Отрывок из книги: Константин Бакрадзе. Система и метод философии Гегеля // Некоторые замечания о формальной и диалектической логике (1958)

⏳ Среднее время чтения: 45 минут.

8. Некоторые замечания о формальной и диалектической логике. За последние годы в марксистской философской литературе вопрос о соотношении формальной логики и диалектики приобрел особую актуальность и остроту. В продолжение ряда лет вопрос этот обсуждается не только в нашей стране, но и в народно-демократических странах; и в капиталистических странах не только марксисты-философы публикуют книги и статьи по этому вопросу, но и представители немарксистских кругов обращают свое внимание на данную проблему.

Вопрос этот представляет интерес не только с точки зре­ния исторической, именно с точки зрения его гегелевского решения, но и с точки зрения систематической, в данном слу­чае с точки зрения марксистско-ленинской философии.

Нас интересуют обе точки зрения, так как мы полагаем, что в большинстве случаев неправильное решение вопроса о соотношении формальной логики и диалектики обусловлено влиянием Гегеля, слепым подражанием высказываниям Ге­геля.

Вопрос о соотношении формальной логики и диалектики формулируется разными авторами различно. Ставят вопрос не только о соотношении формальной логики и диалектики во­обще, а о соотношении формальной и диалектической логик; возникает тогда вопрос о предмете и области применения этих двух логик. Ставят в связи с этим вопрос о характере, самостоятельности, об их сравнительном научном значении. В конечном счете все сводится к конкретному вопросу, подчи­няется ли мышление в процессе познания закону исключен­ного противоречия или же в процессе отражения единства противоположностей, которое является принципом движения и развития действительности, закон исключенного противоре­чия теряет силу и мышление само становится внутренне про­тиворечивым.

Для Гегеля вопрос, казалось бы, решен ясно и однознач­но: 1) предмет традиционной формальной логики составляет часть, раздел «Науки логики», и если гегелевскую логику счи­тать диалектической логикой, то предмет формальной логи­ки — основные формы мышления, понятие, суждение, умоза­ключение — часть, раздел диалектической логики, часть, ко­торая входит в ее состав в качестве первого отдела субъек­тивной логики; 2) что касается т. н. законов мышления и, в частности, закона исключенного противоречия, то они, если поверить Гегелю, теряют всякую силу в процессе подлин­ного познания.

Нигилистическое отношение к формальной логике, рас­пространенное у нас в прошлом и до конца не преодоленное до сих пор, имеет своим источником именно критику Гегелем этой науки и установленных ею законов. Поэтому мы прежде всего должны разрешить вопрос о том, прав ли Гегель, отри­цая т. н. законы мышления, законы тождества, противоречия и исключенного третьего и заменяя их законом единства про­тивоположностей.

1) Несмотря на мистико-идеалистическую оболочку, бо­лее того, несмотря на мистико-идеалистическое содержание, которое Гегель вкладывает в понятие противоречия, в принцип единства противоположностей, мысль о том, что противо­речия являются принципом развития, безусловно правильна.

Конечно, говоря о противоречии, мы имеем в виду не про­тиворечие вообще, а противоречие, которое не остается толь­ко противоречием, а заставляет преодолеть его, дает стимул для его преодоления. Действительность имеет силу содержать в себе противоречие, но имеет силу и преодолевать его. Раз­витие заключается не в противоречии — противоречие только стимул, причина, указывающая на необходимость его разре­шения, его преодоления, — развитие заключается именно в преодолении, разрешении противоречия.

В этом смысле Гегель совершенно прав, и марксистско-ленинская теория вполне согласна с этим положением. И в природе, и в обществе, и в познании действительности возник­шие противоречия требуют их преодоления, и процесс их пре­одоления есть движение, результатом которого является нечто новое, в частности нечто более высшее, прогрессивное, более истинное.

Но имеет ли это положение какое-либо отношение к т. н. законам мышления, установленным формальной логикой. Ведь, в сущности, противоречие, о котором говорит Гегель, совершенно иного характера, чем противоречие, которое фи­гурирует в классической логике. Конечно, есть и один момент сходства между ними: на противоречии нельзя останавливаться; подлинная истина и с точ­ки зрения Гегеля требует выхода из проти­воречия, требует его преодоления. Но в то время как формальная логика преодолевает противоречие тем, что исключает противоречие, диалектика Гегеля преодолевает противоречие тем, что указывает на недостаточность, одно­сторонность противоречивых моментов, требующих взаимного восполнения до определенного целого.

Гегель полагает, что принцип единства противоположно­стей, принцип противоречия, являющийся движущей силой всей действительности, противоречит законам формальной ло­гики и поэтому подлинное познание вовсе им не подчиняется. Не говоря уже о том, что Гегель в данном случае — да и во­обще, как правило, в своих рассуждениях — подчиняется закону исключенного противоречия, полагая, что его принцип необходимого противоречия исключает истинность законов формальной логики, можно показать, что критика им этих за­конов не состоятельна.

Разберем кратко рассуждения Гегеля о законах формаль­ной логики. Нам не придется об этом много говорить, так как они подробно изложены выше.

а) Рассматривая закон тождества формальной логики, Гегель вкладывает в него определенный смысл; закон тождества в интерпретации Гегеля формулируется следующим об­разом: «все тождественно с собой». С точки зрения Гегеля, та­кая формулировка закона тождества должна быть правиль­ной: мы уже знаем, что категории представляют собой преди­каты абсолютного, поэтому каждая из них представляет его особую определенность. С этой точки зрения, вполне право­мерны характеристики определенных ступеней развития абсо­лютного в элементе чистой мысли: все (абсолютное, всякая вещь) есть бытие, все есть качество, все есть количество, все есть понятие, все есть суждение и т. д. и т. д.

Категория тождества тоже выражается в этой форме: все тождественно с собой. Но, вкладывая этот определенный смысл в понятие категории, в частности в понятие тождества, Гегель искажает смысл закона формальной логики, указывая на то обстоятельство, что каждая вещь содержит в себе про­тиворечие. Формальная логика и гегелевская диалектика го­ворят на разных языках, касаются разных сторон действи­тельности, обозначая их одним и тем же термином. Диалекти­ка указывает на противоречие, заключающееся в вещи, про­тиворечие, которое является причиной движения, изменения этой вещи. Формальная логика вовсе не занимается этим во­просом; не ее дело ставить и решать вопрос о том, содержат ли вещи и явления действительности противоречие, являет­ся ли противоречие движущей силой действительности. Ее основная цель найти правила (законы) связи между сужде­ниями, между посылками и выводом. И если классическая логика говорила о понятиях, которые входят в состав сужде­ний, то она указывала на необходимость мыслить понятие как тождественное, в противном случае правильность вывода не будет обеспечена. Как бы мы ни выражали принцип тож­дества, — будет ли он выражаться через А = А или А—>А, для нас это в данном случае не имеет значения, — его нельзя вы­кинуть из науки указанием на то, что тождество всегда связа­но с различием. Эти два принципа — принцип тождества и принцип связи тождества и различия — относятся к разным областям действительности. Ведь сам Гегель, несмотря на критику принципа тождества, как правило, — т. е. если мы не обратим внимания на некоторые насильственные конструкции, двусмысленные понятия, — всегда подчиняется в своих рас­суждениях этому принципу. Например, характеризуя понятия рассудка, Гегель имеет в виду всегда одно и то же содержа­ние, тождественное самому себе понятие и всегда оперирует этим понятием. Критикуя формальную логику и школу, кото­рой признается закон тождества, Гегель, конечно, имеет в ви­ду определенное, тождественное понятие этой школы. То обстоятельство, что определенность указывает на различие и «содержит в себе отрицание», ничего не меняет в его рассуждении, которое подчиняется именно принципу тождест­ва. Говорят, тождество — только один момент, сторона вещи, явления; пусть будет так, но именно этот момент является существенным в формальной логике, которая вовсе не зани­мается вещами действительности, в которых тождество свя­зано с различием.

На определенном уровне научного знания каждое понятие науки имеет строго фиксированное содержание, и это содер­жание тождественно себе самому. Конечно, «планета есть планета» и «дух есть дух» и т. д., и никакая диалектика не может отрицать и не отрицает этого. И если бы планета не была планетой, то многие ее существенные признаки, которые приписываются ей в суждениях, были бы ложными.

Смысл принципа тождества вовсе не заключается в том, чтобы высказывать тавтологические суждения вроде того, что «планета есть планета»; он не нарушается и в суждении «планета не светит собственным светом». В традиционной логике принцип тождества указывал на то обстоятельство, что понятия, входящие в состав суждений, должны быть однознач­ны, иметь строго фиксированное содержание. А разве Гегель не старается подчиняться этому принципу: ведь Гегель — удачно или неудачно — старается вложить в понятия качест­ва, количества, меры, сущности, действительности и т. д. стро­го определенное содержание.

И если распространить т. н. законы мышления на объек­тивную действительность, то, при правильном их понимании, они вовсе не будут противоречить принципам диалектики, так как эти законы, в сущности, отражают определенные стороны этой действительности. В этом случае принцип тождества вов­се не отрицает движения, развития действительности. «Каж­дая вещь тождественна себе самой» — это положение не от­рицает того, что эта вещь движется, изменяется. Капитализм, как бы он ни изменялся, развивался, какое бы противоречие он ни заключал в себе, остается, в сущности, тождественным себе капитализмом в продолжение всего своего существова­ния, и понятие капитализма, отражающее его, должно быть однозначным, обладать строго фиксированным содержанием. Конечно, с развитием научного знания понятия изменяют свое содержание — так, понятия атома, пространства, времени, массы и т. п. изменили свое содержание, но это вовсе не на­рушает принципа тождества.

b) Закон тождества А = А, согласно Гегелю, выражается в отрицательной форме в виде закона невозможности проти­воречия: А не может в одно и то же время быть А и не-А. Гегель не особенно долго останавливается на критике закона невозможности противоречия формальной логики, хотя вся его логика, казалось бы, направлена против значимости этого закона.

Мы уже указывали на своеобразную структуру характе­ра развития категории в логике и в связи с этим на понятие противоречия, которое движет действительностью. Отмечали попутно, что понятие противоречия в системе философии Ге­геля страдает неопределенностью: неоднозначность смысла противоречия — основной грех диалектики Гегеля, однако это грех, который помогает ему развертывать категории, находя в них внутреннее противоречие; эта неоднозначность смысла противоречия приводит его к отрицанию принципа невозмож­ности противоречия.

Рациональный смысл понятия противоречия спасен и дальше развит классиками марксизма-ленинизма. Он заклю­чается в том, что противоречие — причина изменения, разви­тия в том смысле, что происходит борьба противоположных моментов в едином, — должно быть преодолено.

На неоднозначность понятия противоречия указывают прежде всего примеры, которыми Гегель пытается иллюстри­ровать принцип диалектического противоречия. Какое, в сущ­ности, противоречие между радостью и слезами? Конечно, если принять положение, что слезы однозначно связаны с пе­чалью, тогда радость и слезы несовместимы. Но ведь в дей­ствительности слезы связаны не только с печалью. Но глав­ное все же не в этом: какое же это противоречие, что оно раз­вивает? Это противоречие «никуда не ведет», можем мы по­вторить слова Гегеля. И потом: разве это «противоречие» между радостью и слезами опровергает принцип невозмож­ности противоречия; выражается ли радость в слезах или нет — это ничего общего не имеет с принципом исключенного противоречия. Вот если бы было установлено как истинное положение, что радость никогда не выражается в слезах, и рядом с ним было бы признано истинным, что радость выра­жается в слезах, тогда только принцип исключенного противо­речия можно было бы опровергнуть. Или примеры верха и ни­за, отца и сына, правого и левого и т. д. — «тривиальные приме­ры», говорит Гегель, — не только тривиальны, но просто не­лепы, если ими хотят подтвердить истинность принципов диа­лектики и ложность принципов формальной логики.

Мы остановились на этих примерах только потому, что­бы показать неоднозначность смысла, который вкладывает Гегель в понятие противоречия. Противоречие как причина движения, развития — и вдруг его иллюстрация «правым» и «левым», «верхом» и «низом». Есть у Гегеля еще одна иллю­страция, — играющая даже роль аргумента, — своего понимания противоречия: это известное со времен Зенона положе­ние о том, что тело движется и в то же время неподвижно. Это положение фигурирует у Гегеля в разных формулировках. Одна из этих формулировок такова: «Нечто движется не по­скольку оно в этом «теперь» находится здесь, а в другом «теперь» там, а лишь поскольку оно в одном и том же «те­перь» находится здесь и не здесь, поскольку оно в этом «здесь» одновременно и находится и не находится. Надлежит согласиться с древними диалектиками, что противоречия, ко­торые они нашли в движении, действительно существуют; но из этого не следует, что движения нет, а наоборот, что движение есть само существующее противоречие».

Вопрос о том, что движущееся тело находится одновре­менно и «здесь» и «не здесь», обсуждался многими авторами и после Гегеля, и философами и представителями специаль­ных наук, и марксистами и немарксистами. Нам хотелось бы отметить опубликованные в последнее время строго обосно­ванные статьи К. Айдукевича и А. Шаффа по этому вопросу, в которых эта проблема решается не в пользу Гегеля.

Но главное тут в том, что то или иное решение этой про­блемы — само по себе очень важное — не представляет собой ни подтверждения, ни отрицания принципов диалектики, в частности принципа противоречия, как движущей силы дей­ствительности. Дело в том, что противоречие, которое «от­крыл» Зенон и которое фигурирует в диалектике Гегеля, име­ет совершенно иной смысл, чем диалектическое противоре­чие, которое мы признаем в связи с признанием рациональ­ного зерна гегелевской диалектики. Диалектическое противо­речие — это противоречие, которое является причиной движе­ния; в этом весь смысл диалектики и диалектического мировоз­зрения. Но противоречие, которое не представляет собой при­чины движения, изменения, развития, которое «никуда не ведет», вовсе не является диалектическим противоречием. Движение тела вызвано не внутренним противоречием в данном теле — речь идет о механическом движении, — даже если признать существующим зеноновское противоречие, но внешней причиной. Мы говорим «если даже признать сущест­вующим зеноновское противоречие», так как, во-первых, на уровне современной науки такое признание делается более чем сомнительным и, во-вторых, ведь причина движения тела вовсе не заключается в противоречии, согласно которо­му движущееся тело находится одновременно и «здесь» и «не здесь».

Противоречие, существующее в процессе движения — движение, понимаемое как вообще изменение, — диалек­тика признает не в смысле зеноновского противоречия. А в смысле современной физики. Противоречие, «открытое» Зено­ном, опиралось на представление бесконечной делимости про­странства и времени; и если уменьшать время и длину до бесконечности, то можно прийти к представлению, что дви­жущееся тело в до бесконечности уменьшенном времени на­ходится в покое в бесконечно уменьшенном пространстве. На самом деле современная физика постепенно склоняется к мысли, что пространство и время не бесконечно делимы; в процессе деления мы приходим к определенной границе, именно к понятию минимального расстояния и минимального времени, о менее которых говорить уже не имеет смысла. Противоречие, о котором можно говорить со смыслом и которое подтверждает принцип диалектики, можно предста­вить следующим образом: «Свойства пространства и времени определяются свойствами движения материи. Но движение прерывно и непрерывно, оно противоречиво: движение непре­рывно, поскольку оно есть связь, переход из одного состояния материи в другое. Движение прерыв­но, поскольку этот переход есть граница между ними, по­скольку они качественно отличны друг от друга» {Вопросы философии. 1957, № 3, стр 90.}.

Ход рассуждений Гегеля, как правило, всегда подчиняет­ся закону невозможности противоречия, хотя он сам, впадая в ошибку, полагает, что диалектика и ее принципы несовме­стимы с этим законом. Эта ошибка Гегеля не случайна, она вытекает из всего его ошибочного мировоззрения.

Дело в том, что вещи и явления действительности могут быть противоречивы — с точки зрения подлинной диалектики, они на самом деле противоречивы, — но понятия о них, су­ждения о них, если они истинны, не могут быть противоречи­выми, не могут содержать в себе противоречие. Закону ис­ключенного противоречия подчиняется всякое истинное мы­шление, всякое подлинное познание. Закон исключенного про­тиворечия разно формулируется разными авторами. Можно сформулировать его следующим образом: два противополож­ных суждения, из которых одно утверждает то же самое, что отрицает второе, не могут быть истинными; к этому добав­ляют: в одно и то же время, в одном и том же отношении; или: два исключающих друг друга признака не могут быть приписаны одному и тому же понятию; или: какой-либо при­знак не может быть приписан и в то же время не приписан одному и тому же понятию.

Например: не могут быть истинными два суждения «ка­питализм вечен» и «капитализм не вечен», «человек смертен» и «человек не смертен (бессмертен)», «Иван жив» и «Иван не жив», «демократическая республика хороша» и «демократиче­ская республика не хороша», «дождь полезен» и «дождь не полезен» и т. д. (В соответствующих случаях с оговоркой «в одно и то же время, в одном и том же отношении»).

Точно так же, с точки зрения Гегеля, не могут быть истин­ными одновременно суждения: «абсолютное есть каче­ство» и «абсолютное не есть качество (или «есть не качест­во»)», «абсолютное есть сущность», «абсолютное не есть сущ­ность (или «есть не сущность»)», «абсолютное есть идея» и «абсолютное не есть идея», «абсолютное есть субъект» и «аб­солютное не есть субъект». То, что Гегель утверждает как единство противоположностей, заключается не в этих проти­воположных суждениях, которые он якобы признает одновре­менно истинными и тем нарушает на каждом шагу закон исключенного противоречия, а совершенно в другом. Положе­ния Гегеля следующие: «абсолютное есть качество», но абсо­лютное есть не только качество, а также «абсолютное есть количество», «абсолютное есть сущность», но абсолютное есть не только сущность, а «абсолютное есть также явление», «аб­солютное есть субъект», но не только субъект, а также объект.

Конечно, можно выразить понятие количества как «не качество», понятие объекта как «не субъект», понятие явле­ния как «не сущность» и представить их как якобы несов­местимые в виде логического противоречия и на основании этого отрицать значимость закона логического противоречия.

Гегель, безусловно, ошибается, полагая, что он доказал неприменимость, ложность закона исключенного противоре­чия в познании, что диалектика и ее принципы несовместимы с законами формальной логики.

Но Гегелю простительна такая ошибка, непростительна она представителям марксистско-ленинской материалистиче­ской диалектики. Мы говорим: «Гегелю она — эта ошибка — простительна», так как Гегель, как объективный идеалист, так и должен был поступить: отождествив мышление и бы­тие, логическое и онтологическое, признав, что «все есть по­нятие», «все есть суждение», он с необходимостью должен был прийти к выводу, что понятие и суждение заключают в себе внутреннее противоречие. На этом основании и отверга­ется принцип исключенного противоречия.

Но такое рассуждение вовсе неприемлемо для представи­теля марксистско-ленинской философии. Положение о том, что капитализм заключает в себе внутреннее противоречие, вовсе не является внутренне противоречивым суждением, точно так же, как суждение о внутренней противоречивости всех вещей и явлений вовсе не представляет собой противоре­чивого суждения.

с) В связи с изложенными выше положениями нам необ­ходимо разобрать положения некоторых советских авторов по вопросу о соотношении формальной логики и диалектики и о соотношении принципов исключенного противоречия и един­ства противоположностей. Во избежание недоразумений мыпопытаемся более точно определить наше отношение к дан­ным вопросам. Мы полагаем, что формальная логика вполне суверенная наука, она не «низшая», «поверхностная» и т. д., как некоторые характеризуют ее, сравнивая ее с диалектиче­ской логикой. У нее свой предмет, и она изучает этот пред­мет, как изучает всякая другая наука свой предмет. Нелепо утверждать, что формальная логика изучает «простейшие яв­ления» и «простейшие отношения», а диалектика — сложные явления и отношения. Такой принцип деления наук сам по себе неприемлем.

Попытка разграничения формальной логики от диалек­тики путем аналогии, согласно которой формальная логика так относится к диалектике, как низшая математика к выс­шей, остается аналогией, которая еще не дает прямого, одно­значного решения вопроса. Кроме того — и это самое глав­ное — деление математических наук на низшие и высшие имело смысл на определенной ступени развития математики. С точки зрения современного уровня наук, понятия «низшей» и «высшей» математики имеют чисто методический характер. «Низшая», «элементарная» математика представляет собой, в сущности, элементарный курс математики, приспособленный к определенному уровню умственного развития, например, для преподавания в средней школе.

Формальная логика — вполне определенная наука с опре­деленным предметом изучения: она, как было отмечено нами выше, изучает отношения между суждениями, точнее, отноше­ния между посылками и следствиями. Это, полагаем мы, яв­ляется основной задачей логики. И эту задачу решает фор­мальная логика и только она; ни одна другая наука не изу­чает этот предмет. Формальная логика не является методо­логией наук, как полагают некоторые философы, сводящие сущность философии к логике. Она «не знает», подчиняется ли действительность принципам развития или нет, так как она не занимается этим вопросом. Законы, которые она открывает, имеют объективный характер, и поэтому им подчиняются и диалектик и метафизик в процессе мышления: два противопо­ложных суждения, из которых одно отрицает то, что утверж­дает другое, не могут быть вместе истинными, и это положе­ние является истинным и для диалектика и для метафизика.

Диалектика — это наука о наиобщих законах развития всей действительности, наиобщих законах развития при­роды, общества и мышления. Развитие, которое является предметом изучения диалектики, происходит во времени — время представляет собой основное условие развития. При­рода развивается во времени, общество развивается во вре­мени; что касается развития мышления, то имеется в виду или развитие познания, или развитие мышления из низших форм сознания и историческое развитие форм мышления, ко­торые, конечно, протекают также во времени.

Что касается связи между суждениями или точнее связи между посылками и следствием, т. е. основного предмета ис­следования формальной логики, то связи эти протекают не во времени. Точнее: связь между основанием и следствием, ло­гическая связь, существует не во времени, хотя мышление этой связи протекает во времени. Логические связи обуслов­лены связями, существующими в объективной действительно­сти, но рассматриваются в отвлечении от пространственно-временных условий.

Материалистическая диалектика, изучая наиобщие зако­ны развития всей действительности, открывает «логику» раз­вития этой действительности, т. е. ее закономерность.

Поскольку диалектика изучает и законы развития мышле­ния, общие для него, природы и общества, постольку она представляет собой теорию познания. С этой точки зрения, конечно, можно сказать, что диалектика есть теория познания марксизма. Но с тем же правом мы можем сказать, что тео­рия познания входит как часть в общую теорию диалектики, поскольку последняя представляет собой не только науку о закономерностях развития познания, но и о закономерностях развития природы и общества.

Возникает вопрос, что же представляет собой диалекти­ческая логика. Поскольку материалистическая диалектика есть наука о закономерностях природы, общества и познания, то можно говорить о ней как о «логике» природы (т. е. как о науке об общих закономерностях развития природы), о «ло­гике» истории, о «логике» познания. Но так как по традиции под понятием логики установилось более или менее опреде­ленное содержание, именно содержание, относящееся к мы­шлению, познанию (мы говорим «более или менее опреде­ленное содержание», так как нередко встречаются выражения вроде «логика истории»), то под понятием диалектической ло­гики нужно понимать именно учение диалектического мате­риализма о познании.

Во всяком случае, прежде чем говорить о диалектической логике, нужно однозначно установить содержание этого поня­тия. Диалектическую логику можно понимать как синоним диалектического метода. Это вовсе не будет противоречить высказываниям классиков марксизма-ленинизма. Указывая на характерные признаки диалектической логики, Ленин писал: «Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования»... Это, во-1-ых. Во-2-ых, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении», изменении. В-З-х, вся чело­веческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический опреде­литель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-ых, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна...» {В. И. Ленин. Соч., т. 32, стр. 72—73.}.

Совершенно недвусмысленно и однозначно установлены в данном месте существенные признаки диалектики. По этим признакам нетрудно узнать общую характеристику марксист­ского диалектического метода. Тут нет ни одного слова о каком-либо специфическом предмете, который изучается диа­лектической логикой. Если мышление возникло на основе «живого созерцания», обусловленного практической деятель­ностью людей, нужно изучить историю развития, формирова­ния мышления; если виды суждения возникли друг из друга, нужно изучить историю развития форм суждений; если формы мышления — понятие, суждение, умозаключение — возникли в процессе исторического развития друг из друга или обуслов­ливали друг друга в процессе развития, нужно изучить и историю этого развития и т. д.

Но все эти возможные науки ничуть не ограничивают са­мостоятельность формальной логики как науки, так как, как было уже сказано, последняя вовсе не занимается этими во­просами.

Указывая на существенные черты диалектической логики, Ленин добавляет, что «диалектическая логика, т. е. марксизм требует этого». Конечно, в этих словах не нужно видеть ото­ждествления марксизма, марксистского мировоззрения в це­лом с диалектической логикой; тут говорится о том, что диа­лектическая логика есть марксистский метод исследования явлений и вещей действительности. Такое понимание диалек­тической логики вполне правомерно; этот смысл вкладывали классики марксизма-ленинизма в понятие диалектической ло­гики {М. М. Розенталь, который защищает точку зрения существования диалектической логики как логики и который резко критикует авто­ров, отождествляющих диалектическую логику с диалектическим методом, излагая свое понятие диалектической логики, приходит к выводу: «...при таком понимании диалектической логики последняя совпадает с тем, что мы называем диалектическим методом. И это будет правильно». (Вопросы философии. 1955, №2, стр. 38). Если это правильно, то зачем критиковать других?}.

Можно применять термин «логика» (диалектическая) вме­сто термина «диалектика» вообще; так, например, Ленин пи­шет: «план диалектики (логики) Гегеля».

Правильнее всего было бы — на основании высказываний классиков марксизма-ленинизма — понимать диалектическую логику как теорию познания со всеми ее проблемами; что касается проблем «аристотелевской» логики — какую бы фор­му она ни приняла и как бы она ни развивалась в совре­менной логике, — они останутся проблемами формальной ло­гики или просто логики. Во всяком случае, предмет формаль­ной логики, именно законы связи между суждениями, точнее, между посылками и следствиями, не может стать предметом диалектической логики. Те закономерности, которые изучаются логикой при исследовании проблем суждения, умо­заключения, относятся ли они к классической или современной логике, все равно, не являются предметом изучения диалек­тики или диалектической логики.

Однако представители диалектической логики пытаются втиснуть предмет формальной логики в диалектическую логи­ку. Выдумываются своеобразные диалектические суждения, диалектические умозаключения, утверждается, что диалекти­ческое мышление не подчиняется законам формальной логи­ки, и т. д.

d1). Разберем некоторые положения авторов относительно диалектических суждений. Мы должны еще раз оговориться во избежание недоразумений, что существуют проблемы, ка­сающиеся вопросов суждения, которые выходят за пределы формальной логики и которые решает теория познания или вообще диалектико-материалистическая теория; таковы, на­пример, проблемы происхождения форм мышления (сужде­ния) или, например, вопрос о том, являются ли эти формы отражением действительности или же представляют собой априорные формы человеческого сознания и т. д. Все эти во­просы решает не формальная логика, а теория познания. Все эти и подобные им вопросы, безусловно, правомерны, и марксистско-ленинская философия должна их решить и ре­шает.

Но когда авторы работ по диалектической логике — кста­ти, нужно заметить, что таких работ очень мало по сравнению с тем значением, которое придают вопросам диалектической логики — говорят об этой логике и о диалектико-материали­стическом учении о суждениях и умозаключениях, то они предполагают существование своеобразных диалектических суждений и умозаключений. Эти суждения и умозаключения выходят за пределы формальной логики: формальная логика не способна их изучить. Часто они даже таковы, что не то что формальная логика не может их исследовать, но вообще люди, не знакомые с диалектикой, не могут их высказывать {Вопросы философии. 1956, №2, стр. 53.}.

Уже это последнее положение настолько удивительно, что у читателя остается впечатление о полной несерьезности и даже безответственности автора.

Автор, тов. Алексеев, делит суждения на два класса: на элементарные и диалектические. Элементарные суждения со­держат в себе диалектику, но они не являются диалектиче­скими; их может высказать всякий, даже не знающий диалек­тики. Диалектические же суждения — это такие суждения, которые не только заключают в себе диалектику, но они, кроме того, таковы, что их могут высказать только люди, знающие диалектику: такие диалектические суждения требуют знания и применения диалектики.

Не останавливаясь на критике этой своеобразной класси­фикации, в основе которой лежит выяснение вопроса, кто вы­сказывает суждение — одно и то же суждение может быть и диалектическим и не диалектическим, смотря по тому, знает ли высказывающий суждение диалектику или нет, — разберем примеры как «элементарных», так и «диалектических» суж­дений.

Примерами первых служат суждения: «лилия есть расте­ние», «роза красна», «Волга больше Днепра». Эти суждения, полагает автор, показывают «по существу, что предмет сужде­ния есть в одно и то же время и он сам и, в некотором смыс­ле, не он сам, и лилия и не лилия, и красное и не красное...» {ib., стр. 50.}.

Автор полагает, что эти суждения отражают диалектику, «существующую в объективных предметах». На самом же де­ле утверждение, что в суждении «лилия есть растение» выска­зывается мысль о лилии, что она лилия и не лилия, не пред­ставляет собой ни диалектики, ни метафизики, оно является просто нелепостью. То обстоятельство, что лилия есть расте­ние, не делает ее ни в малейшей степени не лилией; или, что еще хуже, — если только можно себе представить худ­шее, — мысль о розе, что она красна, ни в малейшей степени не говорит о том, что она красна и не красна. Продолжая в духе автора статьи, мы должны были сказать, что в сужде­нии «Волга больше Днепра» высказывается мысль о том, что Волга больше и вместе с тем («в некотором смысле»?) не больше Днепра.

Известные примеры Энгельса (и Гегеля) и Ленина о простых, элементарных суждениях, — причем под элементар­ными подразумеваются суждения, имеющие субъект-предикатную форму, — на самом деле иллюстрируют принцип единства противоположностей. Указывая на единство общего и отдельного в суждениях «Иван есть человек», «Жучка есть собака» и т. д., Ленин добавляет, что «уже здесь есть элементы, зачатки понятия необходимости, объективной связи природы etc. Случайное и необходимое, явление и сущность имеются уже здесь...». Диалектика заключается не в том, что «роза красная и вместе с тем не красная», а «в превра­щении отдельного в общее, случайного в необходимое...» {В. И. Ленин. Философские тетради. 1947, стр. 329.}. Общее, сущность существуют и проявляются в отдельном, в явлении; они изменяются и развиваются с изменением и раз­витием отдельных явлений. В этом отношении имеет смысл говорить об единстве противоположностей как причине раз­вития. Сущность капитализма проявляется в многообразных явлениях; социалистическая революция представляет собой также проявление сущности — закономерности — капитализ­ма, которая изменяет эту сущность. Такова диалектика объек­тивной действительности. Определенная научная теория при­ходит в противоречие с новыми фактами, явлениями действи­тельности; это противоречие является стимулом для преодоле­ния противоречия и дальнейшего развития знания. Такова диалектика процесса познания. Но эта диалектика развития отражается в истинных суждениях, которые строго подчиня­ются закону исключенного противоречия. И опровергать этот закон или указывать на его недостаточность примерами, вро­де выше приведенных (роза красна и вместе с тем не красна), не достигает цели. Ведь вся операция, которую проделывает тов. Алексеев над суждением «роза красна», для того чтобы отыскать в нем диалектическое противоречие, сводится к сле­дующему: кроме красноты у данной розы много других свойств, например, она обладает приятным запахом; она не только красна, но и пахуча; следовательно, «роза красна и не красна». Едва ли кто может согласиться с такой диалек­тикой.

Нужно обратить внимание и на следующее обстоятель­ство: авторы работ по диалектике суждений — да и вообще по диалектической логике — не обращают внимания на один существенный момент. Дело в том, что принцип единства и борьбы противоположностей является принципом движения, развития: диалектическое противоречие есть причина движе­ния, развития. Говоря о диалектическом противоречии в эле­ментарных суждениях, авторы не стараются показать, причи­ной какого развития является это противоречие, что оно дви­жет, что оно развивает. Ведь единство противоположностей в суждении «роза красна и не красна» или «Волга больше Днепра» — если только в последнем есть какое-либо противо­речие — ничего не развивает, оно не является причиной ка­кого-либо движения, развития. А это значит, что противоречие в суждении — противоречие совершенно своеобразного характера, над которым нужно подумать, прежде чем строить диалектическую логику.

Противоречие как стимул для его преодоления — причина развития всех явлений действительности. Суждения, отражаю­щие это противоречие, сами не содержат в себе противоречия, не содержат ни формально-логического, ни диалектического противоречия. Формально-логическое противоречие было бы показателем ложности наших суждений, нашего знания. Что касается диалектического противоречия, то в случае его на­личия в суждении оно было бы имманентной, внутренней причиной развития суждения, т. е., в конечном счете, нашего знания. Понятия и суждения, в которых выражено знание, не имеют своей собственной истории в том смысле, что они не развиваются в силу внутренних противоречий, содержащих­ся в самом понятии или суждении; в противном случае поня­тия и суждения развивались бы в силу внутреннего противо­речия и обращаться к действительности для ее изучения не имело бы смысла.

Кратко коснемся т. н. «диалектических» суждений. При­мером такого суждения автор приводит известное суждение: «одна и та же демократическая республика в одно и то же время и «хороша» и «плоха» {ib., стр. 54.}. Тов. Алексеев полагает, что выяснить форму и содержание суждений одними формально­-логическими законами невозможно. Для этого надо прибег­нуть к законам диалектической логики {ib., стр. 53.}. Это относится ко всем суждениям — и к элементарным и диалектическим. И на самом деле кажется, что приведенное выше суждение нару­шает принципы формальной логики; оно содержит в себе противоречие: что же может быть более противоречивым, чем «хорошее» и «плохое» {См. критику этой точки зрения в статье Дроздова «Формальная ло­гика и диалектические суждения» в сборнике «Вопросы логики». Ленин­град. 1957.}.

В сущности, это «хорошее» и «плохое» выражает подлин­ное противоречие в объективной действительности: «хорошее» для одного класса является «плохим» для другого класса; они выражают подлинное противоречие между классами, один из которых защищает то, против чего борется другой: в этом и заключается в данном случае единство и борьба противо­положностей. Но в отражающем эту ситуацию суждении нет никакого противоречия, и строй этого суждения вполне под­чиняется принципам формальной логики: демократическая республика хороша в одном отношении и плоха в другом.

Примеры таких суждений многочисленны, и они выска­зывались людьми, вовсе не слыхавшими о существовании науки диалектики: например, суждение, что дождь хорош в одной ситуации и плох в другой, знал каждый крестьянин, не «имея глубокого научного подхода к предмету», не зная вовсе диалектики.

Наконец, вопрос этот касается не формы или содержания суждения, не логики и не принципа противоречия, а того, что в марксизме называется конкретностью истины и что вовсе не противоречит принципу противоречия.

d2). Более серьезной кажется попытка тов. Церетели соз­дать теорию диалектических суждений и умозаключений. В данном случае нас интересует пока точка зрения тов. Церете­ли на суждения.

Считая «старую» логику поверхностной, односторонней, поскольку она «выясняет связь тех мыслей, которые отража­ют поверхностные определения», тов. Церетели, однако, не от­рицает определенного значения законов тождества и противо­речия. Различие между предметами или мыслями предпола­гает два момента: момент тождества и момент отрицания {Церетели. О диалектической природе логической связи (на груз, яз.). стр. 246-7.}.

Если один предмет отличается от другого, это значит, что первый предмет есть то, что не есть другой. Так, красный стол не есть черный стол. В этом «не есть» и заключается отрицание. Но красный стол есть именно красный стол, а не что-либо другое. Понятие красного стола должно мыслиться как тождественное самому себе, так же как и понятие черного стола, чтобы можно было их различить. Поэтому различие не существует без тождества и наоборот. Это относится не только к предметам, но и к понятиям тождества и различия: само понятие тождества предполагает понятие различия. Тождество, взятое вне различия, представляет собой абстракт­ное тождество. Отрицание тождества является такой же ошиб­кой, как признание существования только тождества. Тождество и различие находится в необходимом единстве {ib., стр. 248.}. Каждое из них, взятое отдельно, представляет собой односторонность и не обладает самостоятельностью {ib., стр. 250—51.}. Определенность предмета или мысли создается не тождеством, а единством тождества и различия. Поэтому «всякое суждение, выражающее опреде­ленность предмета, есть единство различных, в сущности — единство противоположных» {ib., стр. 252.}.

Таково общее рассуждение тов. Церетели, которое должно стать основанием диалектической интерпретации суждения. Эти положения, известные всем из логики Гегеля, почти не вызывают возражений — ведь и Гегель не всегда ошибался; недоумение вызывают только два момента: 1) пример с крас­ным и черным столами и 2) неожиданный переход от «един­ства различных» к «единству противоположных».

Но главное все же впереди. Нужно показать диалектиче­скую природу суждения и доказать, что основным законом суждения как определенной формы мысли является закон единства противоположностей и постольку закон исключен­ного противоречия теряет свое значение. На самом деле: вся­кий предмет, всякое явление представляет собой единство противоположностей; поэтому суждение, отражающее един­ство противоположностей, должно быть само единством про­тивоположностей. Но возникает вопрос, каким образом сужде­ние может выразить единство противоположностей, противо­речие, существующее в предметах и явлениях действительно­сти. Тов. Церетели не ограничивается интерпретацией простых суждений, данных классиками марксизма-ленинизма, согласно которой простое, элементарное суждение «Жучка есть соба­ка», выражая единство общего и единичного, вовсе не нару­шает принципа исключенного противоречия. Он пытается до­казать, что, во-первых, одно суждение не может выразить единство противоположностей, — противоположные стороны явления должны быть выражены единством двух противопо­ложных суждений, — и, во-вторых, единство этих суждений не подчиняется закону исключенного противоречия.

Прежде всего тов. Церетели пытается доказать, что обыч­ные суждения представляют собой два суждения: суждение (предложение) «Петр — человек» в действительности выра­жает две мысли, два суждения, именно «Петр — человек» и «Петр — человек». Не будем спорить против этого поло­жения, несмотря на то, что, во-первых, эти два суждения ни­какого внутреннего противоречия не высказывают, что должен был показать автор; а во-вторых: что делать с такими обыч­ными суждениями (предложениями), как «Москва столица СССР», в котором уже не два, а три суждения, или «Петр дал книгу Ивану»?

Правда, внутреннее противоречие не показано, но одна задача «решена»: одно суждение превратилось в два сужде­ния. Теперь нужно решить вторую задачу, именно показать внутреннее противоречие, выраженное в суждении (в одном или в двух, или в единстве двух?). Для этого берется пример следующего суждения: «человек есть животное, делающее орудия». Это одно предложение (суждение) выражает един­ство двух суждений: 1) человек есть животное и 2) это жи­вотное (человек) есть делающее орудия. Но признак «дела­ние орудий» «является отрицанием животности». Поэтому дан­ное суждение нужно выразить так: человек есть животное, т. е. не есть животное (так как делает орудия); оно — это суждение — не может быть выражено обычным суждением старой логики, оно представляет собой единство противопо­ложных суждений {ib., стр. 35.}.

Вся эта «операция», проделанная тов. Церетели, основана на двусмысленном употреблении понятия «животного». В пер­вом суждении в понятие «животного» вкладывается смысл живого существа, организма, во втором суждении это понятие употребляется в ограниченном смысле, смысле животного цар­ства, из которого выделен человек. Животное, делающее ору­дия, не становится от этого не животным, не живым организ­мом; оно определенный, качественно отличный вид, отличный от других живых существ, но оно вовсе не не животное.

Известное положение Энгельса о связи жизни и смерти превращается в диалектическое суждение: «Иван жив и не жив». Оба эти суждения истинны, «так как из сущности жи­вого организма вытекает смерть» {ib., стр. 339.}.

Все эти курьезные примеры, число которых можно было умножить, ясно показывают, к чему приводит попытка выбро­сить из логики принцип исключенного противоречия.

Конечно, тов. Церетели иллюстрирует свои положения не только такими непродуманными примерами; он пользуется примерами и положениями классиков марксизма-ленинизма.

Но в то время как классики марксизма-ленинизма никог­да в своих рассуждениях не нарушали принцип исключенно­го противоречия, тов. Церетели, пользуясь их примерами и положениями, пытается доказать, что эти примеры и поло­жения не подчиняются указанному принципу.

Нампридется кратко разобрать их, так как они нередко фигурируют в качестве аргументов против принципов фор­мальной логики.

Рассмотрим в первую очередь пример, сотни раз повто­ряющийся в работе тов. Церетели: пример касается связи производства и потребления, анализ которой дан Марксом в книге «К критике политической экономии». Производство есть потребление, но потребление является отрицанием производ­ства и, наоборот, производство есть отрицание потребления {ib., стр. 506.}. Таким образом, производство, конечно, есть производство и вместе с тем есть его отрицание; потребление есть потребле­ние и вместе с тем есть его отрицание. «И есть и не есть», как часто выражает эту мысль тов. Церетели. Формы, в которых выражаются эти положения, на первый взгляд, кажутся про­тиворечащими принципу исключенного противоречия. Тов. Це­ретели же серьезно думает, что тут мы имеем диалектическое противоречие, которое несовместимо с принципами формаль­ной логики.

Наша цель заключается не в том, чтобы отрицать данное диалектичёское противоречие, а показать, что данные поло­жения находятся в полном согласии с принципом исключен­ного противоречия, что они вовсе не нарушают этот принцип, а вполне подчиняются ему.

Маркс дает определение понятия производства: «Всякое производство есть присвоение индивидуумом предметов при­роды внутри и посредством определенной формы» {Маркс. К критике политической экономии. 1950, стр. 198.}. Определе­ние безусловно корректное, правильное (тов. Церетели оно не нравится, он считает его формально-логическим). Сущность производства правильно схвачена в этом определении; но оно, конечно, недостаточно, как и всякое определение: с производ­ством связаны распределение, обмен, потребление. Эту связь нужно проанализировать. Конечно, как указывает Маркс, эту связь можно представить в виде гегелевского силлогизма — всеобщность, особенность, единичность, — но она, эта связь, будет поверхностной {Опираясь на это высказывание, тов. Церетели пытается доказать, якобы Маркс считает силлогизм вообще поверхностным. Дело же касает­ся следующего: если понятая производства, распределения, обмена и по­требления вне их анализа уложить в схему силлогизма, то подлинная связь между ними не будет выявлена.}. Анализ производства и потребления приводит Маркса к следующим выводам. В процессе произ­водства потребляются средства производства, орудия и сырой материал. Поэтому акт производства ест акт потребления.

Потребление же есть производство в том смысле, что оно воспроизводит человека, его энергию. О чем тут идет речь? В процессе производства создаются предметы; но в про­цессе их создания потребляются орудия и материал; значит, в этом отношении производство есть потребление; но и потребление есть производство в известном отноше­нии. Таким образом, производство в одном отношении есть именно производство, а в другом отношении есть потребление; точно так же: потребление в одном отношении есть потребле­ние, а в другом — производство. Производство в первом от­ношении вовсе не совпадает с производством во втором от­ношении — тут два различных понятия производства: «...по­требительное производство... существенно отличается от соб­ственного производства» {Маркс. К критике политической экономии, стр. 202.}.

Как видим, анализ диалектической связи производства и потребления нигде не нарушает принципа исключенного про­тиворечия, а протекает согласно этому принципу. Конечно, этот принцип вовсе недостаточен для анализа связи произ­водства и потребления, он сам по себе вовсе не является ме­тодом познания этой связи, но рассуждение Маркса протекает именно в соответствии с этим принципом.

Другой пример касается диалектики возникновения капи­тала. «...капитал не может возникнуть из обращения и столь же не может возникнуть вне обращения. Он должен возник­нуть в обращении и в то же время не в обращении» (Маркс).

Глубокий анализ, посвященный производству прибавоч­ной стоимости («Капитал», I, гл. 5), оставлен тов. Церетели без внимания, а результат этого анализа выражен без всяких оговорок в виде двух противоположных, но истинных сужде­ний; 1) «Капитал не может возникнуть из обращения» и 2) «Капитал не может возникнуть вне обращения» {Церетели. О диалектической природе, etc., стр. 564.}.

Эти два положения, взятые в таком виде, вырванные из контекста, якобы нарушают принцип исключенного противо­речия, так как оба они являются истинными. На самом же деле анализ возникновения капитала приводит Маркса к вы­воду, что вне обращения капитал не может возникнуть; с другой стороны, только из обращения он также не может возникнуть. Никакого нарушения принципов формальной ло­гики тут нет, все рассуждение подчиняется принципу исключенного противоречия, хотя открытие Маркса сделано не с помощью этого принципа, а на основе конкретного ана­лиза определенных фактов. Разберем кратко ход рассуждения Маркса.

Если обмениваются товары и деньги равной стоимости, т. е. эквиваленты, никто из товаровладельцев не может из­влечь из обращения большей стоимости, чем та, которая во­площена в его товаре. Если же продавцам удается продавать свои товары выше их стоимости, допустим на 10%, то, ста­новясь покупателями, они должны переплатить продавцам те же 10%. Таким образом, то, что выигрывают товаровладель­цы как продавцы, они теряют как покупатели {Политическая экономия. Институт экономики АН СССР, стр. 104—106.}. Поэтому из такого обращения капитал не может возникнуть.

Теперь на сцену выступает особый товар, потребительная стоимость которого обладает свойством быть источником стоимости: рабочая сила. Стоимость рабочей силы и стои­мость, создаваемая в процессе ее потребления, — две различ­ные величины. Стоимость, создаваемая трудом рабочего, боль­ше стоимости его рабочей силы. . Это «больше» и является прибавочной стоимостью.

Так где же возникает капитал? Превращение денег в ка­питал совершается «при посредстве обращения, потому что он обусловливается куплей рабочей силы на товарном рынке». С другой стороны, он совершается «не в обращении — потому что последнее только подготовляет процесс увеличения стои­мости, совершается же он в сфере производства» {Маркс. «Капитал», I, 1955, стр. 201.}.

Рассуждение Маркса, объясняющее процесс увеличения стоимости, вытекает, конечно, не из законов формаль­ной логики, но протекает согласно этим законам.

Основная ошибка авторов, пытающихся построить диа­лектические суждения и умозаключения, которые не подчи­няются принципам формальной логики и в которых якобы утверждается истинность двух противоположных суждений («в одно и то же время и в одном и том же отношении»), заключается в положении: мысль, отражающая противоречие, есть мысль о противоречии, и поэтому сама мысль противо­речива. Нельзя мысли о действительности приписывать все признаки действительности. Ведь единственный аргумент, который приводит тов. Церетели в пользу своего положения, заключается именно в том, что раз в явлениях действитель­ности есть противоречие, так и в мыслях, суждениях о ней должно быть противоречие.

Рассуждая таким образом, нужно признать, например, что мысль о бесконечности действительности должна быть сама бесконечной мыслью. Следуя своему принципу, тов. Це­ретели в первом издании своей книги делал такой вывод. Но, как видно, поняв, что этот вывод более чем сомнительный с точки зрения марксистско-ленинской философии, в данной работе отказался от этого неприятного вывода: он правильно отмечает, что мысль, отражающая бесконечность, есть не бес­конечная мысль, а мысль о бесконечности. Почему, спраши­вается, мысль о бесконечной действительности не должна быть бесконечной, а мысль о противоречии действительности, должна быть противоречивой?

d3). Не менее своеобразны попытки построения диалекти­ческих умозаключений. Мы кратко разберем только попытку тов. Церетели указать на существование таких умозаключе­ний. В работе тов. Церетели нет теории диалектических умозаключений, в ней даны только основы для такой теории. В разных местах работы под понятием умозаключения часто понимается нечто различное. Так, например, диалектическое суждение, «в действительности» состоящее из двух противо­положных суждений, уже считается умозаключением. Обыч­ные формы умозаключёний, изложенные в формальной логи­ке, считаются поверхностными и относящимися к явлениям; диалектические умозаключения касаются не явлений, а сущ­ности. Зная сущность капиталистического общества, мы умо­заключаем от существования буржуазии к существованию пролетариата: «если есть буржуазия, то есть и пролетариат». На основе знания сущности правомерны все четыре модуса условно-категорического умозаключения и т. д.

Не останавливаясь на этих положениях, так как главное нас ожидает впереди, мы заметим только следующее: ка­ким образом с помощью поверхностных форм умозаключения мы открываем сущность; цель познания — познание сущности явлений. Если мы познали сущность капитализма, то нетруд­но «умозаключать» от существования буржуазии к сущест­вованию пролетариата или, если хочет тов. Церетели, к суще­ствованию не буржуазии («в чистом капитализме»); то же самое относится к производству и потреблению.

Но связь двух противоположных суждений, которая яв­ляется умозаключением, не представляет собой полной формы диалектического умозаключения. Полная форма такого умо­заключения, оказывается, выражается восемью условными, взаимоотрицающими суждениями. Двух примеров таких «умо­заключений» вполне достаточно для иллюстрации точки зре­ния тов. Церетели:

1. 1) Если есть буржуазия, есть пролетариат, 2) если есть пролетариат, есть буржуазия, 3) если нет бур­жуазии, нет пролетариата, 4) если нет пролетариата, нет буржуазии, 5) если есть буржуазия, нет пролета­риата, 6) если есть пролетариат, нет буржуазии, 7) если нет буржуазии, есть пролетариат, 8) если нет пролетариата, есть буржуазия

2. 1) Если есть производство, есть потребление, 2) если есть потребление, есть производство, 3) и 4) аналогич­но 3) и 4) в первом примере; интересны, как и в первом примере, суждения от 5-го до 8-го: 5) если есть произ­водство, нет потребления и т. д. {Церетели. О диалектической природе, etc., стр. 506.}

То же самое нужно сказать о сущности и явлении, необ­ходимости и случайности, необходимости и свободе и т. д.: если есть сущность, есть явление, если есть явление, есть сущ­ность и т. д. Во-первых, совершенно непонятно, почему эти восемь условных суждений представляют собой умозаключе­ние (и одновременно определение). На основании чего мы заключаем и к чему заключаем? Во-вторых, четыре послед­них суждения противоречат первым четырем и, в сущности, являются абсолютно ложными. Тов. Церетели признает су­ществование противоречия между ними, например, между суждениями «если есть буржуазия, есть и пролетариат» (resp. производство — потребление) и «если есть буржуазия, нет пролетариата», но объявляет это противоречие диалектиче­ским (!!?).

В дальнейшем, чтобы оправдать смысл последнего сужде­ния («если есть буржуазия, нет пролетариата» или «если есть производство, нет потребления»), автор пишет, что в этих суждениях высказывается мысль о том, что буржуазия не есть пролетариат, производство не есть потреб­ление. Тогда смысл суждения «если есть буржуазия, есть пролетариат» нужно понимать как смысл суждения «бур­жуазия есть пролетариат».

Эти сомнительные операции над ясными и недвусмыс­ленными положениями классиков марксизма-ленинизма, эти двусмысленные формулировки их ясных положений понадо­бились автору для того, чтобы показать: логическое мышле­ние не подчиняется принципам исключенного противоречия.

Наконец, в объемистом труде тов. Церетели понятие диа­лектического противоречия фигурирует в самых различных значениях, но нигде мы не встретим его определенного, одно­значного определения. То это противоречие между производ­ством и потреблением, и указывается, что одно переходит в другое — производство есть потребление и наоборот; то это противоречие между буржуазией и пролетариатом, причем, конечно, тут не может быть речи об их взаимном переходе друг в друга; то это противоречие, которое является причиной движения, развития; то такое противоречие, которое вовсе не представляет собой причину движения, развития; то — про­тиворечие между суждениями, указанными выше («если есть буржуазия, есть пролетариат» и «если есть буржуазия, то нет пролетариата» и подобные этому). Все эти противоречия объявляются диалектическими — некоторые из них на самом деле являются таковыми, — но нигде нет попытки дать общее понятие диалектического противоречия.

КОНЕЦ