Волчица и Ветер с моря, дальше.

Теперь наши дни потянулись медленным жарким и пыльным составом, климат тут не чета степям керченского региона. Не по-сентябрьски жаркое солнце и тихий бриз превратили нас в ленивых, загорелых красоток, только Бойкая в своей неиссякаемой энергии таскала нас везде, постоянно находя приключения. На пятый день после переезда со стороны Ай-Петри потянулись дымные полосы быстро летящих белых облаков. Как-будто из перебитых в нескольких местах трубопроводов в крыле самолета утекает горючее. Кучевые облака расчесывало сосновым лесом плато и рваными скрученными прядями кидало на Ялту. Солнце палило, как в середине июля, мороженое таяло в руках и асфальт прогревал сквозь подошвы шлепанцев так, что приходилось идти по теньку. Море застыло и дышало еле-еле, так что Бойкая осмелела и опасливо потыкала его босой ступней, она никогда не купалась в море без снастей. Народ маялся, дуя ледяной квас на набережных, и в дворцовых парках трещали стручки акаций. Ветер, ощутимый на вершине горы, тут, в котловине города, не был даже слышен.
- Денек сегодня просто волшебный!
Парижская Коммуна замотала низ футболки под грудью и гладила загорелый живот, эпатируя пляжных зевак.
- Но мой внутренний барометр показывает, что примерно через 70 часов тут будет нехилый шторм.
- Попробуете уйти обратно?
Я лежала на горячих плитах волнореза и пятка линкора почесывала мне бок. Бойкая верещала в полосе тихого прибоя вместе с толпой местных детей, они брызгались и толкались в мелкой воде. Парижская Коммуна скинула им с волнореза пакет персиков и визги поутихли.
- А что делать? Мы боевые корабли и тут мы можем только смотреть на все это раздолье, проедая твои припасы, и радуясь жизни. Но ведь наша жизнь там оборвалась, и жизни всех тех, кто нам доверился, висят на волоске. Ты смогла бы просто отвернуться и уйти посреди боя, оставив своих?
Моё “нет” прозвучало как-то тихо.
- Вот и я не могу… Тут хорошо, и все такое… и ты тоже… очень хорошо, и не стреляют… почти. Но как там без нас?
Линкор потянулась в своем шезлонге и протянула мне пол-персика, вытирая ладони о шортики. Лицо ее посерьезнело вдруг, словно тучка набежала.
- В Песочном, когда мы пили, помнишь, наш разговор?
- Почти.
- Я про ту его часть, чтобы сдохнуть с пользой.
- О, этот мотив я никогда не забуду…
- Так вот, есть у меня одна мысль. Ты тогда между вторым и третьим литром хвасталась, что Волчица, мол, может менять тело по своему усмотрению, а я еще посмеялась. Мне вроде в это и не поверилось даже...
- К чему ты клонишь? Не виляй, твоему тоннажу не пристало…
Пятка больно ткнула меня по ребрам.
- Намекаешь, что я толстая!?
- Не знаешь свои ТТХ, вот лошадь-то сильная, пнула до синяка.
- Так тебе и надо!
- Посмотрим, что ты запоешь, когда останешься без обеда.
- Ты не сделаешь этого, оуу!
- Еще как сделаю…
В один момент она оказалась сверху на мне, заслонив солнце. Ее волосы накрыли моё лицо, щека прижалась к щеке. Горячее дыхание обожгло ухо.
- Посмотрим, так ли велик твой талант, как об этом говорят? - зашептала она, ничуть не стесняясь того, в каком мы изящном положении.
- Моя идея проста. Я хочу, чтобы Бойкая осталась тут, а ты переедешь в ее тело. И мы вернемся обратно, под Новороссийск. У нее будет немного счастливых солнечных дней, у тебя же - возможность потратить себя не впустую.
- Ты сошла с ума…
- Побудем вместе ещё немного, мне этого действительно хочется.
- А ты ее спросила? Ты же ей как старшая сестра… а тут она будет сиротой казанской.
- Это придется продумать, но в целом-то она подходит на твою роль. Ты же служишь, а ей с малых ногтей известно, что такое устав, приказ и командир. А то, что опыта маловато, так это дело наживное. Соглашайся!
- У меня в деле мореплавания все ограничивается хождением под парусами…
- Ничего, ты врастёшь. Первый раз, что ли? За тебя опыт столетий.
- Опыт-шмопыт, а ты о людях подумала? Мы вернемся в самое пекло войны, а я из этих ваших штук даже стрелять не умею! А рассчитать торпедный залп… Узлы, румбы, футы, кили это все для меня полный писец.
- Да ты никак дрейфишь… - горячо прошептала Парижская Коммуна.
Я укусила ее за соленое ухо и она зашипела от боли. Все они чувствуют, если как следует наподдать.
- Ты меня на “слабо”-то не бери, я тебе не наивный эсминец...
- Вы вообще берега потеряли, как я погляжу!
Бойкая залезла на волнорез, вся в песке, ракушечнике, шматках водорослей. На левой коленке краснела ссадина. Коммуна перекатилась с меня на горячий влажный бетон.
- Хороши, нечего сказать! Ребенок там голодный и холодный, а эти тут чёрте чем занимаются, блин.
- Ты поговори мне тут, больно ты языкатая стала, расслабилась в тылу на гостевых харчах…
Парижская Коммуна сурово посмотрела на эсминец и та потупилась, шаркая босой ногой по волнорезу. И вид её, детски-виноватый и беззащитный, с этой разбитой коленкой, запомнился мне навсегда. Отчасти потому, что я часто впоследствии видела его в зеркале.

К вечеру жара наполнилась характерной предгрозовой тяжестью. Стекающий в котловину города ветер не нес прохлады, перемешивая пыль и пот на улицах безо всякого толка. Мелкая зыбь поднялась на воде пляжей, катясь от берега в открытое море. Солнце немного еще помариновало нас и нырнуло за скалы. Плетясь на уставших ногах к дому, корабли жевали свежие бублики с маком, запивая их “тархуном” со льдом из большого пластикового стакана. В перерывах между бубликами они затевали кулинарные споры об ужине, одна стояла за макароны по-флотски, другая требовала пшенной каши с тушенкой. Я склонялась к яичнице с помидорами, но стоило мне об этом сказать, как корабли заметили, что это как-то не питательно и вообще.

Скажу честно, после дня на солнце варить кашу мне было конкретно влом. Погода портилась и мне давило голову, в глазах появлялись и гасли разноцветные искорки. Хотелось лечь и чтобы не трогали, и еще тишины. Но тут зазвонил молчавший весь отпуск мобильный, так что тишины не получилось. Взмахом руки отправив свой флот вперед по улице к дому, я сбавила ход и ответила на вызов. Это был отец. Не собирайся сейчас над горами гроза, я бы сказала, что это к дождю.
- Как отдыхается… дочь?
- Спасибо, папка, всё идёт по плану. Завершаем выполнение культурных мероприятий и готовимся сворачиваться.
- Ты вроде планировала побыть одна, обдумать что-то хотела…
- Покой нам только снится! Но мне кажется, что обдумать я успела.
- Не расскажешь, что надумала?
- Ну пап, не по телефону, это уж точно. Но расскажу всё, тебе первому.
- Это ответственность, кхмм! Ты выходишь замуж?
- Ну пааап! Речь идет о куда более интересных вещах, чем семья и брак. Неужели ты думаешь, что твоя старшая дочь годится только на это…
- В том-то и дело, что не думаю. Ты всегда была немного…
- Похожа на тебя!
- Да, с самой неожиданной стороны
- Я дочь своего отца, и это уже не отнять.
- Ты когда прилетаешь? Я тебя встречу.
- Должна была девятнадцатого, но сдам билет скорее всего, тут как раз самое лето.
- А как же служба?
- Я это улажу, а ты мне поможешь. Ведь шеф твой старинный compagnon d'armes…
- Опять ты за своё. Мы просто друзья. Максимум что могу, четыре дня тебе выбить. Двадцать третьего чтобы, как штык. Ну не трать деньги, беги, отдыхай!
- Маме привет передай!

Связь тут не особо хорошая, но я уловила нотки тревоги в голосе отца. Ну, простите, я не хотела… но все будет так, как будет. Я поднялась к нам наверх и застала корабли в делах и заботах. Закипала на плитке вода, промывалась гречка и стояли вскрытые банки с тушенкой. Бойкая отчетливо гремела снастями, что-то перепаковывая и перекладывая.
- Отец звонил? - Парижская Коммуна деловито мешала ложкой пустую воду.
- Ты-то, блин, откуда всё знаешь…
- Ну, “папа” ты орала почти на всю улицу, знаешь ли.
- А ты заткни локаторы, линкор-кулинар.
- А мне не положено.
- А ты без снастей и не линкор даже, а так, домохозяйка простая.
- А ты счас в лоб получишь и мы всё узнаем!
- Ты, Максим, помешивай, помешивай, чтоб не пригорало…
- Какой еще, нафиг, Максим!?
- Так… был тут еще до тебя… литературный персонаж один, который все время лез не в свои дела, за что был не раз бит патриотическими личностями.
- Ты сказала отцу, что не вернешься? Коммуна опустила ложку в воду и положила ладони мне на виски. У нее руки были ледяные просто и спазм отступил.
- Нет, я ему письмо напишу, вернее им. А скажу только сестре. Она у меня шарит в тонких материях, поймёт. Когда начнем… переезд?
- Ну не на пустой же желудок дела делать? Сейчас сготовлю, поедим, тогда уж. Иди, побудь с ней.

Она убрала руки с моей головы и повернула меня за плечи в сторону спальни. Крошечная корма Бойкой мелькала среди вещей, деловито перемещаясь с большой скоростью. Я зашла и эсминец обернулась.
- Ты в курсе, что придумала эта линкорица? Или она тебе не сообщает свои коварные планы? - Бойкая сдвинула бровки и большим пальчиком сжатой в кулачок ладони показала на кухню.
- Ммм… а что она придумала такого?
- А то. Что я вроде должна тебя обучить премудростям службы эсминца, а ты… ты меня за это научишь с парнями целоваться грамотно. Обмен, конечно, так себе, но опыт полезный. Я имею ввиду службу, конечно. Тебе пригодится.
- Да ладно, так себе. Вот я уверена, что и тебе пригодится, потому как парней у тебя будет куча. Длинная очередь.
Бойкая покраснела и, смущаясь, обняла меня, спрятав лицо мне под руку.
- Тогда согласна. - пробубнила она оттуда, щекоча меня волосами.
- Вот это другой разговор. А что, много там премудростей-то?
- Ну тааак… прилично. Но ты же солдат, все поймешь быстро. А вот, кстати, зачем оно тебе надо, а?
- Ну я просто вообще любознательная от природы, а тут такой шанс…
- А, понятно! Коммуна тебя тоже учит чему-то, и поэтому вы целуетесь, типа, ты её взамен обучаешь! Теперь всё сходится. Она говорит, ты эксперт в этих вопросах.

Тут уж настал мой черед покраснеть. Ну что сказать - моя слава всегда бежала впереди меня, но все равно приятно слышать.
- Можно и так сказать, да. Ну, я приложу все усилия, чтобы ты не пожалела.
- Ух ты! - она отстранилась и посмотрела на меня придирчиво, как ребенок, которому обещают невероятные блага за хорошие оценки в аттестате
- Слово?
- Слово офицера.
- Я тогда все приготовлю, а завтра с утра и начнем учиться. Не боись, к вечеру тебя можно будет ставить в ордер.

Если б она только знала, как ошибалась.