Потерянное солнце (80%)

В машине витают приятные ароматы: запах шоколадных драже исходит из всех углов. От него невозможно скрыться — пропитывает одежду и волосы каждого из присутствующих. А еще, кажется, пахнет солнцем. Игривые лучи оседают на языке задорным смехом и покалывающей забавой в уголках глаз. На руках они весело танцуют под оживленную песню. Лирика застревает где-то на периферии воображения, в котором озорно буйствует игривость.

— И две шестерки тебе на погоны! — ребячески протягивает Маки и широко раскидывает руки, открывая экран телефона, который до этого она прятала добрых три часа от пытавшегося подглядеть волейболиста. Тусклый дисплей показывает успешное завершение карточного боя в пользу блондинки. На ее щеках отчетливо выделяются счастливые ямочки, притягивая чужие взгляды. — Ты продул мне раз пять за все время, сдаешь позиции, Ойкава.

— Зачем тыкать в количество проигрышей, если ты сама совершала безумно глупые ошибки, — он по привычке уводит голову в сторону, чтобы случайно не отхватить оплеуху от Маки — уже успел несколько раз получить по лбу в моменты, когда девушка потягивалась, потому выработался рефлекс. — К примеру, ты несколько раз сначала скидывала мне большие козырные карты, а после малень…

— Молчать, мужчина, — перебивает Хаттори, прижав ладонь к его рту.

И ведет она себя так постоянно: стоит уличить ее в каком-то незначительном промахе, напомнить о совершенной по глупости оплошности или посмеяться с безрассудных действий, девушка тут же начинает показывать характер и мнимое недовольство. Поэтому Ойкава привык не сопротивляться попыткам одержать верх слишком открыто. Для него гораздо привлекательнее продолжать дразниться или начать использовать сарказм. От этого возникает всяко больше эффекта.

Тоору решает воспользоваться ситуацией и придумывает отличный — по его мнению — выход: накопив достаточно слюны во рту, собирает ее у приоткрытых губ и следом размашисто проводит языком по женской ладони. Ответная реакция японки не заставляет себя долго ждать — она, словно ошпаренная, убирает руку и начинает хаотично вытирать ее об одежду мужчины.

На лице японки выражен, кажется, весь спектр эмоций, начиная с непонимания и отвращения, заканчивая ошеломляющим возмущением, смешанным с весельем. По всей видимости, Маки высоко оценила попытку Тоору отвязаться от ее настойчивости.

— Какой ты мерзкий, — морщит нос и показывает язык, абсолютно не реагируя на внимательные взгляды Марселя и Нины сквозь зеркало заднего вида.

Они уже должны были привыкнуть к подобному поведению своих друзей, поскольку Ойкава и Хаттори всегда так взаимодействуют: сначала препираются, привлекая к себе все внимание, а после, отойдя на небольшое расстояние, начинают хихикать над какой-то шуткой, понятной лишь им двоим.

Но что-то все же не давало им покоя все это время. То ли взгляды, которыми японцы неустанно обменивались, посылая неоднозначные сигналы, то ли их личные границы и расположение друг к другу, меняющееся с неимоверной скоростью. Ведь всего с месяц назад компания могла лицезреть, как художница выдерживала приличную дистанцию с волейболистом, заставляя его держаться на расстоянии не менее, чем вытянутой руки.

Однако в данный момент они уже могут наблюдать совершенно другую картину: японцы с заботой относятся друг к другу, периодически хватаясь за руки или утягивая в тесные объятия. При этом никаких возражений не возникает, и они, словно читая мысли, синхронизируются в настроении.

И создается впечатление, словно, смотря за этим, Нина и Марсель без разрешения вторгаются в их личное пространство. Чувство дискомфорта от этого велико — не прельщает мысль о том, чтобы узнавать чужие секреты подобным образом.

Коротко переглянувшись между собой, пара в унисон вздыхает. Гораздо проще жить в неведении и даже не заострять внимания на том, как блондинка мечется в своих чувствах, нежели испытывать вину за попытку изучить отношения друзей. После возвращают внимание к тому, чем изначально были заняты: Марсель сосредотачивается на дороге, а Нина записывает что-то в своем ноутбуке.

Тоору, полностью поглощенный Маки в это же время, позволяет закинуть женскую ногу себе на колено и окольцевать предплечье, чтобы прижаться поближе. Следом выуживает откуда-то плед и заботливо накрывает оголенную кожу — блондинке не хотелось ютиться в неудобной одежде даже несмотря на крайне низкую температуру в горах, потому предпочла обойтись обычными шортами — и подтыкает под бок подруги. Девушка в ответ благодарно подмигивает и кладет голову на плечо, притираясь к горячему телу.

Он аналогично Хаттори проигнорировал непонимающие взгляды друзей, предпочитая сконцентрироваться на подруге, внезапно вспомнившей о накопившихся новостях. Блондинка с придыханием и страстью рассказывает о выставке своих коллег, пока Тоору увлеченно кивает каждый раз, стоит ей мельком взглянуть на красивое мужское лицо.

Такие мелочи успокаивают Хаттори — пчелы недовольно затихли, притаившись где-то в глубине, вновь уступая место чудесным бабочкам, завораживающе порхающим, — отчего хочется продлить это чувство хотя бы на мгновение дольше, отпечатать на обратной стороне век или вовсе слиться с происходящим. Стать этим самым особенным мигом, полным желания жить.

— Дай мне воды, пожалуйста, — отвлекается блондинка, когда понимает, что горло нещадно саднит от безудержной болтовни, и протягивает свободную руку вперед.

Тоору послушно передает пластиковую бутылку подруге, перед этим немного открутив крышку. А после наблюдает за тем, как она совершает крупные и жадные глотки, прежде чем довольно выдохнуть.

Нина же, воспользовавшись короткой паузой, решается задать интересовавшие ее долгое время вопросы:

— Тоору, — зовет достаточно громко, чтобы волейболист точно услышал, — увы, звук в машине сильно приглушается, когда друзья пытаются переговариваться между собой. — Расскажи нам о Японии. И своей школе. А то ты уже столько знаешь о нас, а мы о тебе только базовую информацию.

И это правда — Маки нужно несколько секунд, чтобы вспомнить все те разы, когда Ойкава делился о своей жизни до переезда в Аргентину. Их можно было по пальцам пересчитать, ведь Тоору если и упоминал свою юношескую пору, то только когда выпивал.

Хаттори этого не понимает, поскольку, как ей казалось, они с волейболистом достаточно близки для того, чтобы начать делиться своим прошлым. Однако никаких подстрекающих комментариев не бросает — предпочитает навострить ушки и внимательно начать вслушиваться в то, что рассказывает Тоору.

— Мне становится немного грустно, когда я говорю о Японии, — Хаттори мысленно бьет себя по голове за то, что даже не посмела подумать о подобном. Даже несмотря на то, что причина была вполне очевидной. — Потому что тогда я хоть и жил счастливо, но ненавидел все, что происходило со мной. Весьма противоречиво, — мужчина бросает неловкий смешок и крепче стискивает руку на женском колене. Заметив некую нервозность в прикосновении — пальцы Ойкавы мелко подрагивают — Маки заботливо кладет свою руку поверх и начинает поглаживать выделяющиеся костяшки. — Мне даже сложно сформулировать это, если честно…

— Мы все равно тебя поймем, — Марсель коротко оборачивается через плечо и коротко улыбается другу.

Девушка уверена, что эти слова очень много значат для Тоору, ведь дыхание его заметно спирается, а спина напрягается. И на самом деле она разделяет чувства мужчины. Самой хотелось бы услышать подобное и знать, что ее слова истолкуют правильно.

— Спасибо, — щурит глаза и несколько раз нерешительно открывает рот. — Я с детства занимался волейболом, и знаете, у меня на самом деле нет таланта, — Маки удивляется неожиданному откровению. По ее мнению ситуация обстояла совершенно иначе: японец играет на том уровне, о котором многие другие волейболисты не смеют и мечтать. — Просто моя физическая подготовка и умение размышлять настолько высоки, что я быстро адаптируюсь под любые ситуации. Однако в младшей школе я этого не понимал. Или просто не хотел, ведь приятно чувствовать себя особенным, учиться чему-то новому и понимать, что ты лучший в своем маленьком мирке. А на втором году обучения в средней школе в моей жизни появился связующий Кагеяма Тобио, — голос мужчины заметно мрачнеет после произнесенного имени, отчего Маки самой хочется сжаться в одну точку — ей непривычен тон Ойкавы, ведь каждый раз, когда он говорит с ней, излучаются только нежность и забота, а глаза его не смотрят сквозь пространство. Наоборот — прикованы к ней. Но девушка послушно выдерживает монолог волейболиста. Он слишком долго скрывал в себе всю эту боль, так что провести исповедь для него теперь крайне необходимо.

— Он перевернул мой мир с ног на голову, ведь у него был настоящий талант. — Хаттори не может понять чувства Тоору, потому как всю жизнь находилась на месте названного Кагеямы. Ее рукам и глазам все завидовали, желая развить в себе все те же навыки, пока она мечтала о другом — свободе. — Признаться честно, я много дразнил его за неопытность — он младше меня на два года, и мы познакомились, когда я был третьегодкой, — дополняет мужчина. — Пытаясь отвлечься от чувства зависти. Потому что она сжирала меня изнутри чуть ли не каждый день, вследствие чего я начал еще усерднее тренироваться. И не могу сказать, что мои усилия оказались бесполезными, — Ойкава медленно переводит взгляд на замершую подругу. — Потому что даже несмотря на все выпавшие на мою долю испытания, сейчас я нахожусь здесь. Рядом с вами. И это ценно для меня.

После этих слов Нина поджимает губы, словно борясь с желанием обнять Тоору, а в глазах Марселя проносится теплый блеск. Это заметно даже сквозь зеркало заднего вида.

— Но Кагеяма был не единственным, кого я хотел бы одолеть. В моей жизни также присутствовал Ушивака, — блондинка издает короткий писк, слыша странное, но забавное прозвище. — И пускай мы играли на разных позициях, я ощущал сильное превосходство Ушиджимы надо мной. Его умения в разы превосходили мои, и пока я много думал, Вакатоши действовал незамедлительно. Было больно падать каждый раз ниц перед ним, — он говорит ни то в буквальном, ни то в переносном значении, и Маки немного теряется в своих фантазиях. — Я, в отличие от него, ни разу не смог пройти на национальные соревнования.

— Будь я на твоем месте, давно сломалась бы, — задумчиво протягивает Нина.

— Что ж, у меня был друг, который помогал мне держаться на плаву. Мы знакомы с детства и каждый раз попадали в одну и ту же школу, — блондинка вспоминает, что в Японии является частым явлением смена школы после завершения каждого из уровней образования. — А учились в параллельных классах. Он отлично знал меня и мои привычки, так что время от времени отлично помогал мне справиться с напряжением, — на лице Тоору появляется широкая улыбка, и художница невольно повторяет вслед за ним. Она радуется тому, что у Ойкавы была поддержка в свое время. Это действительно важно. — Иваизуми был своеобразным: мог кулаком проехаться по моему лицу, а мог крепко обнять и сказать, что я хорошо постарался.

Блондинка незаметно хихикает после сказанного. Ведь это в равной степени и смешно, и необходимо.

Такая дружба в самом деле ценна: не каждый может добиться синергии или подстроиться под человека так, чтобы стать идеальным компаньоном и пройти с ним всю жизнь бок о бок. И не каждый может помочь держаться в тонусе, когда сил на это совершенно не остается.

Маки завидует Тоору белой завистью, ведь в ее подростковые годы девушка была слишком неоднозначной: искала общение среди постоянно сменяющихся лиц при том, что толком никому не могла доверять.

Будь она более доброй и проницательной, смогла бы раньше разглядеть сквозь взгляд, полный боли, надежных друзей.

— Ты говоришь о нем в прошедшем времени. Что-то случилось? — брюнетка практически полностью разворачивается на своем месте. Слишком уж вовлечена в рассказ японца.

— Вовсе нет, — Тоору вытягивает руку из крепкой хватки художницы, однако следом кладет ее на женское плечо и тянет ближе к себе. И девушка не противится, даже не пытается возразить. Лишь жмется поуютнее, вздрагивает от жара, исходящего от крепкого тела. — Но мы стали реже общаться за счет разных часовых поясов. Созваниваемся несколько раз в месяц и переписываемся по возможности. Зато каждый раз, когда я прилетаю в Японию, мы проводим несколько дней вместе у него дома, — говорит Ойкава с придыханием, словно ребенок. Волнение, исходящее от волейболиста, очевидное: ему нравится рассказывать об Иваизуми. Видно в самом деле прекрасный человек.

— Мы рады за тебя, Тоору, — обращается Марсель, постукивая по рулю — музыка неожиданно сменилась на лирическую, под стать моменту.

— Ты тоже о себе практически ничего не рассказывала, — подмечает брюнет, обращаясь к притихшей Маки.

— Моя жизнь не настолько интересна, чтобы говорить об этом, — отмахивается в надежде на то, что тема быстро сменится.

— Ее родители — полнейшие ублюдки, — злостно начинает Нина, а вслед за этим Хаттори предупреждающе шикает — она ходит по тонкому льду. Сердце блондинки предательски падает в пятки, тревожность разливается по венам.— И даже не пытайся заткнуть меня. Что такого в том, чтобы тебя пожалели? — из ее глаз едва ли не летят искры недовольства. — Маки запрещали рисовать, отбирая все скетчбуки и карандаши. Считали, что ей будет лучше отучиться на какую-то более стоящую профессию, нежели получить образование в художественном училище. Она не имела толком личной жизни, и ей категорически отказывали в прогулках, особенно если в компании присутствовали парни. Потому что мать Маки ненавидит мужчин и всю жизнь учила ее относиться с пренебрежением к ним. А еще она на пару с отцом сильно унижали ее и пытались пристыдить за любой поступок, лишая родительской любви. И это только то, что знаю я.

Хаттори хочется провалиться сквозь землю. Давно ее не опускали настолько низко, чтобы испытывать жгучий стыд.

Он слишком хаотично ползет по венам, стремится заполонить собой все пространство. Потому как Маки пришлось обнажить свою душу — не тело. Блеск в ее глазах меркнет, а доселе легкий, щекочущий бриз в них сменяется на густой и тяжелый воздух, знаменующий скорую бурю.

Она бурлящим кипятком начинает обжигать внутренности, будто желая, чтобы все разом превратилось в несуразный ком — как и сама Маки.

Стать слабой в чьих-то глазах — самое страшное событие в жизни Хаттори, привыкшей воспринимать свои чувства за необъятную трусость и отсутствие стойкости. Доверить кому-то свои самые страшные секреты казалось ей всегда не то что непривычным — кошмаром наяву.

Ибо чувство пустоты и наготы, которое обычно бывает после открытия всех замков, совершенно не нравилось художнице. Это всегда заставляло японку страдать и испытывать ощущение, будто за ней пристально наблюдают, положив на операционный стол. Внутренности ее небрежно достают и разрезают, подставляя под неестественно яркий свет, чтобы рассмотреть каждый кусочек как можно лучше, не упустив ни единой жилки.

А еще не хотелось осуждения: важно, чтобы близкие не отворачивались после абсурдного рассказа о нерадивых родителях и разъяснения того, насколько на самом деле она грязная и потертая.

Так что ровно эту часть своей жизни блондинка хотела скрывать настолько долго, насколько это было возможно. Показывать контраст своей жизни отвратительно сложно и больно.

Девушка начинает дрожать от произнесенного и пытается отстраниться от Тоору, чтобы сжаться в сплошной комок страданий на другом конце сидений. Но мужчина даже в состоянии шока не стремится отпустить подругу, лишь усиливает хватку на ее плече и прижимает как можно крепче к себе. Раздраженно прикрывает глаза и сочувствующе шепчет:

— Я хочу, чтобы в следующий раз ты сама рассказала мне все. Когда будешь готова, — а голос все такой же глубокий, неправильно нежный и отвратительно понимающий.

Маки хочется плакать.

***

Тоору пальцами отбивает четкий ритм по каменной столешнице, прислушиваясь к звукам в доме: за окном протяжно воет ветер, настойчиво ударяясь о плотно закрытые окна; в комнате по соседству играет старая музыка — компания умудрилась найти граммофон и несколько пластинок на чердаке — но немного странная, ведь виниловое покрытие успело повредиться за долгие годы бесполезного нахождения в наглухо закрытой коробке; а в прихожей шумит компания, вернувшаяся с лыжной прогулки. Нина и Адриа, кажется, ругаются о том, кто пойдет первым принимать душ, Элиан и Тобиас подшучивают над ними, обещая первыми занять ванную на долгие часы. Только Маки не слышно — Ойкава едва ли не начинает переживать. Не потерялась ли девушка ненароком из-за того, что была погружена в свои мысли?

После произошедшего в машине, волейболист начал серьезно беспокоиться о Хаттори. Он даже хотел настоять на том, чтобы подруга осталась дома и отдохнула после эмоционального потрясения — никому ведь не было бы приятно, раскрой его прошлое не носитель, а сторонний человек, обязавшийся быть слушателем.

Однако вмешиваться мужчина и права не имел, лишь бросал настороженные взгляды на подругу, анализируя ее движения и мимику — немного натянутую и резкую. Совсем чуть-чуть утомленную.

Волнение рассеивается, стоит Ойкаве услышать короткие, но звонкие смешки Маки в коридоре — ее голос он узнает из тысячи похожих лишь по хрипотце и нежности, с которой блондинка обращается к Тоору каждый раз — и увидеть ее воочию: раскрасневшуюся и растрепанную, но от этого не менее очаровательную.

Встретившись взглядами, волейболист приветственно кивает блондинке, натягивая широкую улыбку. Глаза ее яркие, задорные, отражают в себе все великолепие мира. Оно собралось в двух глубоких радужках, побуждая неотрывно наблюдать за плещущимися эмоциями: распускающейся лилейностью, лучистой чуткостью и еще чем-то особенным.

Маки особенная для Тоору. Одним своим внешним видом художница заставляет мужчину почувствовать себя самым сильным и нужным. Готовым пройти любые трудности ради ее счастливой улыбки и неглубоких ямочек на щеках. Они определенно самое важное, что может быть в его жизни.

В ее тяжело вздымающейся груди и приоткрытых губах он замечает особый шарм. Непередаваемый словами. Поза выражает усталость — ноги, скрытые за баллонивыемыми штанами, крупно подрагивают, а руки безвольно висят вдоль тела — и ему хочется ринуться навстречу, крепко обнять и притянуть как можно ближе. Вжать в себя, забрать всю боль.

Но Хаттори только несколько раз мигает в ответ — Тоору отмечает в очередной раз, что у нее красивые длинные ресницы, — после чего удаляется в другую комнату, оставив мужчину переживать свои чувства в компании других людей.

— Ты чего задумался? — спрашивает Тобиас, стукнув Тоору по плечу. — А-а-а, Маки…

Конечно, всегда дело только в ней, хочется сказать Тоору. Весь его мир неустанно крутится вокруг блондинки, пошатнувшей любые устои, некогда принятые за прописную истину. Он думает о ней почти все время, испытывая невыносимую тоску по ее образу и прикосновениям. Хаттори всегда трогает Ойкаву по-иному, не так, как остальных. И ему хочется верить в то, что так будет всегда. Слишком уж заманчиво чувствовать шелковую кожу на своей, слегка грубоватой, потертой.

— О, ты какао приготовил! — Адриа с любопытством заглядывает в небольшой графин, оставленный у плиты. Ее локоны смешно подпрыгивают, когда девушка, пританцовывая, вытягивает чуть ли не с дюжину кружек. — Ребята, давайте на кухню! Тоору постарался для нас.

— Можете еще найти сендвичи в холодильнике. Подумал, что вы проголодаетесь по приходу, — заботливо протягивает брюнет.

— Да ты ж наш золотой! — Элиан за мгновение оказывается рядом с волейболистом и утягивает его в настойчивые объятия, после целуя в щеку. Тоору же притворно морщится и протирает лицо рукой. На самом же деле ему приятно, что труды не обесценены.

— Элиан, будь сдержаннее, — протягивает Эйтан, устраиваясь напротив Тоору. Саркастичным взглядом пилит блондина, возмущенного внезапным замечанием.

— Мне кажется, ему чуть-чуть все равно, — присоединяется Нина, потрепав младшего по голове. — Он ныл всю дорогу, что хочет поесть. Дай ему порадоваться.

— Нечего было пропускать основной прием пищи, — Марсель закатывает глаза и выпихивает Элиана из прохода, чтобы присесть по соседству с Ойкавой.

Обстановка на кухне прекращает быть напряженной — Тоору нравилось находиться в одиночестве, пока друзья покоряли лыжные трассы Анд, но из-за проведенного долгое время в компании, гнет заполоняет голову, стоит остаться наедине — и густой. Смех пропитывает комнату вплоть до самых дальних уголков, а громкие пересуды ощущаются по-родному.

Тоору нравятся эти люди, правда. Они озаряют его мрачные будни и скрашивают ленивые выходные, вдыхают в волейболиста жизнь. Заставляют иначе смотреть на многие вещи, помогают социализироваться.

Потому скулы его начинают неистово болеть от нескончаемых улыбок, брошенных невпопад.

Однако хрупкое зернышко тоски, живущее в его сердце из-за отсутствия Маки рядом, заметно пульсирует, напоминает о себе каждый миг.

— Тебе стоило все-таки пойти с нами, — мечтательно отзывается Эма, мазнув взглядом по беззаботному лицу Элиана. Видимо, у них все складывается хорошо.

— Мне не стоит бередить школьную травму до начала матчей. Осталось совсем немного до того, как начнется сезон, — и в самом деле. По меньшей мере месяц есть у Тоору, чтобы в марте начать выдавать превосходную игру. Ему никак нельзя попасть к доктору с болями в колене. — Вам и без меня удалось хорошо повеселиться. Не переживайте, присоединюсь в следующий раз.

— Я бы не сказал, — загадочно начинает Ноа. Волейболист узнает этот тон и готовится к шокирующим новостям. Что-то ему подсказывает, что они прочно связаны с блондинкой, заполонившей его мысли. И не ошибается. — Маки вот не смогла расслабиться и ходила постоянно напряженная. Она даже пропустила дерево и боком проехалась по нему, представляешь?

Улыбка спадает с лица японца, а брови сожалеюще сводятся к переносице. Все-таки ему стоило попросить Хаттори остаться вместе с ним.

— Ноа! Она же попросила нас не рассказывать ему, — шипит Нина, бросая косой взгляд на взволнованного волейболиста. — Не переживай, Тоору. С ней все в порядке. Повреди она что-то себе, тут же начала бы паниковать и отправилась домой. Маки ненавидит боль, помнишь?

— Помню, — тяжело вздыхает Ойкава. Безусловно, он помнит все те случаи, когда блондинка, получая обычную ссадину, начинала переживать о ней, рассматривать с разных ракурсов и бесконечно обрабатывать ее. Но он все равно едва ли не порывается броситься в комнату к Маки, чтобы проверить ее. Мужчине лично нужно убедиться, что художница в порядке, прежде чем хотя бы попытаться успокоиться.

— На чем мы там остановились? — разрезает образовавшуюся тишину Марсель, учтиво переводя тему.

Он прекрасно знает, что Тоору после подобных заминок в диалоге начинает винить себя за то, что тревожит посторонних своими переживаниями, заставляет их тратить время на то, чтобы брюнет свыкся с мыслью о произошедшем. Потому наилучшим решением всегда остается перевести тему и продолжить общение, нежели концентрироваться на волейболисте. Он самостоятельный, может сам подумать и принять верное для себя решение, а после влиться, как ни в чем не бывало.

— Мы обсуждали то, как смешно пытался с себя стянуть лыжи Эйтан, — подмечает Элиан, доставая телефон. — Я даже фотографию успел сделать! Секундочку!

И все, кроме брюнета, возвращаются к оживленному диалогу, за что он сам испытывает необъятное чувство благодарности — лучше друзья выплеснут накопившиеся эмоции, пока Тоору будет медленно съедать себя от желания ринуться к блондинке.

Но девушка определенно хотела бы провести время в одиночестве, раз она не стала даже заходить в кухню. Ойкава успел убедиться в том, что девушку лучше не трогать, когда она уставшая и расстроенная. Даже если он сильно переживает. Даже если любит.

Потому что толкового диалога с ней не выйдет. Маки лишь станет больше сердиться и расстраиваться, вследствие чего отдалится. Тоору предполагает, что это используется в качестве воспитания и приобщения к ее привычкам, но от этого легче не становится — мужчине обидно, что о своих потребностях не говорят прямо, а предпочитают скрываться, сообщать намеками.

И это становится одной из миллиона причин, по которым Тоору снедает себя от желания поговорить с Хаттори. Между ними слишком много недосказанностей, а подвешенное состояние их взаимоотношений начинает напрягать. Но, зная художницу, она определенно будет еще некоторое время сбегать от диалога, подавая мужчине лишь очередную порцию безвкусных утаек, от которых так и сочится страх и нерешительность.

Благо ему причины бесконечных переключений с темы на тему стали известны. Пускай они и неутешительные, но волейболист начал чуть больше понимать поведение блондинки: Маки не получила должной социализации; боится сближаться с людьми и неспособна различить свои чувства, понять, чего она хочет. Мужчина, впрочем, недалеко ушел от нее — вся его жизнь была посвящена волейболу, он никогда не имел должного опыта при общении с девушками, ведь та единственная, с которой он встречался в старшей школе непродолжительное время, поспешила удалиться и оборвать любые контакты без минимальной близости. Пускай и по инициативе самого японца.

Только, в отличие от блондинки, Ойкава непреклонен в своих чувствах и желаниях — в нем есть четкая уверенность в воле углубить их отношения, сделать более доверительными и комфортными для обоих. Они не смогут долго продержаться даже в качестве друзей, если между ними не состоится толкового диалога.

Поэтому если Маки и дальше будет избегать волейболиста, он попытается ее догнать. Ему важно проявить инициативу, сделать все возможное, чтобы блондинка потянулась к нему в ответ, сделала шаг навстречу.

— Тоору, — Марсель хлопает друга по плечу, отвлекая от раздумий. — Ребята разошлись. Ты тоже долго не засиживайся. Завтра рано вставать.

— Спасибо, — его страдания чересчур затянулись, отчего с губ слетает неловкий смешок. Мужчина и подумать не мог, что пропустит все веселье. — Отнесу Маки еду и пойду спать. Доброй ночи, — он резво осматривается по сторонам и замечает, что еще несколько сендвичей остались нетронутыми, а какао в чайнике не успело остыть.

Пропустив мимо ушей ответное пожелание брюнета, Ойкава быстро перекладывает поджаренный хлеб на чистую тарелку, наливает полный бокал напитка и расставляет все это на подносе. Благо его не пришлось долго искать — оказался оставленным у холодильника.

Вытерев влажные от переживаний ладони, Тоору судорожно выдыхает, сам не ведая четкой причины своего волнения, и спешит к лестнице.

Однако из-за прикрытой двери гостиной в моменте доносится поломанное звучание одной из песен, что заставляет мужчину раздраженно содрогнуться. Он чересчур чувствителен к неестественным звукам, и дискомфорт внутри никогда не успокаивается, если только не убрать источник шума. Так что волейболист, аккуратно протолкнув ногу в небольшую щель, на уровне рефлексов двигается в сторону поврежденного граммофона. Ставит подготовленную еду рядом с проигрывателем и на всякий случай подпирает ее своим телом. Останавливает музыку и, вытащив стеревшуюся пластинку, пытается найти ей альтернативу из лежащих в подписанных коробочках. И взгляд в моменте натыкается на Ника Кейва, тут же загораясь.

Тоору является большим фанатом альбома Abattoir Blues с раннего детства. В его голове все еще теплятся воспоминания о том, как он вместе с Иваизуми украшали елку под песни из второго диска, смешно танцуя каждый раз. А после и вовсе одна из песен стала невероятно популярной благодаря исполнению в фильме из известной франшизы о волшебниках.

Теплая улыбка появляется на мужских губах, и, бережно потирая коробку, достает пластинку. Недолго скользит глазами по изображению обложки альбома посередине. Испытывает приятное чувство ностальгии и устанавливает винил на диск проигрывателя. Осторожно опускает иглу, и в моменте пространство наполняется знакомой мелодией.

Испытывая удовлетворение от проделанной шалости, Тоору уже собирается покинуть гостиную, как короткий вздох сзади заставляет резко обернуться — он и подумать не мог, что кто-то станет наблюдать исподтишка.

Осмотревшись по сторонам, не замечает признаков слежки, натыкается лишь на безмятежно сопящую миниатюрную фигуру девушки. Удивленно проморгавшись, мужчина соображает, что стоит немного позаботиться о забывшейся подруге: тянется к пледу на тумбочке и, обойдя кресло, расправляет его, находясь в опасной близости от горящего камина — бок начинает приятно покалывать от тепла.

Однако стоит взглянуть на человека, свернувшегося в клубочек, Ойкава отскакивает, как ошпаренный: перед ним мирно спит Маки.

Возможно, сама судьба решила одернуть Тоору от лишних поисков подруги по огромному дому, приведя мужчину прямиком к ней. Только вдобавок к этому она решила подшутить над волнующимся мужчиной — блондинка лежала в теплых брюках и бюстгальтере.

Ойкава безмерно ненавидит себя в моменты, когда художница предстает перед ним в купальнике, обнажая свою фигуру. Ведь он не способен оторвать взгляда от красивого женского тела, желая прикоснуться к каждому его сантиметру, чтобы ощутить всю мягкость кожи.

Это всегда похоже на помешанность: Тоору поглощен Маки, не может отвести взгляд от нее — такой желанной и яркой, затмевающей других. Ему хочется преследовать ее силуэт до конца своей жизни, создать из своей одержимости что-то другое. Усердно вылепливать хоть какую-то взаимность.

И сейчас, стоит увидеть, как тень от пламени пляшет по ее расслабленному торсу, подчеркивая мелкие капельки пота, стекающие в ложбинку между грудями, обрамленными светлым кружевом, и впадинки от четких ключиц, японец желает сгореть со стыда.

— Ойкава? — сонно протягивает Маки, и ее голос… о боже, ее голос такой невероятно красивый. Безумно мягкий и слегка хрипловатый, разморенный негой сна.

Его хочется отпечатать у себя в памяти, запомнить каждую надломленность и сопоставить это с образом мягких губ, которые уже давно преследуют мужчину во снах. Они всегда так изнуренно шепчут его фамилию, заставляют желать большего и томно стонать глубокой ночью от изнеможения.

— Да? — он спешно отходит в сторону. Считает себя больным извращенцем, так бесстыдно пялящимся на подругу.

— Что ты здесь делаешь? — она кажется абсолютно расслабленной, и это раздражает Тоору больше всего. Девушка абсолютно не понимает, что делает с волейболистом.

А он буквально сходит с ума от наваждения, создаваемого из мелких подмеченных деталей. Их стоило бы игнорировать, однако мужчина не в силах отключить голову и сбежать. От Маки тем более.

— Зашел музыку поменять, а тут ты… спишь, — мужчина резко вспоминает о пледе у себя в руках и протягивает его Маки. — Накройся, чтобы не замерзнуть.

— Спасибо конечно, но я в этом не нуждаюсь, — хихикает художница и растягивается на кресле. — Я долго спала?

— Скоро полночь, — сообщает Тоору, решив, что блондинке проще будет понять это, и одновременно с тем мысленно хлопает себя по лбу. Он определенно выдал самое абсурдное оправдание своей заботе — на мгновение забыл, что огонь в камине отменно греет тело.

— Что с тобой? — лилейным тоном интересуется Хаттори, приподнимаясь на месте.

Лицо ее такое непринужденное, невинное, но в глазах читается лукавый огонек. Он искрится над спокойными волнами, сжавшись в маленький комочек, норовя при любом удобном случае разрастись, взять под контроль весь мир. Ойкава верит — так и есть. Его мир пламя уже покорило.

И даже разбираться в том, когда это произошло, совершенно не хочется. Волейболисту кажется это самым естественным явлением в жизни. Прописной истиной. Тем, чего избежать не получится.

— Мне немного неловко видеть тебя… почти что обнаженной, — честно признается брюнет. Приходится буквально выплевывать слова из себя, ведь сознаться в истинных причинах проявленной неловкости крайне сложно.

Ойкава грузно сглатывает и присаживается на подлокотник кресла, расположенного по соседству. Пятерней проводит по волосам и, побродив взглядом по мебели, наконец возвращает зрительный контакт с блондинкой.

Ему тяжело это дается — Тоору чувствует себя невероятно грязным, недостойным Маки из-за блядского притяжения.

— Ты много раз видел меня в купальнике, — кокетливо поднимает бровь и закусывает губы в насмешке.

— Это другое, — Тоору не может сознаться в том, что долго представлял, какое нижнее белье носит Маки — к слову, его предположение оказалось не таким уж и верным, ведь в мыслях был вполне четкий образ небесно-голубого комплекта, не белого — и то, как он впоследствии его снимает. — Я принес тебе перекусить, — отвлекается от навязчивых картинок Ойкава, вспоминая об изначальной цели накормить подругу.

— Как скажешь, — благо девушка не настаивает на продолжении развития темы, так что Ойкава может расслабленно ссутулиться. — Я чуть позже перекушу, спасибо, — шепчет тихо. — Тебе ведь рассказали о том, что я неудачно упала, верно? — Хаттори поднимается со своего места и медленно, одновременно с тем поглядывая на трепещущие языки пламени, подходит к мужчине. Она несколько секунд неловко мнется, словно боясь что-то предпринять. Руки ее хаотично сжимаются в кулаки, но после, нерешительно подняв их, укладывает на напряженные — уставшие от ответственности и волнений — плечи и принимается мягко массировать их. Будто в самом деле видит, что болит.

Ойкава облегченно вздыхает — внезапная пелена возбуждения спадает с его сознания, привнося нечто более нежное, спокойное.

— Да, — между ними образуется чересчур красноречивое молчание. Единственными вещами, что разряжают обстановку, становятся прикосновения — сожалеющие, плавные — и незаметно сменяющаяся музыка, практически под стать их настроению.

— Я жалею, что не осталась рядом с тобой этим вечером, — переходит на шепот, словно это так необходимо. Возможно, Маки этот момент кажется таинственным, покрытым тайной. — Мне стоило поспать, но вместо этого решила попытаться выплеснуть эмоции посредством активности.

Одна из ее рук скользит выше: по шее, цепляясь за выпирающие венки, к подбородку и после щекам. Поглаживает острые скулы так, будто изголодалась по нежным прикосновениям за несколько чертовых часов. А Тоору рад — прижимается своей щекой к горячей ладони, ласково трется о нее.

— А я жалею, что не попросил тебя не уходить, — ирония сквозит в голосе в момент раскаяния. — Возможно, ты бы не поранилась, если бы я настоял на этом, — он шмыгает носом, когда мурашки пробегаются по телу.

Ойкава чувствует, что его шея безмерно затекает от подобного положения, но удовольствие от физического контакта затмевает любые неудобства.

— Там не такой уж и большой синяк, — пожимает она плечами.

Волейболист знает, что это не так. Хаттори в последнее время пытается свести любые переживания к минимуму, даже если приходится увиливать или врать.

— Не хочешь стать моим Гарри на несколько минут? — хихикает блондинка, слыша начало известной песни. Ойкава, уловив ход ее мыслей, коротко кивает и, поднявшись, неуверенно кладет широкие ладони чуть выше женской талии.

Девушка в ответ ярко улыбается — на ее щеках вновь образуются очаровательные ямочки, которые Тоору хочется поцеловать. Они похожи на маленькие солнышки.

Волейболист невольно поднимает губы вслед за художницей. Сам того не понимая, продолжает любоваться беззаботной радостью на красивом лице, одновременно с тем уводя их ближе к центру комнаты.

Девушка тут же крепче окольцовывает мужскую шею и смещает ладонь с плеча к ладони, сплетая их пальцы между собой в такт музыке.

Ойкава кажется этот момент интимным — более интимным, чем пресловутый секс. Ведь в том, как они синхронно двигаются навстречу друг другу и смотрят друг на друга — любовно — выражается куда больше чувств, нежели при животной физической близости.

От него исходит едва заметное свечение счастья: мужчина безмерно рад тому, что он может в полной мере испытывать все это тепло; что ему позволено делать, наслаждаться влечением без угрызений совести.

Душа его ликует как никогда сильнее — прямо под сердцем что-то восторженно взрывается, приятно тянет и заставляет содрогаться.

— Как думаешь, через сколько закончишь картину? — он пытается отвлечься от навязчивого желания обнять блондинку покрепче, прижать к себе до той степени, чтобы слиться воедино.

И наилучшим вариантом становится обсуждение его собственного портрета, который Маки начала писать незадолго до поездки в горы.

— Понадобится минимум пять сеансов, — прокручиваясь вокруг своей оси сообщает девушка. Она ненадолго напрягается, будто вспоминая что-то очень важное, подрагивает в мужских руках, но, подняв взгляд, успокаивается. Находит успокоение в выражении лица Ойкавы. — Тебя это не затруднит?

Тоору совершенно не понимает, с чем таким борется Маки, что она не может поделиться с ним своими переживаниями, разделить все беспокоящие вещи, однако не вмешивается — помнит, что она ничего не расскажет пока не придет время.

— Совсем нет, — едва посмеивается мужчина.

Волейболист действительно не против еще поработать с Маки. Готов выдержать даже большее количество времени — так нравится служить моделью для творений художницы.

Ведь нет ничего лучше, чем стать музой для творческого человека. Видеть его горящий взгляд и поджатые губы в процессе творения чересчур ценно и завораживающе. Наблюдать за тем, как создаются шедевры, кажется непостижимым, знаменательным. Не каждый день ведь можешь видеть гения, убежденного в правильности своих действий. Чувствовать, как центр вселенной сосредотачивается вокруг одних вас, делая единственными людьми на планете; как время застывает, переходя в распоряжение создателя.

Тоору льстит идея оказаться запечатленным на холсте. Дело совсем не в том, что его образ — живой и благородный — благодаря этому станет жить вечность. Он может почувствовать себя невероятно особенным и значимым для Маки в те моменты, пока она пишет картину. Смотря на нее работающую, Ойкава каждый раз отмечает несоизмеримое удовольствие и напряжение, все прилагаемые усилия. Будто это помогает ей сбросить груз ответственности со своих плеч, позволяя своей душе вознестись к небесам, стать единым со всем миром.

Поэтому Ойкава готов выдержать любое количество времени в одной позе. Ощутить себя частью истории Хаттори невероятно заманчиво.

— У тебя так спина смешно хрустнула, — хихикает Тоору, когда девушка совершает неловкое движение.

— Старость не радость, — отмахивается блондинка, насмешливо закатив глаза. Она начинает прикладывать чуть больше сил в процессе нарастания напряжения в песне.

— Я старше тебя, Маки, — уточняет брюнет, аналогично подстраиваясь под темп. Крепче цепляется за горячую женскую руку и спонтанно подносит ее к своему лицу. Оставляет нежный поцелуй на тыльной стороне ладони и после делает страстный выпад вбок, уводя за собой девушку.

— Да? Мне казалось, твой ментальный возраст равняется примерно восьми годам, — лукаво протягивает Хаттори, посмеиваясь.

— Я только с тобой так дурачусь, — с напускной строгостью отпускает мужчина и в качестве небольшой мести пальцами проходится по чувствительным ребрам.

Блондинка инстинктивно пытается отскочить от пытки в виде щекотки — Тоору, очевидно, узнав о слабости блондинки, начал часто пользоваться ей в воспитательных целях, когда Маки дразнилась перед ним — однако сделать этого не удается.

Мужчина слишком уверен в своих действиях, просчитывает ее реакцию заранее и подстраивает все так, чтобы они не отдалились: преданно следует за девушкой, делая мелкие шажочки, настойчиво сжимает в своих руках и заставляет глубоко прогнуться в спине. Наклоняется следом, сокращая расстояние между их лицами до несуразно маленького.

Замечает, как искажается лицо художницы в удивлении. И еще какой-то смутной эмоции, неразличимой для Ойкавы. В последнее время он слишком часто видит ее в синих глазах, отчего просыпается невыносимое любопытство разузнать что же за этим кроется.

Воздух вокруг них заметно сгущается в момент, когда они застывают в таком положении, игнорируя затекающие мышцы. Гораздо важнее пристально смотреть друг на друга и пропитываться пиком напряжения в песне.

— Мне всегда так хорошо с тобой, Тоору, — внезапно шепчет Маки в мужские губы. — Даже когда плохо.