продолжаю говорить - "Подсолнух"

Отсюда начинается вторая часть, "Остров яблок".
Когда я писала это все (году в 2003-2006) - я понятия не имела, что Тасманию называют "Яблоневым садом Австралии", "Островом яблок". Узнала только в 16 году, когда стала собирать визуальный материал на "Пинтересте".

Ну, в общем, приступаю. Не то, чтобы там было откровенное - ничего такого нет, но по ощущениям надо предупредить :).

ТераиНикто никого не собирался губить.Никто не заказывал приворотного зелья, не втыкал иголок в куклу, не плясал противосолонь.Просто он двигался на сцене, пойманный в темноте золотым лучом, и сам золотой.Не вертел бёдрами – «вонзите, да покрепче…». Не баловался с одеждой.Музыка была, конечно, томная – на первый слух, а потом в ней отчётливо пробился, набрал силу ритм – как сердце. И, как сердце, плавился страстью этот юный, высокий, с прядью жёстких чёрных волос, вынутой из гладкой причёски – нарочно, чтобы притягивать взгляд.Светло-смуглая кожа, глаза вспыхивают коротким проблеском, тёмные губы.Я же видел их на материке, думал Келли, я же их сам вроде приглашал, но этого – не было, откуда же он?Ничего, чтобы показать – ах, возьмите меня, вот я какой желанный, сладкий, томлёный…Но другое – вот я, на лезвии, на кончиках пальцев, свет стекает по плечам, или это тело льётся, как жидкий металл, как пламя…И вдруг текуче соскользнул в зал, (жена мэра ахнула так, что услыхали все…), легкой стопой прошёл между гостей, ни на что и ни на кого не обращая внимания. Не просто шёл, танцевал каждой мышцей,  и танец закончился, когда вздрогнули раскрытые веером ладони – у самого лица сражённого наповал управляющего.В стакане стукнул лёд – надо же, не растаял… времени не хватило? Как не схватил его за руку, не принял вызова? И все видят, все же видят, как приходит на это золотое лицо победная улыбка – пробивается сквозь ресницы, трогает рот …Келли с места не двинулся до конца представления, но не замечал, что делалось, не слышал ни музыки, ни аплодисментов. Тони, официант, подошёл узнать, не надо ли чего – посмотрел, и спрашивать не стал, принёс ещё минералки со льдом – умница…Одна здравая мысль пришла в оглашенную голову управляющего: надо узнать всё же, кто такой… надо посмотреть на него при свете дня. Когда не танцует, а, скажем, ест апельсин… что они там едят, эти мускулистые феи?Помрачение помрачением, но за курткой пришлось зайти в контору, а на лестнице  догнал Марча – очень кстати.- Ох, Марч, вот это парни!- Неплохие, да, - отвечал бесценный помощник и друг Эван. Глаза у него были лукавые. – Да. Особенно новенький их.- Слушай, вот его, - Келли сглотнул, выровнял голос, - слушай, я бы его ещё отдельно оставил, ведь это же просто чёрт знает, что такое, какие чудеса делает…Марч кивнул. Сам в эту сторону никогда не смотрел, был женат и двум дочкам отец, но друга осуждать – с какой стати?- А он, между прочим, тебя внизу дожидается.Келли ступеньку пропустил, споткнулся, оглянулся снизу:- Как это? Дожидается?- Ну да, - Марч весело скалился, ему-то головы не терять…Келли тихонько выдохнул что-то – то ли Господа помянул, то ли другое, и ринулся к выходу.Он в самом деле стоял там, в оконной нише – ночная тень, весь в чёрном. И, хотя роста был не маленького, всё же взглянул на управляющего снизу вверх. Без суеты, как будто договаривались давно.- Привет, я -  Тераи, - звуки округлялись, перекатывались, как галька в волне. – Идем?И пошли – как ни в чём ни бывало, а идти-то недалеко, поначалу переговаривались будто бы о делах – о танце, и давно ли, и откуда родом, и что за имя…Но дома, когда закрылась тяжёлая дверь парадного, Тераи опустил на пол спортивную сумку – внутри звякнули колокольчики или другая какая его утварь, - и так же запросто, как смотрел,  коснулся раскрытой ладонью – словно метку ставил. Сквозь плотный хлопок рубашки, сквозь тройной узел над сердцем прожёг - о чём ещё было говорить?Не мягкий, но уступчивый, не жестокий – дерзкий до изумления, не мальчик, но и не взрослый – таким он оказался, и Келли знать не знал – за что ему такое? Почему? Они об этом никогда не говорили – Келли только думал, а Тераи, наверняка, и не помышлял. Он был жадный, рвался кверху, как бамбуковый росток. Обнимая его, прижимаясь щекой к животу или груди, Келли чувствовал прочнейшей лепки мускулы - непробиваемую броню.Сам-то Келли с ним жадным не был. С жажды всё начиналось, но она схлынула быстро, осталась новая, непривычная мягкость – вот, теперь буду так жить, любить Тераи – просто. Но просто – не получалось. И вовсе не потому, что Тераи был капризен, или ревнив, или непостоянен – как раз наоборот.Каменный он был, золотой божок, само равновесие. Непоколебимое.  Менялись ролями, любили, как только в голову могло прийти – бывало, Келли и слёзы глотал – так сердце заходилось, но Тераи словно знать не знал ничего такого. Принимал любовь бесследно. Отдавал свою – и не заглядывал в глаза – что там?  Жизнь складывал легко – уволился из приезжего шоу, стал выступать в «Сиде» соло, сделался знаменит – ещё бы нет! Но оставался при Келли – не домашним любимцем, приходил, когда вздумается обоим, а иногда – когда самому вздумается, жил день, два, неделю – как получалось. Не напоказ сладкая парочка, и не семья – Господи упаси! – а двое. Не связаны вроде ничем, и не свободны.Уйдёт ведь, что буду делать? – думал иногда Келли, и пугался будущей тоски – а раньше бы и в расчет не принял. Это потому, что он не просто молодой – юный… Не сравняемся, хоть двадцать лет вместе проживи. И сам ухмылялся – двадцать лет! Сколько дашь, судьба, столько и возьму, говорил себе, и ни разу не спросил – что дальше? Глупо спрашивать такое.Слова – как яблоки. Зреют медленно, наливаются силой,  повисают на языке… можно и проглотить, чаще это яблоки горькие. Но Келли свои не удержал – и проглотить не удалось. О чём думал, сдаваясь понемногу, о  том и сказал в конце концов. От ранней весны до бабьего лета – хватило времени если не понять, то почуять – здесь беда. Здесь.Когда жара донимала, и не нужно было управляющему днями сидеть в конторе, а Тераи не репетировал, не был в Аделаиде по своим делам или не уезжал выступить где-нибудь ещё – тогда обычно Келли брал скутер, и они вдвоём уплывали подальше от городских пляжей. Забирались за волнорезы, раздевались догола, оставляли лишь спасательные пояса сверху – и айда с ветерком по зелёной волне! На побережье были заливы, доступные только с моря,  - чистый песок, выглаженные водой каменные плиты, нетоптаная красота…Прямо как в раю, - не без ехидства замечал Келли, догоняя танцовщика на мелководье, стараясь схватить за косу – Тераи днём обычно заплетал волосы, но женственным от этого не становился. Иногда удавалось, чаще Тераи сам развязывал шнурок, потом его всегда искали подолгу, собираясь назад… Нет, конечно, они не были в раю, и невинными тоже не были, но всё живое, кроме них, молчало в зное, и то, как они смеялись и что говорили друг другу – в полный голос, шёпотом, или в крике – если не сдержать… казалось особенным. Во всяком случае, Келли за этим приезжал сюда. Тераи же просто играл – и с водой, и с песком, и с Келли. Никакой хореографии, никаких танцев – от природы у него было тело пловца, и душа гладкая, как вода в прогретой бухте. Но и в танце, и в любви он  величаво и тщательно «сохранял лицо», не уступая ни чёрточкой, только глаза закрывал. Келли тоже научился не подглядывать – потому что видеть эту совершенную маску было мучительно, а понять – и вовсе невозможно. Верил телу, рукам своим, этой радости – сколько мог, потому что сердце – сначала исподволь, потом всё настойчивее, - выстукивало: беда.Тераи бы оказаться, или быть, или стать совсем другим – не как те, без числа и памяти, ещё совсем вроде недавно, но уже не вернуться туда… И не как тот, один-единственный, о котором ни слова... Келли хотел, чтобы случилось так – может быть, больше, чем удовольствия от любви... Но самого Тераи как раз и не мог удержать. Всё сейчас, только на это мгновение, на сегодня. И «сегодня» повторялось, но не наполняло ничего.В начале осени вот так же вырвались из города – свой день есть свой день.Ловили рыбу, порадовали друг друга, и это уже становилось обычным, вошло в привычку. Вот будет зима – Келли хмыкнул, представив себе, как сидят, прижавшись тесно, под проливным дождём…  Сейчас-то было приятно лежать голым животом на влажной плите. Но позднее солнце придавило плечи, тяжело легло на затылок.А скользнуть в воду, спрятаться -  не получалось. На самом краю плиты сидел Тераи, свесив ноги в режущую бликами волну. Над ним – или в море, но так высоко, что казалось – прямо над ним,- качалась на восходящем потоке морская птица.-  Как ангел…- Что?- Птица. Смотри, как зависла…- Птица, - фыркнул Тераи и откинулся на локти, подставил себя свету. – Толстая, белая жадина… Правда, ангелы тоже толстые и белые. В белом.Келли рассмеялся.- С чего бы? Где ты таких видел?- Дома в посёлке. В церкви. Мой дядя рисовал. Они у него всегда на тётку Рангу походили – толстые, с томными такими глазами… Вот таких я видел. А ты?Келли не ответил сразу. Толстые белые тётки… Высокий, открытый, повёрнутый к солнцу…Светловолосый... нет, это уже давно… Давно. Не со мной.- Нет. Я всё больше по людям… Однажды, правда, встретил – совсем не такого… и даже любить довелось…Тераи многозначительно похлопал себя по груди. Келли отрицательно мотнул головой.- Ну, что ты. Какой из тебя ангел.Тераи задрал брови.- Ты искуситель такой… маленький маорийский дьявол.- Хорошо ещё, не сумчатый, - уточнил Тераи. – Ладно, допустим. А ты?- Я-то? – Келли удивился – как легко соскользнули слова, - я всего лишь старая ирландская шлюха.Он ожидал, что Тераи засмеётся, или рассердится, или хотя бы скажет – какая чушь, мой милый! На худой конец удивится – почему же шлюха?Но тот посмотрел, словно прикидывал что-то, и спросил:- А сколько тебе?Келли оторвал живот от камня, сел.- Ну, сколько?- Тридцать три. Через две недели будет тридцать четыре.Тераи сложил губы дудочкой.- О-о! Мне всего девятнадцать. Так что ты действительно… старый...- Дьявол! Дьявол! – Келли вскочил, ему вовсе не было смешно, хотел схватить за волосы, но Тераи легко увернулся, подставил плечи. – Да на куски разорву!Тераи не сделал даже вида, что испугался. Сквозь ресницы смотрел внимательно, словно пересчитывал, по частям складывал нависшего над собой любовника: так, это пальцы… ничего, крепкие, руки – ага, мускулы имеются, плечи - годятся, какие есть, крестик на золотой цепочке, живот – плоский пока ещё, колено… и в обратную сторону: живот, татуировка, крестик, бешеные карие глаза…Сколько ушло на это – секунда? Меньше? Но, когда высвободил руку – притянуть к себе, ведь ничего же не случилось – было поздно уже. Келли сам его отпустил и сел поодаль.- Не обижайся.- Я не обижаюсь. Чёрт, где мои плавки, утопил я их, что ли?- Они в скутере, под сиденьем. Келли… это же правда. Ты старше.- И ничего кроме правды, детка. Ты спишь с богатой подержаной шлюхой. Она ещё не морщинистая, правда, не дряблая даже… и не в маразме. Ты сам-то понимаешь, до чего это отвратительно?Поднялся и отошёл к скутеру, искать плавки. Тераи тем временем понял - что-то не так, возвысил голос:- А я думал, тебе нравится… И разве ты мне платишь за это?Келли задохнулся.- Ещё чего! Хватит и одной бляди, пара – это уже слишком!- Тогда что случилось? Почему отвратительно?Келли в растерянности смотрел на Тераи -  что с ним? А со мной? С нами?- Ты не поймёшь, - сказал через силу. – Если сейчас не понимаешь – то всё уже… А если бы понял – ты бы не сказал, что сказал. Я ведь не за это тебе плачу, у тебя контракт, мальчик, и там ничего… Но ты-то… ты меня купил, что же удивительного, что не возражаешь… Я и есть шлюха. А кто же ещё? Всё верно.Бормоча что-то, оделся сам, принёс Тераи его шорты и белую рубашку.- Собирайся. Скутер-то один, не оставлять же тебя здесь.Тераи взглянул  - ни слова не сказал.- Давай, - и Келли молчать бы, но не получалось, несло куда-то… удержаться только. – Отдых закончился. Мне надо в клуб.Возвращались – Тераи ещё держался, обнимал за талию, по-другому на скутере никак, но на причале руки снял – и больше уже не прикасались друг к другу. Келли был мрачен, Тераи выглядел не то, чтобы растерянным – такого выражения нельзя было даже представить у него. Но, кажется, сообразил, что «порвалось ожерелье», и от того, что не знал, что делать – и надо ли? – от этого и попрощался весьма непринуждённо, и пошёл с причала лёгкой походкой – куда? Ночевал где-то в городе, и слава Богу – Келли не вынес бы его рядом, хорошо – хоть это почуял, безмозглое создание… Вот как обернулось  – слова, под солнцем сказанные едва ли не в шутку, к ночи въелись клеймом, отчётливее охранных узлов, жарче прикосновения бесстыжей его руки.Тераи, Тераи!Разве виноват, что золото твое – не годится? Разве ты виноват, что этой боли не знаешь – я и сам-то только сейчас…Говорил сам с собой, оправдывал его, вспоминал ясное лицо, звучный голос – но это же правда, Келли! – и ненавидел. Ничего нельзя было поделать, сказано же – не останется тебе радости.И, уж  конечно, ничего нельзя было поделать с самим Тераи. Бесчувственный – да, но в контору явился, улыбаясь дерзко, и сумку поставил у дверей: скажешь слово – уйду, скажешь – останусь. С тобой останусь. Что ни выбери – я победил.Но Келли не выбирал ни любовь, ни гордость.Он тоже улыбался – совсем легко это оказалось, и с цифрами в руках как дважды два доказал, что контракт его – самый лучший сейчас из возможных, а истекает только через шесть месяцев, и все будут счастливы видеть «солнечного Тераи» три вечера в неделю…Ах, как вздохнул свободно – только вздохнул, но и этого довольно… Потянулся коснуться, отметить снова, но Келли не позволил. Убрал руки, поднялся из-за стола.- Ну, нет, - сказал, и горечью этой ничуть не обжёг губы, - не это, мальчик. Этого – нет в контракте.