все как у своих

Это я тут в пятнашки вписалась. Голова у меня щас пустая по ряду причин (а когда она у меня непустая?), я бурно живу в реале, играю, танцую и хожу с молодью в вирутальную реальность, меня наповал поразил коллега sap своим последним блицовым текстом про возговление, chingizid дал прекрасную тему про кальмара-Ктулху, брошенного в толпу, и я как-то сразу поняла, что это будет байка про учителя О-Фаннаху (это еще кто такой?) и что она будет заканчиваться словами: «а как проснется — проповедует, все как у...» — нет, не у людей. Прием здесь очень, очень простой, он называется «не так все это было, совсем не так» и «а вот как это было с другой стороны», но лучшего у меня пока нету ничего, вот. А, и еще я три дня смотрела взахлеб сериал про Зайтоичи, и, кажется, все это слегка там отразилось — и передоз иной культурой, и дзэнские учителя, и даже мэйк пис нот вор.

Об учителе О-Фаннахе рассказывают всякое. Мудрец, одни говорят. Хитрец, другие уверяют. Срамнец ваш О-Фаннаха, утверждают третьи.  Вон лес планарий шумит, колышется – кто посадил? Учитель О-Фаннаха, нечаянно взмахнув рукавом, испачканным в обеденном супе. Вон над бурным течением изогнулся мост из мальцов – кто соорудил? Учитель О-Фаннаха, за что ему крупнецы памятник поставили из лучшего мела. Впрочем, эту историю вы точно знаете, про нее даже общий взгляд есть. Коротко говоря, умел-де и скрыться, и явиться, и озарить, и воспарить.

А вот меня он однажды просто спас. И ведь я ему вообще никто, он просто шел себе по рампе, а я в это время на опекаемом участке люто болел. И расцвело у меня, и заколосилось, и завелась в препоне полуразумная жизнь – из тех, знаете, у которой даже имена есть, но трудовой организации никакой, одно смущение. Я ее пытался вывести нидворином, но что-то пошло не так, и вот я лежу и дрожу, и в это время на препоне надувается огромный пузырь, хуже бреда, зрит в меня и как заорет: «Йо, так вот ты какой, Шаб-Ниггурат!» Я, конечно, и такой, и сякой и эдакий, но, во-первых, когда болеешь, то далеко не сиятельная бландула с виду, а во-вторых, когда тебе всякая проникновень с препоны дает имя собственное – это такой подрыв, я вам скажу, близкий практически к оконцовке. Искажает, и терпеть такого нельзя никак. Я с одра поднялся, махли взял, макаю да затираю, утихомина добавил, рисую ему прямо на препоне тишь да гладь, да вишноблагодать… А следаки непрерывности-то сигналят, что у меня участок аварийный: уже и инспектор быта явился, и старшие чины бифуркации вилку свою принесли, втыкают и нацеливаются, а за ними младшие конденсатчики вот-вот явятся, зальют меня вместе с препоной свентилием – и тупой конец… А проникновень прямо как с торца соскользнула: пузырится, утихомин поглощает, как будто это путная еда, и орет уже совсем неприлично: «Цат-Хоггуа! Ран-Тегот! Йит-Йит!».

Особенно это жутко было, потому что она буквально же откуда-то знала некоторые нужные слова, но только путала все. А слово ведь не электрон: вылетит, не поймаешь, смотрю – и впрямь, местами уже и Цат возник, и даже Йит мелькает, удваиваясь, а ведь это среди чиновников третьей арки! И тут я понимаю, что все, не пережить мне этой каденции, сейчас меня либо агрессивная проникновень окончательно поименует, либо охоггуевший Цат-инспектор распылит на тысячу мальцов…

И тут раздаются шаги, легкие и благоуханные, и все видят и воспринимают: идет себе рампой учитель О-Фаннаха, как всегда − в неприличных одеждах, в подсолнечных пятнах, посох кривой, плетенки соломенные… И слева от него – хаос и сверкание, а справа от него – запинки и членистость, а посередке мы с проникновенью зрим друг на друга: я в тщетной борьбе, а она, проклятая, в жадности и вожделении.

- А что это вы тут делаете, а? – спросил учитель О-Фаннаха, избавляясь одним движением от всего, что мешало взгляду пронзать. – Погодите, не отвечайте, сам восприму. Э, да вы тут никак костерить собрались? Неужто все так плохо?

- Хуже некуда, - отвечают инспекторы и чины, - Прорыв у нас, и вот-вот хлынет к нам корявая реальность с той стороны, и лучшие из нас будут утащены и разъяты на палп, превращены в фикцию и учинят через то массовый культ, и нету у нас другого выхода, кроме как откостерить этого несчастного, некстати заболевшего и упустившего кордон! Отойди, дабы не задела тебя часом слепящая струя!

- Дурни вы, – ответил им учитель О-Фаннаха, - ибо собираетесь выстрелить из глушилки по кустарям, которые не стоят вашего тыла! Дадите ли мне кувшин мысла и шапку начеса, если я вас избавлю от этой досадной проникновени, и при этом ни недозрелый страж не пострадает, ни ваша репутация?

Завыли тут инспекторы и чины, обещая ему горы и долы, фэн и шуй в количестве, ладо и бульдо в качестве, а проникновень, учуяв учителя, извернулась и как заорет: «Азатот! Азатот!»

Храбро вонзил учитель два средних пальца в бесстыжие глазницы, а третью руку по важный сустав сунул в крепь и вырвал оттуда с хрустом живородящий цветок к'тулы. Вырвал и поднес проникновенному чудищу: благословляю, мол, тебя этой пробужденной к'тулой, живой и щупальцатой, заткнись и проваливай.

И проникновень взвыла, повторила на тысячу ладов имя, перевирая его нещадно, и утащила цветок, и больше на моем участке не выпучивалась.

- Так-то, - сказал учитель, - добрый дар и кошмару приятен.

А затем дал мне подпятника ласково, словно я его любимый антиспирант, взял у изумленного бифуркатора кувшин, а у конденсатчика шапку – и был таков.

А цветок тот я потом в прозрение наблюдал: жив, но в отрыве от корней много спит. А когда просыпается – проповедует. Все как у своих.