«Тоталитаризм» как предчувствие (2018)
⏳ Среднее время чтения: 30 минут.
Много ли раз вам в своей жизни приходилось слышать про «тоталитарный совок»? Вопрос, конечно, риторический. Вкупе с этим смелым утверждением обычно идут бессвязные и непоследовательные дополнения вроде: «Советский Союз и Третий Рейх – одинаково тоталитарны», «Великая Отечественная война была войной двух тоталитарных диктаторов» и идущий из этого забавный, весьма часто встречающийся (что характерно, у либеральных теоретиков и практиков) вывод: «только Сталин убивал своих, а Гитлер – чужих».
Знакомо? Думается, любой житель постсоветского пространства, равно как и бывшего Социалистического блока, регулярно попадал в эту демагогическую ловушку. Причина её кроется в определении тоталитаризма, воспроизводимом обществом победившего тотального контроля финансового капитала. Но обо всём по порядку. Для того, чтобы ответить на вопрос «Как тоталитаризм стал пропагандистским жупелом?», нам необходимо обратиться к истории термина.
При чём тут Сталин?
Впервые термин «тоталитаризм» встречается в работах теоретика итальянского фашизма Джованни Джентиле в 1926 году. Сам Джентиле, известный на тот момент как автор метафизической поделки «Общая теория духа как акта» и министр просвещения Италии, связывал его с собственно выдуманной теорией тотального «этического» государства.
«Государство — это нация, сознающая свое историческое единство. Это — сам человек, поскольку он реализуется универсально, специфицируя свою универсальность в определенной форме. Эта спецификация необходима, как необходимо то, чтобы говорящий пользовался определенными словами. Форма, в которой специфицируется дух народа, сложна; и здесь не место проводить анализ всех её элементов. Но ни один из элементов, материальных или моральных, принадлежащих жизни народа, не чужд этой совершенно духовной форме (накладывающей свой отпечаток на самосознание нации, являющейся государством) — будь то мысль и действие; осознание того, что есть; воля к тому, что должно быть».
[Джованни Джентиле, «Философские основы фашизма»]
Термин был использован в фашистской пропаганде как позитивный. Сам дуче использовал его в распространённом лозунге «Всё в рамках государства!»
На этом бы история и закончилась, пока в дело не вступили, критиковавшиеся ещё Лениным, штрейкбрехеры революции – идеалисты, попавшие в опалу в СССР. Особо отличились на фронте натягивания совы «фашистских признаков» на глобус «пролетарского государства»: эсэр Всеволод Волин, социал-демократ Отто Рюле, троцкист Карл Альбрехт, сам Троцкий.
«Борьба с фашизмом должна начинаться с борьбы с большевизмом! Россия стала примером для фашизма. Независимо от того, нравится это „товарищам коммунистам“ или нет, остается фактом, что государственный порядок в России неотличим от таковых порядков в Италии и Германии. Они суть одно и то же. Можно говорить о красном, черном или коричневом „советском государстве“, а также о красном, черном или коричневом фашизме».
[Отто Рюле, из статьи для американского журнала «Живой марксизм»]
Уже позднее к компании подключились господа справа. Впервые термин «тоталитаризм» на английский перевёл австрийский психоаналитик Франц Боркенау в 1938 году в контексте… Советской России! Обиженный сотрудниками НКВД во время своего визита в Мадрид в 1936 — Боркенау сделал себе карьеру как «специалист по „тоталитарной теории“», теории, которую он сам же и выдумал впервые в англоязычном мире, проведя аналогию между Советской Россией и Третьим Рейхом. Стоит понимать, что на момент 1938 года, документально, у правых для критики «репрессивной системы СССР» в распоряжении были лишь куцые выдержки из т. н. «показательных процессов», прошедших в Москве. В остальном, они полностью полагались на информацию, поступавшую об СССР от троцкистских ренегатов или европейских социал-демократов. То есть, стоит избавить себя от иллюзий, что «если бы СССР вёл более примиренческую риторику — такого сравнения удалось бы избежать!»
«Социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма. Нет основания предположить, что боевая организация буржуазии может добиться решающих успехов в боях или в управлении страной без активной поддержки социал-демократии. Столь же мало оснований думать, что социал-демократия может добиться решающих успехов в боях или в управлении страной без активной поддержки боевой организации буржуазии. Эти организации не отрицают, а дополняют друг друга. Это не антиподы, а близнецы. Фашизм есть неоформленный политический блок этих двух основных организаций, возникший в обстановке послевоенного кризиса империализма и рассчитанный на борьбу с пролетарской революцией. Буржуазия не может удержаться у власти без наличия такого блока. Поэтому было бы ошибочно думать, что „пацифизм“ означает ликвидацию фашизма. „Пацифизм“ в нынешней обстановке есть утверждение фашизма с выдвижением на первый план его умеренного, социал-демократического крыла».
[Иосиф Сталин, «К международному положению»]
В том же 1938 году Уинстон Черчилль впервые публично назовёт режим Гитлера – «тоталитарным». Надо сказать, что сами нацисты, за исключением упражнений Карла Шмитта в теории «тотального государства», воздержались от злоупотребления термином, даже в положительном ключе, как это ранее сделали их итальянские «братья по разуму».
После же заключения т. н. «Пакта Молотова — Риббентропа» (более подробно о том, почему пакт не следует рассматривать как нечто сверхподлое, можно почитать здесь) правые пропагандисты наконец-таки превзошли своих троцкистских прикормлишей по объёмам публикуемых материалов, содержащих термин «комминацизм».
«Гитлеризм – это коричневый коммунизм, Сталинизм – это красный фашизм!»
[Заголовок редакторской колонки The New York Times от 18 сентября 1939 года]
Стоит заметить, что про родоначальника термина, дуче итальянского народа, к тому моменту все уже давно забыли.
Период 1938-1941 стал периодом расцвета публикации антисоветской желтухи. Буржуазные экономисты вывели теорию «госкапитализма в СССР», после чего массы на Западе окончательно потеряли легкоопровергаемые аргументы в споре с поборниками теории «красных фашистов». «Отличились» – Норман Томас, Бруно Рицци, Юджин Лайонс, Макс Истмен, Джордж Оруэлл.
После 22 июня 1941 года приравнивать Советскую власть к фашизму стало как-то не комильфо, правда, некоторые господа всё равно продолжали. Например, тот же Фридрих Август фон Хайек в 1943 году издал свою «Дорогу к рабству» где, впервые для либертарианцев, называет фашизм не крайней формой, к которой вынуждены прибегать государства ради сохранения рыночного статус-кво, а разновидностью социализма.
«Не менее показательна и интеллектуальная эволюция многих нацистских и фашистских руководителей. Всякий, кто наблюдал зарождение этих движений в Италии или в Германии, не мог не быть поражен количеством их лидеров, начинавших как социалисты, а закончивших как нацисты. Еще более характерна такая биография для рядовых участников движения. Насколько легко было обратить молодого коммуниста в фашиста, и наоборот, было хорошо известно в Германии, особенно среди пропагандистов обеих партий. […] Нет ничего удивительного в том, что в Германии до 1933 г., а в Италии до 1922 г. коммунисты и нацисты чаще вступали в столкновение друг с другом, чем с иными партиями. Потому что они боролись за людей с определенным типом сознания и ненавидели друг друга так, как ненавидят еретиков. Главным врагом, с которым они не могли иметь ничего общего и которого не надеялись переубедить, был для обеих партий, либерал».
[Фридрих Хайек, «Дорога к рабству»]
Эту же идею развил Карл Поппер, опубликовавший в 1945 году книгу «Открытое общество и его враги». Книга стартует очень бодро, например, Платон там обвиняется в заложении фундамента для марксизма! Якобы, Платон виновен в привнесении историзма в философию, чем подарил нам зачатки формационного подхода через ростки классового мышления в своих работах. Очень сильно напоминает Ротбарда, обвинявшего в появлении марксизма Адама Смита и Риккардо за привнесение в экономику математических понятий. Правда, в отличие от маргинала Ротбарда, не всегда почитаемого даже в либертарной среде, Поппер – и по сей день остаётся «уважаемым философом», чьи работы рекомендуются к изучению студентам гуманитарных направлений. В той же книге, например, Поппер противопоставляет историцизму (который в его реальности неизбежно ведёт тоталитаризму) идею т.н. «открытого общества», где все идеологемы и традиции будут конкурировать, как на рынке… Позднее либертарианцы развили этот принцип в знаменитый «рынок идей». Наверное, не стоит удивляться, что издание «Открытого общества и его врагов» в Лондоне пролоббировал дружок Поппера – Хайек?
В 1946 году, во время своей знаменитой Фултонской речи, Черчилль назвал коммунистический и фашистские режимы одинаково тоталитарными в интересном контексте:
«Ни один человек, ни в одной стране не стал спать хуже от того, что сведения, средства и сырье для создания [атомной] бомбы сейчас сосредоточены в американских руках. Не думаю, что мы спали бы сейчас спокойно, если бы ситуация была обратной, и какое-нибудь коммунистическое или неофашистское государство монополизировало на некоторое время это ужасное средство. Одного страха перед ним уже было бы достаточно этим тоталитарным системам для того, чтобы навязать себя свободному миру».
Интересно, но в, казалось бы, одной из самых известных речей ХХ века, есть отрывки, которые цитируются нечасто:
«До 1933 или даже до 1935 года (sic!) Германию можно было уберечь от той страшной судьбы, которая её постигла, и мы были бы избавлены от тех несчастий, которые Гитлер обрушил на человечество. Никогда ещё в истории не было войны, которую было бы легче предотвратить своевременными действиями, чем та, которая только что разорила огромные области земного шара. Её, я убежден, можно было предотвратить без единого выстрела, и сегодня Германия была бы могущественной, процветающей и уважаемой страной; но тогда меня слушать не пожелали, и один за другим мы оказались втянутыми в ужасный смерч».
В этом отрывке Черчилль откровенно поддерживает ставший уже классическим для либералов стереотип, что если бы Гитлер при всём своём шовинизме, расизме, тоталитаризме и чёрт знает ещё каком мракобесии не ступил бы на путь прямой конфронтации за передел сфер влияния в Европе после ремилитаризации Рейнской области в 1936 году – то он бы стал «Самым великим немцем после Бисмарка». Частично, точно такой же подход применяется «теоретиками тоталитаризма» при выборке государств, соответствующих критериям тоталитаризма, о которых мы поговорим чуть позже. Так, например, австрофашизм Дольфуса и, собственно, фашизм Муссолини – режимы, которые сами открыто идентифицировали себя «тоталитарными» и не стеснялись этого – тоталитарными современными исследователями не признаются. Равно как и послевоенные режимы Салазара, Франко, Чан Кайши, Ли Куан Ю, Пак Чон Хи и т.д.
«Великие уравнители»
В 1947 году, вдохновившись теорией «открытого общества», Гарри Трумэн уже открыто называл коммунистов с фашистами «равнототалитарными».
Развивая попперовскую мысль, на сцену вышла Ханна Арендт, бывшая ученица и возлюбленная Мартина Хайдеггера, опубликовавшая в 1951 году свою книгу «Истоки тоталитаризма». Признанная на западе как «одна из лучших научно-популярных книг ХХ века», третья её часть полностью посвящена уравнению СССР и фашистской Германии. По её мнению, массы не могут быть достаточно образованными, чтобы напрямую участвовать в политической жизни.
«Крушение классовой системы автоматически означало крах партийной системы, главным образом потому, что эти партии, организованные для защиты определенных интересов, не могли больше представлять классовые интересы […] Падение охранительных стен между классами превратило сонные большинства, стоящие за всеми партиями, в одну громадную неорганизованную, бесструктурную массу озлобленных индивидов, не имевших ничего общего, кроме смутного опасения, что надежды партийных деятелей обречены, что, следовательно, наиболее уважаемые, видные и представительные члены общества — болваны, и все власти, какие ни есть, не столько злонамеренные, сколько одинаково глупые и мошеннические. […] Октябрьская революция удивительно легко победила в стране, где деспотическая и централизованная бюрократия управляла бесструктурной массой населения, которое не организовывали ни остатки деревенских феодальных порядков, ни слабые, только нарождающиеся капиталистические классы. […] Не обладая инстинктами вождя масс, Ленин хватался сразу за все возможные виды дифференциации — социальную, национальную, профессиональную, дабы внести какую-то структуру в аморфное население, и, видимо, он был убежден, что в таком организованном расслоении кроется спасение революции. Он узаконил анархическое ограбление помещиков деревенскими массами. Он попытался усилить рабочий класс, поощряя независимые профсоюзы. Он терпел появление робких ростков среднего класса в результате курса НЭПа после окончания гражданской войны. Он вводил новые отличительные факторы, организуя, а иногда изобретая как можно больше национальностей, развивая национальное самосознание и понимание исторических и культурных различий среди наиболее первобытных племен в Советском Союзе. […] Затем большевистское правительство приступило к ликвидации классов, начав, по идеологическим и пропагандистским соображениям, с классов, владеющих хоть какой-то собственностью, — среднего класса в городах и крестьян в деревнях. Из-за сочетания факторов численности и собственности крестьяне вплоть до того момента потенциально были самым мощным классом, поэтому их ликвидация была более глубокой и жестокой, чем любой другой группы населения, и осуществлялась с помощью искусственного голода и депортации под предлогом экспроприации кулаков и коллективизации».
[Ханна Арендт, «Истоки тоталитаризма»]
Такую тяжёлую, полновесную цитату пришлось привести, дабы уважаемый читатель смог оценить писательские таланты Арендт, равно как и её фактологическую базу. Забавным в ситуации с трактовкой тоталитаризма Арендт можно выделить то, что «первопричиной тоталитаризма» она называет бесклассовое, атомизированное общество абсолютного, политического и трудового отчуждения. То есть, описывая, де-факто, не СССР эпохи правления Сталина, с его рабочими трестами, советами, партийными комитетами всех уровней, а текущую ситуацию в странах позднего капитализма, где действительно пришли к атомизированному обществу одинаково политически беззащитных пролетариев, существующих в условиях тотальной трудовой отчужденности и политической нерепрезентативности. Таким образом, можно сделать первую умственную «засечку».
«В чём же заключается отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это — принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде».
[Карл Маркс, Экономическо-философские рукописи]
В настольной книге президента Эйзенхауэра, «Истинный Верующий: мысли о природе массовых течений» – американский философ Эрик Хоффер, можно сказать, говорит с Арендт в унисон. Он делает «открытие», что для тоталитарных режимов (очевидно, вновь фашистской Германии и Советского Союза) и развития коллективизма необходима масса «неустроенных», «неблагополучных», «неуспешных» (sic!) людей.
«Существуют такие великие лидеры как Линкольн, Ганди, Рузвельт, Черчилль и Неру. Они не стесняются использовать людской страх и голод, чтобы объединить общество и заставить его умирать, служа святому делу. Но, в отличие от Гитлера и Сталина, Лютера и Кальвина, у них нет соблазна использовать слизь раздавленных душ как материал строительства нового мира».
[Эрик Хоффер, «Истинный Верующий: мысли о природе массовых течений»]
Пожалуй, неудивительно, что достаточно посредственно написанная и насквозь вторичная книга переиздавалась в США 23 раза и неоднократно признавалась одной из лучших общеобразовательных книг.
В 1965 году ученик Макса Вебера, соавтор послевоенной конституции ФРГ и Израиля, Карл Фридрих, совместно со своим аспирантом, будущим одиозным советником президента США, Збигневом Бжезинским, сделали первую попытку привнести в бывший до этого сугубо субъективистской обзывалкой термин – объективность и наукообразность. Примечательным для нас является то, что работа над «Тоталитарной диктатурой и автократией» изначально велась эмпирически, то есть фашистская Германия и Советский Союз считались эталонными тоталитарными государствами априори, по причине того, что, по мнению авторов, оба они являются одной формой «кризисного управления», поэтому авторы всего лишь ограничились выведением их «общих мест».
«Кто пожелал бы подвести под одни и те же законы политическую экономию Огненной Земли и политическую экономию современной Англии, — тот, очевидно, не дал бы ничего, кроме самых банальных общих мест».
[Фридрих Энгельс, «Анти-Дюринг»]
Итак, давайте же приоткроем завесу великой тайны: какие же общие признаки удалось выделить маститому специалисту по конституционному праву и будущему высокопоставленному чиновнику США? Да вот же они, читаем:
1) Всеобъемлющая идеология2) Однопартийное государство, обычно, ведомое одним человеком3) «Террористическая полиция»4) Монополия на средства коммуникации5) Контроль над оборотом оружия6) Централизованное управление экономикой
Вот и всё. Шесть признаков тоталитаризма по мнению признанных мэтров уравнения фашизма и социализма. Стоит, справедливости ради, сделать оговорку, что авторы удосужились развернуть эти понятия. Выглядит это следующим образом:
«Всеобъемлющая идеология, это идеология, состоящая из официальной доктрины, которая охватывает все стороны человеческого бытия и которой предположительно придерживаются все, живущие в обществе; эта идеология характерным образом сфокусирована и спроецирована на некое совершенное конечное состояние общества, иначе говоря, она содержит призыв, основанный на категорическом неприятии существующего общества и стремлении завоевать мир ради построения нового общества;
Единственная массовая партия, это партия, как правило, возглавляемая одним человеком, „диктатором“, и вбирающая в себя относительно небольшую часть населения (до 10 процентов); чье ядро страстно и непоколебимо предано вышеописанной идеологии и готово всемерно способствовать ее широкому распространению; партия, которая организована по иерархическому, олигархическому принципу и, как правило, либо стоит над государственной организацией, либо полностью переплетена с нею;
Система террористического полицейского контроля, это система, поддерживающая партию, но также осуществляющая надзор за нею самой в интересах её вождей, характерным образом направлена не только против „врагов“ режима, но также против произвольно выбираемых наиболее малочисленных и уязвимых классов населения, причем террор тайной полиции, равно как и организуемое партией социальное давление систематически использует современную науку и в особенности психологию».
[Карл Фридрих, Збигнев Бжезинский, «Тоталитарная диктатура и автократия»]
Жемчужиной трактата Бжезинского являются пункты с четвёртого по шестой. Их расшифровка просто по буквам повторяет нытьё ,обычно исходящее, соответственно, от: «прогрессивных» либералов, сторонников легализации свободного ношения оружия и сторонников австрийской экономической школы. Удивительно ли, что именно эти политические группы чаще всего злоупотребляют термином «тоталитаризм»? Дальше авторы снисходят на оговорки, якобы одного или даже всех (!) столь долго и кропотливо выведенных ими признаков тоталитаризма – недостаточно, чтобы назвать государство тоталитарным. Тоталитарным государство делает лишь «совокупная взаимодополняемость» этих признаков, кроме этого, государство может быть тоталитарным даже если у него недокомплект признаков. Иными словами, авторы оставляют дверь открытой, а монополию на признания государства тоталитарными – за собой.
Столь открытая для редактуры теория тоталитаризма переживала не одну волну ревизионизма. Так, например, уже в 1970-х немецкий историк Карл Брачер перекроил рамки определения и допустил, что отличие тоталитарной системы от сверхавторитарной, полностью завязанной на одном человеке, в том, что она способна обходиться и без диктатора, под коллективным управлением. То есть, хотя сам Брачер и не говорит этого напрямую, системы, рухнувшие после смерти своих ключевых фигур, такие как НСДАП или фашистская Италия – уже выпадают из рамок определения, зато в них попадают Советский Союз, Коммунистический Китай, КНДР и т.д.
Далее в приравнивании Советского Союза и фашистской Германии отличились: ренегат марксизма, французский историк Франсуа Фюре, экс-советник Черчилля, британский историк Алан Баллок, немецкий «историк тоталитаризма» Михаэль Гейер, помощник Буша (ст.) и Рейгана, американский «советолог» Ричард Пайпс, немецкий националист и историк Эрнст Нольте. К слову, последний, в своих работах, называл советских солдат не иначе как «азиатской ордой».
Бывали у «великих уравнителей» и свои конфузы: например, американский «исследователь тоталитаризма» Тимоти Снайдер, готовя в начале 2000-х очередную книгу «Кровавые земли», занимающуюся «подсчётом черепов», был шокирован получившейся разницей в жертвах между нацистским и сталинским режимами. По его данным, немецкий фашизм за короткий период своего существования, ответственен за гибель более чем 12 миллионов человек, не считая боевых потерь во Второй мировой войне. В это же время Сталин ответственен за гибель не более чем 6 миллионов человек. При этом, автора сложно упрекнуть в сталинизме, ведь, например, число жертв голода 1932-1932 годов он устанавливает на отметке 3,3 миллиона человек (это львиная часть «убитых Сталиным») в то время как российско-французская комиссия демографов ранее установила предполагаемое число «демографических потерь» в 2,15 миллионов (без учёта добровольной внутренней миграции!) так как конкретное число «жертв голода» не установлено до сих пор. И это далеко не первый случай, когда «разоблачители» сами удивляются несовпадению объективной реальности с субъективным самовнушением.
Триумфом «великих уравнителей» стала подписанная 3 июня 2008 года «Пражская декларация о европейской совести и коммунизме». Декларация не так беззуба, как может показаться на первый взгляд. Она, например, возводит уравнение режимов в абсолют, призывая к проведению «аналогичного Нюрнбергскому» процесса над советскими и сотрудничавшими с ними лидерами, приравнивает коммунистические (внимание, не сталинские!) ущемления в правах к нацистским расовым чисткам. Она стоит за преследование современных коммунистов, вводя принцип коллективной ответственности для всех разделяющих идеологию «наиболее ужасающего периода европейской истории». Главными подписантами стали - диссидент и экс-президент Чехии Вацлав Гавел, и экс-пастор, соавтор «Чёрной книги коммунизма», президент ФРГ Йоахим Гаук.
Помимо прочего, после двух общественных слушаний по «преступлениям тоталитарного коммунизма», декларация привела к принятию резолюции ЕС «О Европейском сознании и тоталитаризме», где понятия «коммунизм, нацизм и фашизм» впервые юридически были признаны эквивалентными. Резолюция была принята 5/6 голосов Европарламента.
С тех пор, 23 августа отмечается в странах ЕС как «День памяти жертв сталинизма и нацизма» (заметьте, как сперва «испарился» дуче, а теперь уже и фашизм), да, именно в таком порядке.
А что же на самом деле?
Широкий ряд даже западных, немарксистских (начиная с Ростоу, заканчивая Гийхотом и Зигелем) исследователей подчеркивали, что главным смыслом существования термина «тоталитаризм» и его популярности в период холодной войны, была трансформация послевоенного антифашизма в антикоммунизм. При этом кто-то из них, как, например, советник президента США Ростоу, подчёркивал, что советская система управления гораздо более глубока и инакова по отношению к капитализму, чем это представлялось тогдашнему западному гуманитарному мэйнстриму. Израильский «охотник на нацистов» Эфраим Зурофф резко критиковал тенденции «уравнивания» коммунизма и нацизма, а также назвал принятую странами ЕС декларацию «беспрецедентным […] манифестом ложной эквивалентности». Критиковали приравнивание коммунизма к нацизму и английские лейбористы. Лейборист Джон Манн назвал принятую ЕС резолюцию «Вредительским документом, использующим дымовую завесу закономерной озабоченности относительно преступлений, совершенных коммунистическими режимами, чтобы уверенно уровнять советский социализм и нацистский фашизм». Лейборист Сьюмас Милн заявил более прямо, что приравнивание Сталина к Гитлеру «…имеет цель релятивизировать беспрецедентные преступления нацизма, замылив ими империализм, поддержать идею о том, что любая попытка социального преобразования неизбежно ведёт к страданию, убийствам и провалу».
Попытка «уравнителей», начиная с Арендт и тянущаяся до сих пор, сделать мерилом тоталитаризма (якобы процветающий в СССР) антисемитизм – не выдерживает критики. Как бы не хотелось Арендт, но лагеря системы ГУЛаг были исправительно-трудовыми лагерями, и никогда не были «аналогами нацистских лагерей смерти». Однако с лёгкой руки таких вот теоретиков в общественном сознании укоренилось представление о Советском Союзе, как о репрессивной машине, где вместо расовых чисток производились классовые, с аналогичным размахом произвола, огульности и жестокости.
«Из этих прослоек [не пролетариев] всегда могут быть лица, которые могут служить делу рабочего класса не хуже, а лучше, чем чистые кровные пролетарии. Поэтому общая мерка, что это не сын батрака — это старая мерка, к отдельным лицам не применимая. Это не марксистский подход. Это, я бы сказал, биологический подход, не марксистский. Мы марксизм считаем не биологической наукой, а социологической наукой. Так что эта общая мерка, совершенно верная в отношении сословий, групп, прослоек, она не применима ко всяким отдельным лицам, имеющим непролетарское или не крестьянское происхождение. Я не с этой стороны буду анализировать этих людей».
[Иосиф Сталин, Стенограмма заседания Военного совета при наркоме обороны СССР от 2 июня 1937 года]
Очевидно, что в самом Советском Союзе термин «тоталитаризм», даже в пору победы оппортунистического партийного крыла, применялся исключительно к итальянскому и немецкому фашизму. Ошибкой, со стороны идеологов Советского Союза, было забвение в отношении преступлений, совершенных японским тоталитарным фашизмом, при том факте, что именно японское государство в период предшествующий Второй мировой войне – наиболее чётко отражало критерии, выраженные в определении фашизма как власти финансового капитала, шовинизма во внешней политике, равно как удовлетворяло и превосходило метрику самих европейских фашистов в контексте корпоративного устройства общества. Налицо, равно как у господ декоммунизаторов-уравнителей, «специалистов по „тоталитарной теории“», так и у товарищей коммунистов – «детская болезнь» европоцентризма.
Помимо прочего, естественно, ни Советский Союз, ни Коммунистический Китай, не классифицировали себя как «тотальные государства». Напротив, государственный аппарат виделся временной мерой, необходимой для мобилизации на период вооруженного антагонизма с империализмом всех мастей. Чем кончаются односторонние «примиренческие» инициативы слева мы уже успели убедится, равно как и успели убедится современники Сталина в том, как на практике выглядят плохо подготовленные, спланированные и снабжаемые попытки поднятия революционного знамени в странах, наиболее реакционно настроенных к социализму (см. т.н. «Польский поход РККА»).
«Наше государство внешним образом напоминало предыдущие государства, функция которых состояла в подавлении непокорных, с той, однако, принципиальной разницей, что наше государство подавляло эксплуататорское меньшинство во имя интересов трудящегося большинства, тогда как предыдущие государства подавляли эксплуатируемое большинство во имя интересов эксплуататорского меньшинства. Вторая функция – оборона страны от нападения извне. Этим оно также напоминало внешним образом предыдущие государства, которые также занимались вооруженной зашитой своих стран, с той, однако, принципиальной разницей, что наше государство защищало от внешнего нападения завоевания трудящегося большинства, тогда как предыдущие государства защищали в таких случаях богатство и привилегии эксплуататорского меньшинства. Была здесь ещё третья функция – это хозяйственно-организаторская и культурно-воспитательная работа органов нашего государства, имевшая своей целью развитие ростков нового, социалистического хозяйства и перевоспитание людей в духе социализма […] Сообразно с этим изменились и функции нашего социалистического государства. Отпала – отмерла функция военного подавления внутри страны, ибо эксплуатация уничтожена, эксплуататоров нет больше и подавлять некого. Вместо функции подавления появилась у государства функция охраны социалистической собственности от воров и расхитителей народного добра. Сохранилась полностью функция военной защиты страны от нападений извне, стало быть, сохранились также Красная Армия, Военно-Морской Флот, равно как карательные органы и разведка, необходимые для вылавливания и наказания шпионов, убийц, вредителей, засылаемых в нашу страну иностранной разведкой. Сохранилась и получила полное развитие функция хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной работы государственных органов. Теперь основная задача нашего государства внутри страны состоит в мирной хозяйственно-организаторской и культурно-воспитательной работе […] Но развитие не может остановиться на этом. Мы идём дальше, вперед, к коммунизму. Сохранится ли у нас государство также и в период коммунизма? Да, сохранится, если не будет ликвидировано капиталистическое окружение, если не будет уничтожена опасность военных нападений извне, причём понятно, что формы нашего государства вновь будут изменены, сообразно с изменением внутренней и внешней обстановки. Нет, не сохранится и отомрет, если капиталистическое окружение будет ликвидировано, если оно будет заменено окружением социалистическим».
[Иосиф Сталин, «Вопросы ленинизма»]
Таким образом, государство было не целью, как это определялось фашиствующими демагогами, а лишь средством для выживания социализма в крайне агрессивной среде. Ситуация, в каком-то смысле, противоположная обществу позднего капитализма, где наоборот, капитал является самоцелью, но не средством. Подобная зацикленность на «жизни ради государства», «строящего нацию» (троп – «государство как высшая цель») и «жизни ради состоятельности» (троп – «капитал как высшая цель») поразительно роднит тоталитарное общество, описанное классическими итальянскими и немецкими фашистскими философами с царствующим на планете ныне миром наживы и чистогана.
Говоря с буржуем его языком, по какой же причине, например, «контроль над оборотом оружия» может считаться полноценным признаком тоталитарного общества? Видится, что единственной причиной побудившей «исследователей» включить этот пункт в список «тоталитарных синдромов» была попытка защитится от применения термина к государству, гарантирующему право на владение оружием конституцией, например, – Соединённым Штатам. Вторая поправка конституции США трактуется такими теоретиками как полноценный предохранитель от тоталитаризма. Ведь, в самом деле, «ты получишь мой Кольт только из моих холодных, мёртвых пальцев». Только вот какой эффект от этой Второй поправки, если она гарантирует право на оружие лишь тем, кто может себе это позволить? Имущественный ценз на владение оружием в США – сохраняется, помимо того, ничего серьёзнее винтовки, по баснословной цене, гражданин приобрести не может в любом случае. Успешные владельцы винтовок, для которых они являются всего лишь ещё одной игрушкой, вроде третьего автомобиля в гараже, априори будут лояльны режиму, который позволил им разбогатеть настолько, чтобы приобрести эту роскошь. В случае же любого социального сдвига, гораздо более вероятнее, что такой «стрелок» активнее будет помогать силам реакции. Аналогичная практика, но уже законодательная, существовала в период апартеида в ЮАР и… Третьем Рейхе, где членам НСДАП, а также «расово чистым» немцам разрешалось владеть всеми видами стрелкового оружия. Подобные законодательные меры косвенно способствовали проводимому немцами геноциду. Следовательно, зачем Америке нужен был весь этот цирк с конями, кроме как ради ежедневных массовых «шутингов», параноидальной полиции и существования целой индустрии гражданского оружия, пользующейся неприкрытым лоббизмом?
Аналогично про «монополию на средства информации» можно поговорить тет-а-тет с любым журналистом, который просветит о существовании такой вещи, как «редакторская политика», которая, в свою очередь, напрямую зависит от спонсоров редакции. Иными словами, говоря о «монополии на средства информации» – «теоретики тоталитаризма» прямо противопоставляют ей «рынок средств информации», где право на свободу слова существует лишь номинально и реализуется лишь в интересах крупных держателей капитала, ведь, есть ли смысл говорить о «свободе слова» без свободы быть услышанным? Вопрос риторический.
Чем отличается «однопартийная диктатура», «использующая всеобъемлющую идеологию, объясняющую все стороны человеческого бытия» в идентифицируемых как «тоталитарные» странах от стран, где различие между сменяющими друг друга раз в несколько лет партиями невозможно увидеть без микроскопа или где они вообще не сменяются на протяжении полувека (Сингапур, Республика Китай, Корея, Япония, Индонезия и т.д.) — непонятно. Вдвойне непонятно, потому что все эти партии в качестве своей программной политики используют всё ту же идеологию, только капиталистическую.
Идеологию, декларирующую, что всё продаётся и всё покупается. Идеологию, провозглашающую капитал высшей ценностью, низводящую человека до придатка машины и объясняющую его поведение через унизительные концепции «инстинктов» и «человеческой природы».
Даже представители т.н. Франкфуртской школы философии, которых сложно упрекнуть в марксистских подходах, равно как и симпатиях к Советскому Союзу, отмечали, что выстроенная в странах диктатуры финансового капитала сегодня система является «наиболее изощренной и злокачественной формой тоталитаризма». Той самой формой, ежедневно производящей миллионы членов атомизированного общества тотального, политического и трудового отчуждения, щедро присыпанных товарным фетишизмом, который является своеобразным двигателем, позволяющим приумножать финансовый капитал.
«Спектакль – это непрерывная речь, которую современный строй ведёт о самом себе, его хвалебный монолог. Это автопортрет власти в эпоху её тоталитарного управления условиями существования. В отношениях спектакля фетишистская видимость чистой объективности скрывает их характер межчеловеческих и межклассовых отношений; поэтому кажется, будто вторая природа своими фатальными законами подчиняет себе наше окружение. […] Повсеместное расщепление, производимое спектаклем, неотделимо от современного Государства, то есть от обобществленной формы социального расслоения, продукта общественного разделения труда и орудия классового господства».
[Эрнест Дебор, «Общество спектакля»]
Таким вот образом, буржуазия, руками прикормленных гуманитариев (шутка ли, что добрая половина упоминавшихся выше фамилий получала гранты и стипендии консервативных фондов?), релятивизировала, взяла как мерку, преступления собственноручно выведенного цепного пса Гитлера. После чего, под предлогом надуманных «абсолютно банальных общих мест» это мерило было поднесено к молодому советскому государству. По мерилу вышло, что «Государство-то тоталитарное, проводит классовые чистки! А знаете кто ещё проводил чистки? Нацисты!» Правда теория эта оказалось хрупким обоюдоострым мечом, так как «общие места», в силу своей природы, имеют свойство находиться повсеместно, и «общих мест» этих у предвоенных Италии, Германии и Японии с капиталистическими государствами той и нынешней эпохи оказалось гораздо больше, нежели чем со Страной Советов. Стоит задуматься о будущей судьбе этого термина. Но, так или иначе, структуры и механизмы работы государств находящихся под пятой тоталитарного контроля финансовым капиталом ещё ждут своих исследователей.