Фестиваль Irtijal'2018. День четвёртый. 6 апреля

Я продолжаю публиковать путевые заметки, которые я писал сразу же наутро каждого дня бейрутского фестиваля экспериментальной и импровизационной музыки Irtijal. Вот, что происходило в его четвёртый день. А вот что в первый, второй и третий.

Почти всё следующее утро я просидел дома, яростно подбирая слова, чтобы описать предыдущий день фестиваля Irtijal. Ребята, с которыми я приехал в Бейрут, разбежались кто-куда: на фуникулёр в горы к памятнику Божьей Матери, в Национальный музей, for a walk. Я закончил ближе к 5 вечера, когда солнце уже начало делать свои первые шаги к закату, когда вся столица Бейрута окрашивалась из ярко-жёлтых тонов в оранжевый и кричаще-коричневый. Выбрав район банков и бутиков ковров для прогулки, я пустился в знакомый уже путь до клуба Zoukak Studio новой дорогой.

По пути я, конечно же, напялил на себя наушники, чтобы в этот раз послушать что-то европейское, своё, традиционное, с бочечками, знакомое. Кажется, это был новый Daniel Avery. И, знаете, не зашёл. Я даже вроде понял причины - в этом пряном воздухе как-то диковато и скудно слушаются неразвёрнутые мелодии, монотонный долгий битец и вся общая эта задумчивость. Не Эйвери виноват, не он, неа. Сама собой рука моя переключила на альбом классика игры на оуде Munir Bechir’a и его квартета, который накануне подрезал Саша Якуничев - эта кассета лежала нераспакованной с 1972 года. И сразу же Бейрут пришёл в себя. Прелесть какая!

Уже почти у самого клуба меня остановил громкий барабанный звук с улицы - стены тряслись от его грохота, стёкла дрожали от его высокого лязга, и я остановился. И пошёл на звук. Почти сразу я наткнулся на источник - сегодня в штабе одного из кандидатов в местный парламент (доброго, но настороженного ливанца) проходил торжественный митинг. У входа в здание стояло несколько парочек в вечерних костюмах с бокалом вина, бегали дети, а на втором этаж на открытой сцене играл самый настоящий духовой оркестр с армией барабанщиков - при железе, педалях и рабочих ударных. Не произносилось никаких лозунгов, просто друг за другом с небольшими променадными паузами музыканты играли воодушевляющие марши. И это звучало ну очень патриотично и гордо. Я успел кой-чего снять. Вот как это выглядело.

Клуб был уже совсем недалеко. Я пришёл почти первым - за полчаса до открытия дверей в зал. По фойе сновали взволнованные участники четвёртого дня Иртижала и, кажется, обсуждая свои грядущие выступления - напевали что-то спорили или просто молчали, затаив взгляды. Не будь я аутистом, пространство не сжало бы меня и я не пошёл на улицу. Где на светофоре встретил всадника на коне, что встроился в средний автомобильный ряд и терпеливо ждал зелёного цвета светофора. А потом рванул городской рысью под гудки автомобилей.

Чувствуете, темп успокоился? Это я в Москву вернулся - меня залили соседи сверху и в левом глазу лопнули все капилляры! И ещё я начал комплексовать по поводу того, что застрадал графоманией.)

Я слишком долго смотрел вслед скачущему всаднику, что пропустил начало заключительного, я бы сказал, ключевого дня фестиваля. Немецкий гитарист Hans Tammen уже давно подрубился и вовсю начал свою программу “Endangered Guitar”. Один на пустой сцене, освещённый одним софитом в спину, он творил совершенно инженерные чудеса - его наэлектризованный шестиструнный инструмент был подключен к всевозможным датчикам, термометрам, примочкам и антеннкам. Плечо Ганца было было окольцовано, как сказал бы невежественный, нефритовым браслетом, который чутко реагировал на каждое сокращение мышцы, тем самым, меняя тон, громкость и скорость каждого производимого этой машиной звука. Ну, прямо твой Антон Маскелиаде! Созданные ритмические петли то соединялись друг с другом, то разъединялись, исчезая в темноте. Звон струн уже давно не был похож на звон струн - это были протяжные электронные стоны, существовавшие друг с другом на особых математических условиях. Весь сет лаконично длился не больше 20-ти минут. И закончился тихой умиротворённой вспышкой.

Перед следующим сетом мы выбежали в бар. Кстати, барная система здесь в Бейруте самая удобная, что я где-либо видел. У бара есть свой кассир, который выслушивает твои пожелания, берёт деньги, взамен отдаёт карточку с твоим заказом, с которой ты подходишь к барменам (их обычно трое или пятеро). Они забирают карточку, отдавая тебе всё что нужно. Без каких-либо очередей, никто суетливо не считает купюры и не носится с картоприёмником. Система работает как часы. Кстати, пропустить начало следующего выступления тоже фактически невозможно: где бы ты ни был - в туалете, в курилке, на улице - к тебе всегда выйдет один из троицы организаторов и, громко размахивая руками, позовёт тебя в зал.

Следующими на сцене появился секстет Kōzō 構造. Ребята явно вдохновлены японским пост-роком, однако делают, очень даже успешные реверансы в классику жанра - они будто берут всё самое красивое от ранних Explosions In The Sky, приправляют размахом, тонким пафосом и мелодизмом Do Make Say Thing, а в конце так вообще бросают гитары в перегруз, хватают палочки и все вместе начинают выбивать эпичные ритмы на всех томах ударной установки разом. Звучит намного впечатляюще, чем их вчерашние предшественники - кроткие подростки из Ilvy.

И тут я понял, что всё. Пора домой. Осталось два завершающих сета. Ведь всё! Одним из самых ожидаемых сетов на Irtijal было, конечно, выступление бейрутско-каирско-стамбульской супер-группы Karkhana. Образовавшись в 2014-ом году в Бейруте, они не давали концертов здесь никогда. Это был их дебют. Народ столпился у залитой белым светом сцены. К микрофону подскочил взволнованный Раед Яссин и прокричал, что у него сегодня тоже дебют - в качестве конферансье (ведь эту роль обычно выполняет Мазен Кербай, которому сейчас играть). Шутя не менее искромётно, Раед по очереди под долгие оглушительные овации начал вызывать на сцену каждого из 7 музыкантов. Поехали: Umut Çağlar - zurna, guimbri, percussion; Mazen Kerbaj - trumpet, electronics; Sam Shalabi - oud, electric guitar; Sharif Sehnaoui - electric guitar; Maurice Louca - organ; Tony Elieh - electric bass; Michael Zerang drums, percussion.

И это был полный пиздец. Если честно, в какой-то момент я боялся не упасть - ноги совершенно не держали, тело тянулось вниз, в глазах темнело. Но я должен был стоять - ведь внизу, прямо подо мной сидел мой старый друг-анархист Антон Пономарёв. Он бы не понял этого чувствительного русского обморока. Что же это было? Из тихих арабских мелодий, виртуозно сыгранных на оуде, группа, ни секунды не напрягаясь ныряла вместе со всем залом в тёмные глубины дроун-рока; через трения рвалась в губительный нойз или в секунду замирала, пропуская вперёд соло на тихих перкуссиях или упоённой зурне. Делая новый вдох, ребята уже завывали фри-джазом, да притоптывали роком в сто гитар. Какие чудеса творил Кербай, тяжело просто описать физически - он врывался в звуковой поток, как Усейн Болт, его труба гениально сотрудничала с напёрстками, резиновыми перчатками, пластмассовыми крышками от кофейных стаканчиков; иногда он брал в руки заводные пронзительные моторчики, что выдавали самый высокий звук всего ансамбля и замыкали свой завод яркой электрической вспышкой. Огромный Майкл Зеранг восседал за барабанной установкой, как медведь, иногда наваливаясь на неё всем своим весом - и тогда весь этот тонко срежиссированный грохот уже невозможно было унять.

Единственный, кто стоял прямо по середине сцены вместе со своим инструментом наперевес, был басист Тони Эллей - боже, он был просто воплощением секса, настоящей рок-звездой, Стингом, благославлённым мусульманским и христианским богами одновременно. В общем, я даже не знаю, что ещё сказать... Лишь только спешу посоветовать послушать все их немногочисленные альбомы. Ну, и как вы понимаете, после невероятной коды, зал разразился пронзительным визгом. Мне бы пора уже было упасть, но тут и Антон Пономарёв сам счастливо поднялся с пола. Охуевший.

Я минут двадцать не мог прийти в себя. Просто молча подошёл в фойе к Кербаю и попросил автограф на винильчике Карханы. Он же взял да и разрисовал всё яблоко своим прекрасным автопортретом, который я буду хранить теперь до конца жизни.

Ну и напоследок… “In C” Терри Райли в исполнении иракского электронщика Khyam Allami. В одиночку, стоя у лаптопа с парочкой контроллеров вместо целого ансамбля. Хаям сначала представился, уточнил, на каком языке обращаться к залу - на английском - и рассказал вкратце схему партитуры пьесы. А затем вступил. Это было чудо - узнаваемо одна её часть вплеталась в другую, 11-12-13 части партитуры вдруг заиграли семплами народных арабских инструментов, а в 22-23-24 частях откуда не возьмись появилась мягкая хаусовая бочка, которая создала этакий стон очарования во всём зале. “Ин С” ярко пульсировала, гладко прокладывая себе путь к концу, снова появлялась бочка, вот уже неслись клэпы - это звучало так естественно, что я просто не мог поверить своим ушам! Я крепко держал в руках камеру, абсолютно охуевше делая при этом зум на загорающиеся и гаснущие фонарики, качающиеся в такт ноги соседей и сос��едоточенное лицо самого Хаяма. И вот они 51-52-53 части партитуры. И я чувствую этот конец всем телом - зажигается и гаснет последний фонарик, и это всё. И это всё.