продолжаю говорить - "Подсолнух"
(иллюстрация Ю. Ильиной)
Мастер
На пляже было свежо – март, осень. Келли щурился на рябую волну, прятал подбородок в колени. Мышцы давно свело, но распрямиться, разжать пальцы, уйти…
Не шевелился, гадал – добьёт прибоем… или нет… а ещё песочком источит…
Нужно было идти в клуб. Но не хотелось. Вчера какой-то придурок запустил камнем в Сиду. Охранник замешкался, выскочил – пальнул в воздух, ну и что?
А у Сиды лицо разбито. Глаза бы не глядели.
Прибой лизнул кроссовку, просочился под ярлычок. Келли подобрал ногу, охнул: ну, сколько можно медлить, Матерь Божья? Надо идти.
Надо.
Марч стоял на улице и, склонив голову к плечу, рассматривал фасад. Келли прикусил губу. Ай да Марч! Аккуратненько напустил на Сиду флаг Содружества. Атласное полотнище выглядело странно под сплетёнными вязью газовыми трубками, однако же…
- Как он в свет не попал, - пробубнил Марч, не здороваясь.
- Угу, - буркнул Келли. – Я ему и за Сиду яйца оторву.
- Когда найдут. И – если.
Келли пожал плечами. Хренов городишко Хобарт, ломать мастерá… ведь свет и Сиду заказывал на материке…
- Ладно, - сказал он. – Что с ублюдка возьмёшь? Сегодня, Марч, мы открыты. С десяти, как всегда.
Сначала рылся в прошлогоднем ежедневнике, выпотрошил визитницу, пересмотрел пометки на старом календаре. Номера Ванессы не нашёл. Ругаясь в голос, вспомнил - сам же вычёркивал, искоренял, как будто это что-то означало. Вот, только одно и означает – когда забылась чепуха и человек нужен для дела – изволь связываться через пятое на десятое… через задницу всё…
Позвонил Лансу в агентство, того не было на месте, оставил сообщение. Ну вот, теперь ещё и обойдётся втридорога. Ланс своего не упустит. Чёрт, сто раз чёрт и тысячу раз!!! Суки! Сволочи! Трусы!!!
Всё-таки после звонка полегчало. Ванесса приедет, всё будет путём. Келли думать не хотел, что ей скажет, и как она посмотрит, и куда вздумает ходить гулять – а нечего гулять, пусть работает…
Просмотрел программу на сегодня. Дэф - ладно. Этот станцует что угодно… хоть похоронный марш. Райские птицы Рио… нет уж, это отменим… Посмотрел, что пришло с утренней почтой: сёстры Мадзарелло – Боже милый, ну и буфера! – предлагали послужной список и жаждали поразить хобартцев танцем живота. Живота… как же… подождут. Подписал к оплате счёт за дубовую панель (поморщился, представляя, как будет подписывать счётище за Сиду). Прикусил колпачок ручки, и с этой повадкой бывшего курильщика замер вдруг.
Нет, не увидел ничего.
Просто затосковал.
Сидел в удобном кресле – всё тут было удобное, для себя старался, - распустив безвольно ладони, морщась, с пластиковой ерундовиной в углу рта.
Одна и та же была всему причина – и что порт Хобарт за окном, и Ванесса, и то, что не может закурить.
Сида.
Успел уехать, ноги унес - и что?
Проскочили буквально в последний момент, и в дурном этом угаре они орали друг на друга всю дорогу – очень уж стыдно оказалось вот так выживать – во что бы то ни стало. Потом, правда, малый наглотался пилюлек «от стресса», по крайней мере, уже не спорил… Так и пер его, считай, на себе, полуобморочного… И ошалевшая от чумовых суток девица за стойкой переспросила – подальше? Сидней, Австралия – устроит? Ещё дальше? Оттуда – куда угодно, например – Порт-Хобарт…
А потом здесь уже телевизор включил - и увидел… Город. Танки. Разбитое здание. Военные патрули. Пожары. Первая мысль была - “А он? Он - там?” Тогда курить и бросил, потушил сигарету – последнюю. Снова закурить не смог… Удивлялся поначалу, потом злился, бесился в никотиновой ломке – но перехватывало дыхание от дыма, и всё тут.
Когда Ванесса, ласкаясь, назвала мастером… Лежал подле неё, ни вздохнуть не мог, ни пошевелиться – с картона напротив Сида глядела презрительно: неправда это, притворство, сам знаешь. А Ванесса всё гладила, шептала своё, вот и взорвался, взбесился. Сбросил её руки – наотмашь по пальцам, орал, мол, мастер – это платный ёбарь, она в ответ - а ты-то кто, думаешь, не знаю? Да ещё и полупедик! И пошло тут – с визгами и оплеухами, с дрянью и бранью, а Сида усмехалась, потому что вот это уж была чистая правда. Не то, чтобы через край стыдная, какой уж есть, – но другое было горше.
Мастер, верно.
Умелец, чёрт и сто раз чёрт…
А сердца нет.
А там, где сердце, под свернутым втрое узлом татуировки – страшная провидица с глазами-маслинами.
Правду она сказала – не будет тебе радости, Келли, от того, что ты спасёшься.
Телефон запел с переливами.
- Келли. Говори, Ланс.
- Здравствуй, Келли. Как поживаешь?
- Херово поживаю, - сказал Келли. – Сиду разбили. Ты же знаешь.
Ланс хмыкнул.
- Ну, прости. Привычка.
- Прощаю. Когда Ванессу пришлёшь?
- Э-э… собственно, Ванесса… не приедет.
- Что?!
- Она… на меня больше не работает.
- Ланс! Не шути!
- Келли. Я ничего о ней не знаю уже полгода. Не вздумай швырять трубку.
Келли осторожно разжал пальцы, переложил трубку направо.
- Найду, что швырнуть… из твоих бесплатных приложений, не беспокойся…Слушай, Ланс, я тут просто бешусь, Марч этот бардак флагом завесил, но у меня всё-таки ночной клуб, а не грёбаная мэрия!
Ланс захихикал.
- Да-да. Умница Марч. Хорошие у тебя люди.
- Да уж, - с нажимом отвечал Келли, заводя глаза. Боже, взять бы Ланса за шкирку, потолочь носом в столешницу… - по крайней мере, не сбегают без вести. Что ты можешь для меня сделать?
- Всё, что угодно, - весело отвечал Ланс. – Это будет стоить тебе двести сейчас, а за саму работу – как получится. По факту, так сказать.
Келли стиснул челюсти. За три куска цветного стекла…
За Сиду – чтобы она смотрела на моряков тёмным взглядом…
- Завтра, - сказал он, и не удержался, сошёл в хрип. – Чтобы завтра, слышишь…
- Будет тебе завтра. Не волнуйся, солнце моё, - и трубка забибикала отбоем.
Были другие дела в остатке дня, Келли очень старался, чтобы мысль о Сиде не втыкалась то и дело осколком между рёбер. Клуб открылся в обычное время, постоянные посетители смешались с теми, кому завтра уплывать дальше, вокруг острова, к Аотеароа - Длинному Белому Облаку, к Австралии, к берегам Японии.
Келли не остался на вечернюю программу, как делал, если был в добром настроении. Ушёл через кухню, чтобы никого не видеть – ни старых знакомцев, ни однодневных пришлых. Ешьте-пейте, шепчитесь-веселитесь, Марьян вам смешает, Тони, Лада и Орс поднесут… а Дэф спляшет… так, что у вас аж в глазах почернеет… Люди…
До дома идти было – всего ничего, несколько сот метров, но он встал под телефонной будкой и всё перебирал наощупь монетки в кармане. Позвонить Марине? Атану? Тераи? Нет, нет, да и не поможет это, потому что с ними и для них одно – спортивный секс, образцово-показательный, с обоюдными удовлетворениями. А как же – мастер! Черти тебя ещё в аду за это мастерство… А того огня, что прежде был задаром, как вдох и выдох, нет и уже не будет. Ушёл огонь, отступился, а куда, почему – вот, спроси-ка у Сиды!
Чего ж ты хотел, скажет она, когда убежал от судьбы? Разгребай теперь пепел.
Так никому и не позвонил. Холодно ему было в ту ночь, а Сида, закрывая лицо ладонями, шептала жалобно, но её языка Келли почему-то не понимал.
Мастер приехал затемно, ещё туман не поднялся. Келли спал – не спал, до утра промаялся, в затылке плескалась тяжесть. А ведь один только глоток с вечера – вон, стакан стоит недопитый, уже и «Джемсон» не в радость и не впрок. В этой беде выбрался на балкон, упёрся голым животом в холодные завитушки – аж под сердцем заныло, - и услыхал, как у «Сиды» кто-то терзает что есть мочи сигнал. С минуту слушал – опомнился, побежал звонить на охрану. А ещё через пару минут уже натягивал джинсы, путался в футболке - встречать дорогого гостя.
И встретились – мастер, уже немолодой, едва по плечо рослому управляющему «Сиды», и сам управляющий – встрёпанный, серый после скверной ночи, больной.
- Я от Ланса, Ник Микаленич, работаю по стеклу.
- Да, - Келли прочистил горло, но голос звучал ржаво. – Это здорово. Доброе утро, Ник. Я Келли, управляющий… в общем, там мой клуб и всё.. Завтракать?
- Спасибо, - Ник улыбался, доброжелательно поглядывал по сторонам, дом ему нравился. – Я уже.
- Но я-то нет! – Келли воспрял духом при виде этого спокойного славного дядьки. – Заходите. Или нет, я сейчас… но всё равно – заходите!
Усадил мастера в нижней гостиной, извинился раз пять за то, что в такую рань нечем угостить (Ник вежливо и терпеливо отнекивался); всё-таки побежал под душ, оделся наново и спустился, голодный и почти бодрый.
- У меня пикапчик тут, - говорил мастер, выходя вслед за Келли в просветлевший туман, - там платформа, инструменты. Так я его подгоню, а ты мне покажешь, где там и что, да?
Выговор у него был мягкий, но не такой, как у местных. Мика… ле-нич, ну и фамилия, адядька, кажется, в целом приятный…
Всё ещё в запале, Келли совершил налёт на холодильник в ресторане, сварил кофе – но, пока жевал-запивал, тоска тут как тут – прогрызла подреберье, взялась за душу.
Мастер времени даром не терял – когда хмурый управляющий показался из парадного, платформа уже была собрана, Ник наверху осторожно отцеплял завязки флага.
Келли не сдержался, матерно охнул – в пол-лица её чёрная рваная дыра, как же можно! Ник хмыкнул. Рассматривал витраж, то так, то сяк наклонял голову, осторожно трогал сколы. Наконец, перегнулся через перила с отбитым куском стекла в руках:
- Хорошо. Прямо сейчас и займусь.
Три часа спустя в кабинет Келли заглянул Марч. Управляющий сидел на подоконнике, сонно смотрел на горизонт.
Оглянулся:
- Ну, что? Как дела?
Марч покачал головой.
- Ты лучше сам погляди.
- Что такое? Говори?
- Нет, Келли. Сходи сам. Чересчур он… самостоятельный.
Келли выбежал вон.
- Что ж ты делаешь, стекольщик хренов! Слезай оттуда! – Келли захлебнулся. Этот… горе-мастер вынул стёкла в половине витража, от Сиды остались только летучие завитки волос по краям да синее платье.
Ник аккуратно положил стекло, сошёл с подмостков.
- Что это я делаю? Работаю… но могу и поговорить…
Похлопал по карманам, вытащил «Мальборо», закурил. Келли не успел и рта раскрыть – зашёлся кашлем, ухватился за лестницу.
- Что такое, что?
- Не кури… при мне… ясно?
- Ясно. Виноват, не знал же.
- Да пошёл ты… что с Сидой теперь?
Мастер посмотрел на витраж.
- А что с ней? Всё будет хорошо… Как ты сказал? Как её зовут?
Не осталось сил злиться, гнев утонул в горькой слюне.
- Её не зовут… Это Сида. Да ты всё равно хрен поймёшь… Я же тебя просил – что? На кой ты всё разобрал?
Мастер усмехнулся.
- Вот как. Говоришь, ни хрена не пойму, да? По крайней мере, я работу свою знаю. Просто так не исправишь. Не окошко остеклить.
- Слушай, теоретик, - Келли снова закипал, - слушай, я твои художества поощрять не намерен. Что не окно – понятно, но ты… лучше не умничай, лезь наверх, ставь всё на место, и завтра к вечеру чтобы я эту государственную символику отсюда прибрал! Мне нужна она. Живая… то есть, целая, я хотел сказать, ну, ты понял.
- Понял, понял, - мастер посмотрел на Келли искоса, но без злобы или обиды. – Вот что, парень… Сразу скажу, чтобы без недоразумений – ни завтра, ни послезавтра Сиды… хе, Си-ды… у тебя не будет. Вот, спросить забыл - чья работа, кто её делал?
- Ванесса Ван Шпренглер, - отвечал ошарашенный Келли, - знаешь такую?
Ник пожал плечами: то ли да, то ли нет.
- Неплохо, - всё-таки вытащил сигарету, сунул в рот. – Да. Рисунок хороший, стекло…Но раз испорчена – то не без причины. Неправильно что-то с твоей красавицей. Подумать надо… Так где у тебя можно курить?
- Там, - управляющий махнул рукой, - скамеечка, видишь?
В парадном околачивался осторожный Марч, без слов вопрошал – как, быть или не быть?
- Ну и дед… Думать он будет … Марч, присмотри за ним. Я домой пойду, ночь не спал, совсем никакой.
Келли снилась погибель. Жестокий был сон и беспросветный. Один смертный ужас, - знал, что убивают… Мокрая подушка рассыпалась землёй, простыни обжигали холодом спину, живот, ладони. Умереть в том сне Келли не мог, только умолял – не надо! И проснуться не мог – наяву всё кружилось и рушилось, осыпая лицо осколками, ледяные пальцы разжимали челюсти…
- …!
Это был не его голос, и Келли не разобрал слов. Не до того ему было – глотнул какой-то горькой, вяжущей, кислой дряни, от которой свело диафрагму.
- Вот незадача. Давай ещё раз.
- Кто…
- Да это я, Микаленич. Пей, парень, это аспирин. Всё равно, тебе пить надо. Марч уже за врачом побежал. Ну, постарайся.
Но Келли не стал пить. Его опять накрыло сверху жаром, снизу – холодом, пошло мешать слоями… Микаленич – убийца, Марч – предатель, какой врач, ведь он уже умер, должен был умереть – страшной смертью, так сказала Сида…
А тут и Сида пришла за ним, лицо закрыто наполовину, села на постель. Келли не позволил ей откинуть покрывало – что ты, там ведь грязь, кровь, могила… Калифорнийский грипп, пневмония, ломким голосом шелестела Сида. Ничего, отвечал кто-то с чертовски знакомым мягким выговором, я уже переболел. Но всё равно, глобулин… и подержите вот здесь.
Укол в плечо, нечем дышать, волна горячего пота, липкие губы, тишина.
- Ну вот, и ничего не умер, - старый Микаленич вошёл по-хозяйски, он и в больнице не смущался. – Вот и гостей ему разрешают!
Келли повернул голову. Лихорадка высосала его до бледно-жёлтого цвета, порвала губы трещинами, и говорить в полный голос он ещё не мог. Но всё-таки две недели прошло, и ясно было, что управляющего не понесут хоронить. Микаленич поставил на стол бумажный пакет с яблоками. Сверху снял одно, пурпурное, с глянцем – положил на постель, под руку Келли. Тот накрыл яблоко ладонью, но пока молчал, даже не поздоровался. Он смотрел на Ника, как глядят в огонь – рассеянно и сосредоточенно вместе, не вспоминал – всё помнил, и витраж, и ссору, и голос, протянувшийся над бредом. Но это было теперь словно за матовым толстым стеклом, разбивать же его Келли не собирался. Сил не было.
Ник, устроившись на высоком табурете, поймал этот взгляд и положил руку на тощие пальцы управляющего.
- Всё в порядке. Слушай, Келли, мальчик, ты ешь. Это мои, у меня сад, - сад был далеко-далеко, за светло-серыми стенами больницы, под солнцем. – Всё у тебя хорошо. Красавица твоя, Сида, лучше прежней. Я бы, может, и ещё постарался, но тогда надо было б нам разговаривать, это долго. Вдобавок ты ещё вздумал коньки отбрасывать, да? Потому уж не обессудь: как понял сам, так и сделал.
Келли кивнул. Как понял – не всё ли равно отсюда? Накатил яблоко на цветастое покрывало, подумалось: лежал бы под этим веселеньким ситчиком – с перекошенным, чёрным от удушья лицом… Нет. Теперь уже – нет.
Яблоко оказалось правильное, с хрустом и звоном. Защипало губы, мягко перехватило горло. Келли прикрыл глаза, жевал сладкое, незапретное – оживал, оторваться не мог. Пока он ел, Ник потихоньку ушёл. Приходил сказать доброе слово, оставил вот яблоки – что ещё? О чём бы им говорить долго – о Сиде? Чтобы снова встало поперёк света всё, чего не изменить и не отменить? Келли глубоко вздохнул, в груди отозвалось с хрипом, но уже без боли. Без боли, так. Сида своё получила – провела по тёмной дорогое, что там было, чем откупился – но отпустила ведь.
Переждал вдох-выдох – не навалится ли кашель – и потянулся за ещё одним яблочком от Ника.
Три дня спустя Марч потихоньку от врачей принёс на сверку ежемесячный отчёт, и Келли окончательно вернулся на круги земные. Оказалось, что клуб не работал три дня, и еще за три дня почему-то не было выплат персоналу.
- Ну, ладно один день, - Келли тыкал ручкой в график, - это мы все были в отпаде… А три-то почему?
- Работал Ник.
Келли остро взглянул на помощника. Марч был почтительно серьёзен.
- Ох. Ладно. Не окошко стеклить, понял. Хоть фотку бы принёс… ну, теперь уж не суетись, через неделю выйду, сам погляжу. Но это что - почему за эти дни выплат нет?
- Ты болел.
- Я уже три недели болею.
- Ты… совсем плохой был.
Келли швырнул график на постель.
- И что с того? Марч, да тебе детский сад доверить, а не клуб! Шесть дней убытков, черт, черт! Ты же отлично знаешь, сколько мы должны, за аппаратуру ещё, теперь Нику… Господи, вот послал ты мне работничка!
- Насчёт Ника – не знаю, он сказал, что сочтётесь через Ланса, я ему не платил. А за аппаратуру полвину долга я вчера перевёл, как договаривались.
- Ох, молодец. Хоть что-то. Но выплат-то какого черта нет? Вы все-таки работали или что?
- Келли, да работали, люди только сами от зарплаты отказались…
- Ничего себе! Эй, погоди…Да вы… небось на похороны скидывались, идиоты хреновы?
Марч покачал головой.
- И что ты корчишь из себя, Келли? Тебе не стыдно?
Келли исправил суммы, подписал отчёт и вздохнул:
- Стыдно, Марч, а что делать? А вот возьми я, да умри всё-таки? Подумать страшно, во сколько бы обошёлся мой хладный труп…
- Да я уже прикидывал, - невозмутимо отозвался Марч. – Гроб, свечи, служба…
- Вот уж я без этого бы обошелся…
- Цветы…
- Розы, угу. Только не красные.
- “Арабия”, знаю. Креп…
- Это на кой?
- Зеркала занавешивать. Всю стену. Так положено. Поминки, перевозка, землекопы… Ну, и минус ещё один полный рабочий день. Стоял бы твой длинномерный гробок в холле, весь в этих чертовых розах… и пол-Хобарта пришло бы прощаться! Келли, сукин ты сын, да ведь о тебе никто плохого слова не скажет!
- Не могу, - Келли простонал в полотенце, хрипло захохотал, - либо хорошо, либо ничего? Марч, друже, да я ведь живой ещё! Ладно. Вот что я тебе скажу: не умеешь ты устроить мне правильные похороны. Музыку забыл.
Марч развёл руками.
- Симфонический оркестр? Можно прямо Сиднейской оперы, для тебя не жаль…
- Размахнулся! Всего-навсего народный квартет.
- Это ещё для чего?
- Плясать.
Марч выпучил глаза. Келли сел в постели, нашарил тапочки, объяснил с самым серьёзным видом:
- Так у нас полагается, не слыхал разве? На поминках пляшут, чтобы покойник знал – и без него проживут, и шёл бы себе искать яблоневые острова, а к живым бы почём зря не шлялся. Понятно?
Помощник отвернулся к окну.
- Да уж. Тогда пришлось бы ещё святой воды приписать - тебя, я думаю, никакими танцами от «Сиды» не отвадить.
- Я тоже так думал, - Келли возвысил голос, заплескалась вода. – Но сдаётся, вы по мне уже в каком-то смысле отплясали.
Повесил полотенце через плечо, подошёл к Марчу – тот всё глядел в окно на дальние холмы.
- Да и остров яблоневый, получается - вот он.
Я боюсь, что ли, подумал Келли, выходя из джипа. Его всё ещё бросало в пот, а о платке не позаботился – вытер лицо рукавом свитера, так из-под руки и взглянул.
Такая же!
Нет. Совсем другая. То же нежное лицо, тёмные длинные глаза, золотые волосы, платье синее, и так же сидит в зелёной траве – листик к листику, но та, прежняя, в сумерках сияла бы тонко, подсвеченная изнутри, а эта – мерцала бархатисто, плотно. Келли запрокинул голову, вглядываясь, и понял – мастер написал её заново, как картину, на толстой пластине полупрозрачного стекла.
И она была – с яблоками!
Конечно, он заметил это сразу – такое не пропустишь, но сначала старался понять, как сделано – и всё-таки про яблоки не разгадал. Одно под рукой, другое в подоле, у колен, у ступней босых её ног, и ещё – над головой, над плечами бело-золотыми. А неразгаданное – вот: волнами краски, что ли, проступали на пунцово-красных, пурпурно-чёрных боках – глаза и губы, глаза и губы… Тянулись к ней, касались её, смотрели на неё.
Это правда, подумал Келли, так и есть. Я сам такой. Это моя Сида, сестра моя – но, чёрт возьми, как он-то догадался?
Оглянулся – Марч стоял за спиной, помалкивал.
- Ну, с Богом, - Келли взялся за медную ручку двери. – Свои двести Ланс заработал, а остальное, - посмотрел ещё раз наверх, - не его забота. Телефон-то тебе мастер оставил? Нет? Пойду, из сукиного сына вытряхну.