Нюрнбергские интервью - Леон Голденсон

ВВЕДЕНИЕ: НЮРНБЕРГ. ГОЛОСА ИЗ ПРОШЛОГО

Книга Леона Голденсона «Нюрнбергские интервью» является уникальным историко-психологическим документом, представляющим собой записи бесед американского военного психиатра с высшими чинами нацистской Германии, находившимися на скамье подсудимых во время Международного военного трибунала в Нюрнберге. Эти интервью, проводившиеся с 3 января по 26 июля 1946 года, предоставляют беспрецедентную возможность заглянуть во внутренний мир людей, ответственных за развязывание самой разрушительной войны в истории и совершение чудовищных преступлений против человечества. Голденсон, прибывший в Нюрнберг как тюремный психиатр, отвечал за психическое здоровье главных нацистских преступников, но его работа вышла далеко за рамки формального медицинского освидетельствования. Он использовал свое положение и профессиональные навыки для систематического изучения менталитета, мотивов, психологических защит и мировоззрения этих знаковых фигур Третьего рейха.

Нюрнбергский процесс сам по себе стал вехой в истории международного права, впервые попытавшись привлечь к юридической ответственности лидеров суверенного государства за преступления агрессии, военные преступления и преступления против человечности. На этом фоне работа Голденсона приобретает особое значение. В отличие от юристов, сосредоточенных на доказательстве вины, или историков, анализирующих события и структуры, Голденсон как психиатр фокусировался на личности обвиняемых. Его интересовали их биографии, семейные отношения, образование, карьерный путь, их взгляды на ключевые события и фигуры нацистского режима, включая Гитлера, Гиммлера, Геббельса, Бормана. Особенно важными представляются их рефлексии о собственной роли в происходившем, их попытки самооправдания, перекладывания вины, отрицания осведомленности о масштабах зверств, в частности, Холокоста.

Голденсон проводил беседы почти ежедневно, как официальные, так и неформальные, с большинством из двадцати одного подсудимого, находившегося в тюрьме на момент его прибытия. Среди его собеседников были такие фигуры, как Герман Геринг – второе лицо Рейха, Рудольф Гесс – бывший заместитель фюрера, Иоахим фон Риббентроп – министр иностранных дел, Вильгельм Кейтель и Альфред Йодль – высшие военные руководители, Карл Дёниц – преемник Гитлера, Альберт Шпеер – личный архитектор Гитлера и министр вооружений, Ганс Франк – генерал-губернатор Польши, Эрнст Кальтенбруннер – глава РСХА после Гейдриха, и многие другие. Кроме того, Голденсон беседовал и с важными свидетелями, такими как Рудольф Гёсс, комендант Аушвица, чьи показания стали одним из страшнейших свидетельств Холокоста, или Эрих фон дем Бах-Зелевски, генерал СС, ответственный за жестокие антипартизанские операции.

Интервью Голденсона уникальны не только своим охватом, но и методологией. Психиатр подходил к беседам систематически, задавая сходные вопросы разным людям, что позволяет сравнивать их ответы, выявлять общие паттерны мышления и расхождения во взглядах. Он фиксировал не только вербальные ответы, но и эмоциональные реакции, язык тела, моменты замешательства или агрессии. Несмотря на языковой барьер (Голденсон пользовался услугами переводчика Говарда Триеста для официальных бесед на немецком), ему удавалось устанавливать определенный контакт с подсудимыми, которые, находясь в полной изоляции и под угрозой смертного приговора, возможно, видели в психиатре единственную возможность выговориться или попытаться повлиять на мнение американской стороны. Стиль Голденсона был исследовательским, порой настойчивым, он не боялся задавать прямые и неудобные вопросы о преступлениях, моральной ответственности, личных убеждениях.

Записи Голденсона, опубликованные спустя десятилетия после его смерти благодаря усилиям его брата Эли Голденсона и под редакцией историка Роберта Джеллатли, представляют собой не просто сборник интервью, а ценнейший источник для понимания психологии нацизма и его лидеров. Они раскрывают сложную смесь интеллекта, образованности, цинизма, самообмана, фанатизма и моральной деградации. Обвиняемые часто пытаются представить себя лишь исполнителями приказов, «маленькими людьми» в огромной машине, отрицают свою осведомленность о преступлениях, особенно о геноциде евреев, или оправдывают свои действия исторической необходимостью, борьбой с коммунизмом или ответными мерами на действия врагов. Особенно показательны их противоречивые высказывания о Гитлере – от слепого восхищения до попыток дистанцироваться и обвинить его во всех бедах. Эти интервью позволяют глубже понять феномен «банальности зла», показывая, как обычные, на первый взгляд, люди оказались способны на чудовищные преступления, и как работали механизмы их психологической самозащиты. Книга дополняет официальные протоколы процесса личным, психологическим измерением, давая голос тем, кто вершил судьбы миллионов.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ОБВИНЯЕМЫЕ

КАРЛ ДЁНИЦ: ГРОСС-АДМИРАЛ И ПРЕЕМНИК ФЮРЕРА

Карл Дёниц, гросс-адмирал и главнокомандующий германским военно-морским флотом с 1943 года, назначенный Гитлером своим преемником в последние дни войны, предстал перед Нюрнбергским трибуналом как одна из ключевых фигур режима. Интервью Леона Голденсона с ним, начавшиеся в марте 1946 года, раскрывают образ человека вежливого, владеющего почти идеальным английским, но крайне осторожного и недоверчивого, замыкающегося при любом давлении. Дёниц производил впечатление человека, тщательно контролирующего свои слова, но при этом стремящегося представить себя в выгодном свете, как профессионального военного, далекого от политики и преступлений нацизма.

В беседах с Голденсоном Дёниц часто жаловался на ревматизм, особенно в левом запястье, но основной темой его рассуждений неизменно становился сам процесс и его роль в истории. Он выражал определенное уважение к американскому судье Фрэнсису Биддлу, отмечая его проницательность и умение видеть суть дела, что контрастировало, по мнению Дёница, с позицией других судей, особенно советских. Он активно интересовался ходом процесса, особенно обвинениями против организаций (СС, СА, Гестапо), считая «очень опасным» признавать их преступными из-за огромного числа членов, многие из которых, по его словам, были простыми немцами, не имевшими отношения к зверствам.

Центральной линией самозащиты Дёница было полное отрицание своей осведомленности о преступных планах нацистского руководства, будь то агрессивная война или уничтожение евреев и других групп населения. Он настаивал, что его сферой ответственности был исключительно флот. На вопросы о зверствах, например, в России или Польше, он отвечал уклончиво, ссылаясь на нацистскую пропаганду о «зверствах русских» или утверждая свое полное неведение. Типичным ответом Гитлера на любые попытки вмешательства, по словам Дёница, было: «Думайте о своих делах и делайте свою работу». Таким образом, он позиционировал себя как узкий специалист, моряк, выполнявший свой долг перед Германией и не имевший доступа к информации о реальной политике Рейха.

Свои планы на будущее Дёниц связывал с написанием мемуаров, которые должны были «объяснить немецкому народу», что происходило на самом деле и как мало высшее руководство знало о преступлениях Гитлера и Гиммлера. Он подчеркивал свою «сложную жизнь» – службу на флоте с Первой мировой войны, реорганизацию подводного флота по приказу адмирала Редера в 1935 году, что стало его основной задачей на многие годы. Контакты с Гитлером, по его утверждению, были редкими до 1943 года (раз в два года), и лишь затем участились до двух раз в месяц. Назначение преемником он трактовал как символический жест и необходимость выбрать «далекого от политики человека» для ведения переговоров о капитуляции, которую он инициировал «немедленно» после известия о смерти фюрера, стремясь сдать Германию западным союзникам, но не русским.

Дёниц пытался дистанцироваться от «принципа фюрера», заявляя, что человеку всегда нужна «корректировка» и советники, хотя признавал, что сам никогда не возражал Гитлеру. Большинство зверств он приписывал австрийцам и баварцам, которых считал «вспыльчивыми» и эмоциональными, противопоставляя их «неторопливым, спокойным, задумчивым» северным немцам, к которым, очевидно, причислял и себя. Он выражал недоумение по поводу обвинений против Геринга, заявляя, что верит в его правдивость и незнание многих вещей. О Риббентропе отзывался пренебрежительно, называя его «дикарем» и сомневаясь в его заявлениях о проблемах с памятью. Свои действия по ведению неограниченной подводной войны он оправдывал, утверждая, что тактика потопления судов без спасения выживших соответствовала практике британского и американского флотов.

Особое место в беседах занимало обсуждение концентрационных лагерей и преследования евреев. Дёниц признавал существование лагерей в 1933-1934 годах, но утверждал, что там содержалось «всего около двенадцати тысяч» политических заключенных. Он даже пытался оправдать их создание необходимостью предотвратить гражданскую войну с коммунистами, заявляя, что между коммунизмом и национал-социализмом выбор был очевиден. О преследованиях евреев он говорил, что «что-то читал» в 1938 году о налогах и «уличных акциях», но был «слишком занят подлодками», чтобы волноваться об этом. Он настаивал на своей «чистой совести» и полной непричастности к уничтожению евреев. Категорически отрицал наличие антисемитизма на флоте, утверждая, что знал лично четырех офицеров-евреев на высших должностях.

В целом, Карл Дёниц в интервью Голденсону предстает как человек, пытающийся сконструировать образ аполитичного профессионала, верного солдата, который был лоялен Гитлеру как главе государства, но оставался в неведении относительно преступной сущности режима. Он активно использовал тактику отрицания, перекладывания ответственности и апелляции к своему узкому кругу обязанностей, стремясь минимизировать свою роль в общей картине преступлений нацизма. Его показания полны противоречий и попыток самооправдания, что делает их ценным материалом для изучения психологии лидеров Третьего рейха перед лицом правосудия.

ГАНС ФРАНК: ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР ПОЛЬШИ

Ганс Франк, личный адвокат Гитлера и генерал-губернатор оккупированной Польши во время Второй мировой войны, был одной из самых противоречивых фигур на Нюрнбергском процессе. Признанный виновным в военных преступлениях и преступлениях против человечества, он был приговорен к смертной казни. Беседы Леона Голденсона с ним, начавшиеся в феврале 1946 года, рисуют портрет человека сложного, эмоционально лабильного, склонного к самоанализу и одновременно к самооправданию, раздираемого чувством вины и попытками переложить ответственность.

Франк предстает перед Голденсоном как человек несомненно умный, образованный, с широким кругозором, но при этом глубоко вовлеченный в преступления нацистского режима. В отличие от многих других подсудимых, он не отрицал полностью свою осведомленность или ответственность, хотя и пытался преуменьшить свою роль и представить себя жертвой обстоятельств и влияния Гитлера. Он часто говорил о своем «огромном чувстве вины», о том, что «пожертвовал всем ради Гитлера», который в итоге «оставил их в одиночестве». Он признавал, что последовал за фюрером «бездумно, как за манящим огнем», и выражал сожаление, что не протестовал активнее, особенно после 1942 года, когда, по его словам, он начал осознавать преступную сущность политики Рейха.

Одним из ключевых моментов самооправдания Франка была его ссылка на выступления против концентрационных лагерей и «политики силы» в 1942 году, за которые он якобы лишился официальной должности и всех полномочий, хотя и остался губернатором Польши «до конца». Он утверждал, что двенадцать раз подавал в отставку, но Гитлер ее не принимал. Эти заявления, однако, контрастируют с его реальными действиями в Польше, где под его управлением проводился жесточайший террор, эксплуатация населения и планомерное уничтожение польских евреев. Франк пытался представить свою власть в Кракове как чисто номинальную, заявляя, что реальная власть принадлежала СС и Гиммлеру, и что он был «королем без власти».

Франк много говорил о своем прошлом, о юности, образовании. Он подчеркивал свой ранний «внутренний мятеж» против устаревших методов преподавания, свое увлечение юриспруденцией. Он вступил в ряды НСДАП еще в 1923 году, встретился с Гитлером и стал его личным адвокатом. Эту близость к фюреру он объяснял не идеологической приверженностью, а скорее чувством «ответственности перед семьей» и необходимостью зарабатывать. Он описывал свою адвокатскую практику как «политическую», признавая свою вовлеченность в дела партии с ранних лет.

Интересны его рассуждения о личной жизни, особенно о сложных отношениях с женой Бригиттой, которая была старше его и, по его словам, не разделяла его интеллектуальных и культурных интересов. Он описывал ее как «практика», в то время как себя считал «идеалистом», говорил об отсутствии «точек соприкосновения», в том числе и в сексуальном плане, называя жену «холодной и абсолютно безразличной» к сексу. Он признавался, что они жили раздельно последние три года и что единственное, что их связывало – это дети и сам процесс. Он также рассказывал о своей давней любовнице, с которой хотел развестись ради новой жизни, но Гитлер запретил развод. Эти откровения рисуют образ человека, глубоко неудовлетворенного личной жизнью, возможно, ищущего оправдания своим поступкам в личных драмах.

Франк проявлял заметную эмоциональную лабильность: он мог сардонически усмехаться, наблюдая за процессом, а в следующую минуту казаться подавленным и близким к слезам. Он демонстрировал определенную артистичность, склонность к драматическим жестам и высказываниям. Например, описывая свое состояние, он говорил о «жажде деятельности», которая сменилась апатией, ощущением себя «святым отшельником». Он вернулся в лоно католической церкви незадолго до или во время процесса, что также можно трактовать по-разному: как искреннее раскаяние или как попытку найти утешение и оправдание.

Относительно Холокоста Франк занимал двойственную позицию. С одной стороны, он отрицал, что лично отправил «ни одного еврея» в концлагерь, заявляя, что ликвидация евреев была «личной идеей Гитлера». С другой стороны, он признавал, что знал об Аушвице (хотя и помещал его в Верхнюю Силезию, вне своей юрисдикции) и не мог отрицать массовых убийств. Его попытки оправдаться сводились к тому, что все происходило «вне его юрисдикции» или по прямому приказу сверху. Он также пытался использовать антисемитизм как некое объяснение, утверждая, что вступил в партию «ради Германии», а не из-за антисемитизма, но при этом повторял клише о чрезмерном влиянии евреев.

В целом, Ганс Франк в беседах с Голденсоном предстает как одна из наиболее психологически сложных и противоречивых фигур Нюрнберга. Интеллектуал, ценитель искусства и музыки, он одновременно был высокопоставленным нацистским чиновником, ответственным за чудовищные преступления. Его интервью полны самоанализа, рефлексии, чувства вины, но также и попыток самооправдания, перекладывания ответственности и конструирования образа человека, который стал жертвой как исторических обстоятельств, так и демонического влияния Гитлера.

ВИЛЬГЕЛЬМ ФРИК: МИНИСТР ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

Вильгельм Фрик, занимавший пост министра внутренних дел Германии с 1933 по 1943 год, был одним из старейших и наиболее высокопоставленных нацистских чиновников на скамье подсудимых в Нюрнберге. Осужденный за преступления против мира, военные преступления и преступления против человечества, он был приговорен к смертной казни. Интервью Леона Голденсона с шестидесятидевятилетним Фриком, состоявшееся в марте 1946 года, рисует портрет человека внешне сдержанного, говорящего рублеными, четкими фразами, производящего впечатление скорее бюрократа, чем фанатика. Его отношение к психиатру было ни враждебным, ни дружелюбным, а скорее отстраненно-деловым.

Физически Фрик выглядел подтянутым для своего возраста, стройным, почти без морщин, хотя и жаловался на периодический фарингит. Его манера говорить казалась Голденсону отработанной, словно он годами произносил одни и те же формулировки, особенно когда речь заходила о национал-социализме и его роли в нем. Он получил докторскую степень по юриспруденции и начал карьеру как адвокат, затем перешел на государственную службу, работал в полиции Мюнхена. Его путь в нацистской иерархии начался рано: он участвовал в мюнхенском «пивном путче» 1923 года, был арестован и провел несколько месяцев в тюрьме вместе с Гитлером. После освобождения он стал депутатом рейхстага.

Ключевым моментом в его карьере до прихода нацистов к власти стало назначение министром внутренних дел и образования Тюрингии в январе 1930 года. Фрик подчеркивал значимость этого события, так как это был один из первых случаев, когда нацист занял министерский пост, что позволило партии продемонстрировать свои «управленческие способности» и опровергнуть мнение, будто нацисты «могут только болтать». Успех в Тюрингии, по его словам, способствовал резкому росту представительства НСДАП в рейхстаге на последующих выборах. В 1933 году, после назначения Гитлера канцлером, Фрик стал министром внутренних дел Рейха и оставался на этом посту до 1943 года.

О своей работе министром Фрик говорил с бюрократической отстраненностью. Его главной задачей, по его собственному определению, было «преобразовать парламентские методы управления в авторитарные». Он утверждал, что парламентская система Веймарской республики «сама развалилась» из-за экономических трудностей, банкротств и неэффективности, и введение авторитарного режима было необходимостью. Он ссылался на чрезвычайные законы и постановления, которые позволяли правительству издавать законы в обход рейхстага. Касательно поджога Рейхстага, Фрик придерживался официальной версии, отрицая причастность Геринга или СА и возлагая вину на коммунистов, хотя и признавал наличие слухов.

С 1943 года Фрик занимал пост рейхспротектора Богемии и Моравии, сменив Константина фон Нойрата. Однако он описывал эту должность как чисто представительскую, утверждая, что реальная власть принадлежала Карлу Герману Франку, который подчинялся непосредственно Гитлеру. Сам Фрик, по его словам, находился в Праге лишь около недели каждый месяц. Он старался преуменьшить свою роль в поздний период войны, представляя себя фигурой скорее номинальной.

Об отношениях с Гитлером Фрик говорил немного. Он утверждал, что после «ночи длинных ножей» (путча Рёма) в 1934 году он утратил доверие фюрера. Он описывал Гитлера как «гения», но «слишком поспешного», лишенного «самоконтроля» и окруженного «плохими советчиками», такими как Гиммлер, Борман и Геббельс. Он считал, что правительство Гитлера «работало неплохо» до 1933 года, решая проблемы безработицы.

В отношении евреев и антисемитских законов Фрик был уклончив. Хотя Нюрнбергские расовые законы были приняты во время его пребывания на посту министра внутренних дел, и его министерство отвечало за их исполнение и разработку подзаконных актов, в беседах с Голденсоном (судя по записям о других подсудимых, так как прямых цитат Фрика на эту тему в доступном тексте мало) он, вероятно, минимизировал свою роль или перекладывал ответственность. Его общая позиция сводилась к тому, что он был лишь чиновником, исполнявшим законы, принятые государством.

Информация о его личной жизни, предоставленная Голденсону, была довольно сухой. Он упомянул о своих родителях, братьях и сестрах, двух браках (первый закончился разводом в 1934 году) и пятерых детях. Он с заметной отстраненностью говорил о смерти двух сыновей – один покончил с собой, другой погиб на фронте – объясняя это «законами природы, естественным течением жизни, путями войны». Эта внешняя холодность и невозмутимость при обсуждении личных трагедий и ужасов войны создавали впечатление человека крайне закрытого или глубоко бесчувственного.

В целом, Вильгельм Фрик в «Нюрнбергских интервью» предстает как опытный бюрократ, пытающийся дистанцироваться от наиболее одиозных аспектов нацистского режима, представляя себя лояльным государственным служащим, действовавшим в рамках закона и приказов. Он преуменьшает свою реальную власть и влияние, особенно после 1934 года, и избегает моральных оценок своих действий, фокусируясь на формально-юридической стороне дела.

ГАНС ФРИЦШЕ: ГОЛОС ПРОПАГАНДЫ

Ганс Фрицше, высокопоставленный чиновник в Министерстве пропаганды Йозефа Геббельса и глава отдела радиовещания с 1942 года, представлял на Нюрнбергском процессе несколько иной тип обвиняемого, нежели высшие военные или партийные лидеры. Он был человеком «из медиа», отвечавшим за формирование общественного мнения в нацистской Германии посредством радио. Признанный невиновным по большинству пунктов обвинения, он, тем не менее, являлся важным свидетелем эпохи. Беседы Леона Голденсона с ним, начавшиеся в марте 1946 года, раскрывают образ бледного, худого человека, выглядевшего несколько наивно и юношески для своих сорока пяти лет, но при этом словоохотливого и стремящегося объяснить свою позицию.

Фрицше производил впечатление человека, которому важно было быть понятым. Он охотно шел на контакт с Голденсоном, ценил визиты психиатра и подробно рассказывал о своей жизни и взглядах. Его биография, как он ее излагал, была путем интеллектуала, с юности интересовавшегося философией, литературой и историей. Он подчеркивал свое раннее увлечение идеей гуманизма, свои дружеские отношения с евреями в школьные годы в Бреслау. Его путь в журналистику и затем в радиовещание был, по его словам, продиктован интересом к общественной жизни и событиям. Он работал в агентстве новостей, отвечал за зарубежные новости, пока не перешел в Министерство пропаганды.

Свою роль в министерстве Фрицше старался представить как чисто техническую и менее значительную, чем у Геббельса. Он описывал себя как начальника отдела радиовещания, но подчеркивал, что между ним и Геббельсом было много других начальников, и он не имел прямого влияния на министра, хотя и пользовался уважением. Он утверждал, что был «самым независимым человеком» в министерстве, способным даже защищать людей от Гестапо или запрещать инспекторам от партии вмешиваться в работу радиостанций. Эти заявления, вероятно, были частью его стратегии защиты, направленной на дистанцирование от Геббельса и преступной сути пропагандистской машины.

Центральным пунктом его защиты было разграничение между пропагандой как таковой и прямым подстрекательством к убийствам и зверствам. Он признавал, что его работа способствовала поддержанию нацистского режима и ведению войны, но отрицал, что его передачи содержали прямые призывы к насилию или уничтожению евреев. Он видел свою задачу в информировании населения и поддержании боевого духа, но в рамках, как он считал, допустимого для военной пропаганды. Он настаивал, что необходимо различать вину за поддержку режима и вину за конкретные преступления, такие как убийства.

Фрицше много рассуждал о Нюрнбергском процессе, считая его «совершенно фальшивым судом». По его мнению, процесс был политически мотивирован, а обвинения, особенно в адрес организаций, были ошибочны, так как в состав этих организаций входили «миллионы невиновных граждан». Он видел в процессе попытку союзников, особенно русских, скрыть собственные «грязные дела» и возложить всю вину на немцев. Он подчеркивал важность различать «желание немецких людей жить и вести честную борьбу» и «вину за убийства и зверства». Он также выражал опасения, что суд и его вердикты лишь усилят антисоюзнические настроения в Германии.

Касательно антисемитизма, Фрицше занимал сложную позицию. С одной стороны, он отрицал личный антисемитизм, ссылаясь на школьных друзей-евреев. С другой стороны, он признавал наличие антисемитских настроений в Германии и в партии, но возлагал ответственность за радикализацию этой политики и переход к «физическому уничтожению» на Гитлера, Геббельса, Гиммлера и Штрейхера. Он утверждал, что антисемитизм не был основной движущей силой нацизма для него лично и для многих других. Он также пытался оправдать некоторые антиеврейские меры как ответ на враждебную пропаганду со стороны евреев за границей.

Фрицше подробно описывал свои последние дни перед арестом, работу над вопросами для своей защиты, свое видение послевоенного устройства мира. Он выражал скептицизм по поводу возможности предотвращения войн в будущем, считая борьбу за существование «законом природы». Он видел главную угрозу в «русском большевизме» и полагал, что только союз западных держав может ему противостоять. Его рассуждения часто носили философский или псевдофилософский характер, он пытался осмыслить произошедшее в широком историческом и моральном контексте, хотя его выводы часто служили самооправданию.

В целом, Ганс Фрицше в интервью Голденсону предстает как интеллектуал, попавший в жернова истории и пытающийся осмыслить свою роль в машине нацистской пропаганды. Он демонстрирует умение рассуждать, аргументировать, но его позиция полна противоречий и попыток снять с себя моральную ответственность за последствия той пропаганды, которую он распространял. Он признает ошибки системы, осуждает зверства, но пытается отделить свою «чистую» информационную работу от грязных преступлений режима.

ВАЛЬТЕР ФУНК: МИНИСТР ЭКОНОМИКИ И ГЛАВА РЕЙХСБАНКА

Вальтер Функ, занимавший ключевые посты министра экономики Рейха (с 1937 года) и президента Рейхсбанка (с 1939 года), был центральной фигурой в экономической системе нацистской Германии. Представ перед Нюрнбергским трибуналом, он был обвинен в участии в заговоре с целью ведения агрессивной войны и в содействии военным преступлениям через экономическую эксплуатацию оккупированных территорий и использование активов, конфискованных у жертв режима. Интервью Леона Голденсона с ним, начавшиеся в марте 1946 года, показывают человека, стремящегося представить себя незначительной фигурой, «маленьким человеком», который был скорее техническим исполнителем, чем влиятельным политиком, и который оставался в неведении относительно преступлений режима.

Функ, полный мужчина невысокого роста, производил впечатление человека рыхлого телосложения, склонного к сентиментальности и банальным фразам. В беседах с Голденсоном он часто был озабочен своим физическим комфортом, жаловался на давние урологические проблемы и условия содержания. При этом он был предельно вежлив, рад визитам и готов к сотрудничеству, особенно когда речь не шла о его политической деятельности. Как только разговор касался его роли в Третьем рейхе, он начинал «плакаться», защищаться или повторять свою основную тему: «Я был просто маленьким человеком и не имел понятия о том, что происходит».

Он подробно рассказывал о своем прошлом: рождение в Кёнигсберге в 1890 году в «почтенной буржуазной семье», учеба в Берлинском университете (юриспруденция, политология, искусство, музыка), работа журналистом, редактором финансовой газеты Berliner Börsenzeitung. В политику, по его словам, он пришел в 1931 году, увлекшись идеями национал-социализма на фоне экономического кризиса и слабости Веймарской республики. Он утверждал, что всегда был сторонником частного предпринимательства и выступал против крайностей классовой борьбы, видя в НСДАП силу, способную построить «социалистическое и национальное государство». Он подчеркивал свой ранний контакт с Гитлером (через Грегора Штрассера) и восхищение его личностью и способностью «схватывать суть проблем».

Однако свою роль в правительстве и Рейхсбанке Функ последовательно преуменьшал. Он сменил Ялмара Шахта, но настаивал, что не обладал реальной властью Шахта, особенно в контроле над кредитами Рейхсбанка. Фактически, утверждал Функ, Рейхсбанком управлял сам Гитлер. Функ позиционировал себя как эксперта, который пытался стабилизировать экономику, поддерживать марку, развивать экспорт, но его благие намерения якобы постоянно наталкивались на политическую волю Гитлера и Геринга (в рамках четырехлетнего плана). Он отрицал, что его экономическая политика была направлена на подготовку к агрессивной войне, хотя признавал, что после аншлюса Австрии и Мюнхенского соглашения «все думали о войне».

Особенно сложной и компрометирующей темой для Функа были золотые депозиты СС в Рейхсбанке, включавшие золото, изъятое у жертв Холокоста (золотые зубы, коронки, очки, личные вещи). Функ категорически отрицал, что знал об источнике этого золота. Он признавал наличие депозитов СС, но утверждал, что не имел понятия, откуда брались эти ценности. Он пытался представить дело так, будто это были обычные банковские операции. На прямые вопросы Голденсона он отвечал уклончиво, ссылаясь на незнание или на то, что этим занимались другие люди, например, Освальд Поль, глава экономического управления СС. Он даже заявлял, что, будучи «патриотом Германии», не мог покинуть свой пост во время войны, даже если бы знал о преступлениях, но тут же оговаривался, что ничего не знал.

Функ также пытался представить себя человеком, который по мере сил противостоял злу. Он упоминал, что лично помогал некоторым евреям (хотя конкретных примеров не приводил), что выступал против слишком широкой национализации промышленности. Касательно расовой теории, он заявлял, что «никогда не одобрял» ее. Он подчеркивал свою роль в сохранении депозитов Рейхсбанка и противодействии политике «выжженной земли» в конце войны. Он охотно критиковал других подсудимых, например, Шахта, обвиняя его в отсутствии лояльности, или отзывался с пренебрежением об Олендорфе.

Внешне Функ производил впечатление человека образованного, с артистическими наклонностями (он упоминал, что концертировал как пианист), но его постоянные жалобы, сентиментальность и попытки уйти от ответственности создавали образ слабого, возможно, беспринципного конформиста, который оказался на вершине власти и не смог или не захотел противостоять преступному режиму, закрывая глаза на его злодеяния. Его защита строилась на полном отрицании осведомленности и преуменьшении собственной роли до уровня технического исполнителя.

ГЕРМАН ГЕРИНГ: РЕЙХСМАРШАЛ И ВТОРОЕ ЛИЦО РЕЙХА

Герман Геринг, рейхсмаршал, главнокомандующий Люфтваффе, создатель Гестапо, уполномоченный по четырехлетнему плану и некогда официальный преемник Гитлера, был, без сомнения, самой высокопоставленной и заметной фигурой среди обвиняемых на Нюрнбергском процессе. Его интервью с Леоном Голденсоном представляют особую ценность, так как Геринг до последнего пытался доминировать, защищать себя и режим, представляя свою версию событий. Беседы раскрывают сложную личность: умного, харизматичного, но циничного, тщеславного и морально опустошенного человека, лишенного раскаяния.

Настроение Геринга во время интервью, согласно записям и наблюдениям, постоянно менялось. Он мог быть доброжелательным, даже обаятельным, демонстрировать остроумие и хорошее чувство юмора, но в любой момент мог стать раздражительным, агрессивным, саркастичным, особенно когда вопросы касались его личной ответственности за преступления или критики Гитлера. Он явно наслаждался вниманием и возможностью излагать свою позицию, часто превращая интервью в монолог. Геринг был мастером манипуляции, пытался контролировать ход беседы, уклонялся от неудобных вопросов, переводил разговор на другие темы или отвечал банальностями.

Центральной темой его рассуждений была его нерушимая лояльность Гитлеру, которого он продолжал защищать, хотя и признавал некоторые разногласия, особенно в последние годы войны. Он подчеркивал гениальность фюрера, его роль в возрождении Германии, но ответственность за ошибки и преступления перекладывал на других – Гиммлера, Бормана, Геббельса, которых считал интриганами, изолировавшими Гитлера и действовавшими за его спиной. Геринг отрицал существование какого-либо заговора с целью ведения агрессивной войны, представляя действия Германии как вынужденные шаги, направленные на исправление несправедливостей Версальского договора и защиту от внешних угроз.

Касательно создания Гестапо, Геринг признавал свою роль, но утверждал, что создал его как обычную политическую полицию для борьбы с коммунистами и другими врагами государства, и что позже Гестапо перешло под контроль Гиммлера, который и превратил его в инструмент террора. Он также пытался преуменьшить свою роль в экономической подготовке к войне, заявляя, что его четырехлетний план был направлен на борьбу с безработицей и восстановление экономики. Преследование евреев он признавал, но отрицал свою причастность к планам их физического уничтожения. Нюрнбергские законы он считал необходимой мерой для «урегулирования еврейского вопроса», а погромы «Хрустальной ночи» представлял как стихийный выплеск народного гнева, хотя и признавал свою роль в последующих экономических санкциях против евреев.

Геринг много говорил о войне. Он оправдывал аншлюс Австрии и захват Чехословакии, но выражал сомнения по поводу нападения на Польшу и особенно на Советский Союз, считая войну на два фронта ошибкой. Он критиковал военное руководство, особенно генералов сухопутных войск, обвиняя их в некомпетентности и предательстве Гитлера. Он гордился созданием Люфтваффе, но сетовал на недостаточное финансирование и вмешательство Гитлера в стратегические вопросы. Он отрицал причастность Люфтваффе к террористическим бомбардировкам гражданского населения, перекладывая вину на британскую авиацию.

В личных беседах Геринг касался своей семьи, своего прошлого летчика-аса Первой мировой, своей страсти к охоте и коллекционированию произведений искусства. Свою коллекцию он представлял как собрание шедевров, приобретенных законным путем или полученных в дар, отрицая обвинения в грабеже. Он также затрагивал тему своей морфиновой зависимости, от которой его излечили в плену, но старался не акцентировать на этом внимание. Он демонстрировал высокий интеллект, хорошую память, умение аргументировать свою позицию, но его аргументы часто были основаны на искажении фактов и циничной логике.

Отношение Геринга к Нюрнбергскому процессу было презрительным. Он считал его «судом победителей», фарсом, не имеющим юридической силы. Он видел свою миссию в том, чтобы защитить честь Германии и Гитлера, и до последнего момента играл роль главного обвиняемого, бросающего вызов своим судьям. Он отрицал свою вину по всем пунктам обвинения, кроме, возможно, нарушения Версальского договора, что считал не преступлением, а восстановлением справедливости. Он не выказывал ни малейшего раскаяния в содеянном.

Интервью с Герингом – это уникальная возможность увидеть изнутри психологию одного из главных архитекторов нацистского режима, человека, обладавшего огромной властью и несетшего колоссальную ответственность за преступления. Его попытки самооправдания, его взгляды на историю, политику, мораль, его личностные черты – все это представляет огромный интерес для понимания природы тоталитаризма и механизмов функционирования зла.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: СВИДЕТЕЛИ

РУДОЛЬФ ГЁСС: КОМЕНДАНТ АУШВИЦА

Среди свидетелей, с которыми беседовал Леон Голденсон, особое место занимает Рудольф Гёсс, комендант концентрационного лагеря Аушвиц (Освенцим) с 1940 по 1943 год. Его показания, данные как на самом Нюрнбергском процессе, так и в беседах с психиатром, стали одним из самых леденящих душу и неопровержимых свидетельств методичного и хладнокровного геноцида. Интервью Голденсона с Гёссом, проведенные в апреле 1946 года, раскрывают психологию человека, который, будучи ответственным за убийство миллионов, описывал свою «работу» с пугающей деловитостью и отсутствием видимых эмоций.

Гёсс предстает в записях Голденсона как человек внешне спокойный, аккуратный, отвечающий на вопросы прямо, хотя и без особой охоты. Он не пытался отрицать свою роль или масштабы уничтожения в Аушвице, напротив, он детально описывал процесс: от прибытия транспортов и селекции до уничтожения в газовых камерах и кремации тел. Он говорил об этом как о технической задаче, которую ему поручило высшее руководство (в первую очередь Гиммлер), и которую он стремился выполнить максимально эффективно. Его описания лишены эмоциональной окраски, он говорит о «единицах», подлежащих уничтожению, о «пропускной способности» газовых камер и крематориев, о проблемах с утилизацией трупов.

Главным оправданием Гёсса было слепое повиновение приказам. Он неоднократно подчеркивал, что получал прямые указания от Гиммлера относительно «окончательного решения еврейского вопроса» и организации массового уничтожения. Он представлял себя солдатом, выполняющим приказ, человеком, который не обсуждал моральную сторону дела, а лишь искал наиболее «эффективные» методы выполнения поставленной задачи. Он даже выражал определенную гордость за то, как «рационально» был организован процесс уничтожения в Аушвице по сравнению с другими лагерями смерти, такими как Треблинка.

Гёсс подробно описывал технические аспекты геноцида: использование газа «Циклон-Б», строительство и функционирование газовых камер и крематориев, процесс селекции прибывающих узников врачами СС, роль зондеркоманды (состоявшей из заключенных) в удалении трупов и подготовке камер к следующей партии. Он говорил о трудностях, с которыми сталкивался: недостаточная пропускная способность крематориев, необходимость сжигать трупы в открытых ямах, психологическое давление на персонал СС. Все это излагалось им с позиции администратора, решающего производственные задачи.

Психологический портрет Гёсса, вырисовывающийся из интервью, поражает отсутствием эмпатии, раскаяния или даже понимания чудовищности содеянного. Он казался полностью отстраненным от человеческой трагедии, происходившей под его руководством. Его главной заботой была эффективность и выполнение приказа. Он мог детально описывать процесс убийства тысяч людей, а затем спокойно рассуждать о своих семейных делах или условиях содержания. Эта диссоциация между ролью коменданта лагеря смерти и его восприятием себя как обычного человека, выполняющего свой долг, является одним из самых страшных аспектов его показаний.

Голденсон, как психиатр, пытался понять мотивы Гёсса, его внутренний мир, но Гёсс оставался во многом закрыт. Он говорил о своей преданности Гиммлеру, о своем воспитании в духе дисциплины и повиновения. Он не демонстрировал признаков психического расстройства в клиническом смысле, его описания были последовательны и детальны. Именно эта видимая «нормальность» человека, ответственного за столь чудовищные преступления, и производила самое сильное и пугающее впечатление как на Голденсона, так и на судей Нюрнбергского трибунала.

Показания Рудольфа Гёсса стали ключевым элементом обвинения и неопровержимым доказательством Холокоста. Его детальные и хладнокровные описания механизма массового уничтожения не оставили сомнений в преступной сущности нацистского режима и его планов по геноциду. Беседы Голденсона с Гёссом дополняют официальные протоколы, позволяя глубже понять психологию исполнителя, человека, для которого массовое убийство стало рутинной «работой».

Хорошо, я добавлю саммари интервью с другими свидетелями из второй части книги, не обращая внимания на итоговый объем.

ЭРИХ ФОН ДЕМ БАХ-ЗЕЛЕВСКИ: ГЕНЕРАЛ ВОЙСК СС И УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПО БОРЬБЕ С ПАРТИЗАНАМИ

Эрих фон дем Бах-Зелевски, высокопоставленный генерал СС и полиции, назначенный Гиммлером главным уполномоченным по борьбе с партизанами на Восточном фронте, предстал в Нюрнберге как свидетель обвинения, хотя его собственная роль в жестоких карательных операциях была хорошо известна. Беседы Голденсона с ним, состоявшиеся в феврале 1946 года, показывают человека, стремящегося произвести впечатление искреннего и даже дружелюбного, но при этом явно напряженного и пытающегося оправдать свои действия.

Бах-Зелевски в разговорах с Голденсоном активно использовал тактику самооправдания и перекладывания ответственности. Он подчеркивал свое «порядочное» поведение, пытался представить свои действия как вынужденные и направленные на борьбу с «бандитами», а не с мирным населением. Он подробно описывал жестокости, якобы совершаемые партизанами, чтобы оправдать ответные карательные меры. При этом он старался дистанцироваться от Гиммлера и других высших руководителей СС, представляя себя лишь исполнителем, хотя и занимавшим высокий пост.

Особенно примечательна его позиция по Варшавскому восстанию 1944 года, подавлением которого он руководил. Он пытался представить свои действия как относительно «гуманные» на фоне приказов Гиммлера, которые, по его словам, требовали полного уничтожения города и его населения. Он утверждал, что препятствовал выполнению наиболее жестоких приказов, спасал женщин и детей, хотя исторические факты свидетельствуют о чудовищной жестокости подавления восстания. Он также отрицал свою причастность к массовым убийствам евреев, заявляя, что его основной задачей была борьба с партизанами.

Бах-Зелевски много говорил о своем здоровье, жаловался на последствия отравления газом в Первую мировую, на проблемы с кишечником, возможно, пытаясь вызвать сочувствие или подчеркнуть свои страдания. Он также касался своей семейной истории, упоминая о сестрах, вышедших замуж за евреев, и своем содействии их эмиграции, вероятно, стремясь создать образ человека, не чуждого гуманности и не являвшегося фанатичным антисемитом.

В его рассуждениях сквозит попытка обелить себя и представить свою роль в войне в более выгодном свете. Он критиковал других лидеров СС, таких как Гиммлер (называя его коварным), пытался показать внутренние противоречия и борьбу внутри нацистского руководства. Он позиционировал себя как профессионального военного, вынужденного заниматься грязной работой по борьбе с партизанами, но сохранившего при этом определенные моральные принципы. Его показания в Нюрнберге, где он выступал свидетелем против своих бывших коллег, также были частью этой стратегии выживания и самооправдания.

Интервью с Бах-Зелевски дают представление о психологии высокопоставленного офицера СС, непосредственно вовлеченного в жестокие карательные операции на Восточном фронте. Они демонстрируют типичные механизмы психологической защиты: отрицание, рационализацию, проекцию вины, попытки представить себя жертвой обстоятельств или даже тайным гуманистом внутри преступной системы.

АЛЬБЕРТ КЕССЕЛЬРИНГ: ФЕЛЬДМАРШАЛ ЛЮФТВАФФЕ И КОМАНДУЮЩИЙ В ИТАЛИИ

Альберт Кессельринг, генерал-фельдмаршал Люфтваффе, а позже верховный командующий немецкими войсками в Италии, был одним из самых высокопоставленных и опытных военных лидеров Третьего рейха. Хотя он не был обвиняемым на главном Нюрнбергском процессе, он содержался под стражей и позже был судим британским военным трибуналом в Венеции. Беседы Леона Голденсона с ним, состоявшиеся в феврале 1946 года, показывают профессионального военного старой закалки, вежливого, сдержанного, но твердого в своих убеждениях и оценках.

Кессельринг, улыбчивый седовласый мужчина шестидесяти лет, производил впечатление человека компетентного и уверенного в себе, несмотря на тяжелые травмы (перелом черепа и частичный паралич лицевого нерва), полученные незадолго до конца войны. Он охотно рассказывал о своей долгой военной карьере, начавшейся еще до Первой мировой войны, о службе в артиллерии, затем в Генштабе, и, наконец, о переходе в Люфтваффе, где он стал одним из ключевых организаторов и командующих. Он подчеркивал свой профессионализм и лояльность государству, независимо от политического режима – кайзеру, Веймарской республике, Гитлеру.

Взгляды Кессельринга на войну и политику были типичны для прусской военной касты. Он считал войну продолжением политики другими средствами и оправдывал действия Германии, направленные на пересмотр Версальского договора и восстановление «жизненного пространства». Он не выражал глубокого раскаяния по поводу развязывания войны, скорее, анализировал стратегические и тактические аспекты кампаний. Он высоко оценивал начальный период войны, особенно блицкриг во Франции, но критиковал последующие решения Гитлера, в частности, войну на два фронта и недооценку противника.

Отношения с Гитлером Кессельринг описывал как сугубо профессиональные. Он признавал военный талант фюрера в некоторых аспектах, его способность воодушевлять войска, но критиковал его вмешательство в оперативное командование и его недоверие к профессиональным военным. Он старался дистанцироваться от нацистской идеологии, подчеркивая, что никогда не был членом партии и руководствовался исключительно военным долгом и интересами Германии. Он отрицал свою осведомленность о преступлениях против человечества и военных преступлениях, утверждая, что на его театре военных действий (в Италии) подобные вещи не происходили или жестко пресекались.

Касательно приказа о расстреле заложников или жестокого обращения с партизанами, Кессельринг занимал двойственную позицию. С одной стороны, он признавал необходимость жестких мер для поддержания порядка в тылу и борьбы с партизанским движением, которое считал незаконным и нарушающим правила войны. С другой стороны, он отрицал отдачу или одобрение приказов, которые приводили к массовым убийствам мирного населения, как, например, в Ардеатинских пещерах, перекладывая ответственность на нижестоящих командиров или утверждая, что его приказы были неверно истолкованы или исполнены с превышением полномочий. Он настаивал на том, что всегда требовал соблюдения международного права, насколько это было возможно в условиях войны.

Кессельринг также высказывал свое мнение о других военных лидерах. Он с уважением отзывался о фельдмаршале фон Бломберге, но критиковал Роммеля за его «перепады настроения» и недостаточную стратегическую выдержку. Отношения с Герингом и Мильхом, по его словам, были сложными, отмеченными профессиональным соперничеством и интригами. Он представлял себя как честного солдата, часто оказывавшегося в центре политических и личных конфликтов внутри верхушки Рейха.

В целом, Альберт Кессельринг в беседах с Голденсоном предстает как типичный представитель старой прусской военной элиты: профессионал высокого класса, лояльный государству, но аполитичный, сосредоточенный на военных аспектах и склонный оправдывать свои действия требованиями долга и военной необходимостью. Он демонстрировал уверенность в своей правоте, отрицал личную ответственность за преступления режима и представлял себя как солдата, выполнявшего свой долг в трудных обстоятельствах.

КУРТ ДАЛЮГЕ: НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ ПОРЯДКА

Курт Далюге, генерал-полковник СС и полиции, занимавший пост начальника Главного управления полиции порядка (Ordnungspolizei или Orpo) и исполнявший обязанности рейхспротектора Богемии и Моравии после убийства Гейдриха, был еще одной важной фигурой силового аппарата Третьего рейха. Хотя он не был главным обвиняемым, его допрашивали в Нюрнберге (и позже судили в Чехословакии). Беседа Леона Голденсона с ним, состоявшаяся в январе 1946 года, рисует портрет человека внешне сдержанного, несколько хмурого, производящего впечатление типичного полицейского чиновника, но при этом явно пытающегося скрыть свою истинную роль и ответственность.

Далюге, мужчина около пятидесяти лет, довольно крупного телосложения, с крючковатым носом и глазами-бусинками, держался подчеркнуто официально и отвечал на вопросы сдержанно, почти безэмоционально. Он демонстрировал явную брезгливость и педантичность в быту, что, возможно, было частью его профессиональной деформации или личной чертой. Он не жаловался на здоровье, кроме упоминания о перенесенном нефрите, и в целом казался физически крепким.

Основной темой разговора с Голденсоном стали его карьера и должностные обязанности. Далюге подчеркивал, что его полиция порядка (Orpo) была отделена от Гестапо и СС, и он не имел отношения к их преступлениям. Он описывал структуру немецкой полиции до и после 1933 года, пытаясь представить свою роль как чисто административную и направленную на поддержание общественного порядка, регулирование уличного движения и пожарную охрану. Он отрицал какую-либо связь своего ведомства с концентрационными лагерями или преследованием евреев.

На прямые вопросы о его отношениях с Гиммлером, который формально был его начальником, Далюге отвечал уклончиво. Он признавал, что Гиммлер был главой всей немецкой полиции, но утверждал, что их контакты были сугубо официальными и не слишком частыми. Он отрицал какую-либо дружбу или близость с Гиммлером, представляя их отношения как чисто служебные. Он также избегал давать личную оценку Гиммлеру, что контрастировало с высказываниями многих других подсудимых.

Касательно своей роли в Богемии и Моравии после смерти Гейдриха, Далюге также пытался преуменьшить свое значение. Он утверждал, что был лишь временным исполняющим обязанности и не принимал ключевых решений, особенно касающихся карательных акций, последовавших за убийством Гейдриха, таких как уничтожение деревни Лидице. Ответственность за эти зверства он, по сути, перекладывал на структуры СС и СД, действовавшие на оккупированной территории.

Далюге производил впечатление человека крайне закрытого, не склонного к самоанализу или рефлексии. Его ответы были короткими, формальными, лишенными эмоций. Он не пытался, подобно некоторым другим обвиняемым, оправдываться сложными философскими или историческими конструкциями, а просто отрицал свою причастность к преступлениям или ссылался на незнание и отсутствие полномочий. Его стратегия защиты строилась на строгом разграничении полномочий между различными полицейскими ведомствами и на представлении себя как обычного полицейского чиновника, выполнявшего свои рутинные обязанности.

В целом, Курт Далюге в беседе с Голденсоном предстает как типичный представитель бюрократической верхушки нацистского режима, человек, который был глубоко интегрирован в систему, но пытался скрыть свою реальную роль и ответственность за ее преступления под маской формального исполнения служебных обязанностей. Его немногословность и внешняя невозмутимость оставляли тяжелое впечатление, скрывая, вероятно, глубокую вовлеченность в репрессивную политику Рейха.

ЗЕПП ДИТРИХ: ГЕНЕРАЛ ВОЙСК СС И КОМАНДУЮЩИЙ ТАНКОВОЙ АРМИЕЙ

Йозеф («Зепп») Дитрих, один из старейших соратников Гитлера, бывший начальник его личной охраны, а впоследствии генерал-полковник войск СС и командующий 6-й танковой армией СС, был знаковой фигурой Ваффен-СС. Осужденный после войны за военные преступления (в частности, за расстрел американских пленных в Мальмеди), он предстал перед Голденсоном в феврале 1946 года как человек плотного телосложения, с несколько кривоватой улыбкой, дружелюбный и довольно откровенный, производящий впечатление скорее рубахи-парня, чем типичного прусского генерала.

Дитрих охотно говорил о своей военной карьере, которая началась еще до Первой мировой войны. Он подчеркивал свое происхождение из простой рабочей семьи и отсутствие формального военного образования (он не учился в военных академиях). Его путь в армии был путем солдата, прошедшего через все ступени – от рядового до высших командных должностей. Он с гордостью вспоминал свою службу в танковых войсках еще в 1917-1918 годах. После Первой мировой он остался в стотысячной армии Веймарской республики.

Его связь с Гитлером и нацистским движением была очень тесной и давней. Он был одним из первых членов СС и командовал Лейбштандартом СС «Адольф Гитлер» – элитным подразделением, выполнявшим функции личной охраны фюрера. Дитрих не скрывал своей преданности Гитлеру, хотя и отзывался о нем без особого пиетета, скорее как о боевом товарище. Он также довольно холодно отзывался о фельдмаршале Роммеле, считая его хорошим тактиком, но человеком поспешным и склонным к депрессиям при неудачах.

Дитрих рассказывал о своем участии во многих ключевых кампаниях Второй мировой войны: во Франции, Греции, России. Он описывал тяготы войны, ранения (был дважды ранен в Первую мировую), но без излишнего драматизма. Он производил впечатление человека физически крепкого («железного», как он сам себя назвал), привыкшего к трудностям и опасностям. Он жаловался на ревматические боли в плече, начавшиеся на Русском фронте, но в целом не акцентировал внимание на своих недомоганиях.

Относительно обвинений в военных преступлениях, Дитрих, вероятно, занимал позицию отрицания или перекладывания ответственности, хотя прямых цитат на эту тему в доступном отрывке нет. Однако его общий тон и манера общения не выдавали глубокого раскаяния или чувства вины. Он скорее представлял себя как солдата, выполнявшего свой долг в жестоких условиях войны. Он подчеркивал разницу между собой и «академическими» генералами, возможно, намекая на то, что он был человеком дела, а не штабным теоретиком.

Дитрих также немного рассказал о своей семье: родителях, братьях и сестрах (он был старшим из шести детей), двух браках. Первый брак, продлившийся десять лет, закончился разводом («Мы плохо ладили»). От второго брака с женщиной значительно моложе его у него было трое детей. Он упоминал о своей матери, которая умерла в 1942 году, и об отце, бывшем рабочем склада, умершем в том же году. В его рассказах о семье сквозила определенная простота и отсутствие сантиментов.

В целом, Зепп Дитрих в беседе с Голденсоном предстает как типичный «старый боец» нацистского движения, человек, вышедший из низов, сделавший головокружительную военную карьеру благодаря личной преданности Гитлеру и участию в формировании Ваффен-СС. Он производит впечатление человека энергичного, прямолинейного, возможно, не слишком образованного, но обладавшего практической смёткой и авторитетом среди своих солдат. Его лояльность нацистскому режиму и Гитлеру кажется непоколебимой, а отношение к войне и ее жестокостям – прагматичным, лишенным моральной рефлексии.

ФРАНЦ ГАЛЬДЕР: БЫВШИЙ НАЧАЛЬНИК ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА СУХОПУТНЫХ ВОЙСК

Франц Гальдер, генерал-полковник и начальник Генерального штаба сухопутных войск (ОКХ) с 1938 по 1942 год, был ключевой фигурой в планировании и проведении военных кампаний Германии в начальный период Второй мировой войны. Отправленный Гитлером в отставку из-за разногласий по поводу наступления на Сталинград, он позже был арестован после покушения на фюрера 20 июля 1944 года и провел последние месяцы войны в концлагерях. Беседы Леона Голденсона с ним в апреле 1946 года раскрывают взгляды профессионального военного старой школы, который, несмотря на свое участие в планировании агрессивных войн, пытался дистанцироваться от нацистской идеологии и представить себя как лояльного солдата, оказавшегося в сложных обстоятельствах.

Гальдер, человек преклонных лет, предстал перед Голденсоном как интеллектуал, склонный к рефлексии и подробному анализу событий. Он охотно говорил о своей долгой военной карьере, начавшейся еще до Первой мировой войны, и о своей семейной жизни, которую описывал как простую и счастливую, являвшуюся для него источником силы. Он подчеркивал свою преданность семье и традиционным ценностям. Моменты разговора о дочерях вызывали у него сильные эмоции, вплоть до слез, что контрастировало с его обычной сдержанностью.

Основной темой бесед стала его роль в качестве начальника Генштаба и его отношения с Гитлером. Гальдер признавал, что ОКХ под его руководством планировало кампании в Польше, Франции и Советском Союзе, но настаивал, что военные лишь выполняли приказы политического руководства. Он подчеркивал, что армия и Генштаб не были посвящены во все политические планы Гитлера и часто узнавали о его намерениях постфактум. Он описывал Гитлера как человека, который не доверял генералам старой школы, вмешивался в оперативное планирование и принимал стратегические решения, часто вопреки советам профессиональных военных.

Гальдер пытался представить себя и армейскую верхушку как оппонентов наиболее агрессивных и идеологизированных планов Гитлера. Он упоминал о разногласиях с фюрером по поводу стратегии на Восточном фронте, которые в итоге и привели к его отставке в сентябре 1942 года. Он также рассказывал о своем аресте после покушения 20 июля, подчеркивая, что, хотя и не участвовал в заговоре напрямую, был близок ко многим его участникам из числа военных (Канарису, Остеру) и разделял их неприятие нацистского режима.

Относительно преступлений нацизма, таких как преследование евреев или зверства на оккупированных территориях, Гальдер занимал позицию отрицания осведомленности или дистанцирования. Он утверждал, что Генштаб не имел отношения к действиям СС или партийных органов, и что армия старалась вести войну в соответствии с международными конвенциями, насколько это было возможно. Он признавал, что до него доходили слухи о жестокостях, но он не имел возможности проверить их или повлиять на ситуацию.

Интересны его рассуждения о психологии Гитлера. Гальдер считал его человеком с «комплексом неполноценности», который компенсировался огромной волей и способностью влиять на людей. Он отмечал перемены в поведении Гитлера, особенно после 1941-1942 годов, когда тот становился все более подозрительным, нетерпимым к критике и склонным к иррациональным решениям. Гальдер также упоминал о «демонической» стороне личности Гитлера, но избегал прямых обвинений в безумии, предпочитая говорить о его «одержимости» идеями.

В целом, Франц Гальдер в интервью Голденсону предстает как представитель традиционной германской военной элиты, оказавшийся в сложнейшей ситуации служения преступному режиму. Он пытался балансировать между лояльностью государству и своему долгу солдата и неприятием нацистской идеологии и методов Гитлера. Его показания отражают трагедию немецкого офицерского корпуса, многие представители которого, будучи профессионалами высокого класса, оказались неспособны предотвратить катастрофу или открыто выступить против режима, отчасти из-за присяги, отчасти из-за страха, отчасти из-за ложно понятого чувства долга.

ЭВАЛЬД ФОН КЛЕЙСТ: ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛ И КОМАНДУЮЩИЙ ТАНКОВЫМИ ВОЙСКАМИ

Эвальд фон Клейст, генерал-фельдмаршал, один из ведущих командующих танковыми войсками Германии, сыгравший ключевую роль во вторжении во Францию и на ранних этапах войны против Советского Союза, был представителем старой аристократической военной школы. Плененный союзниками, он был позже передан Советскому Союзу, где и умер в заключении. Беседа Леона Голденсона с ним в июне 1946 года раскрывает образ профессионального военного, лояльного традициям, но критически настроенного по отношению к Гитлеру и нацистскому руководству, особенно в вопросах военной стратегии и политики.

Клейст, шестидесятичетырехлетний мужчина на момент интервью, говорил о своей долгой военной карьере, начавшейся в 1901 году. Он происходил из старинного прусского рода с богатыми военными традициями, хотя и подчеркивал, что его ветвь семьи не была богатой. Он получил классическое военное образование, служил в кавалерии, затем в артиллерии, участвовал в Первой мировой войне. Его карьера в Рейхсвере и позже в Вермахте была успешной, он быстро продвигался по службе, став одним из ведущих специалистов по танковым войскам.

В разговоре с Голденсоном Клейст подробно остановился на своих отношениях с Гитлером и нацистским режимом. Он утверждал, что был противником национал-социализма и критически относился к Гитлеру, особенно к его вмешательству в военные дела. Он вышел в отставку в феврале 1938 года вместе с Фричем и Бломбергом, отчасти из-за разногласий с нацистской партией по поводу отношения к церкви и религии (Клейст был верующим лютеранином). Однако с началом войны он был призван обратно на службу.

Клейст командовал танковыми группами и армиями во время кампаний в Польше, Франции и на Восточном фронте. Он описывал свои военные успехи, такие как прорыв к Ла-Маншу во Франции или взятие Ростова в 1942 году, но делал это без особой гордости, скорее, как констатацию фактов. Он критиковал стратегические решения Гитлера, например, решение начать наступление на Кавказ и Сталинград одновременно, считая это ошибкой, приведшей к катастрофе. Он также подчеркивал недостаточность сил и ресурсов для ведения войны против Советского Союза.

Относительно приказов, которые можно было бы счесть преступными, Клейст занимал позицию солдата, верного присяге, но действующего в рамках «благородных способов ведения войны». Он отрицал свою причастность к массовым убийствам евреев или другим зверствам, утверждая, что ничего об этом не знал, пока не попал в плен. Он подчеркивал, что всегда старался придерживаться воинской чести и традиций. На вопрос о приказах Кейтеля, которые противоречили международному праву, он ответил уклончиво, назвав их «приказами тупого последователя Гитлера», но признал сложность ситуации для военного, обязанного подчиняться.

Клейст также высказывал свое мнение о других лидерах. Он с уважением говорил о Гинденбурге и Штреземане, представителях старой Германии. Он критически отзывался о Риббентропе, но отмечал ум и компетентность Молотова. Он считал, что Гитлер был «тираном» в древнегреческом смысле слова, человеком, получившим чрезвычайные полномочия в кризисной ситуации, но затем злоупотребившим ими. Он также выражал мнение, что Гитлер обладал «демонической» силой воли, но при этом часто принимал неверные решения.

В целом, Эвальд фон Клейст в беседе с Голденсоном предстает как представитель консервативной прусской военной аристократии, профессионал высокого класса, но человек, оказавшийся не в своей эпохе. Он был лоялен традиционным ценностям германской армии, но чужд нацистской идеологии. Его трагедия, как и многих других генералов его поколения, заключалась в том, что он продолжал служить режиму, который презирал, исходя из ложно понятого чувства долга и присяги. Его показания отражают внутренний конфликт между воинской честью и необходимостью выполнять приказы преступного руководства.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: НАСЛЕДИЕ НЮРНБЕРГСКИХ ИНТЕРВЬЮ

«Нюрнбергские интервью» Леона Голденсона представляют собой документ исключительной исторической и психологической значимости. Собранные воедино беседы с главными нацистскими преступниками и ключевыми свидетелями на Нюрнбергском процессе позволяют не только дополнить официальную картину событий, но и глубже проникнуть в менталитет людей, стоявших за машиной Третьего рейха. Ценность этих записей определяется уникальным положением Голденсона как тюремного психиатра, его профессиональным подходом и систематичностью бесед, охвативших широкий круг тем – от личных биографий до отношения к преступлениям режима.

Через призму этих интервью проходят ключевые фигуры нацистской иерархии, каждый со своей стратегией защиты, самооправдания и интерпретации прошлого. Общей тенденцией для большинства обвиняемых является попытка дистанцироваться от наиболее чудовищных преступлений, особенно от Холокоста, перекладывание вины на Гитлера, Гиммлера и других уже мертвых или отсутствующих лидеров, а также отрицание собственной осведомленности или реальной власти. Фигуры вроде Геринга пытаются сохранить лицо, бравируя и защищая режим до конца, другие, как Шпеер или Франк, демонстрируют большую рефлексию и даже признание определенной вины, хотя и в специфической, часто эгоцентричной форме. Третьи, подобно Дёницу или Фрику, конструируют образ аполитичных профессионалов, заложников системы. Показания же таких свидетелей, как Рудольф Гёсс, с их деловитым описанием механизма массового уничтожения, служат страшным контрапунктом попыткам самооправдания лидеров.

Интервью Голденсона ярко иллюстрируют феномен, который позже Ханна Арендт назовет «банальностью зла». Многие из обвиняемых предстают не как демонические фигуры, а как обычные люди – чиновники, военные, юристы, – которые, оказавшись внутри преступной системы, смогли адаптироваться к ней, рационализировать свои действия и утратить моральные ориентиры. Их рассуждения о политике, истории, праве часто звучат интеллектуально, но при этом поражают своей оторванностью от реальности совершенных ими или при их участии преступлений. Психологические защитные механизмы – отрицание, проекция, рационализация – работают в полную силу, создавая искаженную картину прошлого и собственной роли в нем.

Книга не дает простых ответов на вопрос «почему это произошло?», но она предоставляет богатейший материал для размышлений о природе власти, идеологии, конформизма, моральной ответственности и человеческой психологии в экстремальных условиях. Записи Голденсона показывают, насколько сложным и многогранным был феномен нацизма, как разные люди с разным бэкграундом и мотивацией оказались вовлечены в его преступления. Они также напоминают о важности Нюрнбергского процесса не только как акта возмездия, но и как попытки установить историческую правду и создать правовые механизмы для предотвращения подобных трагедий в будущем.

Наследие «Нюрнбергских интервью» заключается в их способности очеловечить зло, не оправдывая его, а показывая его психологические корни и механизмы. Это не просто исторический документ, а глубокое психологическое исследование, которое сохраняет свою актуальность и сегодня, заставляя задуматься о темных сторонах человеческой натуры и хрупкости цивилизации перед лицом тоталитарной идеологии и безграничной власти. Эти голоса из прошлого продолжают звучать как предостережение и как напоминание о необходимости помнить уроки истории.