Во имя Науки! Убийства, пытки, шпионаж и многое другое - Сэм Кин

ВВЕДЕНИЕ: ПРОЛОГ – НАСЛЕДИЕ КЛЕОПАТРЫ И ЧТО ТОЛКАЕТ УЧЕНЫХ ПЕРЕСТУПАТЬ ЧЕРТУ

Согласно древней легенде, первый неэтичный научный эксперимент в истории человечества был поставлен не кем иным, как египетской царицей Клеопатрой. В период ее правления, с 51 по 30 год до нашей эры, египетских мудрецов занимал вопрос: насколько рано можно определить пол будущего ребенка в материнской утробе? Ответ был неизвестен, и у Клеопатры возник дьявольский план, касавшийся ее служанок. Это был не первый случай, когда царица вторгалась в область медицины. Античные источники, подтверждаемые современными историками, свидетельствуют о ее живом интересе к работе придворных лекарей. Она даже изобрела весьма сомнительное средство от облысения – мазь из пепла сожженных мышей, перетертых лошадиных зубов, медвежьего сала, костного мозга оленя, коры тростника и меда, которую следовало втирать в череп, «пока он не прорастет».

Греческий историк Плутарх упоминал и о более зловещих экспериментах Клеопатры – испытаниях ядов на узниках. Сначала она работала с растительными настойками и химикатами, затем перешла к ядовитым животным, даже стравливая их между собой и с интересом наблюдая за исходом. Эти знания, по преданию, пригодились ей, когда она решила покончить с собой, позволив ядовитой змее укусить себя, поскольку такая смерть, по ее наблюдениям, была относительно безболезненной. Но сколь бы ужасающими ни казались отравления узников, по своей безнравственности эксперименты с человеческим плодом в утробе превосходили их многократно. Неизвестно, почему этот вопрос так занимал Клеопатру, но как только одну из ее служанок приговаривали к смерти, царица подвергала ее особой процедуре. Если служанка была беременна, ее заставляли выпить «разрушительную сыворотку», провоцирующую выкидыш, чтобы исключить влияние предыдущей беременности на чистоту эксперимента.

Затем, как гласит легенда, Клеопатра заставляла мужчину-слугу заново оплодотворить женщину. В заранее определенный момент несчастной вскрывали живот и извлекали плод. По некоторым свидетельствам, царица могла различать пол младенца уже на сорок первый день после зачатия, тем самым доказывая, что половые различия проявляются на ранней стадии. Единственным историческим источником этого кошмара является Талмуд, что вызывает определенные сомнения, учитывая количество врагов Клеопатры. Современная медицина также опровергает достоверность результатов: на таком сроке гениталии еще не дифференцированы. Однако сама легенда, вера в нее на протяжении многих поколений, важна. Она рисует архетип человека, способного зайти слишком далеко в своей одержимости, – образ, который мы сегодня называем «безумным ученым». Безумие таких ученых особого рода: они мыслят предельно логично. Клеопатра, например, использовала лишь приговоренных к смерти служанок – если им суждено умереть, почему бы не послужить науке? Но именно эта холодная логика, отбрасывающая сострадание и благопристойность во имя цели, и превращает ученого в безумца – он слишком хорошо занимается наукой, вплоть до утраты человечности.

В нашем обществе ученые обычно пользуются уважением. Это спокойные, рациональные люди, анализирующие мир. Но, как показывает история Клеопатры, порой их охватывает одержимость, выворачивающая наизнанку благородные устремления. Знание – это еще не все, это лишь часть. Эта книга исследует, что толкает людей переступать черту во имя науки, рассматривая различные «грехи»: убийство, вредительство, шпионаж, гробокопательство, мошенничество. Некоторые истории неприлично увлекательны, другие – леденят кровь даже спустя века. Цель – показать, что заставляет людей нарушать абсолютные табу. Эти истории также раскрывают, как работает наука – не всегда это прямой путь от гипотезы к открытию. Чаще это разочарования, нехватка финансирования, сопротивление коллег. Нужен особый тип личности, терпение и самопожертвование, чтобы пройти через все тернии. Наука, как и общество, существует в нравственных координатах, и у нее есть свои грехи, за которые приходится платить.

Поразительно, но неэтичная наука часто оказывается некачественной. Сомнительные с нравственной точки зрения исследования вызывают сомнения и в научном плане. Наука – коллективная деятельность, результаты нуждаются в проверке и признании. Игнорирующая человеческие нужды наука не дает надежных результатов, раскалывает сообщество, а в худшем случае – покушается на свободы, необходимые для ее же существования. Насилие над людьми оборачивается насилием над самой наукой. Истории злодеев от науки важны не только как биографический или научный курьез. Редко кто рождается злодеем; нравственная коррозия происходит постепенно. Понимание их мотивов и самооправданий помогает выявить сомнительную логику и в современных исследованиях. Анализ неправедных деяний дает шанс погасить дурные импульсы. Чем преступники от науки отличаются от обычных? Их интеллект и знания помогают или мешают? Психологи описывают приемы, которыми пользуются такие ученые для рационализации своих поступков: эвфемизмы, сложные морально-этические вычисления, где будущая польза якобы перевешивает сиюминутный вред.

Ученые склонны к туннельному зрению: высокая сосредоточенность на цели заставляет забывать об этике. Многие европейские ученые XVII-XVIII веков, включая Ньютона и Линнея, пользовались плодами работорговли для пополнения коллекций, не задумываясь о моральной стороне. Иногда искажаются сами представления о нравственности: наука приносит пользу, значит, все, что ее продвигает – благо. Это ловушка, ведущая к самооправданию. Одержимые манией величия ученые убеждают себя, что их исследования – предвестник утопии, компенсирующей нынешние страдания. Томас Эдисон мучил животных электричеством, доказывая превосходство своей системы тока. В исследованиях венерических заболеваний людей намеренно заражали сифилисом и гонореей. Оправдание простое: «лес рубят – щепки летят». Но принесение нравственности в жертву прогрессу часто оставляет ни с чем. Уникальность преступлений во имя науки в том, что они совершаются ради информации, из фаустовской жажды познания. Табу на препарирование человеческих тел толкало анатомов XVIII-XIX веков платить гробокопателям или самим опустошать могилы, постепенно утрачивая человеческие качества. Последствия этих историй ощущаются и сегодня: музейные экспонаты, добытые благодаря работорговле, данные нацистских экспериментов. Книга не только ворошит прошлое, но и заглядывает в будущее, рассматривая возможные преступления в эпоху колонизации Марса, роботов-компаньонов и генной инженерии. Это сплав драматизма научных открытий с историями реальных преступлений, охватывающий века и континенты, напоминающий, что наука – обычно сила добра. Обычно.

ГЛАВА 1: ПИРАТСТВО: БИОЛОГ-БУКАНЬЕР

Судья опустил молоток, и Уильям Дампир, один из самых уважаемых ученых своего времени, склонил голову, став осужденным преступником. Это произошло в июне 1702 года на борту военного корабля. Большинство обвинений против Дампира были безосновательны: обвинение в убийстве сомнительно, а в некомпетентности как навигатора – смехотворно, ведь он был лучшим мореходом современности. Но суд признал его виновным в избиении тростью своего помощника и объявил «недостойным для исполнения должности командира любого из кораблей Ее Величества», приговорив к штрафу и отчислению из флота. Разбитый и озлобленный, Дампир покинул корабль. Как он, величайший натуралист своего времени, учеником которого позже считал себя Чарльз Дарвин, и человек, чьи путевые очерки повлияли на «Робинзона Крузо» и «Путешествия Гулливера», докатился до такого? Ответ прост: большую часть своей сознательной жизни он был пиратом.

Учитывая крайнюю бедность и одержимость Дампира биологией, его обращение к пиратству было почти неизбежным. Осиротев в четырнадцать лет, он устроился юнгой, побывал на Яве и Ньюфаундленде, но во флот не попал. В 1674 году, двадцати двух лет, он оказался на Карибах. Осев в заливе Кампече, на востоке Мексики, он зарабатывал на заготовке кампеша – дерева, из которого добывали краситель алого цвета. Лесорубов он описывал как «пестрый сброд», склонный к пьянству и анархии. Дампир, вероятно, разделял их образ жизни, но не упускал случая для длительных прогулок, наблюдая дикобразов, ленивцев и броненосцев – рай для натуралиста. Проблемы начались в июне 1676 года, когда Дампир заметил резкую смену ветра и массу фрегатов над головой – дурные предзнаменования. Через два дня начался адский ураган, смывший все инструменты лесорубов. Дампир остался без средств к существованию и был «вынужден изменить образ жизни» – податься в буканьеры.

В те времена буканьеры были отдельной пиратской кастой, ниже приватиров (каперов), имевших разрешение от правительств нападать на вражеские корабли. Буканьеры же были обычными преступниками, грабившими в основном мелкие прибрежные поселения. Дампир, описывая свои похождения, часто опускал кровавые подробности, сосредотачиваясь на естественнонаучных наблюдениях. Например, после налета на Веракрус, где пираты остались без добычи, он подробно описывал десятки клеток с попугаями, которые они забрали. В 1678 году Дампир вернулся в Англию, женился, но вскоре снова отправился на Карибы, якобы для торговли. На Ямайке он, по его словам, «потрясенный», присоединился к пиратам. На самом деле, его влекла жажда обогащения и, что важнее, неутолимая страсть к естествознанию. Пиратство, несмотря на всю его грязь и жестокость, было для Дампира единственным способом увидеть новые земли и изучить их флору и фауну.

Дампир стал штурманом-навигатором у пиратов. Его путешествия были хаотичны: Панама, Вирджиния (где его арестовали за «проблемы»), тихоокеанское побережье Южной Америки, Галапагосские острова. Иногда им доставалась добыча вроде шелка или мармелада, но чаще галеоны ускользали. Несмотря на лишения, Дампир неустанно изучал ветры и течения, став первоклассным навигатором, способным по сверхъестественному чутью определять землю за горизонтом. Он сменил несколько команд, иногда сбегая от деспотичных капитанов, всегда прихватывая с собой самое ценное – свои походные записки о природе. Последний побег, в южной части Тихого океана, на утлом каноэ, чуть не стоил ему жизни и записок, которые он трое суток сушил над костром. В 1691 году он вернулся в Лондон, спустя двенадцать лет после обещания жене вернуться через двенадцать месяцев.

Чтобы заработать на жизнь, Дампир начал перерабатывать свои путевые записки в книгу. «Новое путешествие вокруг света», вышедшее в 1697 году, произвело фурор. В нем он описал марихуану («ганга»), татуировки в Полинезии, бинтование ног в Китае, первым ввел в английский язык слова «банан», «авокадо», «кешью». Его описания природы были живыми и детальными, он использовал все пять чувств, включая вкус – не было животного, которого бы он не ел. Он описывал и отвратительные детали, например, как извлекал из своей ноги склизкого червя, или эпические приступы диареи. Его рассказ о нападении аллигатора – классика: научные детали смешиваются с пугающей историей спасения. «Новое путешествие…» положило начало жанру описания путешествий. Дампир получил приглашение в Королевское общество, ужинал с видными деятелями, которые, несомненно, испытывали удовольствие от общения с настоящим пиратом. В 1699 году вышло продолжение, включавшее «Рассуждение о ветрах», ставшее классическим руководством по мореходству. Этим эссе Дампир встал в один ряд с Ньютоном и Галлеем.

Несмотря на успех книг, денег они принесли мало. Дампир жаждал респектабельности и получил от Адмиралтейства командование кораблем «Робак» для научной экспедиции в Новую Голландию (Австралию). Миссия была благородной, но обернулась катастрофой. Дампир, высокомерный и не имевший такта, не смог наладить отношения с офицерами, особенно с лейтенантом Джорджем Фишером, который презирал его пиратское прошлое. Конфликт из-за бочонка пива перерос в избиение Фишера и его арест. В Баии, пока Дампир изучал природу (и придумал термин «подвид», предвосхитив Дарвина), Фишер писал доносы английским властям. Экспедиция продолжилась к берегам Австралии, но из-за нехватки пресной воды и стычки с аборигенами (Дампир ранил одного из них) пришлось уйти. Корпус «Робака» был изъеден червями, и у острова Вознесения корабль затонул, унеся с собой почти все собранные образцы. Вернувшись в Лондон в 1701 году, Дампир предстал перед военным судом, инициированным Фишером. Его признали виновным в жестоком обращении с помощником. Нищий и опозоренный, сорокадевятилетний натуралист вернулся к пиратству. Этические проблемы, поднятые Дампиром, актуальны и сегодня. Научное пиратство не закончилось в XVIII веке. Характер полевых исследований сейчас представляет даже большую опасность. Ученых убивали и раньше, но теперь добавились похищения ради выкупа. Что касается биопиратства, то после Дампира оно приобрело криминальный характер – похищение природных ресурсов. В эпоху колониализма хинин (кора цинхоны) был жизненно важен для борьбы с малярией. Европейцы тайно отправляли ботаников в Южную Америку за семенами. Первым преуспел боливийский индеец Мануэль Инкра Мамани, доставивший семена англичанам в 1865 году. Это спасло миллионы жизней, но подорвало местную индустрию. Другой случай – контрабанда семян каучука Генри Уикхэмом из Бразилии в 1876 году, что также принесло пользу миру, но выглядело менее этично. Еще менее нравственной была кража 20 000 чайных кустов из Китая шотландским ботаником в 1840-х. Биопиратство живо и поныне: черный рынок экзотических растений и животных, использование традиционных знаний без компенсации местным жителям. Пиратский дух Дампира жив. В 1703 году Дампир снова стал приватиром на корабле «Сент-Джордж», но и это плавание обернулось скандалами. Позже, в составе другого экипажа, он участвовал в спасении Александра Селькирка, прототипа Робинзона Крузо. Дампир повлиял на Дефо, Свифта, Кольриджа и, что важнее, на Чарльза Дарвина. Но современные критики осуждают его за связь с колониализмом. Дампир был сложной фигурой – мерзавцем и гением, чьи работы способствовали развитию науки, но чья жизнь была полна недостойных поступков. Новое время принесло новые злодеяния, в частности, рабство, и наука оказалась тесно с ним связана.

ГЛАВА 2: РАБОВЛАДЕНИЕ: ПАДЕНИЕ ЭНТОМОЛОГА

В октябре 1771 года англичанин Генри Смитмен, двадцати девяти лет, отправился в Сьерра-Леоне с большими надеждами на научные открытия. Еще на борту корабля «Флай» («Муха») он с помощником начал собирать коллекцию бабочек и саранчи, которых вскоре съели муравьи и тараканы. Жизнерадостный Смитмен нашел выход: разложив образцы на бочке с ромом, он обнаружил, что испарения отпугивают паразитов. 13 декабря «Флай» достиг берегов Африки, бросив якорь у островов Иль-де-Лос, центра торговли слоновой костью и древесиной, но также и эпицентра атлантической работорговли. Смитмен, убежденный противник рабства, еще до отъезда поклялся рассказать правду об «этом малоизученном и неверно представляемом народе – о неграх». Но увиденное потрясло его.

Посетив работорговый корабль «Африка», Смитмен был шокирован еще до того, как ступил на палубу: «Смешанные звуки человеческих голосов и звяканья цепей ‹…› вызывают у восприимчивого человека невыразимый ужас». Обнаженные мужчины-рабы, женщины в набедренных повязках, две матери, кормящие младенцев грудью с выражением «такой скорби на человеческих лицах», – все это глубоко поразило Смитмена, пока его спутники оживленно беседовали. Он также встретился с капитаном «Африки» Джоном Титлом, злодеем даже по меркам работорговцев. Титл однажды приказал мальчику-африканцу прыгнуть за его шляпой за борт; тот отказался, боясь акул, и Титл вышвырнул его в море. Мальчик утонул. Поскольку это был сын местного вождя, Титл попытался откупиться бочонками с ромом, но наполнил их экскрементами. Разъяренный вождь захватил Титла, морил голодом и пытал до смерти. Несмотря на репутацию садиста, Титлу доверяли «груз» в 466 душ, из которых 86 умерли в пути.

Экспедиция Смитмена вскоре покинула Иль-де-Лос и отправилась на остров Банс, у материкового побережья. Это место было странным гибридом невольничьего порта и «загородного поместья» с полем для гольфа, укрепленным стенами от пиратов. Работорговцы на Бансе высмеяли интерес Смитмена к естествознанию. Он утешал себя тем, что, в отличие от них, прибыл как ученый, на благо человечества. Однако поддерживать такое превосходство оказалось непросто. Смитмен бежал от своего прошлого бедняка, стремясь стать джентльменом-натуралистом, как Уильям Дампир. Он считал науку лучшим способом улучшить свою жизнь. Отвергая работорговцев, он отвергал и их низкое положение.

В итоге стремление Смитмена утвердиться как ученый оказалось сильнее его нравственных принципов. Экономика Сьерра-Леоне была пронизана работорговлей, и ему пришлось приобретать провизию и оборудование через работорговцев. Постепенно он втягивался все больше, защищая своих торговых партнеров и себя самого. Сработала психологическая защита: «Я хороший человек, я не имею дело с плохими людьми, следовательно, эти люди не так уж ужасны». Жизнь Смитмена – пример того, как тесно переплетались наука и рабство, и как легко оно могло извратить принципы даже искренних людей. Работорговля была не фоном, а определяющим фактором жизни, постепенно исказившим его нравственные устои. Рабство – древнее явление, но трансатлантическая работорговля XV-XIX веков отличалась исключительной жестокостью. Миллионы африканцев были порабощены, многие погибли в пути.

Почему ученые присоединялись к этим кошмарам? Из-за доступа. Большинство кораблей, идущих в Африку и Америку, были частными и двигались по «золотому треугольнику»: оружие и товары из Европы в Африку, рабы из Африки в Америку, сахар и экзотика из Америки в Европу. Шансы попасть в эти земли иным путем были ничтожны. Натуралисты договаривались с капитанами-работорговцами и зависели от них в плане продовольствия, снаряжения, транспорта. Даже оставаясь в Европе, ученые получали выгоду. Они поручали сбор образцов членам экипажей торговых судов, часто хирургам, имевшим научную подготовку. Страусиные яйца, змеи, ленивцы, броненосцы перевозились на невольничьих судах и попадали в коллекции. Карл Линней, отец таксономии, опирался на такие коллекции, создавая свою «Systema Naturae». Все это было «большой наукой», опиравшейся на инфраструктуру рабства.

Генри Смитмен думал, что обойдет это болото. О нем сохранилось мало описаний: «Высокий, худой, энергичный и очень интересный, но не красавец». Мальчиком он собирал ракушки, но формальное образование прервалось. Он занимался мебелью, страхованием, продажей спиртного, но везде терпел неудачи. Летом 1771 года ботаник Джон Фотергилл, квакер и противник рабства, объявил об экспедиции в Сьерра-Леоне. Он направил Смитмена в рабовладельческую колонию, потому что других поселений там не было. Смитмен ухватился за предложение: занятия наукой были путем в джентльменское общество, плюс экономические стимулы. Спонсоры вкладывали деньги, получая взамен образцы; остальное Смитмен мог продать. В январе 1772 года Смитмен обосновался на Банановых островах и с благословения местного губернатора Джеймса Кливленда построил дом и женился на тринадцатилетней дочери вождя. Он был в восторге от своей «маленькой Брюнетты». Женитьба обеспечила ему покровительство и позволила нанять проводников для научных экспедиций. Главным его интересом стали термитники Западной Африки.

Эти сооружения из грязи и слюны, высотой до двенадцати футов, настолько прочны, что выдерживают вес пяти взрослых мужчин. Смитмен с кирками и мотыгами проникал внутрь, спасаясь от болезненных укусов термитов-солдат. Его описания интерьеров термитников читаются как учебник по архитектуре: башни, купола, катакомбы. Он правильно предположил, что форма термитника действует как воздуховод. Сами термиты вызывали его восхищение. Он добрался до «королевских апартаментов» и разглядел королеву, производящую восемьдесят тысяч яиц в сутки. Он также обнаружил, что термиты выращивают грибы для еды, осознав, что Homo sapiens – не первые фермеры на планете. В своих исследованиях Смитмен шел по стопам Марии Мериан, «матери энтомологии». Его рисунки термитников ценятся за живописные подробности и социологический аспект: он изображал своих африканских помощников, признавая их вклад. Он позволял им поправлять себя в научных вопросах и даже перенял местную практику употребления насекомых в пищу.

Однако Смитмен не был лишен предвзятости, описывая африканцев как «коварных» и «лентяев», но европейцев-работорговцев он клеймил «зверьми» и «чудовищами». Он уважал познания африканцев в медицине и их ораторское искусство. Изучение термитов принесло ему прозвище Месье Термит. Если бы история на этом закончилась, он вошел бы в нее как проницательный и толерантный ученый. Но это не все. По мере истощения финансов он начал дружить с работорговцами ради выгодных условий, постепенно теряя к ним неприязнь из-за одиночества. За полтора года экспедиции в Англию попало мало экспонатов, отчасти из-за сложностей транспортировки. Спонсоры начали сомневаться в целесообразности инвестиций. Смитмен, боясь краха репутации, начал сотрудничать с работорговцем из Ливерпуля, помогая ему в бизнесе в обмен на место для своих ящиков на кораблях, идущих прямо в Англию. Сохранение жуков оказалось важнее нравственных принципов. В середине 1773 года Смитмен сам занялся работорговлей, используя рабов как универсальную валюту для приобретения необходимых товаров. В 1774 году он перешел к продаже рабов на плантации в Америке, оправдывая это реальностями местной экономики. Совесть время от времени напоминала о себе, но он стал частью системы, которую презирал.

ГЛАВА 3: ГРОБОКОПАТЕЛЬСТВО: ДЖЕКИЛ И ХАЙД, ХАНТЕР И НОКС

Убийства начались, можно сказать, после невинного случая. В Эдинбурге, в каменном доме-пансионе, умирал пожилой Дональд. Одним ноябрьским вечером 1827 года он скончался, и хозяин пансиона Уильям Хейр задумался. Церковь не могла забрать тело сразу, и Хейр предложил соседу, Уильяму Берку, продать труп, ведь эдинбургским анатомам всегда нужен был материал, и они платили наличными. Берк согласился. Они извлекли тело Дональда из гроба, заполнили гроб мусором и закрыли. Представители церкви ничего не заподозрили. Теперь нужно было сбыть тело. Главный анатом отсутствовал, и они отправились к его конкуренту, Роберту Ноксу. Нокс, знаменитый анатом с лысиной и не видящим левым глазом, предложил семь фунтов и десять шиллингов. Мужчины взяли деньги. Берк чувствовал себя виноватым, но ведь никто не пострадал.

Деньги быстро испарились. Когда через несколько месяцев в пансионе Хейра поселился и оказался при смерти старый мельник Джозеф, пара задумалась снова. Неизвестно, кто предложил первым, но вскоре Берк уже прижимал подушку к лицу Джозефа, а Хейр лежал поперек его груди. Новый поход к Ноксу мог быть опасен: вдруг анатом заподозрит убийство? Но Берк и Хейр нервничали зря. Метод удушения подушкой («беркинг») оставлял подъязычную кость целой, что затрудняло диагностику убийства. А Нокс, как и все анатомы той эпохи, предпочитал не спрашивать, откуда материал. Принимая трупы от Берка и Хейра, он способствовал началу серии жестоких преступлений.

Широко распространен миф, что христианская церковь в Европе запрещала препарирование человеческих тел. На самом деле, итальянская церковь сотрудничала с анатомами, даже поощряя препарирование святых для получения реликвий. В 1600-е годы научное анатомирование было широко распространено в Европе, но не в Великобритании. Британцы боялись, что препарирование исказит их тела для Судного дня. Правительство иногда снабжало анатомов трупами казненных преступников, но их было недостаточно. На двух студентов-медиков приходился один труп; при официальных источниках соотношение было бы несколько сотен к одному. Это приводило к дракам за тела во время публичных казней. Порой с виселицы снимали еще живых людей, которые приходили в себя уже на анатомическом столе.

В процессе препарирования студенты изучали расположение органов, артерий, нервов – основы медицинского образования. Без детального знания анатомии врачи могли повредить жизненно важные органы. Постоянный дефицит трупов толкал британских и американских анатомов к вскрытию могил. Некоторые занимались этим сами, другие привлекали студентов. Правительственные чиновники закрывали на это глаза: большинство тел принадлежало беднякам, а будущим врачам нужен был опыт. Общественное мнение было против легализации препарирования, поэтому существовало шаткое перемирие: «не спрашивай, не говори». Равновесие нарушил Джон Хантер, своего рода Уильям Дампир от анатомии – почитаемый за открытия и порицаемый за методы. Грубиян с огненно-рыжими волосами, он был десятым ребенком в шотландской семье, где шестеро детей умерли в юности. Его старший брат Уильям, лондонский акушер, преподавал анатомию, но не хотел пачкаться. В 1748 году двадцатилетний Джон приехал в Лондон и стал ассистентом-диссектором у брата. Первое же вскрытие захватило его.

Одержимость Хантера проявлялась двояко. Он любил анатомию как таковую, препарируя тысячи животных. Он также рассматривал анатомию как способ реформировать медицину, которая тогда сводилась к прочистке, кровопусканию и табачным клизмам. Хантер хотел, чтобы врач обладал глубокими знаниями об организме, включая тактильные, обонятельные и даже вкусовые ощущения (желудочный сок он описывал как «солоноватый», а сперму сравнивал со специями). Он сделал десятки открытий, включая слезные протоки и обонятельный нерв, наблюдал первое искусственное оплодотворение, применял электрический ток для возобновления работы сердца, описал развитие плода и классификацию зубов. В 1767 году его избрали в члены Королевского общества. Он стал знаменитым хирургом, принимая Адама Смита, Дэвида Юма, Уильяма Питта.

Однако Хантер подвергался критике за связь с гробокопателями. Большинство анатомов презирали «похитителей трупов», но Хантер с ними дружил. Его особняк имел второй вход для «мешочников». Похитители трупов работали группами, часто используя женщин-шпионок, которые следили за похоронами и высматривали ловушки (ружья, гробы-«торпеды»). Сами похищения происходили ночью. Грабители деревянными лопатами откапывали головную часть могилы, ломали крышку гроба, веревкой вытаскивали тело, уродовали лицо, снимали саван и украшения (кража одежды каралась смертью). Профессионалы опустошали могилу за пятнадцать минут. Существовали и другие способы: мошенничество в богадельнях, продажа одного трупа нескольким анатомам. Цена трупа взрослого была около двух фунтов, детей – дороже. Беременные женщины стоили до 20 фунтов. Работа была опасной: гробокопателям грозила тюрьма или высылка, а народ их отстреливал и избивал. Некоторые анатомы поддерживали своих поставщиков, но если их обманывали, могли «искромсать рабочий материал».

Хантер редко ссорился с поставщиками, от них зависели его исследования. За десять лет он препарировал около двух тысяч трупов – по одному каждые два дня. Почти все тела были крадеными. Самый постыдный эпизод – похищение скелета ирландского великана Чарльза Берна. Берн (рост 254 см) выступал на ярмарках. Хантер, увидев его, загорелся идеей препарировать его тело и предложил Берну выкупить его будущий труп. Берн отказался и завещал друзьям утопить его тело в море. К несчастью для Берна, он умер молодым, в 22 года, от пьянства и, возможно, осложнений из-за гигантизма. Анатомы вились у его дома, «как гренландские гарпунеры вокруг кита». Друзья Берна выставили его тело на обозрение, продавая билеты, а затем повезли гроб к морю. Но Хантер подкупил одного из похоронной конторы за 500 фунтов (огромные деньги). Тело подменили, и вскоре Хантер уже вываривал кости гиганта в медном котле. Скелет Берна стал центральным экспонатом его музея и выставлен по сей день. Хантер оставил противоречивое наследие: он привнес научный дух в медицину, вдохновил многих врачей, но его методы были сомнительны. Резкий рост числа студентов-медиков после его смерти повысил спрос на трупы, что привело к росту цен и привлекло в «бизнес» людей без угрызений совести, подобных Берку и Хейру.

ГЛАВА 4: УБИЙСТВО: ПРОФЕССОР И УБОРЩИК

Легенда гласит, что первый в Америке бунт против анатомов начался из-за глупой шутки. В 1788 году студент-медик в Нью-Йорке, препарируя тело женщины, замахнулся ее отрубленной рукой на уличных мальчишек, крикнув: «Это рука твоей матери! Я только что ее откопал!» Один из мальчиков действительно недавно потерял мать, и его отец, обнаружив пустую могилу, пришел в ярость. Похищение тел всегда сильнее било по бедным, которые не могли позволить себе могильные сейфы или охрану. Особенно страдали афроамериканцы и иммигранты. Поэтому, когда отец мальчика призвал штурмовать больницу, к нему присоединились тысячи. Бунт разросся, пришлось вызывать вооруженное подкрепление, и после того как видные политики, включая будущего первого председателя Верховного суда Джона Джея, были ранены камнями, солдаты открыли огонь, убив около двадцати человек. Нью-Йорк был не одинок; до Гражданской войны в США произошло не менее семнадцати «анатомических бунтов».

Постепенно американские штаты приняли «Анатомические акты», дающие учебным заведениям право на неных мальчишек, он, желая их отпугнуть, схватил отрубленную руку и, замахнувшись, крикнул: «Это рука твоей матери! Я только что ее откопал!» К несчастью, один из мальчиков действительно недавно потерял мать. В слезах он побежал к отцу, который, схватив лопату, обнаружил могилу жены пустой. В ярости он призвал толпу штурмовать больницу. Похищение тел всегда касалось больше бедных, которые не могли позволить себе могильные сейфы или охрану. Особенно страдали афроамериканцы и иммигранты. Когда отецвостребованные тела из больниц и приютов. Однако это породило новые этические проблемы, схожие с британскими. Более того, выяснилось, что использование тел бедняков сомнительно и с научной точки зрения: их анатомия могла отличаться из-за хронического стресса и плохого питания. Например, гормональные железы у бедных могли быть изменены, что приводило врачей к неверным представлениям о норме. Классический пример – синдром внезапной детской смерти (СДВС). Врачи, вскрывая умерших от СДВС младенцев, обнаруживали у них увеличенную вилочковую железу (ти мальчика призвал идти на больницу, собралась толпа в несколько сотен человек. Врачи и анатомы в панике разбежались. Мятежники ворвались внутрь, ломая оборудование и перезахоранивая найденные тела.

На следующий день разросшаяся толпа двинулась к Колумбийскому университетумус). На самом деле, она была нормальной, а тимус детей из бедных семей, умиравших от истощения, был уменьшен. Ошибочно полагая, что увеличенный тимус сдавливает трахею, врачи в начале XX века облучали его радиоактивными веществами, что привело к ожогам, раковым заболеваниям и десяткам тысяч преждевременных смертей – яркий пример того. Александр Гамильтон пытался их остановить. Мэр Нью-Йорка спрятал медиков в тю, как неэтичный подход ведет к опасным выводам.

Со временем добровольное пожертвованиерьме, но к тому времени собралось уже пять тысяч человек. Они били стекла и ломали ограждения, тел вытеснило использование невостребованных. Однако дефицит анатомического материала сохраняется. Современные гро требуя выдать врачей. Мэр вызвал вооруженное подкрепление и призвал известных политиков выступибокопатели продолжают извлекать тела или воровать их с погребальных костров. Процветает и торготь. Джон Джей, будущий председатель Верховного суда, был освистан и ранен камнем в головувля частями тел: зубы, барабанные перепонки, кожа. Порой родственники, забирая тело. Генерал фон Штойбен, герой Войны за независимость, также получил удар кирпичом и, по после панихиды, обнаруживают, что кости заменены ПВХ-трубками. Даже слухам, приказал открыть огонь. Солдаты, уже напуганные, начали стрелять. По несмотря на международные законы, регулирующие трансплантацию, черный рынок органов существует. Хотя у бедняков погибло около двадцати человек. Нью-Йорк был не исключением: до Гражданской войны в США произошло не менее-прежнему больше шансов быть «разобранными на детали», от этого не застрахован никто. Если семнадцати «анатомических бунтов». Постепенно большинство штатов приняли анатомические акты, подобные все это вызывает отвращение, вы не одиноки. Сами анатомы дискутируют об этичности своих действий. британскому, разрешая использовать невостребованные тела из больниц и приютов. Однако это вызвало те Даже когда наука приносит пользу, например, в патологоанатомии для поимки преступников, остается жутковатый под же этические проблемы, что и в Англии, и, как выяснилось, научные. Доходы человекатекст. Зарождение судебной анатомии во многом связано с кошмарным случаем в Гарвардской медицинской школе в 1849 году – противостоянием прошлого и будущего анатомии.

Подозрение об убийстве возникло, как ни дико это звучит, влияют на его анатомию.

Бедные люди страдают от хронического у уборщика из-за индейки. В День благодарения 1849 года Эфраим стресса больше, чем обеспеченные. У них больше проблем со здоровьем и меньше возможностей их решать, они живут в худ Литтлфилд, разбирая кирпичную стенку сортира в цокольном этаже Гарвардскойших условиях и часто голодают. Организм реагирует на стресс выработкой гормонов, что сказывается медицинской школы, думал о сочной индейке, подарке от босса, доктора Вебстера. Ис на размере и форме желез. Некоторые железы увеличиваются, другие – усыхают. Поскольку анатомические исследования проводились в основном на телах бедняков, врачи получали искаженное представление о нормальном строении железчез доктор Джордж Паркман, долговязый, энергичный человек с высокомерно вздернутым подбородком. Паркман, выпускник Гарварда, был крупным землевладельцем и ро, что было систематической научной ошибкой. Это имело реальные, опасные последствия. В XIX веке множество младенцев умирастовщиком, безжалостно выбивавшим долги. А доктор Джон Уайт Вебстер, преподавало от синдрома внезапной детской смерти (СВДС). Врачи, проводя аутопсию, обратель химии и геологии в Гарварде, был его должником. Вебстер, пятьдесят шесть лет,тили внимание на увеличенную вилочковую железу (тимус) у большинства таких детей. На самом деле, она была нормального размера, но казалась увеличенной по сравнению с вялым тимусом детей из бедных семей с сомнительной репутацией, любил публичные казни и пиротехнические фокусы на лекциях., часто умиравших от хронических болезней. Младенцы с СВДС умирали внезапно Живя не по средствам, он задолжал Паркману значительную сумму, а затем, пытаясь вы, до того, как болезнь могла повлиять на железы.

Патологоанатомы ошибочно объяскрутиться, заложил свою коллекцию минералов, уже находившуюся в залоге у Паркмана,нили СВДС гипертрофией тимуса, якобы сдавливавшего трахею. В начале XX другому кредитору, который оказался родственником Паркмана.

Разъяренный Паркман явился в лабораторию Веб века врачи стали применять радиоактивное облучение для уменьшения тимуса. Тысячи младенцев получили остера, требуя денег. Их перепалку слышал Литтлфилд, включая угрозу Паркмана: «жоги, истощенные железы и, позже, раковые заболевания, что привело к десяткам тысячС этим должно быть покончено». Вебстер пообещал вернуть долг в пятницу. В пятницу Пар преждевременных смертей – яркий пример того, как неэтичный научный подход (использование тел бекман зашел за деньгами и исчез. Вебстер позже заявил полиции, что отдал 483 долладняков как нормы) приводит к опасным выводам. Со временем добровольное пожертвование тел устранило эту проблемура, и Паркман удалился. Семья Паркмана, зная его педантичность и, но и сегодня медицинские учебные заведения испытывают дефицит материала. Современные гробокопатели привычку носить при себе большие суммы, заподозрила ограбление и объявила награду за информацию и за тело продолжают извлекать тела, а черный рынок торгует не только целыми трупами, но и отдельными органами.. Полиция начала расследование, но без особого успеха. Внимание сосредоточилось на медицинской школе, последнем подтвер Даже у бедняков по-прежнему больше шансов после смерти быть разобранными на детали, хотя в 2004жденном месте пребывания Паркмана. Литтлфилд, уборщик и по совместительству поставщик трупов для году такая участь постигла и Алистера Кука, знаменитого телеведущего. Дискуссии об этичности различных анатомички, сам попал под подозрение. Чтобы отвести его от себя, он начал собственное расследование, действий в анатомии продолжаются. Даже когда наука приносит пользу, например, в патологоанатомии для поимки преступ сосредоточившись на Вебстере.

Его подозрения усиливались странным поведением профессора:ников, остается жутковатый подтекст. Зарождение судебной анатомии во многом связано с кошмарным случаем в Гарвардской медицинской школе в 1849 году.

Подозрение об убийстве возникло у убор запертая лаборатория, постоянно раскаленная печь, подаренная индейка (Вебстер обычно игщика из-за индейки. В День благодарения 1849 года его ждала сочная индейнорировал уборщика и был в долгах). Литтлфилд, подглядев под дверь, увиделка от босса, доктора Вебстера. А он сам разбирал кирпичную стенку сортира в ц, как Вебстер что-то тащит к печи. В День благодарения, пока индейка оокольном этаже Гарвардской медицинской школы. Уборщик был не единственным, кого волновало этостывала, он, вооружившись топором и зубилом, пробил кирпичную стену в под дело. Весь Кембридж говорил об исчезновении доктора Джорджа Паркмана, долговязовальный сортир, куда полиция не заглядывала. Там он обнаружил человеческие тазовые кости.го, худощавого, энергичного человека с вздернутым подбородком. В пятницу он за Прибывшая полиция нашла в золе печи фрагменты костей и зубной протез, а в яшел в бакалейную лавку, купил сахар, масло, салат для больной дочери, но сказалщике из-под чая – выпотрошенную грудную клетку с левой бедренной, что заберет позже, после встречи, и не вернулся. Паркман, около шестидесяти лет костью внутри, «словно человеческий турдакен». Публика была в шоке. Поэт Генри Лон, окончил Гарвардскую медицинскую школу, но не практиковал, предпочитая скупать земельные участки (гфелло, друг Вебстера, сокрушался: «Все души замараны этим грязным дечасть земли он подарил Гарварду под здание медицинской школы) и заниматься ростовщичеством, безжалостно вылом».

Если многие были готовы немедленно повесить Вебстера, у прокуратуры улики вызывали сомнения.жимая долги.

А доктор Джон Уайт Вебстер, пятьдесят шесть лет, ему задол Тело было обезглавлено, а в медицинской школе всегда полно трупов. Возможно, Паркмана убили в другом месте,жал. Вебстер, окончивший Гарвард позже Паркмана, преподавал там химию и ге а тело продали в школу. Не исключали и Литтлфилда. Суд над Вебстеромологию. Его лаборатория находилась в цокольном этаже. На лекциях он любил пи в марте 1850 года стал крупнейшим судебным процессом в Америке. Газеты ежеротехнические фокусы и веселящий газ. В отличие от коллег, Вебстер не имел собственногочасно печатали свежие новости. Дело обнажило классовые противоречия Бостона. Защита Ве состояния, его жалованье было скромным, но он пытался жить на широкую ногу. В 18бстера строилась на его статусе гарвардского профессора и дискредитации Литтлфилда. Глав42 году он занял у Паркмана 400 долларов, в 1847 – ещеной проблемой обвинения было отсутствие орудия убийства и видимых ран. Однако именно гарвардские анатомы предоставили самые 2000. В качестве обеспечения он заложил свою коллекцию минералов. К осени 1849 веские улики. Они опознали торс Паркмана по характерному строению. Дантист Пар года Паркман настойчиво требовал возврата долга. Вебстер, отчаянно пытаясь выиграть время, заложил коллекцию минералов еще раз, но другому кредитору, который оказался родственником Паркманакмана узнал изготовленную им вставную челюсть, найденную в печи. Он также виртуозно применил судебно-медицинскую стоматологию, доказав, что зубы не могли так сохрани, Робертом Шоу. Узнав об этом, Паркман пришел в ярость и потребовал уться, если бы горели отдельно от тела, – их защищала человеческая плоть. Свидетели указа Вебстера в его лаборатории: «Плати, а то хуже будет». Уборщик слышал их спор и угрозу Паркмана: «С этим должно быть покончено». Вебстер пообещал отдать 48ли, что расчленить тело мог только человек с большим опытом, каким и был бывший врач Вебстер,3 доллара в пятницу.

В пятницу Паркман, расплатившись с бакалей но не Литтлфилд. Несмотря на все улики, все ожидали оправдательного вердикта из-защиком, направился к Вебстеру. Позже Вебстер скажет полиции, что Паркман сх прокембриджски настроенного жюри. Но Вебстера признали виновным. Он рухнул в кресло. Литтлфилд залился слезами. Суд дал мощный толчок развитиюватил деньги и ушел. Но Паркман был педантичен и, не придя к ужину, судебной медицины в США и способствовал реабилитации анатомии как науки. Вебстер позже признался: в вызвал беспокойство семьи. Наутро началась паника. Семья дала объявление в газету, по приступе ярости во время ссоры он ударил Паркмана поленом по голове, а затем вобещав 3000 долларов за информацию. Вебстер, изображая озабоченность, рассказал брату Паркмана о встрече. Семья, зная привычку Паркмана носить с собой панике расчленил тело. Его повесили.

ГЛАВА 5: ЖЕСТОКОЕ ОБРАЩЕНИЕ С ЖИВОТНЫМИ: ВОЙНА ТОКОВ

Публика в аудитории Колумбийского колледжа в июле 1888 года насторожилась, когда электрик Гарольд Браун вытащил на сцену 76-фунтового метиса ньюфаундленда и затолкал его в деревянную клетку, обтянутую металлической сеткой. Браун заверил их, что собака «очень злая», хотя репортер отметил, что она была смирной и испуганной. Накинув на собаку покрывало, Браун прочитал доклад о преимуществах переменного тока (AC) перед постоянным (DC), подчеркнув, что переменный гораздо смертоноснее. Затем он обмотал мокрой тряпкой переднюю правую и заднюю левую лапы собаки, намотал на тряпки голые медные провода, подсоединенные к генератору, и щелкнул выключателем.

Постоянный ток мощностью триста вольт ударил в собаку. Она замерла. Браун повторял «спектакль», увеличивая напряжение – 400, 500, 700, 1000 вольт. После каждого удара собака выла и содрогалась, однажды ударившись головой о сетку так, что пробила ее. Люди стали покидать зал. «Жизненные силы» собаки были настолько истощены, что публика сомневалась, жива ли она. Один из зрителей потребовал прекратить мучения. Браун с усмешкой ответил, что у собаки «будет меньше проблем, когда мы попробуем переменный ток». Он сменил генератор и подверг собаку удару переменного тока напряжением 330 вольт. Собака, издав несколько жалобных стонов и содрогнувшись в конвульсиях, сдохла. Один наблюдатель заметил, что по сравнению с этим бой быков – детский зоопарк. Но Браун был доволен: он доказал, что переменный ток убивает при меньшем напряжении. Это была музыка для ушей его покровителя – Томаса Эдисона.

История Томаса Алвы Эдисона, гения-самоучки, известна. Он изобрел или усовершенствовал десятки технологий: биржевые тикеры, фонограф, пожарную сигнализацию, электрическую лампочку, превратив ее из дорогого и опасного прибора в надежное устройство, осветившее мир. Эдисон – заслуженный народный герой Америки. Но он бывал и порядочной сволочью: присваивал себе славу за коллективные изобретения, не чурался грязных делишек в бизнесе (продал разработку конкурентам своей первой компании). Его изобретения приносили мало денег. Фонограф был игрушкой, рынка грамзаписей не существовало. Без постоянного дохода Эдисон не мог содержать свою главную страсть – исследовательскую лабораторию. Он мечтал изменить мир, и в 1880-х ему пришла гениальная мысль: электрифицировать города.

В то время города были опутаны телеграфными проводами и проводами для дуговых ламп. Эдисон предложил обеспечить электропроводкой любой бизнес и жилой дом, причем по его проводам пойдет энергия ко всему: моторам, станкам, лампам. Поскольку он владел патентами на все этапы процесса, вся прибыль должна была осесть в его карманах. Он планировал начать с Манхэттена. Проблема была в том, что его патенты были связаны с постоянным током. Постоянный ток течет в одном направлении, как река. Переменный – меняет направление десятки раз в секунду, как приливы и отливы. Постоянный ток доминирует в потребительских товарах, но для передачи электроэнергии у него есть недостатки. Главное преимущество постоянного тока – от него работают все потребительские товары. Недостаток – огромные первоначальные затраты. Электростанции пришлось бы строить чуть ли не в каждом квартале, а медные провода для подключения домов дороги. Эдисон усложнил задачу, решив прокладывать провода под землей.

Использование переменного тока требовало гораздо меньших инвестиций. Электричество, как вода в трубах: чтобы передать много энергии по тонким (дешевым) медным проводам, нужно повысить «давление» – напряжение. С переменным током поднять напряжение элементарно, что позволяет экономить медь и строить меньше электростанций. С постоянным током это было очень сложно. Но у переменного тока был серьезный недостаток: некачественное оборудование. Не нашлось «эдисонов», создавших бы надежные моторы и генераторы. Эдисон был уверен, что его превосходная техника и репутация перевесят высокую стоимость. Возможно, так бы и случилось, если бы не молодой иммигрант из Сербии – Никола Тесла.

Тесла – один из самых эксцентричных ученых. Общался с марсианами, не прикасался к волосам других людей, физически не переносил персики. Обладал невероятной интеллектуальной мощью: изобретения возникали в его мозгу полностью сформированными. Он приехал в Америку в 1884 году с четырьмя центами и рекомендательным письмом к Эдисону, который взял его на работу. Между ними сразу начались трения. Эдисон предпочитал постоянный ток, Тесла – переменный. Тесла презирал упорный, но бессистемный труд Эдисона (например, перебор тысяч материалов для нити накаливания). «Если Эдисону понадобится найти иголку в стоге сена, – сокрушался Тесла, – он будет с усердием пчелы перебирать соломинку за соломинкой… немного теории и вычислений могли бы на 90 процентов сократить его труды». Их характеры тоже были противоположны: Тесла – невротический гермофоб в элегантных костюмах, Эдисон – неряшливый и грубый. Эдисон обожал глупые шутки, например, пускать ток по металлической раковине.

Это пристрастие к шуткам разрушило его отношения с Теслой. Весной 1885 года Эдисон пообещал Тесле 50 000 долларов за усовершенствование генераторов постоянного тока. Тесла, работая до изнеможения, добился значительных улучшений. Но когда он попросил вознаграждение, Эдисон рассмеялся: «Тесла, ты не понимаешь нашего американского юмора». Тесла в ярости ушел. Вскоре он перебрался в Питтсбург к Джорджу Вестингаузу, который вкладывался в технологии переменного тока. Вестингауз приобрел у Теслы сорок патентов, решивших многие проблемы переменного тока. Внезапный рост цен на медь в 1887 году еще больше увеличил шансы переменного тока: Вестингауз мог использовать тонкие провода, а Эдисону требовались толстые, что грозило крахом его замыслу. Вестингауз агрессивно продвигал переменный ток, открыв 68 электростанций менее чем за год, особенно в небольших городах, где схема Эдисона была неэкономична. Эдисон решил сделать последний ход: объявить переменный ток опасным для людей – началась «война токов».

Заявления Эдисона о смертельной опасности переменного тока имели основания: он действительно наносит больший ущерб тканям, и при определенном напряжении от него легче погибнуть. Электростанции переменного тока передают энергию под очень высоким напряжением. Но Эдисон скрывал, что в дома ток подается под значительно более низким напряжением. Он лгал, что в домах с переменным током смертельно опасными могут стать дверные ручки и перила. Честно говоря, американский капитализм того времени напоминал бои без правил. Но Эдисон пошел дальше: он решил показать людям опасность переменного тока, совершив несколько реальных жестоких убийств. В 1880-х власти Нью-Йорка искали более гуманный способ казни, чем повешение, вызывавшее слишком много неприятных ассоциаций. Комитет из трех человек остановился на эвтаназии (смертельная инъекция) и электрокуции. Два члена комиссии выступали за инъекцию. Третий, дантист Альфред Саутвик, решил взять дело в свои руки. Он соорудил клетку с цинковым корытом, подвел к нему провода, наполнил водой и умертвил таким образом 28 бродячих собак. Опыт убедил его, что электроток – идеальное средство. В ноябре 1887 года он написал Эдисону, прося поддержки.

Эдисон ответил, что является противником смертной казни. Саутвик написал снова, апеллируя к гуманности. Ответ Эдисона стал сюрпризом. Переписка пришлась на разгар строительства электростанций Вестингауза. Не упоминая об этом, Эдисон написал, что, раз уж смертная казнь существует, следует применять «наиболее гуманные способы», и казнь электротоком этому соответствует. И заботливо добавил, что «наиболее эффективными являются генераторы переменного тока, которые производит мистер Джордж Вестингауз». Это письмо убедило комиссию рекомендовать электрокуцию. Эдисон организовал демонстрацию с собакой на оловянном листе, подключенном к генератору переменного тока, которую убили разрядом в 1500 вольт. Это и был тот эксперимент, который Гарольд Браун, поклонявшийся Эдисону, повторил в Колумбийском колледже, а затем еще раз, убив трех собак. Затем, в декабре 1888 года, Браун в лаборатории Эдисона умертвил переменным током 124-фунтового теленка и 1200-фунтовую лошадь. Эдисон и его команда понимали, что мучениями животных публику не завоюешь, но Браун преуспел в одном: сформировать у людей страх перед переменным током. Один критик назвал Брауна «кровожадным пропагандистом убийства». Вестингауз обвинил Эдисона в найме Брауна, что Эдисон отрицал. В итоге команда Эдисона погубила 44 собаки, 6 телят и 2 лошадей. Ради спасения постоянного тока Эдисон решил убить человека.

ГЛАВА 6: ВРЕДИТЕЛЬСТВО: ВОЙНА КОСТЕЙ

Эдвард Дринкер Коуп был в восторге. Он только что самым унизительным образом опередил своего заклятого врага, Отниела Чарльза Марша. В августе 1872 года их научные экспедиции занимались раскопками окаменелостей на юго-западе Вайоминга. Каждая группа была тяжело вооружена и старалась избегать контактов. Однажды Коуп, подглядывая за командой Марша, после их ухода обнаружил на месте раскопок пропущенный фрагмент черепа и несколько зубов – судя по всему, новый вид динозавра. Он и представить не мог, что рабочие Марша, заметив шпиона, «посеяли» эти обломки, принадлежавшие разным видам, чтобы публично опозорить Коупа. Вскоре Коуп опубликовал статью о своем «открытии», но потом от нее пришлось отказаться. Соперничество – интересная вещь. Оно поглощает время и силы, разжигает дурные инстинкты, но и подвигает людей к величию. В яростном стремлении опередить друг друга Коуп и Марш нашли сотни новых видов динозавров, заполнили музеи экспонатами и превратили динозавров из малоизвестного таксона ящериц в самых знаменитых животных всех времен.

Коуп и Марш, несмотря на разность характеров, начинали друзьями. Марш, выросший на ферме, благодаря богатому дядюшке Джорджу Пибоди получил образование в престижной Академии Филлипса и Йельском университете. Он собрал такую коллекцию камней и окаменелостей, что хозяйке пансиона пришлось укреплять потолок. Марш, узколицый, с маленькими глазками, робел перед женщинами и остался холостяком. После Йеля он несколько лет путешествовал по Европе, изучая музеи на деньги дядюшки. Коуп, напротив, мчался по жизни как заяц. Выросший на окраине Филадельфии, он был вундеркиндом в области естественной истории. В тринадцать лет он поймал двухфутовую змею и, игнорируя панику взрослых, спокойно объяснил, что она не ядовита. К двадцати одному году Коуп, обладатель дьявольской улыбки и пышных усов, опубликовал тридцать одну научную статью. Квакер по рождению, пацифист по воспитанию, по натуре он был скандалистом.

В 1861 году Коуп перебрался в Смитсоновский институт, но из-за мутной любовной истории отец отправил его за океан. Там, в Берлине, в 1863 году, он и встретился с Маршем. Тридцатидвухлетний Марш терпеливо набирался знаний, двадцатитрехлетний Коуп носился по музеям как вихрь. Несмотря на разницу, они обменивались письмами. Вернувшись в США, Коуп даже назвал открытый им вид амфибий в честь Марша, а тот ответил взаимностью, назвав водную рептилию в честь Коупа. Вскоре их отношения испортились. Первая ссора произошла на раскопках в Нью-Джерси. В 1858 году натуралист Джозеф Лейди извлек там первые кости гадрозавра. С благословения Лейди Коуп с 1866 года начал работать в карьерах, раскопав плотоядного дриптозавра. Открытие настолько его возбудило, что он бросил преподавание и переехал с семьей поближе к карьерам. Лейди и Коуп наняли скульптора, чтобы создать копию скелета гадрозавра для музея – первый смонтированный скелет динозавра, блестящий пример слияния науки и искусства.

Марш тоже преуспел. Он уговорил дядюшку основать в Йеле музей естественной истории, а университет – назначить его куратором и профессором палеонтологии, первым в Северной Америке. В профессиональном плане Марш был на вершине, но вся научная слава доставалась Коупу. Марш написал Коупу, спрашивая, нельзя ли посетить карьеры. В марте 1868 года они вместе провели неделю, раскапывая и изучая находки. Затем Марш откланялся, но тайно вернулся, встретился с владельцами карьеров и щедро заплатил им, чтобы отныне лучшие образцы отправлялись ему в Йель. Коуп не сразу узнал об этом, но они уже рассорились из-за другого инцидента. Рабочие в Канзасе наткнулись на скелет вымершей водной рептилии, который Коуп назвал Elasmosaurus («ленточная рептилия») из-за исключительно длинного хвоста. Он выставил скелет в музее и поспешил опубликовать статью. Марш, приехав посмотреть, после ближайшего рассмотрения заметил грубую ошибку: Коуп перевернул позвонки и пристроил голову на хвост. У рептилии была чрезвычайно длинная шея. В качестве арбитра пригласили Лейди, который, осмотрев скелет, взял череп и водрузил его на другой конец. Коуп был унижен. Он начал скупать и уничтожать экземпляры журнала со своей статьей. Марш честно отправил свой экземпляр, но втайне купил два других и хранил их. Разъяренный Коуп никогда не простил Марша.

Даже без этого они бы разошлись: Коуп был быстр, Марш – медлителен; Коуп очарователен, Марш – насторожен. Марш полностью поддержал теорию Дарвина, Коуп симпатизировал креационистам. Но их неприязнь не переросла бы в ненависть, если бы не Дикий Запад. Миллионы лет назад внутренняя Северная Америка была гигантским морем. Эрозия обнажила богатейший ископаемый пласт. В середине XIX века в некоторых местах останки просто лежали на поверхности. После Гражданской войны слухи об этой палеонтологической золотой жиле дошли до Востока. В 1870 году Марш организовал экспедицию, частично оплаченную из наследства дядюшки. Основными рабочими были студенты Йеля, но важнейшую поддержку оказала армия, охранявшая их от индейских племен. Проводником у них был Уильям Коди (Буффало Билл). Экспедиция работала в тяжелых условиях: жара, нехватка воды, дикие звери. Но Марш был в восторге от находок: мастодонты, доисторические верблюды, носороги, несколько видов вымерших лошадей (что подтвердило теорию Бригама Янга, лидера мормонов, о происхождении лошадей в Америке). К декабрю Марш отправил в Йель вагоны останков. Самую выдающуюся находку он сделал в Канзасе – часть кисти птеродактиля, «дракона» с размахом крыльев в двадцать футов. Марш в нехарактерной для себя манере поспешил опубликовать статью, опасаясь, что Коуп его опередит.

Больше всех позеленел Коуп. Пока Марш совершал сенсационные открытия, Коуп торчал в Нью-Джерси. Наконец, он заставил отца продать участок земли, предназначавшийся ему в наследие, и на вырученные деньги в сентябре 1871 года снарядил собственную экспедицию на Дикий Запад. Марш, узнав об этом, распространил среди армейских знакомых слух о ненадежности Коупа. В результате Коупа встречали прохладно. Экспедиция Коупа сильно отличалась от маршевской: пацифист Коуп отказывался носить револьвер, каждый вечер читал Библию. Несмотря на трудности (торнадо, зыбучие пески, грязная вода, пылевые бури, насекомые), Коуп открыл десятки новых видов. Он также умел мысленно представить вид по фрагменту челюсти и в 1872 году настрочил 56 статей – больше одной в неделю. Марш стал подозревать, что Коуп в погоне за первенством не только торопится, но и ведет грязную игру, например, подтасовывает даты находок. Коуп, в свою очередь, заподозрил Марша в краже окаменелостей, когда тот вернул ему «случайно отделившиеся» от его груза кости. В ответ Марш обратился в Американское философское общество с просьбой осудить Коупа. Общество не пошло на это, но согласилось не печатать некоторые его статьи. Коуп, чтобы нейтрализовать угрозу, купил научный журнал The American Naturalist, где мог публиковать что угодно и поносить Марша.

Ситуация усугубилась, когда Коуп и Марш стали нанимать команды профессиональных «охотников за костями», которые переняли вражду боссов. Они шпионили, проникали в чужие лагеря, перебегали из одного в другой, выдавая секреты, сбрасывали камни на «врагов», уничтожали метки, заваливали или взрывали динамитом раскопы. Один из людей Марша даже раздавил ботинками мелкие кости, чтобы они не достались Коупу. Постепенно эта война стала утомлять. Некоторые рабочие ушли, коллеги-ученые отвернулись. Джозеф Лейди вообще перестал заниматься палеонтологией динозавров. Однако, несмотря на все это, палеонтология оказалась в выигрыше. Соперники работали более тщательно, охватили больше территорий. Были найдены трицератопсы, стегозавры, бронтозавры. Американская палеонтология опередила остальной мир. Теория эволюции Дарвина получила жизненно важную поддержку благодаря находкам Марша (зубастые птицы, эволюция лошади). Но финальные стадии войны костей оказались пирровой победой.

ГЛАВА 7: КЛЯТВОПРЕСТУПЛЕНИЕ: ЭТИЧЕСКИ НЕВОЗМОЖНО

Запрет на курение, органическое земледелие, продукты без красителей – что общего у этих мер по охране здоровья? Их впервые применили нацистские медики. Это не то, что обычно приходит в голову при упоминании медицины Третьего рейха, но пристрастие к «чистоте» было основой множества варварских экспериментов. Нацисты были помешаны на чистоте, боясь, что сигареты, полуфабрикаты и пестициды вредят организму немецких граждан. Эсэсовцы даже бутилировали минеральную воду. Идея чистоты была перенесена с отдельного человека на политику: очистить общество от «ядов», особенно от еврейства. Как заметил Рудольф Гесс, «национал-социализм не что иное, как прикладная биология». Нацистские медики считали проведение экспериментов над «неарийцами» не только разрешенным, но и моральным долгом: гибель «человеческого материала» удалит заразу из общества, а результаты пойдут на благо Volk (народа).

Примеров жестоких экспериментов множество: стрельба в людей отравленными пулями, трансплантация конечностей без анестезии, втирание опилок и битого стекла в раны, инъекции каустика в глаза для изменения цвета. Погибло не менее 15 000 человек, еще 400 000 остались калеками. Многие из этих экспериментов над животными в Третьем рейхе считались бы противозаконными. Но евреи и политзаключенные не имели юридической защиты. Невероятно, но многие врачи давали клятву Гиппократа. Однако в Германии 1930-х возобладал коллективистский этос, игнорирующий права личности во имя «прав» нации. Медики, как никто другой, поддержали этот этос, вступая в нацистскую партию раньше и в большем количестве, чем любая другая профгруппа. Риторика о «лечении» болезней общества и «канцерогенных» евреев была им близка. Они просто изменили смысл клятвы: от «не навреди пациенту» к «не навреди обществу». Как заявил один из них: «Моя клятва Гиппократа говорит мне удалить гангренозный аппендицит из человеческого тела. Евреи – гангренозный аппендицит человечества. Поэтому я их удаляю».

Почти половина немецких врачей вступила в нацистскую партию, и их деятельность сказывается по сей день. Существуют заболевания, названные по именам нацистских врачей. Более тягостно то, что ученые до сих пор спорят, что делать с данными этих экспериментов – данными, покрытыми позором, но иногда помогающими спасать жизни. Большинство исследований нацистов не имеют медицинской ценности (например, попытка Менгеле сшить близнецов). Но не все ситуации так просты. В одной серии экспериментов заключенных заставляли пить морскую воду. В другой, по изучению гипотермии, людей погружали в ванну со льдом. В третьей, по изучению влияния высоты, людей помещали в гипербарическую камеру, снижая давление. Все это требовал лично Гиммлер. Подопытные испытывали нечеловеческие муки. Но у врачей было «логическое» объяснение: летчики попадали в условия низкого давления, моряки оказывались на островках без пресной воды, солдаты страдали от морозов. Врачи хотели понять, как их спасти. Например, они пытались вернуть к жизни людей, когда температура тела в ледяной ванне опускалась ниже 27 градусов, используя различные методы, от солнечных ламп до укладывания в постель к проституткам.

По очевидным причинам после 1940-х такие эксперименты не проводились. В результате нацистские данные по гипотермии – единственное, что мы имеем для некоторых экстремальных условий. И эти данные порой противоречат здравому смыслу. Например, при гипотермии издавна требовалось постепенное согревание собственным теплом. Но нацистские врачи установили, что быстрое и активное согревание в горячей воде спасло больше жизней. Должны ли современные медики игнорировать эти находки из-за неэтичного способа их получения? Есть медики, считающие, что спасение жизней сегодня – лучший способ объяснить, что жертвы были не напрасны. Некоторые немецкие исследователи были международно признанными специалистами и тщательно готовили эксперименты (например, маскировали вкус морской воды, чтобы исключить психосоматические реакции). Но есть и серьезные возражения: пациенты в экспериментах были часто больны и истощены, так что методы, им не помогшие, могли бы сработать на здоровых. Использование данных также может косвенно оправдывать злодеяния. Американская медицинская ассоциация заявила, что использование таких данных этично при определенных обстоятельствах, с обязательным упоминанием об их происхождении.

После Второй мировой войны на Нюрнбергском процессе по делу врачей семеро были приговорены к смертной казни, шестнадцать – к тюремным срокам. Был сформулирован Нюрнбергский кодекс – десять этических принципов исследований на людях, акцентированный на правах пациента (информированное согласие, минимизация страданий, насущная потребность в эксперименте). Это был тектонический сдвиг в истории медицины. Однако сразу после принятия кодекс не произвел большого впечатления на врачей стран-союзников, полагавших, что он их не касается. К сожалению, в то же время американские врачи проводили свои грязные эксперименты, лишенные садизма нацистов, но подтверждающие необходимость Нюрнбергского кодекса и для «цивилизованных» стран.

В 1932 году врачи Службы общественного здравоохранения (СОЗ) США начали в Таскиги, Алабама, изучение сифилиса в последней стадии на четырехстах черных мужчинах. Они хотели изучить долгосрочные последствия заболевания. Таскиги выбрали из-за высокого уровня инфицированности и преимущественно черного населения (считалось, что сифилис у них проявляется иначе). Врачи СОЗ искренне хотели помочь угнетенному сообществу, и их появление во время Великой депрессии, когда не было денег на школы и медицину, приветствовалось. Однако, в отличие от первоначального плана лечения мышьяком и ртутью (что само по себе было рискованно), врачи решили просто наблюдать за течением болезни, не предоставляя лечения, даже когда в 1940-х появился эффективный и менее токсичный пенициллин. Они обманывали пациентов, не говоря им о диагнозе или завлекая на «бесплатное специальное лечение», которое оборачивалось болезненными спинномозговыми пункциями. Исследование было не только неэтичным, но и научно несостоятельным из-за плохих анализов и того, что некоторые пациенты лечились самостоятельно. Вместо исключения таких случаев, материалы просто перекладывали между группами. Неэтичная наука часто является некачественной наукой. Исследование в Таскиги привело к страданиям не только нелеченых мужчин, но и их жен и партнеров, зараженных из-за неведения. Медсестра Юнис Риверс, ключевая фигура в контактах с черным сообществом, сама совершала сомнительные поступки, отговаривая подопечных от лечения ради «чистоты эксперимента». Разоблачение в 1972 году вызвало эффект разорвавшейся бомбы.

Вина лежит на белых медиках, но тень пала и на Юнис Риверс, ставшую для многих «расовой предательницей». Дело Таскиги – не черно-белая мелодрама, как с нацистами. Врачи СОЗ не были садистами, но их грех тяжел. История Риверс сложна: она оказалась перед выбором между своим сообществом и карьерой. Джон Катлер, врач СОЗ, работавший в Таскиги, пошел еще дальше. В 1946-1948 годах в Гватемале он умышленно заражал заключенных, солдат и пациентов психиатрических клиник гонореей, сифилисом и мягким шанкром, используя проституток или прямые инъекции, часто без их ведома и согласия. Эксперименты с инфицированием проституток путем введения им гноя в шейку матки или глаза также проводились. Катлер тщательно документировал свои действия, включая фотографирование гениталий женой. Самый мучительный случай – с пациенткой психлечебницы Бертой, которой сделали инъекцию сифилиса, а затем, когда она была на грани смерти, еще и гонореи. Она умерла. Катлер, в отличие от медиков Таскиги, не опубликовал ни слова о своей деятельности в Гватемале, и она оставалась тайной до 2005 года, когда историк Сьюзен Реверби обнаружила его дневники. Поразительно, но после Гватемалы Катлер стал видным деятелем общественного здравоохранения, помогая женщинам в развивающихся странах и осуждая панику вокруг СПИДа. Как эти два Катлера уживались в одной личности – загадка.

ГЛАВА 8: АМБИЦИИ: ХИРУРГИЯ ДУШИ

Эта история поразила Эгаша Мониша. Шел август 1935 года, и португальский невролог, полный разочарований, приехал на конференцию в Лондон совершенно разбитым. Но рассказ о двух шимпанзе, Бекки и Люси, заставил его воспрянуть духом. Ученые из Йельского университета, исследуя память и способность принимать решения, удалили шимпанзе значительную часть лобных долей. Результаты были удручающими: животные потеряли рабочую память и способность решать проблемы. Но один из йельских специалистов как бы между прочим заметил, что Бекки, ранее склонная к вспышкам гнева, после операции стала абсолютно спокойной, словно вступила в «секту счастья». Мониш, однако, либо пропустил информацию о деградации Люси, либо не обратил на нее внимания. Образ умиротворенной Бекки захватил его. Он спросил, могут ли операции на головном мозге подобным же образом избавить человека от эмоционального расстройства. Публика была в шоке.

Мониш, возможно, никогда бы не связался с лоботомией, если бы не его прославленное семейство и жгучее желание прославиться. Дядюшка забивал ему голову рассказами о предках-воинах, и мальчик мечтал сам стать знаменитым. Окончив медицинскую школу и пройдя резидентуру по неврологии в Париже, он стал парламентарием, послом, приобрел дворцовое поместье. Но его очень огорчало, что достижения в политике превосходят медицинские. Подагра, развившаяся от роскошного образа жизни, практически лишила его возможности работать с пациентами. Не имея возможности заниматься ими, Мониш направил все усилия на разработку новых медицинских процедур, в частности, ангиографии – введения светящихся жидкостей в кровеносную систему для получения рентгеновских изображений органов и сосудов. Он добился определенных успехов, опубликовал два десятка статей и даже был номинирован на Нобелевскую премию, но этого было недостаточно для пантеона предков.

И вот, в свои шестьдесят, измученный подагрой и переживающий об наследии, Мониш услышал о Бекки. Он понял, как можно спасти миллионы людей, страдающих в приютах для душевнобольных по всему миру. В Античности и Средневековье о таких людях заботились семьи, но с индустриализацией эта обязанность легла на государство, создавшее специальные приюты – шумные, грязные, переполненные «концлагеря», где персонал избивал и душил пациентов. Психиатры пытались помочь, используя электрошок или вводя пациентов в кому, но без особого успеха. Мониш предположил, что в мозгу «лунатиков» лимбическая система, отвечающая за эмоции, перевозбуждается и бомбардирует лобные доли, отвечающие за рефлексию. Разрушение связей между ними могло бы излечить помешательство. К сожалению, он не учел, что лобные доли также посылают сигналы в лимбическую систему, подавляя неуправляемые эмоции, – именно это и превратило шимпанзе Люси в развалину.

Но Мониш, сосредоточившись на «успокоившейся» Бекки, уже через три месяца после лондонской конференции провел первую лейкотомию. Первой пациенткой стала шестидесятитрехлетняя женщина из психлечебницы. Мониш руководил операцией: в черепе просверлили два небольших отверстия, в лобные доли ввели шприц и впрыснули чистый спирт. Через несколько дней он заявил, что она излечилась, хотя та не знала, сколько ей лет и где находится. Вскоре Мониш, опасаясь, что алкоголь убивает слишком много клеток, решил резать. В массив лобных долей вводился тонкий стержень с выдвигающейся проволочной петлей, которой «выковыривали» фрагменты тканей. Прооперировав одного пациента, он уже на одиннадцатый день объявил об излечении. В 1936 году Мониш опубликовал книгу о лейкотомии, заявив, что треть пациентов излечилась, у трети сократились симптомы, и трети не стало хуже. Учитывая состояние психлечебниц, результаты казались потрясающими.

Книга Мониша быстро попала в руки Уолтера Фримена, американского нейрохирурга, прозванного «Генри Фордом нейрохирургии». Фримен, эксцентричный шоумен, рисовавший двумя руками на лекциях и не чуравшийся бравады, увидел в лейкотомии решение проблемы переполненных американских приютов и возможность для себя прославиться. В сентябре 1936 года он с коллегой Джеймсом Уаттсом провел первые операции, назвав их лоботомией. Поначалу они копировали Мониша, затем модифицировали метод, вырезая ткани инструментом, похожим на нож для масла. Вводили его в отверстия в черепе и поворачивали, перерезая связи между лобными долями и эмоциональными центрами. Примерно половина пациентов успокаивалась настолько, что возвращалась домой. Бывали и неудачи: кровоизлияния, смерти. Но Фримен не унывал. Он тщательно наблюдал за пациентами, признавая побочные эффекты: многие утрачивали «искорку», тупели, их приходилось заново учить базовым навыкам. У некоторых активизировался аппетит или либидо. Самым опасным была утрата самосознания и социальных навыков. Знаменитый провал – лоботомия Розмари Кеннеди в 1941 году, после которой она лишилась жизненных сил и до конца жизни провела в лечебных учреждениях.

Критики обвиняли Фримена в том, что он не лечит, а калечит. Но Фримен любил битвы и считал оппонентов слабаками. Лоботомия, по его мнению, давала пациентам хотя бы подобие нормальной жизни. Его поддерживали некоторые видные неврологи и журнал The New England Journal of Medicine. Если бы Фримен был скромнее, лоботомия могла бы занять свое место как крайний метод лечения. Но к середине 1940-х Фримен решил, что вскрытие черепа – слишком инвазивная процедура. Он начал искать способ проникновения к лобным долям через глазницы. Орбитальные кости за глазным яблоком относительно тонкие. Фримен догадался, что можно тонким стержнем проткнуть глазницу и добраться до мозга, а затем, покачивая стержень, разрушить связи. Нужен был подходящий инструмент. После экспериментов с иглами для спинномозговой пункции он нашел его у себя на кухне – нож для колки льда. Так родилась трансорбитальная, или «ледорубная», лоботомия. Фримен проводил ее тайно, в своей квартире. Для «анестезии» использовал электрошокер. Затем, оттянув веко, вводил стилет (позже специально изготовленный) в слезный проток, пробивал кость хирургическим молотком и, проникнув в мозг, покачивал рукоятку. То же самое с другой глазницей. Операция длилась не более двадцати минут. Если все проходило гладко, пациенты испытывали минимальный дискомфорт, кроме больших черных синяков вокруг глаз. Но случались и сильные спазмы от электрошока, инфекции, кровоизлияния. Однажды у Фримена отломился кончик стилета в голове пациента.

Джеймс Уаттс, узнав о тайных операциях, возмутился и потребовал прекратить. Фримен ощетинился, и они расстались. Фримен же решил стать «Джонни Эпплсидом психохирургии» и отправился в «лоботомобиле» (выдумка, но отражает суть) по приютам Америки, обучая врачей своей методике. Он превратил операции в шоу, работая двумя стилетами одновременно, позируя для фотографов. Директора приютов наперебой рвались его заполучить, видя в лоботомии способ сэкономить. Фримен сделал около 3500 лоботомий, хвастаясь, что «оставил за собой полосу черных глаз от Вашингтона до Сиэтла». Он даже пытался провести лоботомию в клинике для ветеранов в Таскиги. Осенью 1949 года Эгаш Мониш получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине за разработку лейкотомии. Это была последняя похвала психохирургии. К тому времени уже появились нейролептики, такие как хлорпромазин («химическая лоботомия»), которые не просто притупляли эмоции, а реально облегчали симптомы. Хлорпромазин и его аналоги опустошили приюты для душевнобольных. Уолтер Фримен дожил до момента, когда его методы стали считать варварством. Его последняя операция в 1967 году закончилась смертью пациентки от кровоизлияния, и его лишили лицензии.

ГЛАВА 9: ШПИОНАЖ: ДЕЛО ВЫБОРА

Парочка выглядела как комический эстрадный дуэт: один – худой, подтянутый, с залысиной, в очках, за рулем старенького синего бьюика; другой – приземистый пухлый толстячок, плюхнувшийся на пассажирское сиденье. Был теплый сентябрьский вечер 1945 года. Машина остановилась на окраине городка Санта-Фе, в горах. Двое мужчин болтали, поглядывая на огни города. Затем, в пустыне, стало прохладнее, и они вернулись. Перед расставанием худощавый передал пассажиру пакет с бумагами. Они обменялись рукопожатиями, пообещав встретиться снова, хотя оба понимали, что это вряд ли произойдет. Толстячок, Гарри Голд, потащился на автостанцию, нервно озираясь. Он был советским шпионом, а в пакете находились чертежи атомной бомбы, полученные от Клауса Фукса, физика из Манхэттенского проекта.

Поездка в Нью-Йорк затянулась. Голд опоздал на встречу со связником и две недели носил пакет с собой, страдая от паранойи. Единственным местом, где он чувствовал себя в безопасности, была его химическая лаборатория. Голд был прежде всего химиком. Шпионаж был для него способом борьбы с антисемитизмом и поддержки «великого советского эксперимента». Он вырос в Филадельфии, страдая от дискриминации. Его отец, столяр на фабрике фонографов, также подвергался издевательствам. Голд восхищался его стойкостью. Когда отец потерял работу во время Великой депрессии, Гарри, подростком работавший в лаборатории сахарной компании «Пенн Шугар» (начав с мытья плевательниц и дослужившись до ассистента), вынужден был бросить вечерние занятия по химии и перейти на полную ставку, чтобы содержать семью. Когда и его уволили, над семьей нависла угроза потери дома.

Приятель Том Блэк, ярый коммунист, нашел ему работу на мыльной фабрике и стал зазывать на собрания. Голд, склонявшийся к левым, находил этих «презренных богемных пустозвонов» отвратительными. Вскоре «Пенн Шугар» восстановила его, и он отказался от собраний. Но Блэк настаивал, и Голд, чтобы отвязаться, согласился на компромисс: Блэк объяснил, что Советский Союз стремится к индустриализации, но американские фирмы скупятся на лицензии. Не мог бы Голд «стибрить» несколько производственных секретов? Голд колебался, но уговоры Блэка и собственное желание помочь «голодающим советским массам» сделали свое дело. Он также верил, что Советский Союз – единственная страна, где к евреям относятся как к равным, и видел в поддержке СССР способ борьбы с антисемитизмом. Так Голд, или «Гусь», как его прозвали русские, занялся промышленным шпионажем, поставляя документы о лаках, растворителях и моющих средствах.

Со временем поездки в Нью-Йорк стали утомительными и дорогими. Рассеивались иллюзии о советской науке, которая предпочитала надежные, хоть и устаревшие, процессы инновациям. Голд подумывал о прекращении шпионажа, но в 1938 году Советы оплатили ему обучение в университете Ксавье в Цинциннати, где он провел самые счастливые годы. Идиллия закончилась с возвращением в Филадельфию. После нападения нацистской Германии на СССР в 1941 году Голд, ненавидя Третий рейх, решил еще активнее заняться шпионажем. Он переключился на военные секреты, получая образцы взрывчатки от коллег из лабораторий министерства обороны. В конце 1943 года в Америку из Англии перебрался Клаус Фукс, британский физик, работавший над Манхэттенским проектом. Голд стал его связным. Их первая встреча состоялась в феврале 1944 года на парковке в Манхэттене с книгой и теннисным мячиком в качестве опознавательных знаков. Фукс, закаленный немецкий коммунист, высмеял мальчишеские манеры Голда, но передал ему пакет с совершенно секретной информацией об атомной бомбе.

Фукс уехал в Лос-Аламос, и Голду пришлось ехать к сестре Фукса в Кембридж, чтобы узнать его новый адрес. Встреча с Фуксом в Санта-Фе (описанная в начале) состоялась 2 июня 1945 года. Фукс передал чертежи плутониевой бомбы. На встрече с советским куратором «Джоном» Голду неожиданно поручили забрать бумаги у еще одного шпиона в Лос-Аламосе, техника Дэвида Грингласса. Голд возмутился нарушением безопасности, но Джон настоял. На следующий день Голд встретился с Гринглассом, обменявшись половинками коробки «Джелло» в качестве пароля, и получил диаграммы взрывчатых линз, вручив взамен 500 долларов. Эта поездка в Альбукерке оказалась для Голда роковой: у Грингласса в Нью-Йорке жила сестра, Этель Розенберг.

Не только Голд и Фукс были учеными, испорченными коммунизмом. Возможно, крупнейшим преступником был биолог Трофим Лысенко. Родившись в крестьянской семье, он поздно научился читать, но после революции окончил сельхозучилища и занялся методами выращивания гороха. Его плохо продуманные эксперименты с «обучением» растений давать урожай в разное время года (например, замачиванием семян в ледяной воде) получили одобрение в главной государственной газете. Бедняцкое происхождение («босоногий профессор») способствовало его популярности в компартии. В середине 1930-х он стал главным лицом советского сельского хозяйства. Проблема была в его сумасбродных идеях, особенно в неприязни к генетике. Лысенко отрицал гены, утверждая, что организм формирует окружающая среда. Это была полная чушь, но Сталину, отчаянно искавшему способ справиться с голодом, вызванным его катастрофической коллективизацией, радикальные идеи Лысенко показались выходом. Лысенко требовал сажать семена максимально плотно (якобы растения одного «класса» не конкурируют) и запрещал удобрения. Вина за голод 1932-1933 годов лежит на Сталине, но деятельность Лысенко усугубила дефицит. К 1937 году, после массового внедрения его методов, производство продовольствия упало еще ниже. От лысенковщины страдали и союзники: Китай, переняв эту методику, пережил голод, унесший 30 миллионов жизней. Но в СССР Лысенко был звездой. За рубежом его критиковали, он в ответ обзывал западных ученых буржуазными империалистами. Всех несогласных в СССР он ликвидировал, заставив называть генетику «лженаукой». Тысячи были арестованы, отправлены в тюрьмы и психушки, некоторые казнены. Советская биология была отброшена на полвека назад. Всевластие Лысенко ослабло после смерти Сталина, но его портреты висели в институтах и при Горбачеве. В 2017 году российские ученые забили тревогу из-за возрождения лысенковщины, объясняя это противостоянием западным ценностям и ностальгией по советской эпохе. К чести Голда и Фукса, они постепенно протрезвели и поняли, какими чудовищами были Сталин и его приспешники. Но прозрение пришло слишком поздно.

ГЛАВА 10: ПЫТКИ: БЕЛЫЙ КИТ

Представьте себе 1960 год, Кембридж, штат Массачусетс. Два молодых человека сидят в ярко освещенной лаборатории под наблюдением исследователей. Один, которого мы назовем Законником, резок и нервничает все больше, его сердцебиение учащается под светом ламп. Его однокурсник из Гарварда, ведущий с ним дискуссию о жизненных взглядах, напротив, ухмыляется и переходит на личности. Сегодня он особенно язвителен, осматривая Законника с ног до головы и цедя: «И вот еще что: твоя борода выглядит по-дурацки». Законник ошарашен. Дебаты так не ведутся. Аргументы – да, но не личные нападки. Кровь приливает к лицу, он едва сдерживает рычание. Он участвует в этих «дебатах» не первый месяц, но датчики на его груди никогда не показывали таких всплесков. Законник не знает, что его собеседник – не студент, а натасканный юрист, специально провоцирующий его. За полупрозрачным зеркалом за ними наблюдает Генри Мюррей, гарвардский психолог, чья работа по методике построения допросов привлекла внимание ЦРУ.

Мюррей, аристократ и интеллектуал, прошедший путь от биохимии до увлечения трудами Карла Юнга, создал в Гарварде собственное «княжество» – психологическую клинику, на двери которой красовался белый кит, отсылка к «Моби Дику» Мелвилла. Его интересовала личность во всех ее проявлениях, и он стремился соединить литературный и фактологический подходы. Во время Второй мировой войны Мюррей работал на Управление стратегических служб (УСС), предшественника ЦРУ, где занимался отбором шпионов и разработкой методов допроса. Эта работа, полная драмы человеческих взаимоотношений под давлением, увлекла его и после войны. Он решил систематически изучать ведение допросов, и ЦРУ, в разгар холодной войны, вполне разделяло его интерес. Исследование Мюррея, в котором участвовал и Законник, на самом деле Теодор Качинский, будущий Унабомбер, было нацелено на изучение воздействия стресса и унижения на личность.

Законник, блестяще одаренный юноша с IQ 167, оказался наиболее отчужденным и уязвимым в группе. Мюррей, заметив это, настоял на кличке «Законник», иронически обыгрывая твердость его взглядов. Эксперимент, длившийся три года, включал более двухсот часов жестоких психологических атак. Мюррей записывал сессии на пленку, фиксируя все признаки неудовлетворения: подергивание лица, хмурость, морщины. Иногда он показывал эти записи студентам, чтобы они увидели себя «кипящими и брызжущими слюной на камеру» – дополнительный элемент унижения. Качинский, которому на момент начала эксперимента было всего семнадцать, считался несовершеннолетним, и Мюррей получил разрешение на его участие у родителей, представив исследование как возможность «внести вклад в решение некоторых психологических проблем». Ванда Качинская, мать Теодора, не сообразила, на что соглашается, надеясь, что любезный психолог поможет ее необщительному сыну.

Мюррей скрывал истинную цель эксперимента – сломить молодых людей. Он уверял участников, что они могут покинуть исследование в любой момент, но использовал все свое обаяние и авторитет, чтобы удержать их, утверждая, что уход погубит всю работу. Качинский, прозванный Законником за свою обязательность, выдержал все три года. Позже он назовет этот опыт «худшим в своей жизни». Причины его упорства были комплексными: упрямство («Мне хотелось доказать, что я могу выдержать, – что меня не сломить»), а также финансовая нужда – Мюррей платил за участие. Хотя Мюррей не применял физического насилия, психологические страдания Качинского были огромны, о чем свидетельствуют его воспоминания и физиологические реакции во время сессий. Пытки, особенно психологические, ломают людей, не имеющих благородной цели, за которую можно страдать, как Жанна д’Арк. Качинский, случайно попавший под этот каток, оказался именно такой жертвой.

Сводить все последующие действия Качинского исключительно к эксперименту Мюррея было бы упрощением. Однако нельзя отрицать, что многолетний интенсивный стресс в подростковом возрасте, в период формирования личности, мог спровоцировать или усугубить уже имевшиеся у Качинского психологические проблемы. Сочетание «плохих генов» (гипотетически) и негативного жизненного опыта часто становится триггером для асоциального поведения. Качинский, с его сверхчувствительностью и сверхрациональностью, рос в неблагополучной семейной обстановке, где его называли «слабаком». Перевод через класс усугубил его изоляцию. Эксперимент Мюррея стал дополнительным, возможно, решающим фактором. Качинский позже отрицал прямую связь между экспериментом и своими преступлениями, но его «Манифест Унабомбера» полон нападок на технологии, «разлагающие человеческую душу», и на психологов. В ночных кошмарах ему являлись психологи, «пытавшиеся управлять его сознанием».

Случай Мюррея и Унабомбера уникален тем, что жертва совершила гораздо более тяжкие преступления, чем экспериментатор. Исследования показывают, что у криминальных гениев часто наблюдается несоответствие между высоким IQ и исполнительной функцией (EF), регулируемой лобными долями. Это как мощный двигатель без рулевого управления. Качинский, планируя и изготавливая свои бомбы в течение многих лет, демонстрировал именно такое сочетание высокого интеллекта и деструктивного применения своих способностей. Его целью, как он писал в дневнике, была месть, и он бил наотмашь, надеясь убить. Между 1978 и 1995 годами он изготовил шестнадцать бомб, от которых трое погибли и многие были ранены. Поиски Унабомбера стали самым длительным и дорогостоящим делом в истории ФБР. В итоге его выдал собственный брат Дэвид, узнавший стиль Теодора в опубликованном «Манифесте».

ГЛАВА 11: НЕДОБРОСОВЕСТНОСТЬ: СЕКС, ВЛАСТЬ И МАНИ

Совершенно случайно медсестра в плимутской клинике взяла на руки не Брайана, а его восьмимесячного брата-близнеца Брюса Реймера. У обоих был диагностирован фимоз – дефект, мешающий мочеиспусканию. В середине 1960-х, когда хирургия считалась панацеей, врач рекомендовал обрезание. На следующий день Брюс оказался на операционном столе. Педиатр, обычно проводивший процедуру, отсутствовал, и ее выполнял врач общей практики, решивший использовать новейшее изобретение – электронож. Предполагалось, что он одновременно разрезает и прижигает ткань, минимизируя шрамы и кровотечение. К несчастью, врач, видимо, не знал об опасности контакта электротока с металлом – а именно металлический инструмент в форме колокольчика он использовал для оттягивания крайней плоти. После нескольких безуспешных попыток, увеличивая мощность, он добился результата: разряд прошел через крайнюю плоть на металлический колпачок, и весь пенис Брюса охватило палящим жаром. «Как стейк подгорел!» – услышал анестезиолог. В помещении запахло горелым мясом. Когда прибыл срочно вызванный уролог, пенис Брюса был белым, обескровленным и пористым, как пережаренная свинина. Через несколько дней он иссох и развалился на куски.

Джон Мани, психолог из Университета Джонса Хопкинса, однажды определил пенис как «знак отвратительной мужской сексуальности», добавив, что «для женщин мир мог бы быть гораздо лучше, если бы не только домашних животных, но и самцов человеческого рода кастрировали при рождении». Эти слова, поражающие своей откровенностью, отражают личность Мани – человека, вызывавшего либо яростную поддержку, либо столь же яростное неприятие, но никого не оставлявшего равнодушным. Его собственное детство в Новой Зеландии в 1920-е годы, в строгой христианской общине, с отцом, применявшим физические наказания, и матерью, ненавидевшей «токсичных мужчин», по-видимому, заложило основу его специфических взглядов. Позже, уже в США, защитив докторскую диссертацию по психологии гермафродитов (интерсексуалов) в Гарварде, Мани сделал себе имя. Он выяснил, что большинство интерсексуалов психологически нормальны, чем завоевал их уважение.

В Балтиморе Мани внес значительный вклад в психологию сексуальности, выделив, помимо биологического пола (sex), психологический гендер (gender) – самоощущение индивида мужчиной или женщиной. Это понятие быстро вошло в научный оборот. Мани также прославился провокационными публичными выступлениями в защиту нудизма, открытых браков, садомазохизма и даже, к ужасу многих, педофилии в отдельных случаях и инцеста. Трудно сказать, насколько он был искренен, но ему нравилось эпатировать публику и выводить людей из себя. Тех, кто с ним спорил, он считал «узколобыми фанатиками, застрявшими в прошлом». Его личная жизнь была столь же неконвенциональной: несмотря на недолгий брак, он предпочитал случайные связи, активно занимался поиском партнеров на научных конференциях и в других местах, что только подогревало интерес к его персоне со стороны СМИ. Он стал одним из самых известных сексологов двадцатого века, способствовавших сексуальной революции 1960-х.

В 1965 году, не без его участия, в клинике Джонса Хопкинса открылось первое в США хирургическое отделение для транссексуалов (до этого операции в основном делали в Касабланке). Это было смелым шагом, так как большинство психологов тогда считали транссексуальность психическим расстройством, а операции – чем-то сродни лоботомии. В феврале 1967 года канадский телеканал CBC пригласил Мани для защиты этой практики. Именно эту передачу и увидели Рон и Джанет Реймер, родители искалеченного Брюса. В отчаянии они написали знаменитому ученому и, к своей радости, получили ответ. Мани изложил им свой план: превратить Брюса в девочку. Хирурги Хопкинса, по его словам, могли создать прекрасную вагину, способную на оргазм. Брюсу (которого назовут Брендой) потребуется принимать эстроген, но в остальном он (она) станет совершенно нормальной женщиной. Родители колебались, но Мани, объясняя в письмах, что бездействие обрекает Брюса на мучительную жизнь, убедил их. При этом он не упомянул (что было явным нарушением этики), что предлагаемое вмешательство – чистый эксперимент: никто ранее не воспитывал анатомически типичного мальчика как девочку. В июле 1967 года Брюсу провели кастрацию и реконструкцию вульвы.

Дальнейшее было сложнее. Мани проинструктировал Реймеров о двух условиях: полная секретность (Бренда не должна узнать, что была мальчиком) и последовательное воспитание ее как девочки – имя, одежда, волосы, игрушки. Увы, у Бренды было свое мнение. В первые месяцы все шло гладко, но, научившись ходить, она стала устраивать истерики из-за одежды, сдирая с себя кружевные платья. Отказывалась от «девчачьих» занятий, предпочитая «мужские». Когда брату-близнецу Брайану предложили учиться бриться, а ей – накладывать макияж, у нее случился припадок. Она тайком тратила карманные деньги на пластмассовые пистолеты, а подаренную швейную машинку разобрала на части отверткой. Хронической проблемой стало мочеиспускание: Бренда упорно писала стоя, что для девочки с ее анатомией означало забрызгивание всего вокруг. Ровесники в детском саду и школе сторонились ее, учителя смотрели с подозрением. Джанет Реймер делала все возможное: заплетала ленты, учила исправлять сутулость, но Бренда выглядела и вела себя совершенно не по-девичьи. Несмотря на отсутствие пениса и годы «женского» воспитания, она инстинктивно копировала мужские манеры и идентифицировала себя как мужчина. Одноклассники это чувствовали и дразнили ее «гориллой» и «дикаркой». Она отвечала агрессией, превосходя в этом даже брата-близнеца.

Ежегодно родители возили Бренду в Балтимор к Мани «показать, как проходит перемена». Реймеры, желая выглядеть хорошими родителями, скрывали многие проблемы. Мани, в свою очередь, отмахивался от тревожных симптомов. Встречи с ним были для Бренды пыткой. Обаятельный на телеэкране, в частной жизни Мани был сквернословом, задавал Бренде скабрезные вопросы о «золотом дожде», показывал фотографии обнаженных детей и процесса деторождения, заверяя, что и у нее будет «дырочка для детей» после следующей операции. Самые возмутительные сессии включали участие обоих близнецов. Мани требовал, чтобы они раздевались донага и у него на глазах исследовали гениталии друг друга. Он заставлял их заниматься «репетициями секса», где Бренда становилась на колени по-собачьи, а Брайан толкался пахом ей в зад, или Бренда ложилась навзничь, а Брайан садился на нее сверху. Мани это фотографировал. Бренда быстро поняла, что «просвещенный» Мани – извращенец.

Несмотря на очевидные провалы, Мани продолжал хвастаться перед коллегами «прогрессом» Бренды, публикуя статьи, где утверждал, что никто не может заподозрить, что она родилась мальчиком, и даже рассуждал, какой «сексапильной лапушкой» она станет. Он продавал историю Бренды прессе, которая повторяла его доводы о несущественности биологии. В 1973 году журнал «Тайм» писал, что дело близнецов «заставляет сомневаться в гипотезе о том, что важнейшие половые различия... неизменно закладываются генами при зачатии». Работы Мани превратили гендерно-корректирующую хирургию в стандартную процедуру для младенцев с неоднозначными гениталиями. Тысячи таких операций проводились по всему миру ежегодно.

Тем временем реальная Бренда все глубже погружалась в отчаяние и мысли о суициде. В средних классах она испытала «пробуждение», похожее на то, о чем рассказывают трансгендеры: сначала ощущение отличия от других детей, потом – от девочек, и наконец – все более сильное чувство себя мальчиком. Не зная правды о своем рождении, она не понимала, что с ней происходит. В пубертатном периоде мысли о самоубийстве («Я мысленно представляла себе веревку, свешивающуюся с балки») стали ее преследовать. Семья Реймеров распадалась. Брайан, заброшенный, стал заниматься кражами и употреблять наркотики. Рон спивался. Джанет, после нескольких нервных срывов и попытки суицида, завела любовника.

Летом 1977 года, когда Бренде исполнилось двенадцать, Мани прописал ей эстроген, чтобы «укротить» начавшиеся мужские изменения (расширение плеч, ломка голоса). Когда Бренда спросила, зачем таблетки, отец пробормотал: «Чтобы ты могла носить лифчик». Она совершенно не хотела носить лифчик и стала выбрасывать таблетки в унитаз. Но родители, заметив характерные красные следы от растворенных таблеток, заставили ее их глотать. К ужасу Бренды, у нее начала расти грудь, и она стала маскировать это, поедая мороженое в невероятных количествах, чтобы набрать вес. Окончательный разрыв с Мани произошел в 1978 году. Он настоятельно рекомендовал Бренде дополнительную косметическую операцию на гениталиях. Она наконец осмелилась отказаться, чем привела Мани в ярость. Он попытался сменить тактику, пригласив на встречу транссексуалку, перешедшую из мужчины в женщину, чтобы та убедила Бренду. Затем последовал нервный разговор, в конце которого Мани покровительственно протянул руку, чтобы похлопать Бренду по плечу. Бренда, не доверяя ему, испугалась, что он сейчас потащит ее в операционную, выскочила из кабинета и оказалась на крыше, заявив родителям, что покончит с собой, если еще раз увидит Мани.

Жизнь Бренде спасла встреча с Мэри Маккенти, психиатром из Виннипега, в 1979 году. Маккенти, в отличие от других, не стала уговаривать Бренду, а просто слушала. Постепенно Бренда начала оттаивать и рассказывать о своих тревогах. На фоне этого хаоса один местный врач (после консультации с Маккенти) наконец убедил Рона и Джанет рассказать Бренде правду. Рон, не сумевший сделать это ранее, когда Мани настаивал на новой операции (тогда он лишь промямлил что-то об ошибке доктора «там, внизу»), на этот раз все же решился. Подъехав к дому после покупки мороженого, он, рыдая, вывалил все: неудачное обрезание, то, что она была мальчиком, теории Мани, план вырастить ее девочкой. Бренда слушала молча. «Вдруг все встало на свои места, – вспоминала она. – Впервые все обрело смысл». Она задала отцу только один вопрос: «Как меня звали?» – «Брюс». Но она решила стать Дэвидом.

Публичный дебют Дэвида в качестве мужчины состоялся через шесть месяцев на свадьбе. Несмотря на лишний вес и пухлую грудь, он настоял на танце с невестой. Это придало ему уверенности. Он начал принимать тестостерон, быстро подрос, у него появились усы. Отсутствие друзей в прошлом обернулось преимуществом: никто не мог проболтаться о его переходе. Брат Брайан извинился за прошлое поведение и ввел Дэвида в круг своих друзей. Легенда о гибели Бренды в авиакатастрофе избавила от лишних вопросов.

В октябре 1980 года, в пятнадцать лет, Дэвид перенес мастэктомию, а в следующем июле – фаллопластику. Хирурги сконструировали ему пенис из мышцы бедра и восстановили мошонку из плоти бывшей вульвы. Яички были пластиковыми, декоративными. Новая уретра плохо функционировала, и первый год Дэвиду пришлось восемнадцать раз обращаться в клинику. Искусственный пенис, болтающийся между ног, вызывал странные ощущения. Но когда воспаления прекратились, Дэвид привык к телу и стал осваивать мужскую сущность. На часть из 170 000 долларов компенсации от клиники он купил «секс-фургон» с телевизором и баром. При его яркой внешности, мускулах от тестостерона и шапке кудрявых волос недостатка в подружках не было. Проблема была в том, что он не знал, что с ними делать, кроме как целоваться. Боялся он и физического контакта: напивался до бесчувствия и отрубался раньше, чем могло что-то произойти. Однажды утром, проснувшись, он по выражению лица подруги понял, что она все видела. Девушка вскоре разболтала по всему городу про его «франкенпенис». Вспомнились старые газетные публикации о несчастном мальчике, лишившемся мужского достоинства. Унижение было невыносимым. На следующий день Дэвид выпил пузырек материных антидепрессантов и лег на семейный диван умирать.

Родители нашли его без сознания. Джанет, увидев умиротворенное лицо сына, вслух произнесла, не оставить ли все как есть. Но, конечно, они с Роном повезли его в клинику. Через неделю после выписки он снова попытался покончить с собой – наглотался таблеток и решил утонуть в ванне, но потерял сознание раньше, чем успел. Его нашел и доставил в клинику брат.

Попытки суицида прекратились, но мрачные мысли не отступали. Брайан вскоре женился, у него родились дети. Дэвид, всегда мечтавший об этом, возненавидел весь мир и стал на месяцы пропадать в лесной хижине. Но постепенно жизнь стала налаживаться. Он рассказал нескольким друзьям о своем прошлом. Затем жена брата познакомила его с Джейн, женщиной с непростой судьбой (трое детей от трех разных мужчин), готовой остепениться. Они с Дэвидом быстро нашли общий язык, ему понравилось, что у нее уже есть дети, которых он мог бы усыновить. О своем прошлом он долго молчал, боясь, что она его отвергнет. Когда наконец решился, оказалось, что Джейн все знала еще до их первой встречи. Это растопило сердце Дэвида. Он продал «секс-фургон» и купил кольцо с бриллиантом. В сентябре 1990 года они поженились.

К этому времени у Дэвида был новый, более функциональный пенис, созданный в ходе тринадцатичасовой операции из тканей и нервных волокон предплечья и хрящевой части ребра. Ощущения были слабыми, но он мог производить семяизвержение и испытывать оргазм. Он быстро привык к семейной жизни, устроился уборщиком на скотобойню – тяжелая, кровавая работа его возбуждала. Казалось, все наладилось.

Однако от своих убеждений Джон Мани отказываться не собирался. В 1980-е годы он перестал упоминать дело близнецов в публикациях, но когда его спрашивали, злился и говорил, что «они пропали из виду». Тысячам младенцев по всему миру продолжали делать операции, опираясь на его «научно-фантастические игры». Падение Мани началось благодаря Милтону Даймонду, тому самому аспиранту из Канзаса. Став профессиональным психологом, Даймонд не переставал сомневаться в утверждениях Мани и размещал объявления в научных журналах с просьбой ко всем, кто знает о судьбе близнецов, помочь ему. Он вышел на их след только в середине 1990-х. Рассказ Дэвида лишь укрепил его сомнения. Даймонд, важно отметить, не был биологическим детерминистом. Он признавал влияние среды и культуры на сексуальность, но настаивал на важной роли биологии.

Весной 1997 года Даймонд и один из виннипегских психиатров, работавших с Брендой, опубликовали статью о кошмарной жизни Дэвида. Эффект был подобен взрыву атомной бомбы. Дэвид поначалу не хотел участвовать, но, узнав, что тысячи детей с неоднозначными гениталиями подвергаются операциям на основе его «успешного» случая, счел своим долгом изложить правду. Даймонд в статье не упоминал Мани, лишь цитировал его и не совершал личных нападок. Мани это не остановило. Спустя четверть века после того удара в челюсть он по-прежнему ненавидел Даймонда и приготовил ответный удар. Все его оппоненты, заявил он, просто «фанатичные криптоконсерваторы», пытающиеся измазать грязью всю сексологию. Он также применил классический прием защиты: гениталии Дэвида резал не он, а хирурги. А Рон и Джанет – религиозные фанатики (меннониты), неспособные принять нетрадиционные гендерные роли. Мани остался непоколебим.

После этого скандала сторонники Мани из научных кругов продолжали его защищать, но в начале 2000-х многие, особенно из интерсексуальных и трансгендерных сообществ, стали от него отворачиваться. Идея Мани о доминировании культуры над природой способствовала и пагубному представлению, что трансгендерность и гомосексуальность – результат образа жизни, а не врожденные характеристики, что давало пищу сторонникам «конверсионной терапии». Но тяжелее всего было отрицание Мани автономии Дэвида как личности. ООН в 2015 году признала хирургические операции, которые пропагандировал Мани, нарушением прав человека. К сожалению, это осознание для Дэвида Реймера оказалось сильно запоздавшим.

Скотобойня, где работал Дэвид, закрылась в конце 1990-х, найти новую работу было трудно. Безработица и отсутствие денег усугубили его неуверенность в своей мужественности и подорвали брак. Жизнь рухнула после самоубийства брата-близнеца Брайана весной 2002 года. Брайан так и не смог смириться с тем, что нужды Бренды/Дэвида поглощали все внимание семьи, и его жизнь пошла под откос. Дэвида стали преследовать яркие воспоминания о жизни в роли Бренды, его мучила рвота. Финансовые проблемы усугубились после неудачного вложения 65 000 долларов в магазин гольф-товаров. Жена Джейн, устав от его перепадов настроения, предложила развестись. Дэвид в бешенстве сбежал из дома. Через два дня его нашли, но он лишь просил не сообщать жене, где он. Она, вздохнув, пошла на работу. Через два часа ей позвонили: Дэвид покончил с собой. Он вернулся домой, взял дробовик, отпилил ствол в гараже и, как написал его биограф, «приехал на парковку у ближайшего продуктового магазина, остановил машину, поднял ружье и, надеюсь, навсегда избавился от страданий».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ И ПРИЛОЖЕНИЕ: УРОКИ И БУДУЩЕЕ НАУЧНОЙ ЭТИКИ

Новые научные открытия почти всегда порождают новые этические дилеммы, и современные технологии – не исключение. Какие новые способы убийства людей откроют космические исследования? Кто больше всего пострадает, если дешевая генная инженерия захлестнет мир? Какие виды мошенничества появятся с развитием искусственного интеллекта? Польза от воображения гипотетических преступлений в том, что это помогает предугадать и предотвратить их. Но кое-что можно сделать незамедлительно – разработать стратегию развития этической науки и избежать тех провалов в нравственное болото, с которыми мы сталкивались на протяжении этой книги. Прежде всего, и это основа основ: планируя эксперименты, ученые должны стремиться держать в уме их этические аспекты. Психологическое исследование 2012 года показало, что даже простая подсказка, напоминание об этике перед началом работы (например, подпись под декларацией о честности вверху, а не внизу формы), заставляет людей вести себя честнее. Мы очень хорошо умеем оправдывать свое недостойное поведение постфактум, используя эвфемизмы или перекрывая плохие поступки хорошими.

Разумеется, одной распиской не избавиться от всех научных грехов. И никто не в состоянии остановить настоящих злоумышленников. Но для большинства людей первоначальная мысль об этичности планируемых действий активизирует рефлексию и снижает риск катастрофы. Другой способ всегда думать об этике – знать историю науки. Услышать проповедь «Будьте этичны!» – это одно. Совсем другое – погружаться в истории о прегрешениях и воспринимать каждое злодеяние как удар под дых. И надо признать, что добрые намерения – не защита. Джон Катлер в Гватемале руководствовался самыми добрыми намерениями, но умышленно инфицировал людей венерическими заболеваниями. Джон Мани имел самые лучшие намерения, отстаивая теорию «чистого листа», но погубил жизнь Дэвида Реймера. Уолтер Фримен с наилучшими намерениями продвигал психохирургию, но сделал лоботомию тысячам людей, которые в этом не нуждались. Важно не изображать их монстрами, от которых легко отмахнуться. Любой из нас может угодить в ту же ловушку. Честно признавать это – лучший способ не утратить бдительность.

Многие поверхностно полагают, что самые умные люди превосходят других в этическом плане; факты свидетельствуют об обратном. Ум – это мотор огромной мощности. Но если рулевое управление (нравственные принципы) никуда не годится, шансы попасть в аварию значительно возрастают. Преступления, описанные в этой книге, не должны дискредитировать огромную работу, которую ведут ученые. Подавляющее большинство из них – симпатичные, самоотверженные люди. Но ученые тоже люди. Подобно Гарри Голду, они дают втянуть себя в заговоры. Подобно Уильяму Дампиру, увлекаются исследованиями, не замечая злодеяний. Подобно Маршу и Коупу, пытаются дискредитировать соперников и губят себя. Альберт Эйнштейн сказал: «Большинство людей полагают, что великий ученый – это прежде всего интеллект. Они ошибаются. Это прежде всего характер». Наука – это не только собрание фактов, но и тип мышления, процесс, способ рассуждений. Учитывая, насколько огромен наш мир, невозможно проверить каждый эксперимент. Приходится верить заявлениям других людей, а значит, они должны быть достойны доверия. Наука – общественный процесс, результаты должны верифицироваться. Действия, наносящие ущерб обществу, почти всегда дорого обходятся науке – подрывом веры и разрушением условий для ее существования. Честность, чистота и добросовестность – краеугольные камни характера – основополагающи для науки.

Это особенно верно сейчас, когда наука означает силу, далеко превосходящую атомную бомбу. Она подразумевает взаимодействие психолога, манипулирующего сознанием, или врача, уговаривающего пациента на лекарство с сомнительным эффектом. Неважно, что станет с нами в будущем – превратимся ли мы в полукиборгов или переселимся на Плутон – наши потомки все равно останутся людьми и, скорее всего, будут продолжать плохо себя вести. Лучший предсказатель будущего поведения – прошлое. Характер, о котором говорил Эйнштейн, – лучшая гарантия против научного злоупотребления. Остается ждать и смотреть, смогут ли интеллект и характер мирно сосуществовать в будущем.

Будущее преступности в свете новых технологий обещает быть «интересным». В июле 1970 года на плавучем ледяном острове в Северном Ледовитом океане произошло убийство. Юридическая закавыка: остров находился за пределами территориальных вод и не являлся суверенной территорией. Какие законы применять? В итоге дело рассматривали в Вирджинии, так как там первым приземлился самолет со льдины. Обвиняемый был признан невиновным. Этот случай поднимает вопросы о юрисдикции в космосе. С первыми базами на Луне или Марсе правонарушения неизбежны. Договор о космосе 1967 года возлагает ответственность на государства, но это не сработает при тысячах колонистов. Представьте: гражданка Германии травит гражданина Конго ядом из Бразилии на корабле бельгийско-китайской корпорации со штаб-квартирой в Люксембурге. А как быть с детьми, родившимися на других планетах? Космические исследования открывают и новые способы убийства. Пища на орбите – отдельная проблема. Из-за микрогравитации крошки не падают, а летают, образуя облака, способные забить воздушные фильтры или легкие. Коварный кондитер может отправить на орбиту посылку со смертельно опасным сухим печеньем. Невесомость плохо влияет на организм, особенно на иммунную систему. Тайное заражение экзотическим вирусом на Земле и отправка в длительную экспедицию могут привести к смертельному исходу.

При колонизации планет могут появиться новые виды преступности. Правительства могут запретить праздность и требовать от людей работать. Люди могут потребовать новых прав – на кислород или на связь с Землей. Уничтожение запасов музыки или интоксикантов на Марсе может подорвать психику всей колонии. Изменится и уголовное судопроизводство. Арест и доставка преступника с Марса займут месяцы. Криминалистика столкнется с новыми условиями: другая сила тяжести, атмосфера, почва. Как будет выглядеть разложение трупа на Марсе? Способны ли присяжные-земляне справедливо оценить поступок человека, выросшего в другом мире? Вероятно, колонистам придется вершить правосудие самим. Но что делать с осужденным инженером или врачом, если они единственные в колонии? Возможно, придется вернуть принудительный труд. Сегодня проблемы космической преступности кажутся далекими. Но астронавты, хоть и добропорядочные люди, подвержены эмоциям. С коммерциализацией космических полетов нормативы отбора снизятся. Вспомним колонизацию Америк и Австралии – туда отправляли всякий сброд. Ученые-юристы уже давно горюют об отсутствии законов для космоса.

Компьютеризация открывает новые горизонты для преступности. Грабители используют Google Street View. Виртуальная реальность позволит им рассматривать помещения изнутри, 3D-принтеры – копировать ценности. Крупномасштабные грабежи затронут криптовалюты. Квантовые компьютеры сделают нынешнюю интернет-безопасность бессмысленной. Умные технологии позволят устраивать пожары, похищать строительные механизмы, внося фатальные ошибки в конструкции, перенаправлять беспилотные автомобили в толпу. Можно будет взломать кардиостимуляторы и инсулиновые помпы, подключенные к интернету. Искусственный интеллект (ИИ) «хрупок»: добавление «состязательного шума» в изображение может заставить ИИ принять доброкачественную опухоль за злокачественную или наоборот. Секс-роботы-киллеры? Почему бы и нет. А если андроид совершит преступление по собственной воле, кого судить? Проникновение в ДНК станет абсолютным взломом. Полиция уже использует онлайн-генеалогию для раскрытия дел, загружая ДНК с мест преступлений на сайты, где люди делятся своими генетическими данными, и выстраивая фамильные древа для поиска преступников. Это вызывает обеспокоенность по поводу неприкосновенности частной жизни. Генная инженерия открывает путь к созданию вирусов, нацеленных на конкретного человека, или к воскрешению вымерших видов, таких как мамонты или неандертальцы, с непредсказуемыми этическими последствиями. Моя литания потенциальных преступлений не означает, что будущее – это дистопия. Технологии принесут и пользу. Но важно заранее просчитывать, как человек может обратить во зло новые технологии, и способствовать максимальному снижению рисков.