"Бессилие"

Часть 1

Авеню Ландштая 75. Большое стеклянное хромированное здание. Третий этаж. На этаже одинокие горшки с увядающими комнатными деревцами. Наобуку-сан в последний раз помаялся перед темно-коричневой дверью, вздохнул и решительно постучал. Он внутри, в кабинете у психоаналитика.

-Понимаете, мистер Стивенсон, жизнь просто ужасная, я устал, я не могу больше так жить.

- Расскажите, что с вами случилось, Наобуку-сан? – импозантный мужчина в тройке классического кроя сидел, положив нога на ногу.

Сквозь пелену подступающих слез Наобуку видел, что на его узком лице с широкими большими голубыми глазами притаились хитринка вместе с озабоченностью. Его бородка качалась, когда в задумчивости Стивенсон кивал в такт словам. Очки немного съезжали к кончику носа.

- Что я делаю не так? Объясните мне, доктор, я уже стар, я пожил, у меня есть знание и опыт, я добывал их тяжелым трудом для себя и для других, в поте лица бился с ленью, ограниченностью своего тела и ума, изучал древние мертвые языки. Когда мне было тяжело, я думал о том, какую пользу это принесет другим, как им не придется идти тем же путем, потому что я все для них приготовил, скосил траву на этом пути, построил удобную дорогу. А эти люди! Мы сближались, они хотели моего общества, приходили за чем-то определенным, и я щедро им это давал, а они отталкивали. О, мистер Стивенсон, они причиняют мне боль.

- Что же они от вас хотели, профессор?

- Знаете, мне кажется, что я обладаю еще одним органом чувств, я слышу чужую боль и вижу разрушение, даже самое тонкое и неявное. Это потому что мне когда-то и самому было больно, но я выбрался, я сумел. Я могу помочь, и они хотят моей помощи.

- Как вы им помогаете? - доктор с участием глядел на своего пациента, но тот уже не слышал его вопроса.

- Зачем они приходят ко мне и говорят о своем больном, если не желают поступать так, как я им говорю? Они просто идиоты! Почему они меня не слушают? Я знаю, как лучше! Почему они несут свою болезнь мне, но отвергают лечение? Я спасся. Я знаю, как спастись им. Люди просто плачут, но ничего не хотят делать со своей жизнью. Они беспомощны и слабы, а я беспомощен и слаб перед ними. В своих самых лучших намерениях я отвергнут и растоптан.

Наобуку торопливо говорил и говорил, глотая слова и выплескивая свой гнев.

- Я думаю, что нам нужно встречаться дважды в неделю, - подытожил мистер Стивенсон к концу встречи.

Часть 2

Сеанс с психоаналитиком погрузил его в калейдоскоп воспоминаний, перед глазами Наобуку-сан пронеслась история его знакомства.

Они познакомились случайно. Он ещё тогда работал при Университете, изучал и преподавал старогреческий. Она была девятнадцатилетней и страстной слушательницей курса, помимо прочих страстей в ней была ещё одна: большая жажда самообладания, взнуздывания, и внутреннего покоя. За этим она к нему пришла. За покоем. Бестолковая, но ему было лестно. Пришла и заявила: «вы такой удивительный, профессор, я хочу обрести то, что есть у вас: центр, ядро, покой, равновесие, ум».

Шла за ним по пятам, помогала в переводах, преданно глядела в глаза, по утрам носила горячий кофе. Наобуку-сан принял ее настороженно, а затем стал оттаивать и все больше привязываться, говорил с ней открыто и от того вдохновенно.

По вечерам они ужинали в ближайшем ресторанчике, где подавали не первой свежести суши и вели задушевные разговоры о любви, смерти и предназначении, о гармонии пронизывающей мир.

А она в свою очередь рассказывала о себе: родилась в консервативной семье, нежеланный ребенок, женщина, всегда лишняя, скованная правилами и условностями, втиснутая в платье не своего размера по воле семьи. Она остро ощущала свое несоответствие и ущербность мира, в котором жила. Вопрос, который она ему задавала звучал так: как мне забыть о своем несоответствии, как втиснуться в чертово платье и осчастливить других? Что еще перекроить, вырезать, отбросить, чтобы полюбили наконец? Профессор терпеливо рассказывал, что знал сам, что в великолепном уравнении ты плюс другие нужно выбирать себя. Объяснял, что ее плохо возникло потому что она выбрала других. В ответ она смеялась, ужасалась, отвергала и критиковала. Упрямая. Просила еще, впивалась клещами в него, требовала, а потом презрительно фыркала и качала головой. Все не то, все не так. Наобуку не отступал, с не меньшим упрямством доказывал ей верность своего: от его центра и покоя ничего не оставалось, рассеивалось как предрассветная дымка перед встающим солнцем.

Каждый из них был слеп. По-своему. Его остроты глаз не хватало, чтобы увидеть, что он из владеющего знанием превращался в поработителя другого. В их задушевных разговорах все чаще звучали призывы резкие, короткие, догматичные, злые, убеждающие. Ее слепота мешала понять, что с ней все в порядке, что ущербен мир, в котором она добровольно остается, а не она.

А потом она повстречала мужчину. Любовная идиллия с громким пшиком лопнула как мыльный пузырь через какое-то время. Он ее поколачивал. А она плакалась в жилетку профессору. Иногда причиной слез были найденные переписки ее мужчины с другими женщинами, письма приходили на их общий электронный ящик, от него несло тонкими женскими духами, не ее. Вопрос не менялся. Что мне с собой сделать, чтобы ему было хорошо со мной, чтобы он остался?

Известная Наобуку сила, сила разрушения, из чьих оков он сам когда-то вырвался, поглощала теперь его ученицу. От нее несло дешевыми сигаретами, алкоголем, а иногда и чем-то кислым, по запаху похожим на рвоту. На занятия она приходила через раз, с опухшим лицом и размазанным макияжем, иногда в вечерних нарядах с расширенными зрачками. От чистого и опрятного вида мало что осталось. Перемены тревожили. Хаос побеждал. В попытке удержать он был назойлив и настойчив.

Ему не все равно. Идея была простой: спасти и вызволить, объяснить и утешить. Показать будущее, печальное и неизбежное. Открыть глаза на хаос. Рассказать об основах, старых-добрых любви и самоуважении, заботе. Он звонил ей вечерами и натыкался на длинные гудки и механический голос: абонент вне зоны доступа.

Профессор сходил с ума от беспокойства, мерял своими крючковатыми худыми ногами пространство маленькой квартиры-студии, где стоял сигаретный смог.

Они повстречались у ее дома, где он ее караулил. В растянутой толстовке, широких джинсах, с сальными волосами, желтый свет от единственного на всю улицу фонаря подсветил ее лицо – блестящие диковатые глаза, в которых таился страх. Она крепко прижимала к себе сумку. Наобуку-сан вышел из тени.

-Я хочу с тобой поговорить, где ты пропадаешь? Что ты делаешь со своей жизнью, что у тебя в сумке? Наркотики? Брось. Пойдем со мной. Я тебе помогу. Еще не поздно вернуться назад.

Она его не ждала. Вздрогнула. Растянула свои желтоватые от никотина зубы в бесноватой ухмылке. Блеснуло лезвие карманного перочинного ножа.

«Район небезопасный. Она приняла его за хулигана.» - успокоил себя мысленно Наобуку.

- А! Это ты, мистер профессор-всезнайка, чертов старик с сухим книжным знанием, ничтожество и человек, учащий жить других, но сам незнающий, как жить эту жизнь. Не приближайся ко мне, не звони и не ищи меня. Твоего большого ума не хватило, чтобы понять, что я не хочу тебя больше знать и видеть? Ты как проклятая муха, жужжишь и жужжишь под ухом. Твои методы чушь собачья. Дерьмо, - и плюнула ему прямо под ноги, ты думаешь вот это меня разрушает,- и она потрясла своей сумкой, имея в виду то, что бережно несла, -нет, это ты абсолютно тотально разрушителен. Ты хуже, чем алкоголь и наркотики, хуже, чем мужчины, которые у меня были. Ты проникаешь под кожу, перекрываешь кислород. Ты просто ужасен и противен. Ты догматичен и слеп. Ты никого не слушаешь. С тобой невозможно говорить, существует только твоя точка зрения и ничья большая. Я не хочу больше тебя знать и видеть.

Наобуку отшатнулся и побледнел.

- Но послушай….

- Не буду я тебя слушать, у меня с тобой разговор короткий, дай пройти, - лезвие все еще тускло мерцало в отсветах фонаря, - или я пущу это в ход.

Он отступил. Громко хлопнула дверь.

Толстая коса-связь оборвалась, повисла рванными стопорщенными тонкими волосками, оглушенный и опустошенный остался снова один в своей жизни. Все, что было при нем - его знание. А в груди – ширящаяся пустота, широкая как мировой океан, холодная как его глубины, волна накрыла и унесла, ко дну, к песчаному и темному.

Часть 3

За окнами лил дождь, в кабинете ярко светила лампа, рассеивая тьму за окном и внутри кабинета. Сегодня они говорили о детстве. Ка-сама. Мамочка.

- Я потерял ее очень рано, помню совсем смутно, только темные прямые волосы и печать горя на лице. Она часто плакала, мистер Стивенсон. Я приходил к ней и пытался ее успокоить. Обнять. Мать отталкивала меня, звала бестолковым, глупым и ничтожным мальчишкой. Я ее потерял. Она умерла, сказали несчастный случай, но я знаю, что она не хотела жить и сама бросилась под колеса машины. Я бесполезный и глупый, так говорила моя мать, если бы я был другим, то возможно она была бы жива? Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы избавить себя от чувства вины. Если бы я был умным и толковым, я смог бы спасти мать. Мать выбрала бы меня! Всю свою долгую жизнь я хотел доказать и ей, и себе, что могу помочь, что я не глуп, а сталкивался с тем же самым. Своей беспомощностью. Я не могу исправить других. И профессором я стал поэтому. Теперь у меня ученая степень, я не глупый. Только спасать людей знаниями все также не выходит.

В кабинете стояла тишина, прерывающаяся тихими всхлипами-вздохами.

- Другие – взрослые и сами имеют все возможности и силы исправить поломанное, если они этого хотят, - мягко говорил с ним доктор, - это не ваша задача. Вы можете делиться знаниями, если вы испытываете такую потребность, но вы не можете заставить жить других согласно вашим представлением, Наобуку-сан. Ваша мать сделала свой выбор, а вы свой. Позвольте выбирать другим. Позвольте другим победить самостоятельно хаос, познав разрушение.

- Мое знание бесполезно? – сейчас перед психоаналитиком сидел не пожилой мужчина, а маленький ребенок, потерявший мать, - я бесполезен?

- Ваша ценность не измеряется другими, Наобуку-сан, вы ценны тем, что ходите, живете, дышите, познаете и создаете, вы есть нечто большее, чем то, что вы узнали мертвого и славного. Вы не спасли бы мать, потому что она выбрала.

Повисла еще одна пауза.

- Вы не бесполезны.

Часть 4

Он повстречал ее спустя несколько лет, когда желтые листья мягко укрывали землю, готовя к зиме. На детской площадке. С трудом узнал в слегка располневшей и счастливой материнством женщине ту девятнадцатилетнюю. Малыш мирно посапывал в коляске, а она сидела в обнимку с мужчиной, другим. Другой заботливо поправил плед, который укрывал их ноги.

Профессор с удивлением отметил, что его бывшая подружка и ученица пришла к тому же, что он когда-то ей говорил, своим путем. Обретенное даром теряет свою ценность. Это он понял хорошо. Как и то, что каждому нужно дозреть.

Нужно рассказать об этом Джону, Джону Стивенсону. Его психоаналитику.