Что я прочитал? Разоблачение Пушкина Михаилом Веллером
📍автор в Телеграме: https://t.me/letuchykorable
У творческой ревности, в отличие от мужской или женской, пределов нет.
Мужская ревность приводит к диким выходкам, которое общество обычно высмеивает. Называет такие штучки мелкобуржуазными. Дурак Арбенин, что отравил свою Нину – не страшный убийца, а именно смешной дурачок. Дурак и Пушкин, которого было зачислили в орден рогоносцев, а он за то поплатился своей жизнью.
А вот писательской ревности в Пушкине, кажется, почти что и не было – если и случались приступы, так он умело это скрывал и всегда с жаром превозносил чужой талант. Умел ругать, умел и восхищаться. Мелких интрижек в этом смысле за Пушкиным не водилось.
Увы, для нашего брата это редкое качество. Не устоял и Михаил Веллер. Милости прошу – книжица «Перпендикуляр», вышедшая на бумаге в далеком 2008 году.
Михаил Веллер. "Перпендикуляр", 2008
Что это такое? А это сборник лекций о русской литературе, прочитанных Веллером там и сям, то есть в Европе. Немудрено.
Потому что, если мы будем ограничиваться Пушкиным-мифом, мы будем повторять то, что незачем повторять – это все и так знают. Если мы захотим понять хоть что-то, что может быть знают не все, то желательно посмотреть, что там было на самом деле. Ну это все равно как врачу для изучения анатомии не надо ограничиваться знакомством с одетыми людьми, а люди нужны раздетые, и даже более того – люди отпрепарированные: чтоб можно было поглядеть, что у них внутри. Что у человека внутри – это иногда выглядит совершенно неаппетитно. Но если вы хотите разбираться в медицине, вы должны это знать. Так вот, если вы хотите разбираться в литературе, вы должны представлять себе, что такое писатель, которого читаете вы и хотите понимать.
Интересно, правда? Сейчас нам все объяснят и про авторское поведение Пушкина, и про судьбу его нелегкую и про творчество, наверное.
Когда он написал «Евгения Онегина», то оказалось, что любой приличный поэт легко может подражать «Евгению Онегину», легко может писать подобные стихи, потому что этот размер, и этот ритм, и эта нехитрая очень рифма сплошь и рядом глагольная.
Веллер объясняет, что гениальность Пушкина заключается в том, что он первым начал писать таким языком, каким другие «разговаривают» – и это, конечно, чудовищное упрощение, но – ладно уж.
У Пушкина, говорит Веллер, как будто не было отца, мамы, братьев и сестер – а если были, то предъявите стихи про них, голубчики! Ага, нет стихов! Значит, Пушкин плохой сын, плохой брат, и сват плохой, и племянник, и муж. Только родился, а уже подлец.
Денег у Пушкина не было тоже. Его «распределили» на работу в Молдавию, где Пушкин ничего не делал, потому что он глупый.
Вообще получается, что это был немного такой скандальный молодой человек, любитель выпить, любитель сыграть, любитель пройтись по бабам. Еще он писал стихи. Вот, в сущности, и все, чем он занимался.
Дальше Веллер пересказывает сплетню, как Воронцов гостеприимно приютил Пушкина, а Пушкин за это благодарно обрюхатил его жену. Ну так, шпилечка между делом. Пушкин сбежал в Михайловское, где его никто особенно не любил, «и редко-редко, раза два-три, к нему приезжали друзья». Чего мелочиться, не было у Пушкина друзей! Одни дети-маугли в квартирах-помойках.
Да, это сказано тоже: с Пушкиным никто не хотел водиться, кроме серийного убийцы («убил на дуэлях 12 человек!»), «шулера, мошенника, бродяги, человека деклассированного» Толстого-Американца.
«Ну, потому что остальные как-то не очень хотели с ним общаться, потому что человек он был ветреный, вспыльчивый, и в сущности полагали его пустым».
Через какое-то время по усадьбе [в Михайловском – А.С.] стали бегать дети, слегка похожие на Пушкина, и иногда их продавали, потому что было крепостное право».
К середине лекции градус ненависти становится невыносимым. С тридцать седьмой страницы и дальше брызжет старческая слюна:
…он был развратник, он был игрок, он был голодранец, он был человек ненадежный, и ценность он имел только как все-таки известный талантливый поэт, ну куда же денешься, и по отзывам хороший любовник, хотя очень неверный, и верность там отсутствовала в принципе. Вот, собственно, и все достоинства, а что же еще?..
Погодите, а как же неуемный половой темперамент? Как же десятки детей, которых Пушкин продавал?
Еще Анна Керн заехала, но то, что в поэзии называется «Я помню чудное мгновенье», в истории болезни называется «беспорядочные половые связи» и вело к многократному лечению от гонореи.
Он был принят государем. И государь сказал ему знаменитую фразу: «Отныне, Пушкин, я буду сам твоим цензором». И Пушкин выходил из царского кабинета со слезами умиления на глазах. Ну, короче, царь ему протежировал, и это облегчало петербургскую жизнь.
Декабристов не существует, понятно. И разговор после их казни, соответственно, превращает Пушкина из гордого друга, умом и талантом которого Николай восхищался, в лизоблюда с какими-то слезами умиления на глазах. Аж камера-юнкера выслужил: «в общем голодранец, который ничего…» Тут Веллер запинается, потому что факты не стыкуются: если лизоблюдничал, то почему только камер-юнкер? А если бесконечно делал детей и не знал собственных мамку-папку, то какое ему место тогда при дворе?
А, вот зачем. Затем, чтобы появился в этой лекции, отменно длинной, длинной, длинной, красивый и благородный юноша Дантес. Между прочим, кричит Веллер, Пушкин и Дантес были близкими родственниками! Женаты аж на родных сестрах!
О том, как получилась эта коллизия – что французскому гомосексуалисту вдруг понадобилось жениться на обедневшей русской девочке – Веллер итальянскому слушателю, конечно же, не расскажет.
И вот сестры рыдали друг у друга на груди, не зная, как заставить Александра отказаться от дуэли! Потому что Дантес драться не хотел: во-первых, это его родственник, а во-вторых, Пушкин все жизнь тренировался в стрельбе. Человек маленький, физически слабый, самолюбивый, преуспеть в фехтовании ему не светило, он укреплял руку – он то ходил с железной палкой, то занимался чем-то вроде гантелей, то брал уроки стрельбы, то тренировался в прицеливании.
Сестры рыдают. Дантес рыдает. Пушкин рыдает пуще других, потому что его – человека, который страстно любил бокс и первым в России начал выписывать учебники по боксу; человека, который на дуэлях ел вишенки и благодушно смеялся; вот его-то изображают чем-то вроде Саши Белого из «Бригады».
А бедный Дантес, говорит Веллер, стрелял плохо. «И престарелый отец Дантеса приезжал из Франции, и валялся у Пушкина в ногах». Вероятно, валялся в ногах Геккерен не иначе как рассматривая пушкинскую ширинку. А Пушкин все не хотел и не хотел уступать, бессердечный, жестокий Пушкин, ай-яй-яй!
И никаких тебе подметных писем. И никакой травли. Никакого ордена рогоносцев и предательства ангельской Натали.
Менее известно, что поскольку за Пушкиным оставалось право второго выстрела, то он устроился на земле поудобнее, прицелился и раздробил пулей Дантесу кисть правой руки, в которой он держал пистолет, каковой рукой с пистолетом прикрывал по праву дуэли этого времени свой правый бок, развернувшись боком к противнику, чтоб меньше пострадать. Всю свою остальную жизнь Дантес доживал с искалеченной рукой.
Бедный Жорж! Может быть, на гонорар с книжки надо было организовать фонд имени Дантеса? Извиниться за непутевого Сашку?
«Вещи надо видеть в их истинном свете», – поучает Веллер, навалив сплетен и переиначенных фактов. «Нет никакого номера первого!»
Дальше его несет уже безо всяких остановок: а вот Лермонтов? А вот Гоголь? Это же не смешно, откройте глаза, совсем не смешно! Читать Гоголя тяжело, очень! А Достоевского вы видели вообще? Какая там прелесть? Какая стилистика? Он вообще педофил, вы в курсе?
Впереди нас ждут еще сотни страниц таких историй.
Что еще сказать, братцы? Чем сердце успокоить?
Про эту книжку я узнала году эдак в двенадцатом в университете. Одна из студенток принесла книгу Веллера преподавательнице стиховедения, древней-предревней, ехидной-преехидной, похожей на печеное ленивое яблочко, с тонюсеньким голосом. Принесла и очень восхищалась, дала почитать на неделю.
«Что я могу сказать? – сказала наша дорогая Наденька на следующей паре. – Ничего не могу. Только вот мне показалось… Показалось, Веллеру завидует Пушкину не только как литератор – что объяснимо – но и как мужчина». И книжку брезгливо возвернула, посоветовав читать хотя бы Лотмана.
Лотмана студентка не прочитала. Пошла учить китайцев русскому и проповедовать бесполезность литературоведения, раз такие плохие люди у нас затесались в гениях.