Автономия по-советски
Фрагменты из 12 главы книги Адиба Халида «Центральная Азия: От века империй до наших дней» о национальном размежевании Советской Средней/Центральной Азии.
В 1924 году советское правительство изменило политическую карту Центральной Азии. За несколько месяцев Туркестан, Бухара и Хива исчезли, и на их месте появились республики, каждая из которых носила название национальной группы. Новая конфигурация политической географии Центральной Азии, вероятно, самое прочное наследие советского периода. Без «национально-территориального размежевания» 1924 года Центральная Азия выглядела бы сегодня совсем по-другому.
Тем не менее этот процесс тоже понимается неверно. Большинство авторов за пределами бывшего Советского Союза, которые пишут на данную тему, рассматривают это явление как классический пример политики «разделяй и властвуй», в ходе которой Советы якобы разрушили единство Центральной Азии. Сила этого аргумента в его простоте, благодаря которой он и оказался непоколебим. «Намеренная политика "разделяй и властвуй" разрушила потенциал политической солидарности советских мусульман, – гласит типичное предположение такого рода. – Современные государства Центральной Азии обязаны своим территориальным существованием Сталину. Он ответил на угрозу пантюркского и панисламского национализма разделением территорий русского Туркестана на пять республик». Согласно другому автору, это привело к «искусственному созданию новых национальных образований» по совершенно произвольным критериям, в процессе которого Советы «развлекались тем, что еще больше усложняли проблему». Жители Центральной Азии представляются здесь лишь жертвами преобразований.
Проблема такого рода нарратива состоит в том, что он абсолютно неверен. В реальности процесс размежевания оказался намного сложнее, чем представлялся в таких упрощенных, необоснованных заявлениях. Национально-территориальное размежевание Центральной Азии произошло в результате политики, которую к 1924 году большевики реализовали во всем своем государстве, и оно отражало их базовые постулаты, касающиеся национальных различий.
В 1913 году, когда революция была возможна лишь в теории, Ленин попросил Сталина – грузина по происхождению – сформулировать позицию большевиков по национальному вопросу. Сталин считал существование наций само собой разумеющимся. «Нация, – писал он, – есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». Европейские националисты тех лет без вопросов согласились бы с таким определением, где история, язык и культура образуют основу национального сообщества. На самом деле Сталин утверждал, что нации временны: они возникли на капиталистической стадии развития и исчезнут с приходом коммунизма. Однако на тот момент они представлялись явлением реальным, и с ними необходимо было считаться. Сталин предложил национально-территориальную автономию как идеальную форму организации многонационального социалистического государства будущего.
Это будущее наступило быстрее, чем можно было себе представить в 1913 году. В 1917 году Сталин оказался народным комиссаром по делам национальностей, и ему пришлось иметь дело с бурной национальной мобилизацией на имперских окраинах России во время Гражданской войны. В ответ на требования различных движений об автономии большевики разработали политику, которая обещала народам страны автономию, но на советских условиях. Администрация, в их представлении, должна быть пролетарской и осуществляться партией, а автономная область должна быть лояльна Советскому государству. Автономные правительства, провозглашенные в Коканде и Алаш-Орде в конце 1917 года, сменились на советские аналоги. Тем не менее советская территориальная автономия действительно открывала возможность создания однородных политических единиц, объединенных общим языком или национальностью.
В декабре 1922 года по новой конституции Советское государство превратилось в федеративный союз, основанный на национально-территориальной автономии – последняя существовала на разных уровнях, от республики, входившей в союз, до автономных республик в составе союзных и до более скромных автономных областей и районов малочисленных или «культурно отсталых» национальных групп. К концу 1923 года границы в остальных частях Советского государства изменились в соответствии с национальным принципом: Украина и Белоруссия отделились от славянского центра империи, а по всему Советскому государству провозгласили еще ряд других автономных республик. Центральная Азия стала последним регионом страны, где эта общая советская политика применялась на практике.
При этом перекройка границ не имела ничего общего со страхом перед единством Центральной Азии, поскольку такого понятия не существовало. В последних нескольких главах мы видели множество свидетельств того, что какое-либо единство в регионе напрочь отсутствовало. Для советского правительства проблема была прямо противоположной: Центральная Азия была слишком раздробленной и неоднородной и ею трудно было эффективно управлять.
Главная задача советского режима в нерусских регионах бывшей империи – завоевать доверие народа и внушить ему, что советская власть отличается от царской. Для этого советской власти приходилось говорить с нерусскими народами на их родных языках, а эта задача решалась бы много проще, если бы административные единицы были однородны в лингвистическом плане. Тогда сферы, связанные с управление, образованием и пропагандой, можно было регулировать на едином для каждого региона языке. Однако Центральная Азия была разделена на три республики, где говорили на многих языках (Туркестан, Бухару и Хиву). И лингвистический вопрос был не единственным.
Во всех трех республиках существовала вполне реальная напряженность между кочевым и оседлым населением, и конфликты проникали в партию. Партийные власти беспокоились о разрозненности местных кадров. Советское руководство Туркестана делилось на казахских и узбекских лидеров. «Национальные отношения здесь необычайно остры, – докладывал Сталину в начале 1924 года Иосиф Варейкис, латышский глава Центральноазиатского бюро, – по той простой причине, что между узбеками и казахами [в партии] идет постоянная борьба за право быть правящей нацией [в Туркестане]».
Для Советов все это было скорее свидетельством фракционности и раздробленности, чем признаком некой угрозы вследствие мифического единства. И потом, Советы создавали эти нации вовсе не из воздуха. Нации, на которые Центральную Азию официально разделили в 1924 году, уже существовали в воображении жителей региона на протяжении нескольких десятилетий. Советское решение о демаркации новых границ в Центральной Азии лишь позволило кристаллизоваться уже существующим национальным проектам. Процесс национального размежевания Центральной Азии – один из нежданных триумфов местных национальных проектов в советских условиях и с помощью советских же институтов.
Размежевание состоялось всего через несколько лет после того, как очень похожий процесс произошел в Центральной Европе. После поражения многонациональной империи Габсбургов в Первой мировой войне ее земли разделили по национальному принципу на несколько однородных государств. Вильсоновский принцип самоопределения дал юридическое основание для создания таких новых образований, как Польша, Венгрия, Румыния, Чехословакия и Югославия, и процесс этот включал в себя проведение новых границ и формирование однородных в языковом плане государств.
Советское размежевание Центральной Азии и других регионов основывалась на схожем понимании эффективности национально и лингвистически однородных пространств, хоть политические цели этого процесса были совсем иными. Советская национальная политика решала профилактическую задачу – держать национализм в узде и поставить его на службу строительству социализма; однако ж, так или иначе, данная политика создала однородные пространства и придала вес понятию национального самоопределения.
В январе 1924 года партийные власти в Москве решили «начать предварительное обсуждение возможности и целесообразности размежевания казахского, узбекского и туркменского районов [в Туркестане] по национальному принципу». Это предварительное обсуждение вылилось в полномасштабную дискуссию, которая развивалась стремительно. Комиссии, избранные из числа членов партии и представлявшие разные национальности, высказывали свои соображения относительно создания новых республик. К июню Москва согласовала и одобрила проект размежевания. За лето территориальные комиссии определили новые границы, и к 18 ноября, когда правительства Туркестана, Бухары и Хивы встретились, чтобы распустить эти образования и учредить республики, процесс подошел к завершению.
Москва не собиралась выносить дискуссию в публичную плоскость. Нет уж: вопрос должна была решить именно авангардная партия. Центральноазиатские члены партии ухватились за эту возможность с поразительной готовностью и почти самостоятельно руководили дискуссией по мере того, как она разворачивалась. По сути, они делали все возможное, чтобы реализовать вышеописанные национальные проекты. Все стороны воспринимали существование разных народов в Центральной Азии как очевидный факт.
На удивление, ожесточенные споры велись на тему того, как именно Центральную Азию разделять, а не того, стоит ли ее разделять вообще. Против самой идеи размежевания никто не возражал. Некоторые участники проекта выдвинули идею центральноазиатской федерации: вместо нескольких отдельных республик, непосредственно подчиняющихся центру, Центральная Азия могла бы стать единой федерацией национальных республик. Это предложение было основано не на идее единства Центральной Азии, а на принципе сохранения экономических взаимосвязей в регионе. Предложение отклонили.
Центральным стал вопрос о том, где именно проходят границы – как этнические, так и территориальные – между народами Центральной Азии. До того момента классификации этнического состава региона не существовало. Первоначальное обсуждение касалось всего трех национальностей. Еще несколько категорий, существующих сегодня в Центральной Азии, сформировались в процессе размежевания, когда интересы местных элит и современные методы этнографической категоризации сложным образом пересеклись с политическими интересами советского режима, который тогда еще только набирал силу.
Предложения о формировании узбекской нации сформулировала Бухарская коммунистическая партия, выдвинув идею «создания Узбекистана на основе Бухары». В основном документе приводился простой аргумент: «Узбекский народ, ранее объединенный государством Тимура и его преемников, за последние столетия распался на отдельные части. На протяжении веков этот распад характеризовался ослаблением экономических сил и политических структур, заключительной стадией которых является экономический застой, потеря государственного единства и физическое уничтожение народа под господством ханств, эмиратов и царизма».
В документе утверждалось, что государство Тимуридов было национальным государством узбеков (ключевой аргумент чагатайского проекта), а распад этого единого государства рассматривался как причина упадка, культурной отсталости и даже эксплуатации. Теперь же, когда революция «вывела узбекский народ на новый этап исторического развития», необходимо было сделать так, чтобы «все народы, носящие единое имя», получили свои, отдельные советские политические единицы на национальной основе, в соответствии с особенностями их образа жизни и экономических практик». Такие национальные единицы позволят партии «проводить комплексную экономическую и культурную работу» и облегчить строительство социализма.
Автором документа был Файзулла Ходжаев, молодой премьер-министр Бухарской народной республики и самопровозглашенный ученик Фитрата. Ходжаев превратил проект восстановления национального единства узбекского народа в важную революционную задачу Советского государства. В каком-то смысле новый Узбекистан должен был стать прежней Бухарой, где соберется все оседлое население Центральной Азии, за исключением кочевников, которых бухарские правители так и не смогли подчинить. Эта идея стала кульминацией чагатайского проекта, который представлял оседлое население Центральной Азии как единую нацию. В некотором роде это было и воссозданием тимуридской государственности в советских условиях.
Самый серьезный вызов бухарскому проекту для Узбекистана исходил от казахской комиссии. Ее возглавлял Султанбек Кожанов (1894–1938), человек непростой судьбы. В 1917 году он издавал вместе с Мустафой Шокаем в Ташкенте газету на казахском языке и участвовал в организации казахского движения. В 1921 году, вступив в Коммунистическую партию, он сопровождал Георгия Сафарова в ходе его деколонизаторской поездки по Семиречью. Вначале Кожанов выступал за создание центральноазиатской федерации, но, как только от этой идеи отказались, он и его коллеги выбрали себе другую цель, занимавшую все казахские элиты в начале XX века: объединить всех казахов в одну политическую единицу.
Казахи Туркестана должны были объединиться с жителями Казахской автономной республики, существовавшей с 1920 года на территории бывшего Степного генерал-губернаторства. С этой целью они претендовали на все Семиречье и Сырдарьинский район, включая город Ташкент, который, по их мнению, был центром экономической жизни Казахстана и должен принадлежать казахам. Претензии узбеков казахские представители высмеивали и утверждали, что узбеки вообще не являются настоящей нацией, а представляют собой совокупность различных групп, не способных претендовать на оформление национальной государственности. Туркмены поддержали казахов – главным образом для того, чтобы избежать экономического господства узбеков. Киргизам удалось доказать, что они отличаются от казахов (казахские делегаты решительно оспаривали эту точку зрения), и каракалпакам тоже.
Жаркие споры между различными комиссиями, похоже, застали Москву и ее эмиссаров врасплох. Лидеры Центральноазиатского бюро европейского происхождения пытались установить правила принятия решений, и последнее слово по наиболее спорным вопросам оставалось за Москвой. Что Ташкент должен стать частью Узбекистана, а не Казахстана, постановил сам Сталин, однако стенограммы дискуссий ясно показывают, что ход этих дискуссий определяли коммунисты Центральной Азии.
В ходе размежевания Туркестан, Бухара и Хива перестали существовать, а на их месте возникло несколько новых национальных территорий. Узбекистан и Туркменистан стали союзными республиками, подписав договор, зафиксировавший образование федеративного союза. Казахи не получили Ташкента, однако к Казахской автономной республике, основанной в 1920 году, отошла большая часть Сырдарьинского района и все Семиречье. Советский проект национального размежевания осуществил мечту казахского политического класса, сформулированную еще в 1917 году. Казахстан стал автономной республикой в составе Российской республики, а каракалпакам и киргизам достались автономные округа, также в составе Российской республики. Наконец, внутри Узбекистана была создана Таджикская автономная республика. За следующие двенадцать лет на карте произошли некоторые изменения, и некоторые территории получили более высокую степень автономии: Таджикистан стал союзной республикой в 1929 году, а Казахстан и Киргизия – в 1936 году. В 1936 году Каракалпакский автономный округ получил статус автономной республики в составе Узбекистана. К этому моменту политическая карта Центральной Азии приняла свои нынешние очертания.
Самое важное в проекте размежевания – торжество идеи нации, которая стала основным способом идентификации. Советская политика признала и кодифицировала национальность, хотя и продолжала настаивать на тезисе об универсальности Истории. Всем нациям было суждено пройти один и тот же путь прогресса и достичь бесклассового общества, только делать это они должны были на своих родных языках и в своих национальных костюмах.
Всех советских граждан официально классифицировали по национальности. Она стала не просто абстрактным ощущением культурной принадлежности, а частью юридической идентичности человека. Национальность записывалась в документах, удостоверяющих личность, и была одним из существенных факторов на протяжении жизненного пути советского гражданина. Обещаниям национального самоопределения суждено было на несколько десятилетий вперед стать важной частью представлений о сути советского строя.
Коммунистический режим превратил разные национальные проекты центральноазиатских интеллектуалов в политическую реальность. Кроме того, признав существование шести наций, он на долгие годы заморозил различия в том виде, в каком они существовали в 1924 году. Реальность некоторых из них (узбеков и казахов) была более очевидной, других же (например, киргизов и каракалпаков) – менее.
Казахская интеллигенция рассматривала последние две группы как подгруппы казахской нации, однако активизм в Киргизской и Каракалпакской автономиях привел к формированию там отдельных наций. А вот в таких группах, как сарты или кипчаки, таких активистов не нашлось, и национальной мобилизации не случилось, и потому они исчезли из официальной номенклатуры и стали рассматриваться как часть узбекского народа.
Так сформировалась новая карта Центральной Азии с вроде как национальными республиками. Собрали их из разных частей. Казахстан объединил земли бывшего Степного края с территориями Семиречья и Сырдарьинского района Туркестана. Политические активисты из этих двух регионов вели деятельность разрозненно, и на объединение в цельную политическую элиту у них ушло некоторое время.
В состав Узбекистана и Туркменистана вошли земли Туркестана, которые в течение нескольких десятилетий находились под прямым управлением России, а также протектораты Бухара и Хива, которыми Россия никогда не управляла. Республики не были похожи друг на друга. Узбекистан, ставший союзной республикой в 1924 году, включал в себя крупные города региона и претендовал почти на все их наследие. Другие республики в значительной степени определяли себя, отталкиваясь от Узбекистана. Казахстан тем временем занял территорию, сравнимую с Британской Индией. Он стал автономной республикой в составе РСФСР, что укрепило давнюю глубокую связь степной зоны с Россией. Позднее, в 1920-х годах, когда советские политики разделили Советский Союз на ряд экономических зон, Казахстан стал самостоятельным экономическим регионом, отдельным от остальных четырех республик Центральной Азии. (Такова была логика советского речевого оборота «Центральная Азия и Казахстан», который на Западе часто ошибочно принимали за очередную попытку «разделять и властвовать».)
Не бывает так, чтобы национальные границы снисходили с небес, они всегда возникают в результате политической борьбы между национальными движениями и государствами. Следует помнить, что эта борьба уже происходила между жителями Центральной Азии и не была на ровном месте навязана Советами (не говоря уже о самом Сталине).
Как только появились национальные территории, принадлежность к ним приобрела новое значение в повседневной жизни. То, к какой общности человек относился – к узбекам Узбекистана или к казахам Казахстана, – отныне имело значение. Нации получили право собственности на свои территории, и титульные нации – распространенное в Советском Союзе название народов, живущих на своих территориях, – пользовались определенными привилегиями при трудоустройстве, чтобы способствовать процессу коренизации в нерусских частях Союза.
Еще важнее то, что с появлением национальных территорий вновь запустились ключевые процессы государственного строительства: создание стандартизированных языков, а также национальных культур, литературных пантеонов и исторических традиций. Эти процессы разворачивались в таких институциях, как государственные школы, пресса и музеи, причем каждая из них финансировалась Советским государством, а укомплектовывалась в основном выходцами из Центральной Азии. Золотой век советских народов наступит после Второй мировой войны, но создание национальных республик стало решающим шагом в этой истории.