Матка
Было это в семьдесят девятом году. Тогда часто мы ходили в походы. Усыпанное звездным жемчугом небо, изгиб гитары желтой, лица, едва видные в неверном свете костра и разговоры – разговоры о самом важном для юношества: о дружбе, верности, родине, любви…Все это теперь лишь песня памяти моей, но песня лиричная и одновременно звонкая…
Итак, в семьдесят девятом году, в раннюю пору осени, мы вновь решили посетить наши Уральские леса. Вышли мы рано утром. Маша Смирнова, ну та самая, которая мне нравится с шестого класса, взяла бутерброды, Петя Спичкин взял термос с чаем, а наш учитель, Никанор Иванович, взял свою гитару, я – палатку, Ваня – колышки, аптечку взяла Аня, и каждый еще отдельно запасся НЗ, – долго мы готовились, долго и тщательно!
Вышли мы, как и всегда, со двора нашей школы, ранним утром. Утро было погожее, ясное. На улице было еще холодно – воздух не успел прогреться. Брели мы сначала медленно и неохотно, но каждый знал: надо только немного пройтись, разогреться, и тогда ноги сами тебя понесут по улицам родного села, и тебе не будет страшны ни холод, ни тьма.
- Хмурые вы, - сказал наш учитель. – Запе-е-е-вай!
И запели мы. Надо сказать, сейчас, в наше время, забыта традиция русской песни. Ведь раньше пели! Пели наши дедушки и бабушки, сидя на завалинках поздними летними сумерками, пели наши родители на застолье, когда вся еда и выпивка вышла, и в груди теснится непонятная смесь грусти и радости…
Запели мы «Крейсер Аврора». Тонко, нежно выводили это детские голоса:
Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой.
Что тебе снится крейсер Аврора
В час, когда утро встает над Невой?
Что тебе снится крейсер Аврора
В час, когда утро встает над Невой?
Может ты снова в тучах мохнатых
Вспышки орудий видишь вдали?
Или, как прежде, в черных бушлатах
Грозно шагают твои патрули?
Или, как прежде, в черных бушлатах
Грозно шагают твои патрули?
Шли мы все утро – но шли маршрутом новым, непривычным. Но не было нам это страшно – ведь мы ребята семидесятой широты! Еще со вчерашнего дня нам наш учитель обещал сюрприз – говорит, увидим мы кое-что необычное.
Ах, тому, кто не был в Сибирском лесу, не понять, как он красив! Не похож он ни на бедную суровую тундру, ни на такой хилый и такой лиричный лес из березок среднерусской возвышенности! Многолетних елей величавая стать. Горы наши – словно Россия. Источили и потрепали их невзгоды, порушили бури и ураганы. Но все стоят они, и будут тут еще стоять миллионы лет.
Шли мы долго, шли весь день, остановившись лишь на обед – учитель нас все время подгонял и говорил нам:
- Быстрее, товарищи! Быстрее! Сюрприз мой особенный, и если мы не успеем, то никогда вы его не увидите!
И мы спешили. Потому что доверяли нашему учителю, скромному и тихому советскому учителю – такие были лишь в наше время, сейчас таких почти не осталось…Был он всегда справедлив и спокоен.
Как-то я с друзьями, с присущим возрасту гадким цинизмом обсуждал нашу доярку Маньку, которая недавно гуляла с пастухом Федькой. Наш учитель проходил мимо и случайно услышал наш разговор, а мы его не заметили. Вырос он перед нами, грозный и суровый. Другой бы сделал нам замечание и пошел мимо, или начал бы кричать, или бы пригрозил отвести к родителям… Но он был не таков! Он лишь тихо спросил:
- Как вы думаете, ребята, я бы позволил себе такие слова?
Мы замолчали и залились краской от стыда.
- Как вы думаете, ребята, настоящий пионер так может говорить?..
«Настоящий пионер» -- сколько раз мы слышали эти слова! И из всех уст они звучали так выспренно, так шаблонно. Но только не из его уст. Это были настоящие слова, за которыми стояли настоящие чувства. И мы поняли это. И после этого случая подобные разговоры свели на нет.
Вечером мы подошли к пещере. Темный, огромный провал, поросший снаружи кустарниками и мхом, был перед нами. Высокий и узкий. С огромным сталактитом сверху. Мы шли медленно и долго. Все было мутно и серо, словно это был сон.
И все глубже и глубже мы спускались. Учитель наш обернулся и сказал:
- Теперь вы делайте то, что делаю я. Любое отступление от ритуала карается смертью.
Он пригнул голову и шел по темному коридору, и мы пригнули. Он пригубил из источника красной воды, и мы пригубили вслед за ним. Он упал перед огромной дубовой дверью на колени и долго и горячо крестился – и мы долго и горячо крестились.
Наставник открыл дверь. За дверью дубовой был огромный, разбухший, утопавший в слизи мешок. Вены на нем вздулись – и что-то в нем постоянно шевелилось, толкалось – как толкается ребенок. Слизь же – прозрачная, вязкая, пахнущая чем-то терпким и кислым – была повсюду.
- Вот мы и на месте, - сказал Никанор Иванович. – Это Матка.
- Матка?
- Да, - кивнул он. – Именно она и держит мать-Россию столько лет живой. Вы думали, дети рождаются с помощью секса? Я так тоже думал, пока верил в деда мороза… - на лице у учителя показалась улыбка. Правда в том, что вся наша жизнь нужна лишь для того, чтобы защищать эту матку, рождающую новых жителей... – в этот момент его речь была прервана чавканьем и чмоканьем. На Матке вздулись вены, ее клапан напрягся, и она изрыгнула из себя какой-то комочек – это был ребенок, весь в крови и сукровице. Он шлепнулся на пол и заорал. А из темноты, словно из ниоткуда, появились двое в военной форме, подхватили малыша и унесли прочь.
- Все мы – лишь муравьи. И нет у нас ничего, кроме матери нашей, кроме Матки. И именно она и есть наша родина, наше государство, - он снова упал на колени, теперь перед кожаным мешком, перед маткой, и начал креститься, и мы все начали креститься вслед за ним…
- Матка наша, - сказал он, когда мы отошли в угол огромного зала, в темноту, - существует больше двух тысяч лет. – Приходил к ней и Чингисхан, и Атилла, пытались силы выпросить для народов своих…но не далась она никому, кроме русских. И с той поры не рождаемся мы привычным путем, а созреваем в ней. Но несем мы страшное, кровавое бремя, - он вздохнул. – Матка ест тех из нас, кого выберет.
- Неужели она ест людей? – воскликнул я.
- Да, Владик. Сам Ленин был отдан ей на съедение царскими жандармами. Но не съела она его, а выплюнула, дав ему силу и ум для спасения России. Отмечен он был ею как избранный, как особенный.
Мы замолчали, благоговейно думая о матке и Ленине.
- Бился за нее Колчак, но так и не защитил ее. А какой пир у нее был при Сталине! Сколько зеков отдал ей он! И все, чтобы были напоены силой русские, чтобы сталью стали их мышцы, чтобы глаза их были зорки, а воля крепка. И только так победили немцев, отстояли нашу мать, - говорил учитель вдохновенно, закатив глаза. – Но все прошло. Теперь Матка редко требует жертвы. Говорят, рано или поздно она вообще может заснуть… Но сейчас одна жертва ей понадобилась. Последнее время она очень хочет девочку. Так что, Маша, будь добра, сними одежду… Она плохо переваривается.
Неужели Маша? Я оцепенел. Та, которая так мне нравилась. С таким милым пушком под губой, с вечно красными щеками и милой картавостью… Она смотрела так испуганно и жалостливо на всех нас…
- Нет! – закричал я. Я загородил Машу. Только не ее! Отдайте кого угодно, хоть меня, но только не ее!
Все это было настолько неожиданно. Неожиданно даже для меня. Ребята молча окружали нас. А учитель стоял на месте. И только спросил тихим голосом:
- Ты же любишь Родину?
- Я не могу, - шептал я, чуть не плача. – Только не Маша, пожалуйста.
- Каждый из нас чем-то жертвует, Владик. Ради матки. Разве ты забыл, как она родила тебя, как дала тебе жизнь, как тебя воспитала?
- Я и не просил, - вдруг сказал я. – Не просил меня рожать! Не хочу я! Не хочу никого убивать! Лучше вообще тогда не рождаться, чем кого-то убить!
Матка зарычала.
- Влааадик, - сказал каким-то тоненьким голосом Никанор Иваныч. Ты с этим не шути. Иначе мы снова разозлим Матку. Как тогда, в семнадцатом. Ты же не хочешь, чтобы она разозлилась?
- Давай, Владик, - вдруг произнесла и сама Маша. Произнесла дрожащим, неровным голоском. Какого усилия ей стоили эти слова! Она нервно сглотнула и закрыла глаза.
Я плохо помню, что было дальше. Я плакал. Мне кто-то сунул пионерский галстук. Сказали, я сам должен это сделать, раз так люблю ее. И я душил Машу, смотря прямо на ее лицо. На ее дрожащие губы. На ниточку слюны на ее дрожащих губах. Освобождал ее тело, еще теплое, неостывшее, от одежды. И смотрел, как тысячи язычком Матки хватают гибкое девичье тело, пеленают его, и забирают внутрь мускульного мешка…
Хорошо, что последнее время Матка не требует больших жертв. Надеюсь, она когда-нибудь уснет.