Волчица и цифровая благодарность

Вахха, очень меня веселит в Дивижоне, когда идёшь по городу в три часа ночи зимой и встречный бомж хочет пить или есть, а ты ему даёшь бутылку или сендвич из своих запасов и благодарный бомж скидывает с себя шмот для тебя и отбегает в сторону. И ты рефлесорно надеваешь на себя этот пуховик с бомжа, потомушто «от чистого сердца же», аххахаха)). Вот она, вся широта русской души. Люди меняются последним, как будто это не Нью-Йорк, а северное чертаново. Да, русская озвучка меня тоже веселит от души. Как то, пробегая мимо, я невзначай пнула бомжа, а оно голосом моей первой учительницы Марии Павловны мне прокричало вслед чтоже ты творишь то, а!? Я прям вздрогнула от сходства.

Вообще Дивижон это натюрлих зимняя сказка, как я ее себе представляю - снежинки летают, раскалённый ствол греет через перчатки, большой город с вывернутыми внутренностями заставляет инстинктивно жаться к стенам домов, чтоб хоть жеппка была прикрыта. Настроение новогоднее, мазафака! Это когда думаешь, что врят ли будет хуже, и тут вдруг проваливаешься в дерьмо почти по брови и от осознания, что это ещё не дно, радостно на душе. Конечно, я гоняла до этого только бетту и пиратку, и теперь в дивижоне уже масса крутых кланстеров, но я не спешу. Я буду есть этот пирожок постепенно, может, кого ещё затащу. А там подоспеет и вторая часть)).

Тут вот подоспело свежее от командования, я прям в лице изменилась

, когда читала свежие указания на год грядущий. Совсем скоро с такими причудами мы начнём выпускать благородных девиц, а не защитников закромов родины... То нельзя, это нежелательно, а вот об этом не может быть и речи, вы что! Час от часу не легче нифуя, сказал Питомцев, вздохнул глубоко, по-питерски, и пошёл пить квас, отдыхая от бурных выходных, проведённых с тестем и тёщей. А как по мне, так если солдат не износит за полтора года три пары берц, так это не солдат, а так, смазка для штыка, ни съебаться не сможет, ни до амбразуры добежать. Не говоря уже о том, чтобы рубежи занимать. Такое ощущение, что мы готовим тут кандидатов на санаторно-курортное лечение, а не солдат срочной службы. Пока я кипела, я орала сама с собой и не заметила, как по коридору прошёл шеф. Уже пройдя мою дверь, он вернулся и постучал. Я вскочила из-за стола и была перехвачена суровой рукой командира.

Шеф был с утра благодушен, каким бывает всякий начальник, проведший выходные в хорошей парной с должными аксессуарами. Он пах французским обозом 1812 года - легкий парфюм, немного Otard, чуток кожгалантереи и навоза с наших равнин. Я вмиг успокоилась, и доложила, что дни идут а дерьмо все то же, и есть ещё, над чем работать. На кого ты так орала истошно, дитя (что поделать, для него я всегда буду дитя, непутевая дочь любимого товарища по оружию, двадцать лет разницы)? На себя, говорю, орала, от несогласия с руководящей линией партии. Эх, молодежь... - сказал устало шеф - вы все время забываете притчу о папе-быке и молодом его бычке. Мне всю жизнь сверху присылают хуйню вагонами, а на то мы и есть тут, чтоб этот вагон переработать и на выходе дать полезный перегной. Ты же сама читала мне строки из этого, как его там... мол, хуйня это малая смерть. Хуйня убивает разум, но я не буду охуевать. Я пропущу хуйню через себя и когда она пройдёт, я обернусь посмотреть ей вслед. Там, где прошла хуйня, не останется ничего, останусь лишь я. Как то так, кажется. Вообще удивительно для американца написать такие глубокие слова, да?

Я присела на хвост и от удивления забыла все реплики. Оказывается, память у старика что надо ещё. А литания против страха прекрасно ложится и для хуйни. А как тонко подметил, а?

Так, точно, говорю, удивительное глубокомыслие. И на душе сразу стало легче в разы.