Настоящая морская кошка

написала на 30 блиц

С огромной любовью и уважением к Р. Д. Б.
Я бы ни за что не хотел огорчить о-сэнсея. Попасть в «хижину дяди Сэма» на летнюю практику — это же просто чудо. Писем ему, небось, сотни три с заявками приходит. И вот он меня выбрал, и ведь не наугад в почту ткнул, значит, его проект мой заинтересовал. Я собрался, как говорится, даже уши вымыл, пожитки в рюкзачок сложил, и тут Марина мне звонит: «Ботеро, спаси-помоги, уезжаю, Миррину оставить не с кем». Я ей: мол, да я сам уезжаю, а она вдруг так: ну, все равно я ее уже тебе под дверь привезла…
Я за дверь — ну да, стоит там переноска, а Марины не видать. Думаю, она ее поставила, ушла и потом уже позвонила. Пристроить кошку в студенческом городке в разгар практики у всех курсов — тот еще подвиг, я вам скажу. Биологи — кто в тайге, кто во «Второй биосфере», кто в пустыне пауков ловят. Ветеринары уехали в поле — ликвидировать эпизоотию, гостиницу для домашних животных закрыли. А химикам я кошку не доверил бы ни за что.
Поэтому на платформу «Океания» я так и приехал – с рюкзачком и с переноской. И огромной удачей, поймите меня правильно, было то, что о-сэнсей Томори «киборг». Он из лаборатории не вышел и только крикнул мне, чтобы я отдал конец и устраивался, а лабораторная одежда в шкафу справа.
Так и вышло, что о существовании Миррины о-сэнсей Томори узнал, только когда мы от платформы отошли примерно на километр.
Всё-таки он великий человек. Выдержка железная, нервы стальные (шутка не очень, признаю, но все же…). Он только поинтересовался, чем я собираюсь животное кормить, потому что, насколько ему известно, кошачьего корма в холодильнике не запасено. И тут я ляпнул: мол, кошка ведь сама себе рыбки наловит. Томори-сама из-за этого полчаса читал мне лекцию о рационе кошачьих, и пришли мы к заключению, что я и так буду регулярно нырять под плот — чистить днище от водорослей и моллюсков, и планктонную сетку каждый день все равно забрасывать мне, и тем мы бедную Миррину кое-как прокормим. Авось за четыре недели плавания не умрет.
Надо сказать, в первые два дня она вообще ничего не ела. И даже из-под койки моей не вылезала и территорию не обследовал: и так столько перемен, да еще свирепый старик с эбонитовой тростью и жужжащей сервоперчаткой. Но потом пообвыклась. Томори-сама не поддавался на ее обаяние и нежный голос и всегда при встрече коротко говорил: «Ня!», тем и ограничивался. И в лабораторию не разрешал ей заходить.
Если не считать кошачьей этой «инвазии», как выразился о-сэнсей, все у нас шло по плану: я собирал и описывал планктон, а о-сэнсей занимался своими исследованиями — биохимией и генетикой полипов и какими-то культурами, которые у него в инкубаторе росли. Обычно старшие преподаватели охотно студентов привлекают ко всякой рутинной и скучной работе, но Томори-сама мне не разрешал эти культуры трогать ни в коем случае. «У каждого из нас своя забота», – сказал он, а я так думаю, что ему очень важно было самому все эти тонкие операции делать — с пипетками, с микроскопом, с секвенатором…
И вот однажды сидим мы с ним вечером на краю плота, закат созерцаем над сапфировыми водами Великого океана, и вдруг о-сэнсей говорит: Ботеро, а где твоя нэко-тян? Что-то ее не слышно…
И тут ее, конечно, становится слышно.
Я всегда знал, что кошка существо коварное, скрытное, ловкое и не по-хорошему разумное. Но каждый раз всегда изумлялся практической реализации. Нет, в шлепанцы она нам не нагадила. И не прогулялась по нашей одежде, предварительно разлив, скажем, метилвиолет и выкрасив себе лапки. Она даже не разбила ничего почти – пару центрифужных пустых пробирок.
Но зато она вскрыла инкубатор и сожрала три вылеживавшихся там яйца. Вместе с о-сэнсеевыми вирусными культурами. Завидев морду, вымазанную в желтке, Томори-сама велел мне живо тащить сюда переноску. В общем, боюсь, ничего постыднее в моей биографии в ближайшие лет десять не случится, я уж такую дозу отхватил, что больше и не надо. Кошка и здорового человека с ума сведет, а уж о-сэнсею и вовсе сложно пришлось, но Миррину он в конце концов поймал. Выстрелил в нее из ветеринарного пистолета (не знаю, зачем он его с собой возил, больших млекопитающих у нас на плоту не было, а если бы даже какой кит и вздумал пересечь маршрут, то в него не из пистолета надо, а из пушки… Ох, понесло меня). Изловил он кошку, а та шипит, бьется и даже полуусыпленная сбежать норовит. Но все же химия победила, и мы Миррину упихали в ящик. Я, признаться, боялся, что о-сэнсей, несмотря на всю его известную любовь к живым созданиям, велит мне бедолагу вместе с переноской утопить, но нет. Томори-сама приказал держать ее на карантине. Что за вирус у него там в яйцах жил – я спросил, конечно, но он только ответил, что не болезнетворный, а кошку, скорее всего, просто пронесет.
Миррину, конечно, пронесло. В одном смысле. А в другом все-таки нет. На третий день я заметил, что лапы у нее будто коростой стали покрываться. И вся она стала вялая, но зато ела как не в себя. Ест планктон, аж хрустит, и все время орет неприятным голосом – еще давай, еще… А короста между тем только заметнее становится. Не очень это все было приятно, да еще и о-сэнсей никак происходящее не комментировал, только велел мне отдельный журнал завести и все записывать: сколько съела, да как себя чувствует, да как болячка распространяется. Открылся великий биолог, как говорится, с другой стороны — ведь его многие из-за истории с октоподами считали великим живолюбцем, а мне вот теперь кажется, что он тогда на себе весьма безжалостно эксперимент ставил. Во всяком случае, к бедной Миррине он великое хладнокровие проявил. Проклятая кошка орала день и ночь, требуя пищи, истекала сукровицей и потихоньку превращалась в какое-то сущее чудовище, а он не только не разрешал мне ее хоть чем-нибудь полечить, но еще и велел все мучения фиксировать.
Вот Миррина две недели так страдала, и как-то я ночью вдруг понял – не орет. Затихла. Утром зашел в лабораторию, а она в переноске на боку лежит, вся окоченела и как будто чешуей покрылась – ни ушей, ни глаз, ни даже кончика носа не видать, всё какая-то сплошная пленка, жесткая, как хитин. Собрался я было ее с отвращением и печалью опустить в океан, но тут Томори-сама опять вмешался. Погоди, говорит, а ты как смерть зафиксировал? Температуру хотя бы померил? Я на него посмотрел так, будто он с Луны упал: как же я ей температуру померяю, когда у нее все, простите, естественные отверстия наглухо запечатало, а хвоста от лап не отделить вовсе? Она же в этой скорлупе, как в саркофаге – и без воздуха! Наверняка скончалась в муках… И тут он свой собственный монитор из плеча вынул и в бедную кошку решительно всадил. А мне велел наготове быть, потому что если монитор решит, что это Томори-сама умер, то начнется, как он сказал, «не очень приятное», и во избежание нужно будет успеть на кнопку отмены нажать. Ударом кулака.
Не всякий студент может сказать о себе, что ему доводилось бить великого ученого. Мне вот выпало такое. Однако Миррина, к моему удивлению, была не мертвая. Монитор показал «минимальную метаболическую активность». На мой вопрос, кой же черт происходит с бедным животным, о-сэнсей отвечал, что вот уж теперь узнаем, может быть, и добавил: «это тебе, малый, не планктон пересчитывать». Планктон, впрочем, я все равно продолжал описывать, потому что по нему я специализируюсь, а по кошкам — нет.
Что вам еще сказать? Миррина пролежала в этой своей капсуле десять дней, и как раз к концу маршрута из нее «вылупилась». Только вместо британской короткошерстной оказался это голый сфинкс, и на шее в складках кожи у нее прятались вполне развитые жабры. С голубой оторочкой из стрекательных клеток. Так что гладить ее теперь — то еще удовольствие. Марина ее забирать отказалась и вообще мы сильно поссорились из-за этого всего. Но статью Томори-сама написал и меня взял в соавторы: «О побочных эффектах нейровосстановительной генной терапии с использованием регенерационных факторов полипов».
Зато у меня теперь есть настоящая морская кошка.

Две другие истории о Сэме:

Шесть лодочек http://samlib.ru/s/siromolot_j_s/sixboats.shtml
Опера головоногих http://samlib.ru/s/siromolot_j_s/opera_golovonogikh.shtml