Голубые колокольчики
У Алёшки был дед. И звали его дед Игнат. А полное имя его было Игнат Васильевич.
Дед был уже совсем старенький: голова белая-белая, да усы такие же.
Дед жил в деревне Прохоровка Калининской области. Деревня была большая, на триста домов. И деда в деревне уважали. Каждый высказывал ему своё почтение, как мог.
Дед был ветераном. Все говорили, что он последний ветеран в деревне, а потому его особенно берегли и старались помогать. Дед Игнат от помощи не отказывался, чтобы не обидеть человека. Но при этом делал всё сам, никогда не ленился.
Алёшку к деду отправляли на всё лето с трёх лет. Привозил его отец с пересадками на электричке, а потом на автобусе. Отец говорил ему, что дед самый главный учитель для Алёшки. Потому надо ловить каждое его слово и запоминать, чтобы не забыть.
Алёшка любил деда. И старался ему во всём подражать. Утро начиналось рано. Дед всегда просыпался на рассвете и Алёшка вместе с ним. Они выходили во двор, Алёшка набирал из колодца по два ведра воды: одно — себе, а другое — деду. И с первыми лучами солнца оба обливались холоднющей водой. Сперва Алёшка кричал, а потом научился кряхтеть, охать и ахать как дед. После обливания оба делали зарядку. Затапливали печь. Дед заваривал вкусный чай из трав, которые сушились по всему дому. Завтракали обычно хлебом с маслом, гречневой кашей, да запечёнными яйцами.
Затем дела по дому. Алёшка колол дрова, носил воду, прибирался, сам стирал свои вещи.
Потом они с дедом шли в сад. Сад у деда был знаменитый на всю деревню. Всё, что ни сажал дед, всё приживалось. Урожай всегда был добрый, поэтому к деду бегали деревенские мальчишки помогать собирать и есть всё, что выросло.
Дел учил Алёшку разговаривать с деревьями и слушать их. Он утверждал, что любое деревце или растение с охотой скажет, чего ему не хватает, или от чего оно вдруг начинает сохнуть. Главное слушать ответы сердцем.
«Живое всегда услышит или почувствует живое», — так говорил дед.
Поначалу у Алёшки не очень получалось разговаривать с деревьями. Хотя он довольно требовательно задавал им вопросы — со всей строгостию, как говорится. Но уж очень ему хотелось научиться этому тайному дедову искусству.
Однажды он уснул под вишней, пытаясь прислушаться к ответу, когда же собирать ягоды: чтобы ни рано, и ни поздно было. Спал он совсем недолго, а когда открыл глаза, то увидел над собою раскидистую вишню, с красивыми крупными созревающими ягодами и сочной листвой. Вишня что-то шептала ветру, а ветер — вишне. Впервые Алёшке удалось это уловить. И тут ему открылось, какая красавица эта вишня. Он услышал как ветер об этом же и шепчет вишне: «Краса-а-вица, краса-а-вица…»
Алёшка тоже зашептал ей сухими обветренными от солнца губами, прямо как ветер: «краса-а-вица».
И тут вишня ему ответила: «через три дня, Алёшка, всё можно собирать». Алёшка подскочил и оглянулся, вдруг кто-то из девчонок деревенских подшутил над ним. Но рядом не было никого, только он, вишня и шепчущий ветер.
Алёшка побежал стрелой к деду.
— Дед, а ты сам знаешь, когда вишню собирать?
— Я тоже знаю, дед, я услышал. Давай сверимся.
— Ну, давай, — согласился дед.
Алёшка вырвал из тетрадки чистый клетчатый листок, разорвал его пополам, одну половинку отдал деду, вторую — оставил себе.
— Пиши, через сколько дней собирать вишню на своём листочке, а потом я на своём напишу, — предложил Алёшка, протягивая деду карандаш. — Только не показывай свой вариант, пока я не напишу свой.
Дед и внук по очереди написали число на листочке.
— Показывай, — с волнением попросил Алёшка.
Оба перевернули листочки. У каждого красовалась на листочке тройка.
— Ура-а-а, — закричал Алёшка и пустился в пляс от радости.
Дед смеялся в усы и щурился своими добрыми глазами.
— Рассказывай, отрок, как узнал, — дед часто называл Алёшку «отроком», и Алёшке это очень нравилось.
— Да не знаю, дед, просто услышал.
— Нет, Алёшка, так не пойдёт. Ты сегодня что-то сделал по-другому, потому и услышал. Сейчас тебе нужно дознаться, что изменилось, иначе так и не откроется тебе тайна деревьев.
— Вначале я уснул под вишней, а потом открыл глаза и мне показалось, что вишня с ветром разговаривает, я даже услышал как он её красавицей назвал. Я смотрю на неё, а она и вправду красавица, вся в серёжках рубиновых, как у мамы. Ну, я ей так и сказал, что она красавица, а в ответ она мне — про три дня. Вот и всё.
— Так что же ты сделал по-другому? — переспросил дед, явно на что-то намекая Алёшке.
— Что? Уснул? — начал гадать внук.
— Неси поварёшку, Алёшка! — решительно потребовал дед Игнат.
Про поварёшку это была любимая шутка деда. Он всегда требовал принести деревянную поварёшку, когда Алёшка долго не мог сообразить очевидное, чтобы стукнуть им внука по лбу. Дед говорил, что так может открыться какой-то третий глаз и Алёшка тогда всё поймёт.
— Дед, ну подскажи ещё чутка, — расстроенно попросил внук.
— Что ты такого заметил, чего раньше не замечал, и сказал об этом вишне?
— А-а-а! Понял, дед, понял. Всё понял! Я увидел какая она на самом деле, а раньше просто задавал свои вопросы. Получается, что я к ней с душой, она это почувствовала и ответила мне. Так?
— Верно. Когда ты с душой что-то делаешь, ты становишься живым. Живое притягивает живое. И живое всегда услышит живое. Запомни, отрок.
С тех пор Алёшка всегда слышал деревья.
В их последнее совместное лето, дед сказал, что хочет открыть Алёшке одно тайное место. Они ушли в лес к озеру. В самой чаще прохоровского леса было озеро в народе именуемое Хрустальное. Тропа к нему была хорошо протоптана, потому что там ловили рыбу всей деревней. Но дед повёл Алёшку каким-то странным путём, которым они до этого ещё не хаживали.
По дороге дед шептался то с деревьями, то с папоротником, то с земляникой, словно что-то прояснял. Вдруг он остановился, обернулся, хитро взглянув на внука.
— Готов, Алёшка? — спросил он, подмигивая.
— Готов, дед, — приосанился на всякий случай паренёк.
Они вышагнули с дедом из-за деревьев и уткнулись в полянку, сплошь усеянную голубыми колокольчиками, прилегающую к озеру с совершенно непонятной стороны. Хрустальное было большим озером, но Алёшка не раз его обходил с деревенскими мальчишками. Однако ж такой полянки ни разу не встречал за все годы.
Дед и Алёшка лежали на полянке и смотрели в чистое мирное голубое небо.
— Алёшка, это наше с тобой последнее лето, — начал дед, — не спорь и не перебивай. Ты часто просил меня рассказать про войну, но я всегда отказывался. Потому что русский человек — совсем о другом. Русский — это не про национальность. Ты же знаешь, что воевали мы все: армяне, грузины, буряты, мордва, башкирцы, якуты, украинцы, беларусы — всей нашей большой русской землёй. Русские — значит русские духом. Истинный русский никогда не отдаст своей земли врагу. Никогда, запомни. И земля это не только то, на чём мы сейчас лежим. Земля наша — она живая. По-настоящему живая. Потому и всё, что растёт на ней, говорит с нами. Русский человек — не про войну, он про землю, он про создание, про открытия, про творения. Это тоже запомни.
Так вот в июне 1944 мы гнали немцев прочь с нашей калининской земли, с той самой на которой сейчас лежим. И меня контузило. А я ведь до того момента всю войну без единой царапины прошёл, как заговорённый. А тут контузило. Ничего не слышно, всё плывёт и всё вокруг как в тумане. Помню шёл между деревьев, а пространство зыбкое, будто воздух волнами ходит. Недолго шёл. Потерял сознание. Открываю глаза, поворачиваю голову, а вокруг, вот как сейчас, поле голубых колокольчиков. И впервые за всю войну не страшно совсем. Ну, думаю, если не страшно, значит всё, отхожу уже. А тут вижу идёт мне навстречу Родина-Мать, как с плакатов военных. Даже морщинки на лице такие же, вот тут, — дед потрогал себя между бровями. — Только платок на ней такой красивый: белый с мелкими голубыми цветочками. И говорит мне строго-строго: «Куда ты помирать-то собрался, Игнат Василич». Представляешь, Алёшка, по имени и отчеству знает, — отвлёкся дед. — Так вот: «Куда ты помирать-то собрался, Игнат Василич. А немца окаянного кто будет гнать с земли русской. А кто восстанавливать её будет. Кто сады сажать будет! Дар у тебя, нельзя тебе помирать». «Какой же дар, матушка», — спрашиваю у неё. А она мне и отвечает: «Умеешь ты говорить с деревьями, с цветами, с растениями. На таких, как ты, страна наша возрождаться будет. Сады расцветут, леса восстановятся, и поляна колокольчиковая продолжит цвести. С твоим даром колокольчики даже зимой за четырнадцать дней будут из семени вырастать. Так что, поспи чуток, я тебя пока по головушке поглажу. А как проснёшься, выходи к своим и иди за Победой». Сама рядом села и начала меня гладить по голове, как матушка моя в детстве. Я и уснул. Проснулся, вокруг колокольчики, и нет никого. Ну, думаю, привиделось всё это. Шум в ушах приутих, воздух не дрожит, пошёл часть свою искать. Да не забыл ту встречу, пусть даже и привиделась. Родина-Мать всё же.
— После войны вернулся в Прохоровку. Стали мы в нашем плодосовхозе восстанавливать сады. Тут у меня и открылся неожиданный талант понимать, что нужно дереву. Все диву давались нашим урожаям. У кого непогода, у кого тля, у кого губительный мороз во время цветения, а наши деревья всегда готовы ко всему: когда нужно защищены, когда нужно — обработаны, подкормлены. Да не давали мне покоя голубые колокольчики. Всё про них знал, во всех возможных книгах да статьях всё вычитал, всё выписал. Никак не выходит по законам природы зимой колокольчики выращивать на окне, да ещё и за четырнадцать дней. Однажды летом решил я поискать ту полянку, бои-то рядом с Прохоровкой тогда шли. Шепотком да разговором с деревьями, вывели они меня сюда. Помню первый раз плакал как дитё малое от того, что нашёл это место. Долго так лежал и смотрел в небо, как мы с тобой, радовался что жизнь продолжается на русской земле. А ближайшей зимой рискнул и посадил под новый год колокольчики в горшках. Нет у меня объяснения этому, Алёшка, но они выросли и зацвели строго через четырнадцать дней. Много раз ещё ставил этот эксперимент. Зацветают через четырнадцать дней, и всё тут.
Соседям давал, ничего не растёт… Это я к чему тебе рассказываю, чтобы ты знал, что есть в этом мире место чуду, которое никогда и ни за что никакие ваши метерьелисты толково не объяснят.
— Ма-те-ри-а-лис-ты, дед, — осторожно поправил его Алёшка.
— Я и говорю, метерельелисты, — согласился дед Игнат. — Так вот, Алёшка, пришло моё время, чувствую пора уходить с земли нашей. Я тебе всё передал, что знал. Всю жизнь ждал, когда у меня ученик настоящий появится. Всех деревенских ребятишек пробовал учить слышать деревья, отца твоего учил. И ведь почти у всех получалось, да только быстро они об этом забывали. А ты — помнишь и применяешь не первый год. Значит — твоё это. Значит не пропадут знания. И про полянку не забывай, как будешь в этих местах, ищи её шепотками, да расспросами.
Алёшка молчал и кусал губы, чтобы не расплакаться.
— Дед, а тебе обязательно уходить?
— Мне сегодня Родина-Мать приснилась, Алёшка. Как тогда в белом платке с мелкими голубыми цветочками. Только лицо уже не строгое, а доброе.
Алёшка повернул голову к деду. Тот по-прежнему смотрел в небо, счастливо улыбался, и по загорелым морщинкам у глаз катилась одинокая слеза.
На следующий день приехал отец и забрал Алёшку с собой, чтобы отвезти на последнюю смену в пионерский лагерь.
Через три недели Алёшка вернулся. Отец встретил его с грустным лицом. Сын всё понял…
Дома на столе лежала небольшая коробка от деда. Алёшка бросился к ней и открыл. Внутри было письмо, написанное аккуратным убористым почерком, и небольшой свёрток из бумажной салфетки. Мальчик развернул письмо.
«Дорогой Алёшка. Всё, о чём сам знал, поделился с тобой, ничего не утаил. И всё же есть у меня для тебя ещё один подарок. Открой его к новому году. А завет мой тебе простой, внук: береги нашу землю. Каждого из нас рано или поздно ждёт она — Родина-Мать. Перед нею и держать главный ответ.
Люблю тебя. И верю в тебя. Береги и развивай свой дар. Пусть всё у тебя получится.
За несколько дней до наступления нового года Алёшка развернул свёрток. Он заранее знал, что там будут семена. Алёшка улыбнулся и посадил их в горшок.
Вопреки всем законам научных обоснований, через четырнадцать дней в горшке зацвели голубые колокольчики.