Анастасия Рыдлевская про эмпатию и свободу, запрет на мечты о музыке и новом клипе
Мы, конечно, могли бы здесь написать что-то до банальности очевидное вроде «талантливый человек талантлив во всем». И технически не соврали бы. Но мы назовем это «созданием собственного творческого универсума» и расскажем, как и зачем этим занимается Анастасия Рыдлевская.
Это художница и музыкантка, которая создает очень честную, иногда трогательную, а иногда и пугающую музыку. Почему пугающую? Потому что когда слушаешь ее, иногда кажется, что что-то очень глубинное и безумное рвется из тебя и отправляется в пляс.
В биографии Насти много неожиданного: детство в Америке, отрицание беларускости, ментальные расстройства, преподавание на филологическом факультете, поедание сирени и очень много борьбы со страхами. В интервью Анастасия Рыдлевская рассказала о том, как все это уживается в ней. А еще поделилась впечатлениями от нашей совместной работы над клипом в рамках запуска YouTube-канала КЛІК.
К: Исторически в беларуской культуре ты художница, но уже чуть больше года выпускаешь свою музыку. Ты уже привыкла называть себя музыканткой, певицей?
Н: Я буквально пару недель назад поменяла в Instagram био профиля, написала «artist/musician». Для меня это был большой шаг. Мне очень странно, когда мне пишут и зовут где-то выступить. У меня в голове сразу: «С чего вы взяли, что я выступаю? Я художница, почему вы мне это пишете?» Для меня это очень странно до сих пор, но мне приятно, потому что на самом деле я долго не показывала свою музыку. Я музыку пишу всё время, всю свою жизнь. И когда у меня спрашивают, что я начала делать раньше, рисовать или писать музыку, я всегда отвечаю, что делала это одновременно. У меня есть видео, где 7-летняя я написала первую композицию на пианино.
У меня были очень странные периоды в жизни, где я совсем в себя не верила, и не надо было никакого хейтера, потому что я уже всю работу за него сделала. По сути, я самый мой главный враг в музыке. В какой-то момент я потеряла даже способность мечтать о том, что я музыкантка. Хотя это была... Знаешь, я, короче... Я ем сирень.
К: *Не ожидает такого поворота событий*
Н: Подожди, сейчас объясню. Достаточно внезапно, но... Сейчас будет всё связано. С детства я ем сирень. Но я не обычную сирень ем, я как человек с ОКР ищу пятилистники, семилистники, тринадцатилистники. И на каждый такой цветок я загадывала желание, связанное с музыкой. Раньше всего я делала это для музыки, а потом уже это было для искусства. До того момента, пока я себя не добила. Мол, нет, я запрещаю себе даже этого желать.
K: И ты на долгое время просто запретила себе создавать музыку, хоть она всегда и была частью твоей жизни. Как ты вернулась к ней и решилась выпустить свой первый трек?
Моя музыка появилась благодаря моей мании.
Н: Я тогда была в эпизоде очень сильной мании, хотя даже не понимала этого. И меня так штырануло! В мании многие считают, что они гении. И я подумала, что я гениальная музыкантка, и почему мир еще этого не видит? Где мои песни? Срочно достаем мои песни! Потом я поняла, что ведь даже не разбираюсь в Ableton (прим. ред. – программа для создания музыки), я не могу их записать, и денег у меня нет, чтобы кому-то дать записать. А мания мне говорит: «это не важно, сейчас мы разберемся». И Саша Корнейчук, один из тех, кто делает Radio Plato, потратил на меня три часа своей жизни. И он мне настолько круто объяснил основы Ableton, дал мне свой микрофон, дал мне свою аудиокарту. Я бы такому человеку трясущемуся не доверила аудиокарту дорогую, но он мне все это доверил. И я за пять дней сделала альбом. В мании мне было вообще плевать, как это сделать. Я просто знала, что если я так хочу, то должна записать этот альбом.
K: Нашла ли ты какой-то свой баланс сейчас между художественным искусством и музыкальным искусством? Как сейчас в тебе это все уживается?
Н: Очень интересный вопрос, потому что раньше, когда я развивалась как художница, мне почему-то казалось, что это разные вещи. Ты либо занимаешься музыкой, либо картинами. Я сейчас вообще удивляюсь, что я когда-либо могла так думать, потому что это всё искусство. Я создаю свой художественный универсум. И для меня это то же самое, как если бы я рисовала маслом, а потом — акрилом. Я создаю картины, я создаю маски и музыку. И это продолжение одного и того же. Я всегда видела картины в музыке. То есть когда я нажимаю одну ноту, она звучит, и у меня появляется персонаж какой-то, дальше, когда я импровизирую, у меня появляется история этого персонажа. Например, я не помню звучание песни, которую написала в детстве, но я помню, что в ней я услышала историю грустного деда, который пытается спасти от дождя одуванчик.
У картин всегда есть звуки, у музыки всегда есть картинки, всегда есть цвета, сюжеты.
И удивительно, как я вообще раньше это все разделяла. Понимания целостности художественного универсума у меня не было. Это пришло только после университета (прим.ред. – Настя закончила филфак БГУ, где потом и преподавала), когда я изучала художественный универсум Сильвии Жермен, и до меня дошло, что артист, художник — это мир.
К: Расскажи о том, как ты записываешь свою музыку? Ты ведь оборудовала студию прямо у себя дома?
Н: Мне нужен день, чтобы нормально что-то записать, потому что большая часть творчества — это молчание, тишина и раздумья. Я выделяю день или два, когда меня никто не трогает. Я начинаю с барабанов, потому что мне помогает ритм. И как только появляется ритм, у меня сразу наслаивается куча мелодий. Я их как бы вылавливаю из себя. У меня есть микрофон, наушники, MIDI-клавиатура, и даже какая-то специальная штука, которая я не знаю вообще как называется, но она не позволяет постороннему звуку попадать на запись. Но он все равно попадает. Меня задолбал дед, который за окном постоянно орал «курва», просто ходил и орал, и это постоянно записывалось. И у меня в некоторых песнях было слышно этого деда, поэтому я немножко перестроила свою работу. Ночью, когда все затихает на улице, я начинаю записывать нормально. Я очень много чего не знаю, прошла курс по Ableton, но хочу еще что-то пройти.
Мой подход к музыке заключается в том, что я использую свои дневниковые записи для текстов, поэтому в ней гораздо больше связи с чем-то интимным.
Мне было бы неловко и страшно показывать свой дневник кому-то, но в то же время те же самые слова мне абсолютно комфортно показывать в песнях.
Мне кажется, только музыка может проникать в такие невероятно тонкие слои сознания, она гораздо больше людей связывает, объединяет, расширяет. Она такая проникающая, как воздух, и текучая, как вода.
К: Если бы ты описывала свою музыку буквально в паре слов людям, которые её ещё не слышали, как бы ты это делала?
Н: У меня есть представление в голове о музыке, которую я хочу делать, и есть музыка, какую я могу делать. Я думаю, что моя музыка про эмпатию и свободу. Вообще всё мое искусство про эмпатию и стремление к свободе. Свободе в разных смыслах: тебя как человека, от твоих комплексов, от страхов, от различных систем угнетения. И эмпатия как диалог с другими людьми, сопереживание как нахождение общности в этом страшном мире. Эмпатия и свобода — это вообще про всё искусство, которое я хочу делать.
К: Связано ли твое стремление к свободе с тем, что ты сама очень долго пыталась избавиться от всех ограничивающих тебя слов, поступков, мыслей, самобичевания?
Н: Абсолютно. Это сложный путь борьбы с собой. Как я и говорила, я свой худший и лучший враг. Были неосторожные слова от других и неприятные ситуации. Но хуже, чем я к себе относилась, запрещая себе что-то делать, запрещая просто быть, не делал никто. Я обучалась игре на пианино, но я никогда не была классная в ней, потому что у меня синдром Туретта. Потом у меня были зубы кривые. И я посчитала, что не могу выступать с кривыми зубами, это невозможно. Была куча разных ограничений, поэтому для меня это реально в первую очередь про свободу. Просто дай ты себе быть собой, Настя, успокойся, отстань ты от себя. Хочешь ты петь, хочешь ты музыкой заниматься, не можешь перестать писать, ну так и пиши! Хочешь поделиться с кем-то? Ну и делись!
Мне очень страшно, но мне нравится преодолевать страх, и мне очень нравится видеть, как страх всё меньше и меньше места занимает в моей жизни.
Мне очень нравится, что в песнях я говорю гораздо свободнее. Песня «Dance On My Own», на которую мы с вами делаем клип и скоро он выйдет, она для меня как такой крик «Да скажи ты уже все, что ты хочешь сказать, Настя». И я такая: «Боже, всё, говорю!» Ею мне хотелось сказать, что я такая, какая есть. Не надо меня в коробки никакие засовывать.
К: Ты говоришь про преодоление страхов, но при этом все время отказываешься от живых выступлений. Это твоя следующая цель на пути борьбы со страхами?
Н: Да, я хочу преодолеть этот страх, я выступлю. Но я уверена, что мне это не принесет никакого удовольствия, потому что сколько раз я пыталась выступить на филфаке под гитару со своими песнями… Я всё пыталась и пыталась, но каждый раз это выводило меня в такой ужас. Мне было очень страшно, и я просто хочу еще раз проверить, как сейчас будет.
К: А было у тебя хоть раз какое-нибудь хорошее, приятное выступление?
Н: Я очень загнанный была человек, мне все время казалось, что меня все ненавидят, что со мной неприятно общаться. Мне кажется, что либо недостаточно поддержки было для меня на тот момент, либо меня не слушали те, кто был мне важен.
Хотела на фестиваль эстрады БГУ. И я только начала играть вступление песни Dreamers на кастинге, и мне сказали: «Всё, достаточно». И мне этого уже было достаточно. Или мне было достаточно, что кто-то мне в комментариях написал: «Настя, я показала своему брату твои песни на английском, он хорошо знает английский, и он сказал, что ты поешь чушь». А я в Америке жила, это мой первый язык, но мне этого было достаточно, чтобы убедиться, что я реально не знаю английского.
В 2015 году Loïc Nottet выступал, и я записала кавер, отправила на конкурс ВК. Выиграла первое место, мне дали тысячу лайков на аву на секундочку. Но и это меня не убедило.
К: Но сейчас ты уже согласилась на парочку выступлений, насколько мы знаем. Поделись, пожалуйста, как ты на это решилась и как вообще готовишься?
Н: Да, я вот буду выступать 1 июня на фестивале Belarus Outside Sound System. Я с 2015 года не занимаюсь вокалом, уже очень много чего не помню, может быть, я там сфальшивлю. И может кто-то под клипом напишет: «О боже, ее музыку невозможно слушать!» Ну и что? Я же делаю это не для кого-то, я делаю это потому, что мне это приносит огромное счастье. И то, что я себе просто позволила быть счастливой, для меня уже достаточно, и больше, чем все прослушивания, чем все Грэмми, которые потенциально я никогда не получу, конечно же, но о которых можно было бы мечтать. Когда я сажусь писать песню, меня просто штырит, разрывает. Это жизнь, это то, ради чего я живу, это очень круто. Мне страшно выступать, конечно, но я от этого не перестану заниматься музыкой уже.
К: Ты упоминала о том, что первый язык, на котором ты заговорила, был английский, и ты жила в Америке и во Франции. Расскажи, как тебя туда занесло?
Н: Я очень люблю вспоминать свое время в Америке. Моя семья переехала туда, когда мне было где-то 2,5 года, папа получил работу. Мы там прожили почти пять лет, но пришлось вернуться. Когда закончилась виза, мы ещё прожили какое-то время нелегально, а потом у меня начался синдром Туретта, я начала очень сильно моргать и не могла больше читать, меня всё время дёргало. Родители испугались, ведь если ты живёшь нелегально, у тебя нет медицинской страховки.
Я жизнь в Америке воспринимаю как один из самых счастливых периодов моей жизни, но вплоть до 14 лет я настолько противилась своей беларускости, что я убедила себя, что я американка.
И что, когда мне будет 18, я вернусь в Америку и буду жить в своём доме. Мой дом — в Огайо, и вся цель моей жизни — вернуться. Я ничего не хочу иметь с тем местом, куда меня закинули, я это не выбирала, я в шоке от того, как тут всё устроено, мне очень плохо. Я приехала в Беларусь, а со мной никто не здоровается. Я иду по улице в Америке и говорю: «Hi, how are you?» И мне говорили: «Hi, I'm great, fine, thanks, sweetie». А в Беларуси: «Здравствуйте, как ваши дела?» И реакция была совершенно другая. Я очень нежный человек, меня это в шок вводило в такой, что, кажется, у меня в 8 лет появилась депрессия. Я вообще не понимала, почему мы тут, а мне же не объясняли, вернулись и вернулись. И я очень злилась на родителей, я вообще простила их лет в 17 только.
Когда я вернулась после Парижа, а я туда по обмену ездила на семестр, меня опять накатило так сильно, что я просто закрывала глаза и представляла, что я иду по улицам Парижа, а не Минска. Я очень сильно хотела уехать, но у меня уже не было ненависти, не было противопоставления. Я думала, что хочу уехать, потому что я там почувствовала себя очень хорошо. Вот тогда в 2016 году уже начинало появляться понимание моей связи с историей, с землёй, культурой Беларуси.
К: Как ты приняла и поняла свою беларускость?
Н: Наверное, через дачу нашу. У родителей появилась дача на природе. И я люблю это место, и вот это мой дом. И потом до меня дошло, что это же тоже Беларусь. И эта земля, трава, эта история. Я же даже в школе думала, что я тут ненадолго, я уеду, поэтому не учила историю, язык, я просто не хотела это узнавать. А потом, когда я начала медленно вникать в то, что мы все боремся за свободу, растем, появилась эмпатия. Вот так через землю, через маму, она у меня такая язычница, я подумала: «это же наша культура».
К: Месяц назад наша команда КЛІК предложила тебе снять клип. Мы очень долго работали над идеей, над внешним и внутренним, над самой песней, собрали большую команду. Недавно прошли съемки, которые длились 12 часов, и вот мы уже готовим клип к выходу. Давай мы назовем это нашим командным фидбэком друг другу при свидетелях после такой большой работы. Расскажи, пожалуйста, о своих эмоциях от процесса и от результата.
Н: Вот помнишь я говорила, что раньше постоянно жила мечтами о музыкальной карьере, выступлениях, записях песни. Такое ощущение, что спустя 10 лет это наконец сбылось. Я реально до последнего старалась никому не говорить, что мы снимаем клип, потому что мне не верилось в это. Думала, что они, наверное, в какой-то момент скажут, что мы передумали. Или это пранк. Но когда мы начали снимать, я просто стояла, там очень долго свет ставили на одну сцену, и я начала улыбаться, до меня дошло. Вот оно — тот момент! И я настолько обрадовалась! И я вот в момент, наконец, почувствовала, что это на самом деле может быть! Поэтому для меня это больше про исполнение мегамечты, потому что физически я бы никогда это не смогла сделать сама, без вас.
Сам процесс тоже меня в шок ввел, потому что для меня было удивительно, что не было ни одной ссоры на площадке, никто ни на кого не кричал. Все четко выполняли свою работу, было очень комфортно. Я как-то думала, что работать с большой компанией людей будет нервно, волнительно, все будут раздраженные. Для меня это тоже ответственность очень большая, я ведь не актриса. Но мне было комфортно, мне не было страшно, я чувствовала себя как дома. Я очень благодарна за такой добрый опыт, за такое отношение ко мне, за то, какая команда собралась и вообще за эту возможность, это как dream come true. Когда вы мне предложили клип, меня так расколбасило от радости, что у меня получилось написать песню за два дня.
К: И мы эту песню искренне считаем лучшей из всех, что ты пока создала, мы просто обожаем ее. О чём эта работа, какая идея заложена в песне и клипе?
Н: Если коротко, то это снова про свободу. Про свободу от того, как другие люди тебя видят. И если более конкретно, то это про весь мой опыт коммуникации с частью арт-мира, про какие-то болезненные точки, где ты постоянно кому-то что-то доказываешь, тебя постоянно осуждают, не воспринимают всерьёз. Ты постоянно никто, и ты не понимаешь, почему так. Это о том, как ты разрываешь болезненные установки у себя в голове и принимаешь свою инаковость. И принимаешь, что, возможно, тебя не будут все любить, и это нормально. Это не делает тебя хуже. Ты просто другой. И это свобода принятия себя таким, какой ты есть. Поэтому в этой песне много образов, связанных с танцами, с землей, с похоронами чего-то болезненного, про безумие и принятие своего безумия. Короче, да, про инаковость. Я принимаю тот факт, что у меня есть ментальные особенности, связанные с биполярным расстройством и синдромом Туретта. Я понимаю, что многим людям может это быть неприятно, как бы я открыто ни говорила про свои ментальные особенности, мне все равно страшно. Я когда Нашей Нiве дала интервью, и я увидела комментарии, мне было больно. Я там рассказала про всякие такие очень интимные вещи, но я считаю, о них нужно говорить. Мне важно, чтобы было это принятие в обществе, а не осуждение, ненависть или отталкивание. И режиссерка клипа Даша Загорская помогла все эти смыслы перенести в видео, это именно то, как я вижу мою песню.
К: Когда мы продумывали образы для клипа, ты настояла на красной помаде. И вообще сейчас ты действительно у многих ассоциируешься с красной помадой. Почему это так важно для тебя?
Н: Да, когда я себя вижу без красной помады, я всегда такая: кто ты? Что ты за человек? Вообще я цаца была в школе. Я ходила на высоких каблуках, с красной помадой, каждый день у меня был новый наряд, потому что у родителей был магазин Second Hand. Я очень любила наряжаться. Потом я поступила в универ, и у меня случился кризис. И вот в 2019 году я стала возвращаться к себе, я — это вот всё-таки красная помада, мне в этом очень комфортно.
К: Какие у тебя ожидания от выхода клипа?
Н: Мне кажется, я уже получила для себя всё лучшее, и я просто уже не могу представить, а что может быть ещё круче? Поэтому мое желание просто чтобы он вышел, показать его маме с папой, мужу Лёше. Конечно, было бы очень приятно, если бы посмотрело много людей. Конечно, мне очень этого хочется.
Н: Больше 5 тысяч, наверное, потому что на первом клипе у меня 5 тысяч просмотров. Очень бы хотелось, потому что работа настолько классная, в ней столько людей приняли участие. Мне очень нравится результат.
К: Мы сегодня много говорили про преодоление своих страхов, про сопротивление тревогам. Поделись, пожалуйста, словами или, может быть, техниками, которые помогают тебе справляться вот с такими страхами. Понятно, что это не универсальный инструмент, что нет одного волшебного слова, но что помогало тебе и что, как ты думаешь, может помочь другим?
Н: Мне очень помогает фраза «И что?» Вот, например, ближайшее выступление. Я очень его боюсь. Но есть страх, который тебя парализует. И вот это с ним я очень борюсь. А есть страх, от которого, в принципе, никуда не деться. И вот парализующему страху я говорю: «так и что?» Что худшее, что может случиться? Ну, самое худшее, я не смогу набрать нормальное количество воздуха, не использую правильное вокальное дыхание, возможно, икну в микрофон. И что? Я от этого умру? Нет. Мои родные будут здоровы? Да. Музыку я перестану делать? Нет. Ну всё, значит непоправимое не случится.
Ещё очень помогает, что я вспоминаю себя маленькой, двадцатилетней, и вспоминаю, какая я была несчастная, как это грустно. Я хочу для себя это? Нет. Ведь я была несчастна, потому что я не делала то, что мне нравится. Не хочу я больше в это состояние маленького забитого человечка одинокого. Я уже поняла, как можно жить, преодолевая свои страхи. Я вообще не хочу быть рабом, вообще нигде, никогда, ни в чем.
Я очень стараюсь принимать решения так, чтобы никогда не быть рабом, рабом государства, рабом страха, рабом других людей, рабом хорошего тона, я очень стараюсь.