Переход
Ленинград, 30 мая 1990: впервые я оказалась в таком месте, где не понимаю ни слова на местном языке. Всё, на что я могла рассчитывать - это несколько русских слов, которые я запомнила, пока учила алфавит и пыталась разобраться в устройстве Московского метро.
Вот, например, «значок» - слово, которое в моём букваре переводится как «эмблема». Но это значение совершенно не подходит для повседневной беседы. (Я до сих пор гадаю, можно ли назвать «значками» оловянные медали, которые по воскресеньям надевают пожилые коммунисты с железными зубами.)
Есть ещё слово «переход», которое означает «пересадку» в метро, и постоянно возникает в речах Горбачёва, например в фразе «переход к рыночной экономике». Полезные знания, но для светской беседы их явно недостаточно. Поэтому всё моё взаимодействие с местными жителями проходило по одному и тому же сценарию.
«Горбачёв?» - спрашивала я у таксиста, охранника в музее, резчика хлеба в булочной. Ответ всегда был один и тот же: большой палец вниз, гримаса, короткая пантомима с перерезанием глотки. «Горбачёв нет хорошо?» - спрашивала я, имея в виду «Горбачёв плохой?». «Нет хорошо!» - отвечали мне. Вот и всё. Я не могла даже выяснить, за что они все так не любят человека, благодаря которому они в принципе имеют возможность выражать свои политические взгляды.
Я отправилась на автобусную экскурсию по городу, который многие его жители хотят переименовать в Санкт-Петербург. Всю дорогу экскурсовод из интуриста нудела о печальном состоянии экологии и экономики и в целом о политической жизни. В перерыве кто-то спросил эту женщину, почему она так не любит президента Горбачёва. Она ответила, что Горбачёв был министром сельского хозяйства и протеже «стариков», приложил руку к развалу советской экономики. Она явно скучала по «старикам», и сильнее всего сожалела о недостатке порядка и дисциплины.
«У нас теперь сплошные дискуссии» - сказала она, сетуя на городские власти, которые никак не могут решиться на строительство вредной для экологии дамбы, которая тем не менее должна спасти город от постоянных наводнений. «Все только и делают, что обсуждают проблемные вопросы. И ничего не делают для их решения.» Позже она извинилась за уличных торговцев и нелегальных продавцов валюты, которые окружили наш автобус. «Это всё потому, что жить нам стало при нынешней власти совсем тяжело» - объяснила она. «Вы видели наши магазины?»
Я видела магазины. На прошлой недели они пережили набег покупателей, услышавших по телевизору, что переход к рыночной экономике начнётся с резкого повышения цен на основные потребительские товары.
Там и так-то было особо нечего брать, за исключением риса, мясных консервов, пачек кубинского грейпфрутового сока, вялой морковки, и безумного количества репы. А после паники остался только невыносимый румынский чай и запах лежалого лука. Я видела горечь в глазах людей, забегавших в магазин, и спешивших обратно на улицу при виде пустых полок. Это вдохновило меня придумать новый диалог. "Социализм?" - спросила я. "Нет". "Капитализм?" "Да!"
Россия так и не построила настоящий капитализм до революции. А потом запрет на международные поездки не позволил русским лично познакомиться с тем, как работает капитализм. Тот капитализм, который представляют себе местные жители, не имеет ничего общего ни с рыночными ценами, ни с необходимостью много и упорно работать. Первопроходцы свободного рынка, снующие по руинам советской экономики заняты исключительно тем, что оттачивают мастерство кидалова. И я со своим незнанием языка постоянно становилась их жертвой.
Кидалово процветает даже в ресторане гостиницы Ленинград, главной гостиницы города, за порядком в которой, как и во всех других гостиницах для иностранцев, раньше следили не хуже, чем на атомной подлодке. Теперь официанты отказываются приносить меню, а один и вовсе предложил нам с другом "чудесную копчёную рыбу, грузинское шампанское, и, быть может, порцию лосося". "Сколько??" - спросили мы. "Двадцать долларов". Увидев наши изумлённые лица, официант немедленно снизил ставку. "Хорошо, только для вас, пятнадцать долларов. С каждого". Добротный столовский обед в соседнем помещении стоил 60 центов. Как жаль, что мы узнали об этом слишком поздно.
В относительной безопасности я ощущала себя только в гостиничных кафешках, которые расположены в конце каждого нечётного этажа. Тут все цены на виду. Двенадцать копеек за бутылку воды (никогда не пейте скверно пахнущую субстанцию из-под крана), двадцать три копейки за ломтик сыра. Обслуживание не очень дружелюбное, зато быстрое.
Вчера я отправилась в кафешку, как только узнала об избрании Бориса Ельцина. Мои московские друзья не любят Ельцина. Они считают его непоследовательным, невнятным, опасно националистически настроенным и слишком тщеславным. Но чем больше я узнаю Россию, тем яснее вижу, что подобные умозаключения неуместны в стране, где ни разу не проводились настоящие выборы.
Многие люди старшего поколения до сих пор любят Сталина, все русские любят Петра Великого, и они возможно примкнут к любому кандидату, который выглядит внушительно и смело, да к тому же обещает направить энергию народа в правильное русло.
Периодически я включала трансляцию специальной сессии Верховного Совета РСФСР, которая продолжалась несколько дней, пока Ельцину не удавалось привлечь на свою сторону большинство голосов. И вчера я включила телевизор в своём номере в тот самый момент, когда камера показывала крупным планом его большое, мясистое лицо.
Камера повернулась к плотной толпе репортёров, а потом к электронному табло, на котором шли последние секунды обратного отсчёта, а потом снова к Ельцину в тот самый момент, когда председатель что-то произнёс в микрофон. Я уловила: "Борис Николаевич Ельцин". Я видела выражение его лица, и по нему нельзя было понять, что он сейчас сделает: всплакнёт или издаст победный воинственный клич.
Камера дала более общий план и показала, как Ельцин пробирается к трибуне (с небольшой остановкой у стола женщины-делегата, которой он вручил букет цветов). Депутаты Совета стоя аплодировали первому в истории Союза лидеру оппозиции, избранному на свободных выборах.
Я не поняла, что сессия транслировалась в записи, и что к тому времени, как я об этом узнала, Ельцин уже несколько часов был президентом РСФСР.
В кафешке почти не было посетителей, кроме тихой семейной пары средних лет, сидевшей за столиком с бутылкой армянского бренди. "Номер Votos?" - пробормотала я. "Номер электоральный?" Мужчина моргнул, достал карандаш и написал на листке бумаги количество голосов, отданных за Ельцина.
Внезапно я вспомнила ещё одну фразу из букваря. "Мы рады?" О да, моментально ответила пара, и начала оживлённо дискутировать, пока не заметила непонимающее выражение на моём лице.
Мужчина повернулся к своей супруге и попросил её вспомнить слово на английском, но она не смогла. На французском тоже не нашлось подходящего слова. Тогда мужчина щёлкнул пальцами, вновь достал свой карандаш и медленно, огромными заглавными буквами написал слово "VICTORIA."