Чей это век?

Автор - Адам Туз, профессор Йельского университета

https://www.lrb.co.uk/the-paper/v42/n15/adam-tooze/whose-century

Эрик Хобсбаум вывел понятие "короткого XX века". Он начался с 1914 года, а закончился в 1989, с окончанием Холодной войны. Сегодня Америке противостоит могучий и агрессивный Китай, однопартийная диктатура с марксизмом в качестве официальной идеологии, создающая мощные вооружённые силы на базе экономики, которой предстоит стать лидирующей мировой экономикой в ближайшем будущем. Это противостояние подорвало те основы, на которых строилось стратегическое планирование в Вашингтоне в последние тридцать лет.

В 2001 году, после долгих и болезненных переговоров, США одобрили вступление Китая во Всемирную торговую организацию, устанавливающую правила международной торговли. С тех пор ВТО стала по-настоящему глобальной организацией; в странах-членах проживало подавляющее большинство населения планеты. Как заявлял спецпредставить президента Буша по торговле Боб Зоеллик, от Китая ожидается выполнение роли ответственного участника и выгодоприобретателя в глобальной системе. Сегодня Китай и США тесно связаны благодаря торговле и инвестициям. Но их конфликт может, по словам президента Трампа, привести к полнейшему "разводу" двух гигантских экономик. Администрация Трампа заодно подрывает саму легитимность ВТО - в первую очередь потому, что организация никак не мешала Китаю устанавливать свои правила и не позволила остановить его стремительный взлёт.

Кажется, мы достигли точки исторического поворота. Стоящие на полках магазинов книги, посвящённые американо-китайским отношениям, кажутся вышедшими из другой эпохи, хотя некоторые из них были закончены всего несколько месяцев назад.

В Америке пересмотр отношений с Китаем начался десять лет назад, во время первого срока Обамы и госсекретаря Клинтон. В 2011 году Клинтон инициировала перевод в Тихий океан авианосных ударных групп, самого видного оружия из всего американского стратегического арсенала. Тихоокеанское партнёрство, раньше бывшее незаметным торговым соглашением, к которому США не проявляли особого интереса, превратилось в мощный инструмент по сдерживанию Китая и по углублению связей Америки с её союзниками в регионе. Если бы Клинтон была избрана президентом в 2016 году, отношения с Китаем неизбежно должны были стать центральной осью всей её внешней политики. Любая новая администрация должна была найти новые ответы на возросшую экономическую мощь Китая и укрепление в нём личной власти председателя Си.

Президентство Трампа - роршаховское пятно, в котором каждый видит то, что хочет видеть. Самокритичные американские либералы считают нынешнее противостояние с Китаем результатом плохо выстроенной политики глобализации: синие воротнички (промышленные рабочие - прим. пер.), потерявшие работу благодаря торговле и дешёвому китайскому труду, отправили Трампа в Белый дом защищать их интересы. Сам же Трамп и его команда винят предыдущие администрации Обамы, Буша-младшего и Клинтона. Для ястребов, таких как советник президента по экономике Питер Наварро, вопрос заключается в том, кто вообще позволил Китаю занять лидерские позиции в мировой экономики и получил выгоды от этого опасного эксперимента.

Ястребы считают, что американские торговые переговорщики 1990-х и начала 2000-х были болванами, одураченными хитрыми китайцами. Усложнённая версия этой идеи такова: администрация Билла Клинтона в 90-е гг. всерьёз поверила в фукуямовский "конец истории". Они верили в либеральную историю о том, что по мере строительства рыночной экономики Китай неизбежно выстроит и представительную демократию с верховенством права. Если китайские коммунисты не хотят их строить - не беда: неизбежные законы истории заставят их. Америке нечего бояться.

Легко рассуждать задним числом. Клинтон и Буш действительно не ожидали, что Си Цзиньпин сможет выстроить персональную диктатуру, полностью подчинив себе Китайскую компартию. Но этого не ожидали и бесчисленные противники самого Си в Пекине. Но вряд ли стоит обвинять американских политиков в чрезмерной наивности. Они понимали всю сложность сближения с КНР. Условия вхождения в ВТО были весьма жёсткими: китайцам пришлось изменять тысячи своих законов. Китайское правительство встретилось с массовым недовольством по этому поводу внутри страны. Как возмущался один из высокопоставленных членов КПК, условия, навязанные американцами, были столь же унизительны, как и "21 пункт" - список требований, предъявленных имперской Японией Китайской республике в 1915 с целью превратить последнюю в марионетку.

Бум китайского экспорта в начале этого века был результатом не полюбовного соглашения, а экстраординарной мобилизации капитала и рабочей силы в 1990-х гг. И капитал западный сыграл здесь немалую роль. Вопрос, задаваемый в Америке и левыми, и правыми, заключается не в степени наивности американских дипломатов, а в том, чьи интересы они представляли. Действовали ли они в интересах среднего американца или в интересах американского бизнеса? Американские гиганты, такие как Boeing, General Electric, Pepsi, банки Goldman Sachs, Morgan Stanley, JP Morgan и страховой гигант AIG хотели новых рынков и дешёвой рабочей силы. С 1994 года, когда Клинтон отказался от жёсткой позиции по Тяньаньмыню, американская дипломатия имела целью обеспечение для США новых рынков. Ради этого американский бизнес предпринял в Конгрессе лоббистскую кампанию беспрецедентных масштабов. Американским компаниям настолько сильно хотелось выглядеть главными защитниками китайских интересов в США, что они были вынуждены даже сформировать комитет для координации своих лоббистских усилий.

В 1949 ключевой вопрос в американском политикуме звучал как "Кто упустил Китай?". (В том году китайские коммунисты победили левых националистов-республиканцев во главе с Чан Кайши - прим. пер.). Спустя семьдесят лет вопрос заключается в том, когда и почему американская элита утратила интерес к своей собственной стране. Этот вопрос из уст Берни Сандерса звучал бы вполне органично. Но по-настоящему удивительно было слышать от Уильяма Барра, трамповского генерального прокурора, описание американского бизнеса как "части проблемы". Корпоративные шишки слишком увлечены своими премиями и опционами и потеряли способность к "национальному видению". Они не видят никакого смысла прикладывать усилия к тому, чтобы "следующее столетие было столетием Запада". Он предупреждает лоббистов, отстаивающих китайские интересы, что они могут рассматриваться в качестве иностранных агентов. В девяностые корпоративные элиты могли быть уверены в том, что их видение мира до такой степени совпадает с видением мира американскими политиками, что их версия интеграции с Китаем не вызовет никакой серьёзной критики - какие бы издержки эта интеграция не несла для американского общества. Но сегодня воспринимать мир как площадку для реализации корпоративных стратегий уже невозможно.

Американцы недооценили способность китайской компартии сохранять контроль над своей страной. На претензии со стороны американцев Пекин отвечает сдержанно: никто не заставляет Boeing, General Electric или General Motors инвестировать в Китай, они делают это ради собственных прибылей. Переговорщики с американской стороны всякий раз требуют больше открытости и большей защищённости прав собственности от китайского правительства. Но эти требования угрожают самой способности китайского режима сохранять власть и проводить независимую политику - а значит, режим никогда на них не согласится.

Китайцы проводят активную промышленную политику, субсидируя фирмы, способные идти вверх по цепочке добавленной стоимости и производить всё более сложные и совершенные товары. Администрация Трампа считает, что используемые Пекином инструменты подрываются саму суть свободной торговли, лежащую в основе принципов ВТО. Сложность и закрытость - два ключа к успеху Китая. Сеть государственной поддержки включает государственные и муниципальные гранты, налоговые вычеты, субсидии на покупку дешёвой земли, дешёвую электроэнергию и разнообразные кредиты по субсидируемым низким ставкам. И все эти инструменты остаются неофициальными и нечётко прописанными, что сильно помогает американским юристам, нанятым китайскими фирмами ради судебных споров с Министерством торговли США.

Но промышленная политика - не самая главная причина дисбаланса американской внешней торговли. Фундаментальная причина лежит в сфере макроэкономики. Доллар остаётся гегемоном в мировой экономике. Американская экономика всё ещё самая большая; американский капитал всё ещё самый прибыльный; американская элита всё ещё самая могущественная. Но потоки товаров и денег в мире всякий раз определялись не американцами, а совсем другими странами, использовавшими доллар в качестве якоря для меркантилистской политики развития своих экспортно-ориентированных экономик. (Меркантилизм - старое экономическое учение, в широком смысле - любая политика, направленная на стимулирование экспорта - прим. пер.). После 1945 года развитие международной торговли определяли восстанавливающиеся из пепла экономики Западной Европы. В 1970-х и 1980-х её определяли Япония и "Азиатские тигры". После 1990 года эта роль принадлежала в основном Китаю и Германии.

Для обеих стран 1989 год был поворотной точкой. После снятия Железного занавеса западноевропейские фирмы получили доступ к дешёвому труду в Восточной Европе. После подавления волнений на площади Тяньаньмынь КНР перешла к политике максимального стимулирования экспорта: рост зарплат сдерживался, семьдесят миллионов человек были уволены с неэффективных госпредприятий, а внутреннее потребление подавлялось разнообразными способами. Результатом в обеих странах стал быстрый рост неравенства. Хотя в целом почти все жители КНР стали потреблять больше товаров и услуг, чем до реформ, доля потребления в ВВП упала до 36%, на уровне СССР времён индустриализации 1930-х гг. - остальное приходилось на экспорт, инвестиции и госрасходы (в США доля потребления в ВВП достигает 70% - прим. пер.).

В результате Китай смог построить экспортную машину, позволившую вырвать сотни миллионов из нищеты, а Германия сохранила статус промышленного центра Старого Света. Соседние страны с дешёвым трудом, такие как Венгрия и Словакия в Европе или Вьетнам в Восточной Азии, служили дополнительными подпорками для взлёта соседей-гигантов. Страны - экспортёры природных ресурсов, такие как Бразилия и Австралия, казалось, нашли золотое дно. Ну а американский рынок оказался наводнён дешёвыми товарами. Проиграли только американские рабочие, потерявшие работу благодаря "китайскому шоку".

Многие консерваторы считают, что лекарством от болезни может быть наведение порядка в американской бюджетно-налоговой политике. Если американское правительство сократит дефицит и развернётся к политике сдержанности, торговый дефицит исчезнет, а американские фирмы станут более конкурентноспособными (снижение госрасходов сделает доллар более дешёвым по отношению к другим мировым валютам, что позволит американским товарам на равных конкурировать с иностранными - прим. пер.). Но в прошлом, когда американское правительство сокращало дефицит бюджета, это не приводило к снижению торгового дефицита. В реальности главным фактором торгового дефицита является привлекательность Америки для иностранных капиталов. (Если страна ввозит товаров больше, чем вывозит, разница - дефицит торгового баланса - компенсируется продажей внутренних активов страны (ценных бумаг, предприятий, долгов) внешним инвесторам, т.е. притоком иностранного капитала в страну - прим. пер.). В свою очередь, приток капитала определяется политикой экспортно-ориентированных стран, в первую очередь Китая, которые инвестируют заработанные за счёт экспорта деньги в американские активы, в особенности в американские государственные долги. К 2013 году китайцы владели тремя триллионами долларов. Американский политик с воображением мог бы воспринимать уникальную позицию доллара как сверхприбыль с нефтяной скважины и направить получаемые благодаря этой позиции сверхдоходы в суверенный инвестиционный фонд по образцу тех, что создают страны-нефтеэкспортёры. В дальнейшем фонд мог быть использован для реализации давно назревших и перезревших инфраструктурных проектов или для проведения промышленной политики, которая помогла бы США догнать лидеров - Китай и Германию. В реальности сверхдоходы достались Уолл-стрит, ставшей главным центром мировых финансов.

Понятно, что эта система создаёт выгоды для многих. Китайский режим обеспечивает себе легитимность за счёт улучшения материального положения полутора миллиардов человек и создания широкого класса бизнесменов и профессионалов, многие из которых были включены в ряды Компартии. Транснациональные корпорации, использующие дешёвый китайский труд (самый яркий пример здесь Apple), добиваются огромных прибылей. Банкиры получают свою долю с каждой трансакции. Гонконг превратился в третий финансовый центр. Потребители получили доступ к дешёвым импортным товарам.

Эта система сохранялась потому, что многим было выгодно её сохранение. Германия стала лидером европейского экономического пространства. Китайцы поверили в "китайскую мечту" - возможность добиться богатства и процветания в своей родной стране. И если система глобальной экономики находится сегодня под угрозой, то причина этого - провал американского политического истеблишмента.

Далеко не все части американской государственной машины оказались одинаково неэффективны. Мировая экономика продолжает опираться на доллар в качестве мировой резервной валюты, и ключевую роль в этом сыграла Федеральная Резервная Система. Если бы она не умела работать настолько хорошо, США оказались бы в такой же тяжёлой ситуации, как Еврозона в 2010-12 годах, когда ЕЦБ показал свою неспособность бороться с долговым кризисам.

Все развитые экономики мира испытали "Китайский шок". Но только в США он привёл к политическому кризису такого масштаба, какой мы увидели в 2016 году. Благодаря кропотливой работе специалистов по экономике труда мы можем оценивать влияние китайского импорта на занятость в самых разных странах. Максимальные оценки дают 2,5 миллиона рабочих мест, потерянных в США благодаря конкуренции с Китаем - всего около 2% рабочей силы. Называть это "Американской резнёй" вряд ли корректно. Но важно заметить, что 2,5 миллиона рабочих мест - это 20% рабочих мест в промышленности. Китайские товары уничтожили хорошо оплачиваемые места, требующие физического труда; именно эти места занимали столь важную роль в истории об Американской мечте.

С учётом ресурсов американского государства шок таких масштабов мог быть без особых проблем микширован с помощью расходов на соцзащиту, переобучение, создание новых рабочих мест и переезд людей в места, где их труд был нужен. Но такого рода креативная политика оказалась невозможна благодаря республиканцам. В результате нижний средний класс и класс рабочих оказались в ситуации постоянной неопределённости. Именно в тех графствах, где преобладали эти два класса, Трамп смог одержать победу на выборах 2016 года. Покосившаяся конструкция американской конституции позволила Трампу победить, использовав серию локальных, сосредоточенных в отдельных графствах кризисов на рынке рабочей силы.

Однако сам Трамп разрывается между двумя несовместимыми задачами - вернуть работу синим воротничкам и обеспечить максимальный рост индексу Доу-Джонса; этому росту не слишком помогает экономический национализм. Даже лояльные по отношению к Трампу экономисты не смогли найти сколько-нибудь крупной группы населения, сумевшей извлечь пользу из его тарифов. Бизнес-сообщество, чьим представителем в правительстве является Стивен Мнучин, бывший топ-менеджер Голдман Сакс и нынешний министр финансов, останавливает Трампа, когда речь идёт о торговле с традиционными американскими партнёрами. Например, следуя предвыборным обещаниям, Трамп разогнал NAFTA, но сразу же заменил её на схожее United States-Mexico-Canada Agreement (USMCA). Однако когда речь касается Китая, бизнес меняет тон. Пекин не раз пытался использовать своих "друзей", таких как Стивен Шварцман из инвестфонда Blackstone, заступиться за свои торговые интересы перед другими воротилами, но всякий раз встречал глухое молчание. Миллиардеры боятся быть обвинёнными в непатриотическом глобализме. После многих лет разочарований в переговорах с Китаем они готовы позволить Трампу добиваться от Пекина каких угодно уступок.

Ветераны американских торговых войн готовы перевоевать войны, закончившиеся 15 лет назад, когда Китая использовал низкую стоимость рабочей силы и валютные манипуляции для стимулирования экспорта. Сегодня китайские зарплаты относительно высоки - по крайней мере, в сравнении с соседним Вьетнамом. Народный Банк Китая сегодня заботится скорее о поддержании курса юаня, а не о том, чтобы сделать его дешёвым. Сегодня бизнес волнуют вопросы интеллектуальной собственности и доступ к китайским рынкам. Но Трамп хочет совсем не этого. Он рассматривает торговый дефицит США в отношениях с Китаем как утечку "драгоценных телесных соков" (отсылка к фильму "Доктор Стрейнджлав", где сошедший с ума командир авиабазы развязывает войну с Советским Союзом, поскольку коммунисты обладают секретным планом похищения "драгоценных телесных соков" американцев - прим. пер.). Он хочет назад свои деньги. Его идея-фикс заключается в том, что именно китайские экспортёры, а не американские потребители будут вынуждены в конечном счёте платить те пошлины, которые он вводит.

Такого рода представления игнорируют фундаментальный дисбаланс спроса и предложения, который и определяет торговый дефицит Америки в отношениях с Китаем. Дефицит исчезнет, если зарплаты китайцев приблизятся к зарплатам их американских коллег, а китайские домохозяйства перестанут так много сберегать и будут больше тратить. Стоит вспомнить о работе знаменитого английского историка Гобсона, опубликованной в 1902 году, сразу после Бурской войны. Статья Гобсона сформировала представление Ленина о Первой мировой войне как о неизбежном проявлении империалистической борьбы. Однако Гобсон не считал войну неизбежным результатом экономического противостояния великих держав. Он полагал, что ключом к умиротворению международного порядка является такая перебалансировка ведущих экономик (в первую очередь благодаря снижению неравенства в обществе), при которой внутренний спрос будет соответствовать внутреннему предложению. По сути это был прото-кейнсианский ответ на вызов империализма.

Может ли такая перебалансировка быть проведена в современном обществе? Ответ зависит в первую очередь от будущих действий Китайской компартии. Сегодня основными драйверами роста китайской экономики остаются гигантские объёмы инвестиций и экспорт. Сможет ли КПК заменить их внутренним потреблением?

Сложно отказаться от сформировавшейся за сорок лет модели. Мощные группы интересов в бизнесе и бюрократии будут отстаивать сохранение существующей системы. Правительства провинций, каждая из которых по размеру соответствует среднему европейскому государству, привыкли тратить гигантские суммы на инфраструктурные проекты. Пекин никогда не дозволит существование независимых профсоюзов. Китайская система социальной защиты очень далеко от щедрости.

Но даже если Китай согласится провести болезненные, сложные и опасные реформы, можем ли мы с уверенностью сказать, что на этом противостояние Китая и США прекратится? Ещё несколько лет назад это было бы вероятно, но сегодня противоречия вышли далеко за пределы экономики. Даже в торговых отношениях ключевыми вопросами сегодня являются не закупки американской сои или перенос промышленных рабочих мест обратно в США, а микрочипы, облачные базы данных, 5G и сбор данных с помощью соцсетей (таких как TikTok). Вопрос уже давно не сводится к экономике.

Американская политика в годы Холодной войны и сразу после неё проводила чёткую линию между экономической политикой и политикой безопасности. Подъём Китая не вызывал особых опасений. В лучшем случае, считали либералы, экономическое развитие сблизит Китай с США. А если и нет - военное и экономическое господство Штатов казалось столь подавляющим, что, казалось, ничто не могло его поколебать.

Возрождение российской мощи при Путине поколебало это представление. Хотя номинальный ВВП России меньше испанского, Кремль смог использовать свои военные ресурсы для того, чтобы перевернуть геополитический баланс на Ближнем Востоке. Масштабы роста китайской экономики заставили полностью забыть о чётком разделении экономики и политики безопасности. Американская элита боится Китая не из-за торгового дефицита или потери работы американскими синими воротничками. Вашингтонские ястребы боятся того, что каждый доллар, прибавившийся к китайскому ВВП, каждая новая технология, полученная китайцами, сдвигают геополитический баланс в пользу Пекина.

Это нужно понимать для анализа действий администрации Трампа. Если анализировать эти действия с точки зрения прежней политики, сосредоточенной почти исключительно на вопросах экономики, они могут показаться хаотичными и непоследовательными. Но с точки зрения мастеров американской "большой стратегии" по-настоящему непоследовательной была политика 1990-2010 годов. В то время Пентагон составлял планы будущих войн в Тайваньском проливе и на Корейском полуострове, а Министерство финансов, Госдеп и другие гражданские ведомства всеми силами способствовали включению Китая в мировую экономическую систему. Сегодняшние ястребы воспринимают это в качестве предательства со стороны прежних элит. Китай возвышался, Америка спала. Президентство Трампа для ястребов - момент пробуждения.

Возрождаются ушедшие на время в небытие термины - такие как "геоэкономика" Эдварда Люттвака или "вооружённая взаимозависимость". В Канада арестовывают финансового директора Huawei, Пекин требует у HSBC и Standard Chartered поддержать Закон о безопасности Гонконга, администрация Трампа обдумывает атаку на гонконгский доллар, привязанный к доллару США. Сюда же можно отнести трамповский "Уханький вирус" и "Kung flu".

Пентагон создаёт новую концепцию национальной экономической безопасности. В мае администрация выпустила заявление о новой эре противостояния с Китаем. Американское правительство требует от университетов относиться к китайским студентам, преподавателям и вузам с подозрением и осторожностью.

Проблема выходит далеко за пределы внешней политики. Если это Холодная война, то США должны в первую очередь навести порядок в своём тылу. Интересный и неортодоксальный консерватор Майкл Линд в своей "Новой классовой войне" критикует "надкласс", стремящийся маргинализовать фигуру американского рабочего; интересно, что такого же рода критику можно услышать из лагеря Сандерса. Линд видит в противостоянии с Китаем возможность перезапустить американское правительство и придать новое дыхание экономическому росту. Не внутренние реформы должны служить способом снижения международной напряжённости, а, напротив, международная напряжённость должна послужить толчком к внутренним реформам.

Примеров такого рода толчков в истории можно найти немало - реформы Гамильтона, Рузвельта, Рейгана. Но возможность таких изменений зависит от того, окажутся ли способны действующие институты перенаправить энергию из внешнего противостояния на внутреннюю политику. Многомиллиардные военные расходы, предназначенные для будущей конфронтации с Китаем, мигом проходят через Конгресс в то самое время, как спикер Сената Митч МакКоннелл открыто предлагает штатам и городам, неспособным покрыть расходы на борьбу с Covid-19, банкротиться.

Стоит подумать над тем, понимают ли американцы реальный масштаб вызова со стороны нынешнего Китая. Привлекательность идеи Холодной войны 2.0 для многих американцев объясняется тем, что они думают, будто знают, как закончилась предыдущая Холодная война. Но наши представления на этот счёт ставит под сомнение сам по себе нынешний Китай. Факт заключается в том, что в те годы США не были способны обеспечить своё господство в Азии. Корея была разделена на две части, готовые кинуться друг на друга. Вьетнам стал унизительным провалом для американской внешней политики. Для того чтобы переломить ситуацию, Никсон и Киссинджер отправились в Пекин и открыли новую эру американо-китайских отношений. (В начале семидесятых США и Китай заключили ряд соглашений, де-факто сделавших их союзниками в противостоянии СССР - прим. пер.). Способность Америки добиться преимущества в борьбе с Советским Союзом была определена способностью перетащить Китай на свою сторону.

Проблема в том, что новая Холодная война совсем не новая. В 1989 году мы преждевременно провозгласили победу Запада. Но с точки зрения Пекина, это был не конец истории, а всего лишь один из эпизодов. Хотя американские ястребы довольно плохо понимают китайскую идеологию, в этом отношении им удаётся схватить самую суть. Нам стоит всерьёз относиться к представлению КПК о наличии у неё особой миссии. Нам не стоит успокаивать самих себя, повторяя, что режим Си является обычным националистическим режимом. Китай под началом КПК осуществляет социальный эксперимент колоссальных масштабов - проект, по своим масштабам затмевающий проект создания демократического капиталистического общества в Северной Атлантике.

Но признание идеологических разногласий не означает необходимость сразу готовиться к "победоносной" конфронтации с коммунистическим супостатом. Даже заявления самой администрации Трампа резко останавливаются, когда риторика подходит к требованиям смены режима. Признав очевидное - китайский режим всерьёз готов расширять своё влияние по всей планете и считает себя носителем особой исторической миссии противостояния Западу - мы должны двигаться к разрядке, к долгосрочному сосуществованию с радикально отличным от западных режимом. Мы не должны ожидать неизбежной и скорой конвергенции и исторического триумфа Запада. Это будет долгосрочное сосуществование, в котором США в конце концов могут обнаружить себя в роли младшего партнёра или, в лучшем случае, лидера коалиции второстепенных держав, сдерживающих напор Китая.

В нынешних условиях глобализации разрядка должна включать в себя урегулирование торговых вопросов. Прошли те времена, когда экономический рост страны в мире, где доминировали США, не приводил к изменениям в геополитическом балансе. Но дело не только в торговле. В 1970-х гг. экзистенциальную угрозу представляло ядерное оружие. В XXI веке такую угрозу представляет мир, в котором мы живём - мир Антропоцена. Covid-19 - первый из кризисов этого нового мира. Несмотря на многочисленные предупреждения, этот кризис оказался для нас неожиданностью и продемонстрировал слабость США и Еврозоны. Впереди маячит климатический кризис.

Перед американским политическим классом сегодня стоит вопрос: сможет ли он превратить Америку в страну, способную служить ответственным и компетентным партнёром других стран в решении грядущих кризисов, которые таит в себе новая эра. После пандемии этот вопрос стоит так остро, как никогда прежде.