Волчица и Ветер с моря, окончание

Вечером гроза не началась. Она просто приблизилась и нависла над яйлой, закрыв звезды почерневшей ватой дождевых облаков, пробиваемых молниями. Я проснулась, когда уже дул “доктор”, бриз с моря. Место Парижской Коммуны пустовало. Присмотревшись к полумраку, я увидела ее мутный силуэт на балконе, за кисеей противомоскитной сетки. Держась за перила, она смотрела в ночь, на горизонт, по которому ползли ходовые огни редких сухогрузов. Под балконами проехала машина, отсветы её фар контровым светом на секунду выбили контуры линкора из темноты, отпечатав их на моей сетчатке, словно на карточке “поляроида”. Я зажмурилась. Красиво. Накинув одеяло на плечи, я вышла к ней на балкон.

- Не спится, да?

- Чувствую грозу и все переворачивается внутри. Надо крепить, бежать, приводиться к ветру, зачехлять, найтовить… но все это тут не нужно, однако, привычка, она непреодолима.
- Знаю, знаю, бывало. Так в отпуске часто просыпаешься, ааа, бежать, время, кругом! Потом садишься в постели и уффф, не надо, не на службе.
- Вот-вот, это оно самое.
- Завтра трудный день, давай спать, попробуем, по крайней мере.
Она повернулась резко, как обычно, секунду смотрела на меня, потом уткнулась лбом мне в плечо.
- Я боюсь. За тебя, за нее… просто боюсь сама. Не вернуться. Вернуться тоже боюсь.
- Ты живая. Это все объясняет. Не боятся лишь сумасшедшие и юродивые. А ты нормальная.
Я гладила ее волосы, шею, в каждое движение вкладывая смесь нежности и твердости.
- Завтра ты спокойно, с улыбкой, оденешь снасти, поцелуешь Бойкую и мы выйдем в море. Там, у горизонта, если захочешь и если сможешь, плачь. Можем даже вместе. Но не здесь. Здесь ты старшая сестра, умная, смелая, справедливая. Все умеющая и не знающая сомнений.
Она всхлипнула и тихо прошептала - хорошо, я сейчас.
Отвернулась и вышла в ванную комнату. Я вдохнула “доктор” и вернулась в комнату. В отличии от линкора, я уже почти не боялась. Я даже была рада хорошей заварушке, которая подведет всему итог, быстро и с пользой, а не как скрипучая больничная койка, нудной чередой убогих дней. Заглянула в дверь ванной - Парижская Коммуна, изящно изогнувшись, стирала форменку и гюйс, роняя тихие слезы в тазик с белой, как штормовой прибой, пеной. Я включила настольную лампу и плотнее обычного забила трубку.

“Дорогой папа, если ты читаешь это письмо, значит все хорошо и правильно. Я прилетела здоровая, веселая и счастливая. Я многое передумала за эти осенние южные дни, и поверь, это всё не просто суматошные мысли, а планы. Теперь я буду немного другой, ты это почувствуешь и сам, я просто поясню. На бумаге надежнее, боюсь, глядя тебе в глаза, я не найду нужных слов. Видишь ли, какая-то часть меня должна уйти, потому что ее не выдерживает долго человеческое тело. Оно начинает болеть и признаки этой болезни твоя дочь начала ощущать пару лет назад. Надеюсь, я изменюсь в лучшую сторону, папа, и ты не станешь сильно скучать по тем дням, что я была… немного более бесшабашной и безрассудной. Почти как ты. Отчасти меня в этом заменит моя непутевая оторва-сестра, так что ты уж будь с ней поаккуратнее и маме скажи тоже. Как только я устрою дела на службе, мы непременно увидимся и все обсудим в узком семейном кругу, моя новая сказка будет прекрасной, и она же - последней. Но она кончится хорошо, уверяю.До скорой встречи!”

Мне на спину упали крупные прохладные капли - это помывшая голову Парижская Коммуна, стоя за мной, читала это письмо. Ее мокрые волосы, уже расчесанные, черными крыльями лежали на белых плечах и груди. Вода капала с челки на пол и на меня отчасти. Я сложила листок, сунула в конверт и потянула трубку, окутывая нас дымом.

- Любопытство это почти что грех…
- Что за странные категории для боевого корабля, ma cherie?
- А слёзы для боевого корабля не странная категория?
- Странная. Даже очень. - сразу согласилась она, поспешно наматывая полотенце на голову. Делать этого она, конечно же, не умела, пришлось мне встать и намотать.
- Но теперь я знаю, почему они соленые… в кингстонах остается морская вода, это её слёзы.
- Так у людей тоже соленые…
- Корабли это подобия людей, только лучше. Честнее. Сильнее. И даже красивее.. - она закружилась по комнате и брызги с волос попали мне на лицо.
- Не зазнавайся, однако.
- Ты скоро поймешь это сама, совсем скоро. Ай!

Я поймала её у балконной двери, схватив в охапку, чтобы она не вылетела с балкона в очередном своем па.
- Хорош скакать, разбудишь эскорт.
- Ммм… - она прижалась ко мне, горячая, как свежий пирожок.
- Как прикажет мой адмирал, мммм….
- Приказываю развесить форму и марш в койку, утро скоро.
Она повиновалась, стоя на цыпочках, разместила на струнах карниза юбку, матроску и гюйс. Потом крутанулась на сто восемьдесят градусов и тихо-тихо подошла к кровати.
- Будь, что будет. Надеюсь, мой страх ничего не испортит…
- Не бойся, я тебя вытащу.
- Как в прошлый раз, да?
Пришлось заткнуть ей рот поцелуем, иначе она бы до завтра могла продолжать....

Я услышала плач под утро, после второго раската грома. Оконная рама дребезжала от порывов ветра, в квартире же, да и во всем доме, было удивительно тихо. Но этот плач, осторожный и застенчивый, словно дымок папиросы, проникал в щелку прикрытой кухонной двери. Было темно, свет уличных фонарей не проникал в кухонные окна, обращенные во двор. Замотавшись в покрывало, я пересекла зал и подошла к двери. За узорчатым её стеклом ни черта не было видно, гротескные переливы рисунка и темень. Почему-то мне было необычайно сложно открыть эту дверь. Наверное, банальный страх. Или понимание того, что этот жест означает принятие давно уже продуманного решения, черту, после которой отступить будет невозможно. Так, наверное, дети боятся зайти в кабинет зубного - решение принято, а показывать страх врачу как-то не хочется. Когда я вошла, Бойкая затихла. Только шмыгала носом, громко, откуда-то из-под стола. Опустившись на колени, я увидела, как она, вытерев лицо рукавом пижамы, подняла голову и ее глаза отразили внутри себя то малое количество света, которое я впустила из залы. Как просветленная оптика.

- Я тоже в детстве боялась грома. И тоже пряталась под столом. У бабушки был круглый стол в гостинной с тяжелой гобеленовой скатертью и четырьмя стульями в белых чехлах. Я выдвигала один стул, залезала под стол и затаскивал стул обратно. Потом руками стягивала скатерть на одну сторону и тогда казалось, что прошибить мою крепость невозможно уже ничем в этом мире. Подвинься, я покажу тебе, ты оценишь.

Пока Бойкая елозила по полу, я сдвинула стулья к столу и сдернула с плеч покрывало. Через секунду оно стало скатертью, я забралась под стол к эсминцу и ногой подтащила по линолеуму последний стул. Потянула за край покрывала и мир вокруг нас исчез. Бойкая облегченно выдохнула и прижалась к моему плечу мокрым лицом.

- Не говори ей, а то меня спишут с флота.
- Я и не думала говорить.
- Я так, предупреждаю на всякий случай. Знаю, что ты не скажешь, чувствую. Ты и сама боишься. Вот только я не знаю, чего.
- Я могу тебе сказать, чего я боюсь, но только надо ли?
- Надо. Если я не буду этого знать, то… как же я стану тобой…?
- Так ты..
- Да. Я хоть и кажусь эдакой недотепой, но вижу и слышу практически все. Слышу, как она тебя спрашивает о твоем даре переселяться, вижу, как она подобрела ко мне в последнее время, все разрешает и не орет. Ну, почти. А потом это нелепое обучение хождению по морю в снастях, что она придумала… Я могу сложить два и два. Коммуна решила, что я стану тобой, а ты уйдешь с ней обратно. Воевать. Туда, где стреляют.
- Именно так она решила. И, надо сказать, мне ее идея кажется довольно забавной. В том плане, что у тебя будет все, что обычно бывает у девочек - мама, папа, друзья, парень… А ты взамен дашь мне шанс делать то, что я единственно толково умею, ну, после взращивания рисовых полей, конечно.
- Ты же говорила, что больна?
- Стоит мне, Волчице, покинуть это тело, как все пойдет на поправку. Перегрузка спадет и все восстановится. Ты какое-то время попьешь таблетки, всего-то.
- Уффф… а как же моя служба, море, все это?
- Рискну предположить, что моя служба тебе вполне по плечу, народ у нас мировой, да и место хорошее. А море… боюсь, ты будешь беззаветно любить море до самой смерти и все время приезжать к нему. Вот хоть сюда, в Крым. Будешь купаться, есть мороженое, спать на берегу под звездами, смотреть в глубокое чистое небо. Мои родители, конечно, не сахар, зато у меня есть младшая сестра, вы отлично споетесь…
- А тебе самой-то как!?
- Знаешь, я уже столько прожила всякого разного, столько теряла и находила, что не знаю, что тебе сказать. Но я ещё ни разу не была боевым кораблей и не ходила в ордере. Тем не менее, мне чуется хвостом, что вариант наш с тобой хороший, а как будет после… Я редко об этом задумываюсь. Сложно просчитать.
- Понятно. Если так посмотреть, то ты предлагаешь мне все, с чем уже сама вдоволь наигралась…
- Дурочка… - я погладила ее по волосам и поцеловала в макушку.
- В том-то и беда моя. Я никогда не играю, и все, что я делаю, делаю по-настоящему, с полной выкладкой. Люблю. Ненавижу. Живу. Служу. Моя природа такова, что фальшь ей претит, проще убить, чем обманывать. Так же предстоит жить и тебе, а это не сплошная халва.
- Вот как… - она отстранилась и посмотрела на меня, как мне кажется, серьезнее некуда, но в темноте не разберешь.
- Вообще-то, я с Коммуной по приказу, а ты… Ты ей приглянулась, да и она тебе тоже. Вы поладите, я уверена, хотя, как флагман, она так себе…
Бойкая хихикнула и острым локтем чуть толкнула меня в бок.
- А еще она паникёр. И обидчивая. Но за своих горой, этого не отнять, воевать с ней не стыдно. А вот готовит она хреново…Ты береги её, как это делала я. А я… с завтрашнего дня я в отпуске, да?

...Волна ударила меня снизу-справа, но я и не подумала уклониться. Четыре балла, как хороший апперкот, зазвенели в моей голове, снасти напряглись, выравнивая раскачку моего корпуса, винты на секунду показались из воды в прогале волн, но снова погрузились в темный, густой и соленый малахит моря, рывком бросив мое тело вперед. Пена расступилась, открыв гребни очередных волн. Ветер завывал в леерах и штагах, цифры на картушке компаса с трудом читались из-за потоков воды.

- Не знаю, с чем сравнить… - говорила мне Бойкая после моего первого забега. Наверное… - она порылась в моей памяти и неуверенно сказала - так скачут на лошади! Представь, что море это большая лошадь, а ты у нее на спине. Нужно синхронизировать ритм своих движений с шагом лошади, и ударов не будет. Встраивайся в волны, лови их интервал и ритм. Иначе будешь бита, да и такелаж растянешь…

- Бойкая, как меня слышишь, прием! Это Коммуна. Отзовись, Бойкая!

Наушник мокрым комком болтался у меня где-то в районе затылка и я скорее почувствовала, чем услышала вызов линкора. Балансируя левой рукой в воздухе, правой в передвинула наушник и вылила из него воду. Мембрана жужжала и хрипела от потока грозовой статики, но работала. Бакелитовый корпус наушника растоптал мне ухо, больно, чёрт, однако, это была наименьшая из всех проблем. Следующая, волна вставала спереди - справа, и она была поболее предыдущей. Я обернулась. Где-то там, среди волн и струй дождя бежала Парижская Коммуна. Ей не было никакой нужда “пристраиваться” к волнам, она резала их, ей четыре балла ничто. Меня потянуло вверх, белая пена зашипела у самых колен, винты звенели сверкающий бронзой. Спружинив коленями, словно преодолевая бугор на горных лыжах, я продавила гребень волны. Тяжёлые спасти потащили меня вперёд, вниз по склону, моя левая ладонь погрузилась в воду, взбив её кипящее стекло фонтаном вверх. Орудийная башенка на запястье черпнула воду, но медные пробки в стволах сохранили каналы свободными и сухими.

- ...вись, Бойкая, где тебя черти носят!

И правда, где? Я повела взглядом вдоль беснующегося горизонта и радарная антенна за моей спиной повернулась в своём гнезде. Пинг!
Я поймала сигнал от линкора. Эхо. Парижская Коммуна шла в десяти кабельтовых позади меня.
- Нахожусь на правом борту, угол пятнадцать градусов, удаление десять.
- Нашлась! Так то лучше. Ты как, держишься? Скоро стемнеет, тогда ложимся на боевой!
- Мотает сильно, но все в порядке. Машины не подвели. Снасти целы! Принято, смена курса по сигналу флагмана.

Очередная волна подняла меня, юбка из серых бронепластин ромашкой взвилась в горизонталь, порыв ветра скинул волосы на лицо, мощной рукой толкнув меня вперёд, прямо в стеклянную стену волны...

...во второй половине марта 1942 года, зайдя в Керченский пролив в охранении лидера «Ташкент», эсминцев «Железняков» и «Бойкая», линкор “Парижская коммуна” в ночь на 21 и 22 марта произвела два огневых налёта, выпустив по укреплениям противника на Керченском полуострове более 300 снарядов главного калибра. После стрельбы корабельные артиллеристы обнаружили выкрашивание нарезов в каналах стволов орудий главного калибра, что свидетельствовало о предельном их износе.

Она сошла по трапу в Домодедово, придерживая ладонью белую шляпку с лентами от порывов осеннего московского ненастья. На ней было темно-синее платье с белыми обшлагами, обвитыми двумя блестящими плетеными шнурками на манер корабельных концов. За плечами на спине, под волной тёмных волос, лежал декоративный гюйс, пуговки в виде маленьких серебряных якорей отражали свет фонарей ровной линейкой искр. Эдакая дочь капитана Гранта, подкормившаяся на харчах лорда и леди Гленарван. Привычно, чуть настороженно, она оглядела горизонт, впитывая новые, не знакомые ей запахи и звуки. И, конечно же, почти сразу она увидела меня в толпе у терминала, и помахала рукой. Я удивилась, что она была одна. Когда мы обнялись, мои пальцы ненароком легли на новые шрамы на её спине. Она зарылась носом в мои волосы и прошептала горячим воздухом - хо-ро-шооо!

- А как же… Волчица Крымская? Где она? Погибла?
- О, на её долю выпало много славных походов, боев и побед… Всё, как она и хотела. Но об этом я расскажу тебе за обедом, непременно из трех блюд. И кстати!

Она опустила руку в парусиновую сумку, висевшую на остром плече, и достала оттуда небольшой, не ёмче трехсот граммов, штофчик с изящной гравировкой по всем четырем гранями. Гравировка изображали бегущие в одну сторону волны, как на традицонных японских кимоно. Штофчик был плотно заткнут пробкой.

- Я привезла тебе ветер! - воскликнула она громко, будто в терминале кроме нас никого и не было - ветер с моря!