Сапожник без сапог
Когда приходишь в театр, то всегда немного неловко. В кино можно развалиться на последнем ряду, громко смеяться и иногда не очень вслушиваться. В театре как будто бы нужно (или просто хочется) подсобраться, прийти красивой/ым, внимательно слушать и в конце быть способным написать рецензию на 15 страниц. А если спектакль называется «Приключения сапожника Петра», то библейская тема как будто еще больше навязывает серьезность восприятия и логоцентричность. Но на деле все оказывается с точностью до наоборот — постановка оказывается легкой, но завораживающей, нагруженной темами, но с коридорами для свободных интерпретаций. За короткий час спектакля зритель/ница погружается в мир танца и пластики, а текст уходит на второй план. Поэтому единственное честное впечатление — это восторг, который даже капслок еще не научился точно передавать.
Отправная точка действия — тоска апостола Петра по земле и ремеслу. Хотелось бы вернуться хотя бы на день, но как это сделать, если ты в раю? Может быть, если ты в раю, то невозможное может стать для тебя реальным — в итоге апостол попадает на землю снова, а мы его в этом сопровождаем. В спектакле есть натянутые черные нити на белом фоне — только они и позволяют окончательно не сбиться с того, что нам показывают и рассказывают. Эти нити — культурный код: библейские мотивы, русский фольклор. Мы видим знакомые символы, цепляемся за них и остаемся на плаву. Но никакого «стройного» рассказа, понятного финала и удовлетворения от ясности не будет. Все, что зрители вынесут со спектакля, окажется опытом индивидуальным, который невозможно переложить в слова. Жизнь, смерть, хорошее и плохое — ориентиры вроде бы и заданы, но танец, за которым мы наблюдаем на сцене, не ставит точку в истории. Невыраженное словами в нашей текстоцентричной голове оказывается не до конца схваченным, поэтому в конце спектакля остаются несвязные впечатления и случайные мысли.
Движение, танец, тембр голоса, свет — то, что часто оказывается поддерживающим основной нарратив, — в итоге оказывается его основой, каркасом, из-за чего спектакль, отчасти неуловимый, все же может быть хоть как-то схвачен, пусть и не до конца. Описать эти танцы можно очень просто: вместо слов актеры здесь говорят телом, они рассказывают зрителям, что они чувствуют через пластику своих движений. Если следовать за их танцем, то не ошибетесь.
По выходе из театра понятными оказываются только текстуры: прожектор, который в середине спектакля был направлен на зрителей и выбил из всех слезы, световые зоны, в которых крутились актрисы и актеры в течение действия, голоса актеров, раздающиеся из точки над сценой. Намеренно это сделано или нет, но за всем происходящим на сцене невозможно уследить: есть две, а то и три точки, в которых находятся актеры.
При всей сумбурности (судя по всему намеренной) повествования в этом рассказе есть знаки препинания, что все же позволяет сохранить видимость структуры. От спектакля остается только свет, звук и дымка от танца, но в конце концов оказывается, что именно такой театр и был нужен.