В Океане...🌊

Тем утром ОʼКейн, его доверенный секретарь, отыскал Шеера на прогулочной палубе в носовой части судна.

— Виделся с ней? — спросил Шеер.

— Да, конечно. Она в порядке.

— А почему она может быть не в порядке?

ОʼКейн замялся:

— Как оказалось, часть багажа помечена ее настоящими инициалами, и судовая горничная…

— Проклятье! — буркнул Шеер. — Ей следовало позаботиться об этом еще в Нью-Йорке. Вечно одно и то же — эти девицы, когда не замужем, все такие ранимые, знай себе ноют и жалуются, что ими пренебрегают, их унижают… Проклятье!

— Она держится хорошо.

— Женщины — мелочные твари, — брезгливо заметил Шеер. — Кстати, ты видел телеграмму, которую сегодня прислал мне Клод Хэнсон, — о том, что он готов отдать за меня свою жизнь?

— Я прочел ее, мистер Шеер.

— Вот это мне понравилось, — сказал Шеер. — Думаю, Клод сказал правду. Думаю, он и вправду готов умереть за меня.

Клод Хэнсон был еще одним секретарем мистера Шеера. ОʼКейн мог бы выдать по сему поводу массу циничных комментариев, но благоразумно оставил их при себе.

— Я уверен, многие люди готовы сделать то же самое, мистер Шеер, — сказал он вслух, успешно справившись с позывом к рвоте.

«Черт, а ведь это не так уж далеко от истины», — подумалось затем. Мистер Шеер многое делал для многих людей, давая им работу и средства к существованию.

— Мне нравится такое настроение, — сказал Шеер, глубокомысленно взирая на волны. — А мисс Дензер не стоит жаловаться — осталось плыть всего-то четыре дня и двенадцать часов. Никто не принуждает ее все время сидеть в каюте, но она не должна привлекать к себе внимание и разговаривать со мной — на всякий случай.

На тот случай, если кто-нибудь видел их вместе в Нью-Йорке.

— По крайней мере, — заключил он, — моя жена до сих пор с ней не встречалась и ничего о ней не слышала.

Мистер ОʼКейн подумал, что и сам он, пожалуй, согласится отдать жизнь за мистера Шеера, если тот еще лет десять будет снабжать его ценными подсказками при игре на бирже. К концу этого срока он вполне созреет для самопожертвования — за десять лет таким манером можно сколотить изрядный капиталец. Тогда и он сможет отправляться в заграничные туры с двумя женщинами сразу, но, так сказать, в отдельной упаковке.

Оставшись в одиночестве, Гастон Т. Шеер подставил лицо сильному западному ветру, несущему соленые брызги. Он не боялся им же самим созданных трудностей — он вообще ничего не боялся с того самого дня, когда еще молодым рабочим измолотил своего бригадира куском калиброванной цепи. Однако порой он испытывал странные чувства, гуляя по палубе с Минной и детьми и представляя, что в этот самый момент за ними со стороны наблюдает Кэтрин Дензер. Посему во время таких семейных прогулок он напускал на себя равнодушный и недовольный вид, дабы Кэтрин не подумала, что он хорошо проводит время. Но он всего лишь притворялся. На самом деле ему нравилось общество Минны хотя бы потому, что она была занимательной собеседницей.

В Европе этим летом все должно устроиться куда как проще. Минна и дети будут подолгу жить то здесь, то там, в Париже и на Ривьере, а он сможет отправляться в деловые поездки вместе с Кэтрин. Задумка была дерзкой и рискованной, но ему всегда требовалось вдвое больше, чем другим мужчинам. И судьба просто обязана была даровать ему двух женщин одновременно.

За прошедший день он лишь однажды мельком видел Кэтрин Дензер, разойдясь с ней в пустом коридоре. Она в целом соблюдала правила игры, позволив себе лишь тоскливый взгляд искоса и секундный поворот очаровательной белокурой головки в его сторону, отчего у него вдруг пересохло в горле и ужасно захотелось развернуться и последовать за ней. Но он справился с собой — до прибытия в Шербур оставалось всего пятьдесят часов.

Миновал еще один день — он провел его в брокерской конторе на борту судна, отдав несколько распоряжений посредством закодированных телеграмм и один раз воспользовавшись радиотелефонной связью с берегом.

Тем вечером он оставил Минну в шезлонге на открытой палубе — где у нее завязалась беседа с каким-то пристроившимся по соседству профессором — и отправился в бесцельные блуждания по судну. Он постоянно думал о том, что можно прямо сейчас спуститься в каюту Кэтрин Дензер, но только тешился этой мыслью и не более, благо оставалось всего двадцать четыре часа до прибытия в Париж и ситуация была под его полным контролем.

Тем не менее он не удержался от соблазна пройтись туда-сюда по коридорам на ее палубе, время от времени как бы невзначай заглядывая в боковые ответвления, ведущие к пассажирским каютам. И вот так, совершенно случайно, в одном из таких ответвлений он вдруг заметил Минну и профессора, самозабвенно сжимавших друг друга в объятиях. Сомнений тут быть не могло.

Шеер тихонько попятился из коридора. Его первая мысль была очень проста: перескочив сразу несколько ступенек — ярость, жгучую ревность и изумление, — он подумал, что все его планы на это лето разрушены. Следующая мысль была о неминуемой и жестокой расплате, ожидающей Минну, но потом он вновь перескочил несколько ступенек. У него была, говоря языком медицины, «шизоидная организация психики» — и в бизнесе он заставал врасплох конкурентов, быстро пропуская промежуточные ступени и сразу, без всякой видимой логики, приходя к наиболее жестким и радикальным решениям. Вот и сейчас он мигом пришел к одному из таких решений, сам ничуть этому не удивившись.

Спустя час раздался стук в дверь каюты мистера ОʼКейна, после чего на пороге возник профессор Доллард из Уэстонского технического колледжа. Это был худой тихий мужчина лет сорока, в твидовом костюме, который сидел на нем как на вешалке.

— А, вот и вы, — сказал ОʼКейн. — Проходите, присаживайтесь.

— Благодарю вас, — сказал Доллард. — Могу я узнать, зачем вы хотели меня видеть?

— Сигарету?

— Нет, спасибо, я уже собирался лечь спать. Скажите же, в чем дело?

ОʼКейн кашлянул, подавая сигнал, и тотчас из ванной комнаты позади Долларда появился дюжий стюард Кейтс, запер на ключ входную дверь и стал перед ней на страже. Следом из ванной вышел Гастон Т. Шеер собственной персоной. Узнав его, Доллард мгновенно побагровел.

— Э, добрый вечер… — промямлил он, — мистер Шеер. Что все это значит?

И он поспешно снял очки, ожидая, что Шеер с ходу ударит его по лицу.

— Что вы преподаете, профессор?

— Математику, мистер Шеер… я вам это уже говорил. С какой целью меня сюда позвали?

— Вам следовало бы заниматься своим делом, — сказал Шеер. — Лучше бы вы сидели у себя в колледже и учили студентов, вместо того чтобы втираться в компанию солидных людей.

— Но я вовсе не втирался…

— Не стоит затевать такие игры с людьми, которые могут купить тебя со всеми потрохами десять тысяч раз и при этом даже не заметят, что потратились на покупку.

Доллард поднялся со стула.

— Ты откусил больше, чем сможешь проглотить, — продолжил Шеер. — Ты всего-навсего жалкий учителишка, попытавшийся прыгнуть выше своей головы.

Стюард Кейтс нетерпеливо пошевелился. Он оставил полученные авансом двести фунтов в своем рундуке и хотел скорее покончить с этим делом, чтобы вернуться к себе и припрятать их понадежнее.

— Я все еще не понял, в чем меня обвиняют, — сказал Доллард.

На самом деле он прекрасно понимал, в какую историю влип. Давным-давно он взял себе за правило избегать богатых самодуров, а сейчас его угораздило стать поперек дороги, пожалуй, наихудшему из людей этого сорта.

— Ты откусил больше, чем сможешь проглотить, — мрачно повторил Шеер, — но больше ты такой ошибки не сделаешь. Потому что скоро ты будешь кормить рыб там, за бортом, уяснил?

Мистер ОʼКейн, перед тем основательно заправившийся виски, очень живо представил себе Клода Хэнсона, всегда готового отдать жизнь за мистера Шеера, на месте профессора Долларда, который отнюдь не предлагал себя в жертву. Еще оставались мгновения, когда Доллард мог позвать на помощь, но он чувствовал свою вину и не смог выдавить из себя крик. А потом все его силы ушли на борьбу за возможность дышать — борьбу, которую он быстро проиграл, так и не издав ни звука.

Минна Шеер ждала на прогулочной палубе, развлекаясь перемещениями с номера на номер по нарисованным мелом клеткам шаффлборда. Она была взволнована и счастлива. Делая шаг за шагом, она ощущала себя юной, босоногой и бесшабашной. Она тоже могла играть — какую бы игру с ней ни затеяли. Слишком долго она была примерной девочкой, но сейчас большинство знакомых ей людей вдруг пустились во все тяжкие, и для нее стало волнующим открытием то, что и сама она способна на такие вещи, получая при этом огромное удовольствие. Ее кавалер запаздывал, но это придавало ощущениям еще большую остроту и прелесть. Периодически она поднимала глаза от расчерченной палубы и, вполне довольная собой, оглядывалась на белые пенистые буруны в кильватерной струе лайнера.