она опять плачет. Тим сидит рядом, обняв ее за плечи. Успокаивает. Все хорошо. Он обо всем позаботится.

Анна закрывает глаза. И с ужасом вспоминает фотографию, которую Тим прислал ей сегодня утром. Отец и Эйприл, мама Тима. Анна была бы рада стереть это из памяти, но теперь ее волнует вопрос: почему Тим ни словом не обмолвился о снимке?

– Зачем ты прислал мне ту фотографию, Тим? – сквозь слезы спрашивает она. – В смысле, почему именно сегодня?

Анна получила ее незадолго до того, как села с отцом в машину, чтобы ехать на станцию. И пришла в ужас от увиденного.

Это отвратительно, папа.

– По-моему, ты имеешь право знать. Я сам был в шоке. Хотел вместе решить, сказать твоей маме или не надо.

– Лучше б я ее не видела. Мы с папой сильно поругались.

– Прости. Я не думал, что так выйдет.

– Откуда она у тебя?

Снимок такой развратный. Такой гадкий. Отец и Эйприл голые, в постели. Высоко задранные женские ноги. Прямо как в порно. Фу!

Тим заявляет, что не намерен продолжать этот разговор. Лучше он сделает кофе – Анне не помешает. Кофе? Сейчас? Скоро ведь приедет такси?.. Тим настаивает. Хотя бы несколько глотков – ей станет лучше.

Пока Тим чем-то гремит в соседней комнате, Анна осматривается. Странно. На одной из полок она замечает несколько путеводителей и атласов. А еще здесь много любимых журналов Тима. Анна приглядывается. Целая стопка – за несколько месяцев. А те, что лежат на журнальном столике, и вовсе свежие.

– Ты как там, Анна?

– Нормально.

Она наклоняется, берет с полки путеводитель по Корнуоллу и, открыв его, замирает в изумлении. В книге заложено несколько страниц. Заложено фотографиями.

Анна смотрит на первый снимок и улыбается. Праздник, который ее мама устроила по случаю дня рождения Тима. Все одеты в скрученные из воздушных шариков шляпы. У Анны и Сары в руках таксы – их смастерили Тим и Пол.

Зато при виде следующей «закладки» ее бросает в холод. На фотографии, сделанной с большого расстояния, Анна стоит в окне спальни, собираясь задернуть шторы.

У нее начинает бешено стучать сердце, тело напрягается, как натянутая струна. Анна листает дальше и на всех фотографиях видит себя. Вот она играет на лужайке. Вот сидит на дереве.

Все снято издалека.

Она кладет путеводитель на место и встает. В эту секунду в комнату входит Тим с двумя кружками.

– А долго еще ждать такси, Тим?

– Нет, скоро будет.

– Мне надо в туалет. – Анна старательно прячет дрожащие руки.

– Сядь. Приедешь в отель – там сходишь, – отвечает он внезапно изменившимся тоном. Резким. Грубым. Совсем не похожим на ее друга.

Тим стоит на пути к двери. Анна смотрит на него, и внутри все будто покрывается льдом.

– В ванной слишком грязно.

– Ясно.

– Пей кофе. И помни – тебе повезло, что я тебя нашел. – Он наконец садится и отпивает глоток кофе. – Повезло, что я слежу за тобой, Анна. Всегда слежу.

– Да. Конечно. Я тебе очень благодарна, Тим, – заверяет его Анна, а сама смотрит на журналы и путеводитель, и сердце колотится так неистово, что, кажется, вот-вот пробьет грудную клетку. – Значит, говоришь, жилец сбежал?

– Ага. На прошлой неделе. Придется искать новых жильцов.

Тим начинает раскачиваться взад-вперед.

Анна чувствует, как дрожь от рук поднимается к плечам, и очень боится, что Тим увидит это. Скользя взглядом по книгам на полках, она замечает учебники для подготовки к выпускным экзаменам. Предметы, которые сдавал Тим.

– Может, подождем такси на крыльце? – Анна снова поднимается с места.

– Нет. Сядь. Пей кофе. – Опять этот тон. Тим дергает головой и продолжает раскачиваться.

– Мне нужно на воздух.

– Все хорошо, Анна. Ты теперь со мной. Когда ты со мной, все хорошо.

Анне ничего не остается, как пить кофе. Она слышит свое дыхание. Свой пульс. Свое сердце. Ужас подступает к самому горлу. Холод все сильнее сковывает тело. В глазах пляшут крошечные черные точки. Но, несмотря на затуманенное страхом и алкоголем сознание, Анна помнит: нельзя показывать, что боишься.

– Можно мне воды, Тим?

– Нет. Все хорошо.

Он раскачивается сильнее. Взад-вперед, взад-вперед… И странно дергает головой. Словно что-то вдруг вывело его из себя.

– Ничего, я сама принесу.

Анна встает и делает несколько шагов, как вдруг Тим набрасывается на нее сзади. Она изо всех сил пинает его ногой, отчего тот сгибается пополам.

Анна бросается в коридор, но Тим настигает ее в паре футов от спасительной двери и бьет по голове… Она приходит в себя уже на полу. Ладони ощущают холод черно-белой плитки. Взгляд упирается в медный почтовый ящик.

Анна пробует позвать на помощь, однако рука Тима крепко зажала ей рот. В нос бьет запах пота. Она хочет укусить его руку, но не может разомкнуть челюсти. Дотрагивается до затылка – голова раскалывается от боли. Ладонь вся в крови. Анна продолжает отбиваться.

Тим, словно заведенный, повторяет одно и то же. С ним она в безопасности. Только с ним. Похоже на бред сумасшедшего. Бессмысленный и жуткий. Он должен заботиться об Анне. Следить за ней. В детстве было лучше. Было проще следить за ней…

Анна пытается ползти. Вперед. К медному почтовому ящику.

Тим тянется к вешалке и на секунду ослабляет хватку. Анна бросается к двери. Пожалуйста…

Раздается звук, похожий на свист хлыста, и Тим, набросив что-то ей на шею, тянет Анну назад. Она чувствует запах кожи. И снова тело пронзает боль, только теперь она гораздо сильнее.

Перед глазами один за другим, как в тумане, проплывают мгновения из жизни. Отец в машине. Это отвратительно. Примулы на лужайке перед домом. Сэмми, их пес, повернув голову, смотрит на Анну…

Она сопротивляется, вцепившись пальцами в удавку. Отчаянно хватается за жизнь, за эти мгновения, что мелькают в голове, словно кадры из фильма.

Мама на кухне. Запах корицы. Сливы, нарезанные для пирога. Анна, готово…

Анна судорожно сжимает кожаный ремешок на шее.

Отец и Сэмми на лужайке. Все вместе они идут к дому. Отец ласково ерошит ей волосы. Примулы для мамочки…

Она зовет их, всех по очереди, но они не слышат. Вместо слов из горла рвется страшный клокочущий хрип. Больно в груди. Нет, она не сдастся, не сдастся…

Колесо на лужайке. Улыбка Дженни. Сэмми, весело тявкая, скачет за Анной по пятам…

Пожалуйста. Она должна жить. Должна сказать отцу, что любит его, несмотря ни на что. Должна вернуться к ним.

Пожалуйста…



Глава 47 Свидетельница



– Говорю вам, он был в Шотландии, – лепечет миссис Баллард. – Я видела фотографию в «Фейсбуке». Вы ошиблись…

Я в растерянности смотрю на Мэтью. Во рту вдруг появляется противная горечь.

– Тим всегда с ума сходил по Анне, обожал ее… – продолжает миссис Баллард. – Нет. Нет. Тим точно был в Шотландии.

Что происходит? На наших с миссис Баллард лицах смятение и страх.

Мэтью достает мобильный. Детектив предельно сосредоточен, чем восхищает и пугает меня одновременно. Его резкий нетерпеливый тон пробуждает во мне худшие опасения. Мэтью разговаривает по телефону с Мелани Сандерс и параллельно продолжает задавать вопросы миссис Баллард.

– Позже объясню. В деле Анны Баллард новый главный подозреваемый. Друг семьи. Нужно ехать немедленно, Мел. Тим… как его фамилия?

Он вынужден прикрикнуть на ошарашенную миссис Баллард, которая все еще причитает, что мы не правы. Тим всегда боготворил Анну. С самого детства.

– Фамилия Тима. И адрес. Ну же, миссис Баллард!

– Блэкхаус. Райдер-лейн… не могу вспомнить номер дома. Тим – хороший мальчик. Хороший, правда. Вы ошибаетесь.

– Тим Блэкхаус. Райдер-лейн. Та же деревня. Не вешай трубку, Мел, я выясню подробности. Он был в том поезде вместе с Анной. В другом конце. Соврал, что ездил в Шотландию.

Мелани что-то спрашивает.

– Не знаю, Мел. Подожди секунду… – Мэтью снова обращается к миссис Баллард: – Кто-нибудь знает, где сейчас Тим? Пожалуйста, посмотрите на меня. Отвечайте!

– Дженни. Думаю, Дженни знает. Она наверху, смотрит кино. Я не хотела, чтобы она присутствовала при нашем разговоре. Не хотела ее расстраивать.

– Позовите ее. Скорее!

Через пару минут появляется Дженни. Старшая дочь похожа на сестру, только выше ростом и волосы темнее. Она стоит в дверях, сложив руки на груди, всем своим видом выражая недовольство.

– Что здесь происходит?

– Я – детектив, Дженни, и мне срочно нужно найти твоего друга Тима. Нет времени объяснять. Ты знаешь, где он?

– В Девоне.

– Где именно в Девоне? Зачем он туда поехал?

Дженни пожимает плечами и кривится.

– А вам какое дело?

– Это очень важно, Дженни. Его разыскивает полиция.

– Точно не знаю. Вроде насчет работы. Он особо не рассказывал. Какой-то парень, которого он встретил на «Десяти вершинах». Тим в последнее время только об этом и говорил.

– О чем? О работе?

Меня прошибает холодный пот. Я неподвижно смотрю на фотографию с «Десяти вершин». Внизу стоит дата. Да, он был там одновременно с Люком. Я пытаюсь связать одно с другим.

И вдруг вспоминаю про пластмассовую лупу, которую обнаружила у входа в магазин. Такие давали всем, чьи команды показали хороший результат. Господи…

– Нет. О «Десяти вершинах». Тим говорил о «Десяти вершинах», – недовольным тоном отвечает Дженни.

Я встаю, ощущая горечь во рту.

– А что за работа? – спрашиваю я таким взволнованным голосом, что сразу привлекаю к себе всеобщее внимание.

– Какой-то магазин… Он не сказал, где именно. Слушайте, Тим и так в последнее время сам не свой. Оставьте его в покое. И всех нас заодно.

– Вот что, Дженни, не хочу тебя пугать, но дело касается Анны. И нам очень, очень нужно найти твоего друга. Ты сказала, Тим сам не свой. Почему?

– Он перебирал старые фото. Со времен «Десяти вершин». Искал кого-то. Какого-то парня, который якобы нравился Анне. Не знаю, зачем он понадобился Тиму. Я сказала, чтобы не страдал ерундой. Еще раз говорю, ему сейчас паршиво. Что непонятного?

– Люк… – Имя сына вырывается у меня, словно крик о помощи. Я должна ехать. Как можно скорее вернуться в магазин. Я направляюсь к двери. Происходящее по-прежнему кажется мне полным безумием.

И вдруг тот день ясно встает у меня перед глазами. Огромная толпа школьников. Сотни лиц. Я вижу их всех. Вот они получают медали. Анна. Люк. Тим. Веселые. Счастливые.

– Мой сын Люк участвовал в «Десяти вершинах». В тот же год. Он сейчас в магазине. Один. Мой Люк. Мы должны вернуться, Мэтью…

– Элла, остановитесь. Поговорите со мной. Посмотрите на меня.

– Люк должен был встретиться с какими-то ребятами насчет работы. Он подыскивает себе замену в магазине. Господи, он же говорил, что они из группы «Десяти вершин» в «Фейсбуке»… А еще, Мэтью, я нашла одну вещь возле магазина. Такая была у Люка, и я подумала на него. А теперь не уверена…

– Ясно. Звоните ему. На мобильный.

Трясущимися руками я набираю номер сына. Ну же, Люк, возьми трубку.

– Не отвечает.

Сердце бешено колотится. Проклятая горечь во рту. Лицо сводит от напряжения. Я не понимаю… На том конце включается автоответчик.

– Звоните в магазин. Постарайтесь не нервничать. Говорите как можно спокойнее, Элла. Ваш сын был знаком с Анной?

– Нет. Однозначно нет. Он бы сказал…

Еще раз смотрю на дату внизу фотографии. Тот же год…

Пока я пытаюсь дозвониться до Люка, Мэтью разговаривает с Мелани.

– Согласен, Мел, мы не знаем наверняка. Тем не менее это возможно, Тим сейчас в цветочном магазине Эллы Лонгфилд, свидетельницы по делу Анны. Трандейл-Хай-стрит. Там ее сын Люк. Как можно скорее. Только без сирен.

– Не понимаю… – бормочу я, как прежде миссис Баллард. Телефон в магазине тоже не отвечает. – Мой Люк? При чем здесь мой Люк… Ничего не понимаю.



Глава 48 Люк



Люк доволен собой. Джессика оставила хорошее впечатление. Правда, она такая маленькая и хрупкая на вид… И не слишком обрадовалась, узнав, что придется поднимать тяжести. Пожаловалась, что «Десять вершин» стали настоящим испытанием для ее спины. Значит, с доставкой, скорее всего, помогать не сможет. А еще у нее длинные ногти – слишком длинные для того, кто собирается работать руками. Хотя в целом очень милая девушка. Живет здесь, в Девоне. Дружелюбная. Ей нужны деньги, так что она готова рано вставать. Маме понравится, нужно будет оставить для нее резюме.

Люк смотрит на часы. Парень, Тим, немного опаздывает. Нехорошо. Мама любит пунктуальных.

Судя по группе в «Фейсбуке», они все участвовали в «Десяти вершинах» в один год, хотя Люк не помнит ни Джессику, ни Тима. Народу была уйма. Но можно не сомневаться: того, кто прошел школу «Десяти вершин», не пугают трудности и ответственность. Отличная проверка на прочность. Как он здорово придумал! Хорошая подработка. Магазин «Трандейл». Интересно? Напишите мне! Дела в школе понемногу налаживаются, и все это время мама его поддерживала. Надо отблагодарить ее, найти достойную замену. Жаль, мало кто готов рано вставать ради работы. Если маме не понравятся Джессика и Тим, он предоставит ей возможность решать самой.

Люк заглядывает в подсобку, где урчит кофеварка. Почти готово. Прекрасно. Очень хочется кофе. Убираясь на столе, он замечает в напольной вазе поникшую розу и уносит ее в подсобку – потом попробует оживить бедняжку. Цветок напоминает ему об Эмили. Люк подарил ей розу на День святого Валентина. Они недавно встретились, выпили кофе и наконец-то нормально поговорили. Люк хотел, чтобы Эмили знала: ему безумно жаль. Она какое-то время не будет ходить в школу – поедет к тете во Францию. Сказала, что не хочет сейчас никаких отношений, но Люк может ей писать. Последнему он очень обрадовался.

Наконец раздается звон дверного колокольчика. Люк улыбается. Мама любит этот старомодный звук…

Поначалу он принимает Тима за покупателя. Парень выглядит старше своих лет.

– Привет. Я Тим.

Люк пожимает протянутую ему руку, стараясь скрыть удивление. Как будто перед ним вовсе не подросток, а взрослый человек. Одежда. Прическа. Землистый цвет лица. Запавшие глаза.

– Да. Все верно. Что ж, спасибо, что пришел.

И Люк начинает рассказывать про работу. Расписание. Обязанности. Просит Тима пока присесть за стол. Десять минут – и можно будет закрыться на обед и поговорить по-человечески.

Заходит женщина. Спрашивает, нет ли какого-нибудь выгодного предложения. Люк показывает ей подсолнухи. Потрясающие, не правда ли? Скидка – двадцать процентов. Женщина берет цветы. Тим наблюдает, как Люк заворачивает их в бумагу и рассчитывается с покупательницей.

Люк объясняет, что его маме нужен помощник на раннее утро субботы, иногда воскресенья. Таскать коробки, разбирать цветы, а еще обслуживать покупателей в зале, пока она составляет букеты.

– Тебя не смущают обязанности продавца-консультанта?

– Нет, вовсе нет. Я работал в газетном киоске.

– Ну и отлично.

И все же Люк чувствует: что-то не так. Тим подается вперед, и он понимает, что именно. Запах пота. Недопустимо. Выдавив из себя улыбку, Люк отстраняется. Мама этого не потерпит. Отказать нужно вежливо, но без лишних церемоний.

– А ты меня не помнишь? На «Десяти вершинах»? – спрашивает Тим, внимательно глядя на Люка.

– Нет, приятель, извини. Там так много людей… Вообще я дважды участвовал. Во второй раз выбрал маршрут подлиннее. А ты?

– Только один раз. Вместе с… вместе с Анной Баллард.

Люк замирает на месте. Тим смотрит на него не моргая. Люк тоже смотрит на Тима и, кажется, начинает понимать, в чем дело. Прищуривается, думает. У Тима очень пристальный, очень странный взгляд.

– Так ты журналист?

– Нет, не журналист.

– Знаешь, Тим, боюсь, с работой не выйдет. Не обижайся, приятель…

– Хочешь сказать, ты не помнишь Анну Баллард?

И снова Люк застывает как вкопанный. Да что, черт возьми, происходит?

– Послушай, не знаю, зачем ты здесь, но я никому не позволю расстраивать маму. Она достаточно натерпелась из-за Анны Баллард. Так что давай-ка ты просто уйдешь.

Однако Тим достает из кармана фотографию и швыряет ее на прилавок.

– Тогда как ты объяснишь это?

Люк в растерянности смотрит на снимок. Церемония награждения на «Десяти вершинах». Толпа школьников. Люк рассматривает лица и наконец находит себя с двумя ребятами из команды – Энди и Джоффом. Справа от них – группа девчонок, одна из которых… Люк склоняется над прилавком. Очень похожа на Анну Баллард. Не может быть! Он столько раз видел ее в новостях и понятия не имел, что Анна участвовала в «Десяти вершинах» в один год с ним.

– Не знаю, зачем ты принес фотографию. Я не собираюсь продолжать этот разговор, ясно? Уходи!

Тим пятится к выходу. Наконец-то, думает Люк. У парня явно не все дома.

Но вместо того чтобы уйти, он закрывает дверь на задвижку и переворачивает табличку в окне.

Какого черта?

Тим молча сверлит его странным взглядом.

– Ого.

Похоже, по-хорошему не получится. Люк идет на Тима. На вид тот далеко не силач – можно просто вытолкать его на улицу, а если не уберется, вызвать полицию. Однако Тим, страшно вытаращив глаза, медленно достает из кармана нож.

– В подсобку, быстро!

Глядя на острое лезвие, Люк прикидывает варианты. Задняя дверь? Телефон? Или выбить у Тима нож?

Он слегка приподнимает руки.

– Спокойно, приятель, спокойно…

– В подсобку, я сказал.

Люк осторожно отступает. Нельзя поворачиваться спиной к ножу. Тут он вспоминает, что задняя дверь заперта. Черт…

– Анна. Ты ей понравился, она говорила с тобой… Я слежу. Я все вижу. Я слежу и запоминаю.

– Да нет же, ты ошибаешься. Я ее вообще не помню. Просто тогда всем было весело.

– Врешь! – Глаза Тима наливаются яростью. – Я слежу за ней. Я знаю…

Внезапно Тим набрасывается на Люка. Лезвие ножа рассекает кожу на правой руке. Рана неглубокая, но резкая боль обжигает как огонь. Кровь капает на пол.

Стоя рядом с маминым рабочим столом, Люк косит глаза налево. Точно! Стремительным движением он хватает кувшин с кофе и выплескивает его содержимое на Тима. Однако попадает только на ногу, и тот, взвыв от ожога, снова кидается на Люка. Теперь острая боль пронзает бедро, и штанина мгновенно пропитывается кровью.

Через секунду они оказываются на полу. Нога выше колена мокрая и холодная, нестерпимая боль сковывает движения.

И тут Тим наносит третий удар – в плечо.

В зеркале, которым мама пользуется, когда составляет букеты, мелькает что-то красное. Мамин любимый секатор на нижней полке. Так его почти не видно, и Люк смотрит в отражение, чтобы дотянуться до инструмента. Наконец зажав в руке красные рукоятки, он из последних сил замахивается… и с ужасом чувствует, как лезвие секатора вонзается в плоть. А затем Люк отключается.



Эпилог Элла



Мода меняется. Невесты в этом сезоне предпочитают белый. Традиционные для осени теплые, насыщенные цвета – рыжий, бордовый, красно-коричневый, тыквенный – выбирают лишь в качестве акцента. С такими хорошо сочетаются кремовые оттенки белого. Они интереснее, чем чисто белый, и на фотографиях смотрятся лучше. У меня великолепный поставщик гербер и георгинов. Цвета – глаз не оторвать! Разлетаются мгновенно.

Я ничего не имею против белого цвета. Простой, классический, и мне очень нравится, что у него так многой вариаций. Тони говорит: «Белый он и есть белый». Пусть скажет это тем, кто составляет таблицы цветов. Или розам с тюльпанами.

Передо мной на столе лежат белые цветы всевозможных оттенков – я делаю композицию для свадебного стола. Выбираю мое любимое сочетание: еще не раскрывшиеся белые розы и кирпичные каллы. Просто, но очень эффектно.

Уже третья чашка кофе за сегодня, и все равно работается медленнее обычного. Странные дни. Ничего не могу с собой поделать – будто сплю наяву. Уношусь мыслями туда, куда на самом деле возвращаться не хотела бы.

Прервавшись, разглядываю новый секатор у себя в руке. Непривычно. Интересно, полиция вернет старый? Забрали как улику… Хотя зачем он мне? Лучше бы вернули мою прежнюю жизнь. До того, как…

Я смотрю на часы и вздыхаю. Еще час до закрытия. Нужно торопиться. Закончить композицию и поставить ее в холодильник. По вечерам обычно мало народу, особенно в дождь. Забавно, что погода влияет на покупку цветов.

Однако у входа слышится шум. Надо же. Раздается звон колокольчика, затем вошедший отряхивает зонт.

Я выхожу в зал и застываю на месте, потрясенная. Впрочем, в моей жизни уже столько потрясений…

Некоторое время мы просто стоим, глядя друг на друга, и я не знаю, что делать. На глаза – видимо, от неожиданности – наворачиваются неуместные слезы.

Я слышу бешеный стук собственного сердца. Вспоминаю голос Мэтью по телефону…

Полиция обнаружила тело Анны в морозильном шкафу в квартире Тима. В квартире, которую, согласно завещанию отца, он должен был сдавать, чтобы оплачивать учебу в университете, но вместо этого использовал как тайное убежище. Там же нашли его дневники, полные фотографий Анны и жутких, безумных мыслей. С самого детства он наблюдал за Анной, снимал ее издалека. Приходил в ярость, стоило ей заговорить с кем-то. Все записывал. Следил за ней, постоянно следил…

Иной раз, поужинав у Баллардов, Тим делал вид, что идет домой, а сам ночевал в старом пастушьем домике на холме. Оттуда хорошо видно дом. Тим наблюдал за Анной, пока она готовилась ко сну. И вел свой безумный дневник.

– Элла, извините, что вот так, без предупреждения… У вас найдется минута? – спрашивает миссис Баллард.

Что сказать? Я смотрю в ее ввалившиеся, навсегда подернутые печалью глаза и не нахожу слов. Зачем она приехала?

– Конечно. Проходите в подсобку. Я все равно скоро закрываюсь.

Проклятые приличия. Снова не дают мне быть собой.

Подхожу к двери, чтобы перевернуть табличку. И на секунду застываю, зажмурив глаза, пытаясь отогнать страшное воспоминание. Сержант Мелани Сандерс на пороге дома Баллардов. Она приехала сообщить, что полиция нашла Анну.

За раскрытое дело Мелани получила повышение, однако считает его незаслуженным, так как всю работу сделал Мэтью. Тот, конечно, сказал, что это глупости, но я ее понимаю. Мелани по-прежнему уговаривает Мэтью вернуться в полицию. А он по-прежнему сомневается.

Я придвигаю к столу еще один стул, но миссис Баллард предпочитает стоять. От кофе она тоже отказывается.

Я должна задавать вопросы? Поддерживать беседу? Как вы справляетесь, миссис Баллард? Не вижу смысла. Как с этим вообще можно справиться? Я решаю подождать. А еще чувствую, что мне надо сесть, – и плевать на приличия.

– Как дела у Люка?

Она пришла, чтобы спросить про Люка? Вряд ли. Я думаю о сыне, думаю об Анне, и мне становится стыдно. Ведь в глубине души я счастлива, что мой ребенок остался жив…

– Спасибо, лучше. Уже передвигается без костылей, пошел в школу. Пока сильно хромает, да и плечо дает о себе знать – рана оказалась сложной. Надеемся, физиотерапия…

– Ясно. Рада, что он идет на поправку.

Нет, не здоровье Люка привело ее сюда. Что же тогда?

– Мне очень жаль, миссис Баллард…

– Барбара. Прошу, зовите меня Барбара, – говорит она, избегая смотреть мне в глаза.

У меня срывается голос, и я молчу, переводя дыхание.

– Знаете, это ведь я привела Тима в наш дом, – продолжает миссис Баллард. – Он стал нам как родной. Разбавил девчачью компанию Анны и Дженни. Я жалела мальчика. Мать им совсем не занималась. Вечно где-то пропадала со своими ухажерами. Вы в курсе, что среди них был и мой муж? Простите, не знаю, зачем вам эти подробности…

– Мне очень жаль.

Мэтью мне все рассказал. Он прочел дневники Тима. Тот установил камеру в спальне матери, чтобы потом шантажировать ее любовников. Просматривая очередное видео, Тим никак не ожидал увидеть мистера Балларда.

Наши взгляды снова встречаются. У миссис Баллард дрожат губы. Она судорожно кивает, как бы говоря: «Не надо, я не выдержу. Пожалуйста, не произносите больше ее имя…»

– Выходит, я во всем виновата… Тим выглядел несчастным. Болтался один по деревне, даже когда был совсем маленький. Я-то думала, что делаю доброе дело. Кормила его. Оставляла на ночь. Если б я только знала…

– Не надо так думать…

Сколько раз мне, винившей себя в исчезновении Анны, говорили эту избитую фразу. Зачем я делаю то же самое? У чувства вины своя логика.

– Муж хочет вернуться ко мне, – глядя в пол, произносит миссис Баллард. – Самое смешное, что я, кажется, не против. Знаете, мне его не хватает.

Мне вдруг хочется коснуться ее руки. Утешить. Сделать хоть что-нибудь.

Пойдет ли она в суд, когда будут слушать дело? Мэтью сказал, Тиму предъявлены обвинения в убийстве и попытке еще одного убийства. Скорее всего, парня признают ограниченно вменяемым, но Мэтью считает, что суд не снимет с него обвинения. Тим весьма тщательно продумал свое алиби. Нашел фирму, которая организует пешие туры, при этом участники регистрируются только в первый день, а дальше никто не проверяет. За три дня до поездки Анны в Лондон записался на недельный тур, однако провел в Шотландии лишь сутки. Выложил пару фото в социальных сетях, не забыл пожаловаться на плохой вай-фай… в общем, убедил всех, что его нет в Англии. В том числе полицию, которая при проверке алиби Тима не стала глубоко копать. Теперь, пересмотрев видео со всех возможных камер, они выяснили, что на самом деле Тим вернулся в Корнуолл и, надев капюшон и темные очки, проскользнул в поезд, которым ехали девочки. А потом шел за ними от театра до клуба.

До конца неясно, почему он все-таки убил Анну. Дневники слишком сумбурные. Он все время пишет, что другие люди не должны на нее смотреть.

От одной мысли о случившемся мне становится дурно. Особенно когда вспоминаю, что Люку придется давать показания в суде. Если честно, я бы хотела, чтобы Тим умер. Чтобы он никогда не выходил из комы. Тогда весь этот ад наконец остался бы в прошлом.

Пауза становится слишком долгой, и я принимаюсь болтать о свадебных букетах, о том, что обожаю каллы и предпочитаю глубокие, насыщенные цвета вроде бордового и пурпурного.

– Мне нужно кое-что вам рассказать, Элла… Ничего, что я называю вас Эллой?

– Ну что вы.

Взволнованная предстоящим признанием, я нервно разглаживаю юбку на коленях.

– Я убиралась в комнате Дженни и нашла их…

Нахмурившись, я жду развязки.

– Черные открытки.

Похоже, потрясения не закончились.

– Я поговорила с дочерью, и она во всем созналась. Первые две открытки послала Дженни. Ей очень стыдно. Она злилась из-за Анны и не нашла ничего лучше, чем отыграться на вас. Я ни в коем случае не оправдываю Дженни. Но она еще так молода… И, поверьте, очень жалеет о своем поступке.

Значит, Дженни, сестра Анны…

– Боюсь, это еще не всё. – Миссис Баллард втягивает носом воздух. – Когда вы отправили ко мне Мэтью, Дженни испугалась. Я сказала, что вы подозреваете меня. Возмущалась. И Дженни решила поделиться своей тайной с кем-то из близких.

Боже мой…

– С Тимом?

– Увы, да. Так вы превратились в объект его нездорового интереса. Остальные открытки прислал Тим. А еще он стал следить за магазином. Удивительно, на что способно извращенное сознание. По словам полиции, у него серьезные психические отклонения. Маниакальное желание следить за людьми. Так вот, наблюдая за вами, он увидел Люка, с которым участвовал в «Десяти вершинах». Начал следить и за ним. Совсем тронулся рассудком. Напридумывал бог знает чего…

Я протяжно вздыхаю, чувствуя, как сжимаются легкие. Этот вопрос мучил меня. Почему Тим выбрал нашу семью?

– Я пойму, если вы захотите заявить в полицию. – У миссис Баллард снова дрожат губы, теперь от волнения. – Если обвините Дженни в том, что она пустила Тима в вашу жизнь.

И тут я наконец понимаю.

Мэтью говорил, они нашли у Тима на компьютере сотни фотографий – вечеринки, «Десять вершин», моменты из школьной жизни. Везде ребята, которые, по мнению Тима, проявляли интерес к Анне, и каждый снимок снабжен каким-нибудь гадким комментарием. Для занесения в «черный список» достаточно было даже короткого, вполне невинного разговора. Люку просто не повезло. Он и вправду не помнит, чтобы они с Анной хоть как-то пересекались на «Десяти вершинах».

Потупив глаза, я думаю о Люке. Как он гордился собой, когда две недели назад впервые прошелся по комнате без костылей. Бедняга сильно хромает. Мы надеемся, что это пройдет. А еще у него на бедре остался жуткий шрам.

– Спасибо, что приехали и рассказали мне об открытках. Я не буду обращаться в полицию. Едва ли мне от этого станет легче.

У Дженни целая жизнь впереди. Какой смысл? Полиция все равно считает, что открытки присылал Тим.

Миссис Баллард закрывает глаза. Волна облегчения, разглаживая черты, проходит по ее лицу, достигает шеи и плеч.

– Спасибо, Элла.

Все сказано, теперь она уйдет. Однако миссис Баллард продолжает стоять. В чем дело?

Она бросает взгляд на холодильник с букетами.

– Нам отдали тело – для похорон.

Боже, нет… Я изо всех сил сдерживаю слезы. Этому горю ими точно не поможешь.

– Начальник похоронного бюро приезжал вчера вечером, чтобы обговорить детали.

Она замолкает. А я ничего не говорю в ответ. Не нахожу слов. Будто немая. И вспоминаю Анну в поезде. Зеленые глаза – красивые, яркие, радостные. Шестнадцать лет…

– Он показал мне несколько каталогов с цветами для гроба. – Миссис Баллард говорит спокойно, однако по щекам текут слезы. – Они все такие жуткие, Элла… Цветы, которые там предлагают. Просто кошмар.

– Прошу прощения?

Она не отрывает взгляда от холодильника.

– Звучит странно, знаю. На гробе должен быть венок, но венки такие печальные, такие ужасные, такие взрослые… Я не могу положить это на гроб дочери.

Повернувшись ко мне, она ждет реакции. Пока ее слова вызывают у меня лишь недоумение.

– Понимаете, она такая юная… Слишком юная для венка. Вам не кажется?

Миссис Баллард вытирает слезы ладонью. Я по-прежнему не знаю, как ее утешить.

– Когда я приехала к вам впервые, в витрине стоял изумительный весенний букет. Весь такой зеленый, словно долина между холмами, словно луг. А среди зелени – примулы, черемша, придорожные цветы…

– Помню. Я сделала его для конкурса.

И получила приз.

– Очень красивый букет. И я подумала по пути сюда: вот чего я хочу. Для Анны. Много-много зелени и полевые цветы. Никаких венков. Я понимаю, нагло с моей стороны просить о таком. Другая даже не заикнулась бы, учитывая все, что между…

– Спасибо за вашу просьбу. Я буду счастлива помочь.

Наши взгляды встречаются в последний раз.

– Разумеется, я заплачу, любую сумму…

Ничего я с нее не возьму.

Миссис Баллард оставляет адрес электронной почты, и я обещаю предварительно прислать фотографии. Мы прощаемся, а мои мысли уже несутся далеко вперед. Я представляю, какой будет композиция. Обдумываю детали. Зелень лучше зафиксировать с помощью сетки, а потом добавлять цветы. Как на лугу. Точно. Примулы? Я знаю поставщика, который выращивает их в теплице. Закажу целое море. Все, что есть.

Я делаю пометки в блокноте, а по щекам катятся слезы.

Это будут совершенно особенные цветы. Ни на что не похожие. Свежие, благоухающие, они накроют печальный дубовый гроб с медными ручками великолепным ковром весеннего луга.

Примулы и колокольчики. Черемша и смолевки. Розовые, лимонные, нежно-белые лепестки. Для прекрасной девушки. Ушедшей так рано.

Слишком юной для венка.



От автора


Большое спасибо, что прочли мой роман. Для меня чрезвычайно важно, что книга наконец увидела свет, поскольку идею ее создания я вынашивала очень долго.

Однажды я ехала поездом в Лондон, и в вагон вошли двое молодых людей с черными мешками для мусора. Когда выяснилось, что их только сегодня выпустили из тюрьмы, мне стало не по себе – и в то же время ужасно захотелось узнать продолжение истории. И, разумеется, как писатель, я сразу ухватилась за этот сюжет. Ничего особенного в той поездке не произошло, но мое воображение включилось на полную мощность. Если бы случилось это, а если бы вышло так…

У меня тогда было много разных проектов, поэтому сначала я написала короткий рассказ. Однако Анна запала мне в душу, не давала покоя. Я чувствовала, что должна посвятить ей полноценную книгу.

Я не один год проработала журналистом, и меня всегда волновал вопрос, какой след преступления оставляют в жизни обычных людей – не только жертв, но и свидетелей. Я видела столько искалеченных судеб… Возможно, поэтому мне так хотелось написать эту книгу. Когда у меня наконец появилось время и стал вырисовываться образ Эллы, я решила, что стоит уделить больше внимания ей и ее семье.

Думаю, теперь вы понимаете мое трепетное отношение к этой истории, родившейся из незначительного эпизода и выросшей в целый роман. Еще раз спасибо, что прочли мою книгу. Если она вам понравилась, буду признательна за рецензию на «Амазоне» – так о ней смогут узнать другие читатели.

И, конечно, я рада общению, так что милости прошу на мой сайт www.teresadriscoll.com и мои страницы в «Твиттере» (@teresadriscoll) и «Фейсбуке» (TeresaDriscollAuthor).

С наилучшими пожеланиями,

Тереза


Благодарности



Писатели обычно не самые компанейские люди, поэтому хочу поблагодарить мою замечательную семью и всех друзей за то, что поддерживали, верили в меня и не обижались, когда я целыми днями пропадала у себя в кабинете, полностью поглощенная работой над книгой.

Отдельное спасибо моим талантливым и терпеливым издателям Джейн Снелгроув и Софи Миссинг. Ваши невероятная любовь к своему делу и профессиональное чутье помогли этой книге появиться на свет. Вы здорово выручали меня, когда я падала духом. Не представляю, что бы я без вас делала.

Да здравствуют мои читатели и блогеры! Ваши отзывы и поддержка очень много для меня значат.

И наконец, горячая благодарность моему прекрасному агенту Мадлен Милберн, которая прошла со мной этот путь от начала до конца. Я стольким тебе обязана.



* * *



Примечания


1
Стелла Нина Маккартни (р. 1971) – английский модельер, дочь участника группы «Битлз» П. Маккартни.


2
Схватки Брэкстона-Хикса – ложные схватки, появляющиеся у некоторых женщин после 20-й недели беременности.


3
Машина времени и космический корабль из британского сериала «Доктор Кто».


4
«Икс-фактор» (англ. The X Factor) – британское телевизионное музыкальное шоу талантов.


5
Норман Бейтс – психопат-убийца, страдающий раздвоением личности; персонаж, созданный писателем Р. Блохом, герой знаменитого кинотриллера А. Хичкока «Психо».