Призраки Прошлого
Поговаривали, что на закате перед исчезновением Рита чистила ядовито-зелёное яблоко, чтобы положить под подушку и заснуть с загаданным желанием: никогда вновь не видеть ту плешь и ту катаракту. Завтра она достигнет совершеннолетия и навсегда покинет дом подонка, заместившего отца. Ножик соскальзывал, и стружка отходила короткими обрубками, и Рита даже слегка поранилась.
Стол был накрыт, и он уже сидел за столом: ей не повезло появиться на свет в Велесову ночь. Под оконцами сохли ветви рябины с пламенными своими бусинами, за оконцами пламенные языки алчно вылизывали солёную тьму; язычками помельче была уставлена каждая из комнат, отчего всюду Риту преследовал плотный дух топлёного воска — спастись было нельзя.
И всё же что-то изменилось на праздничном столе: как и всегда, морщилась квашеная капуста и лоснился яблочный пирог, но не было ни тыквенного супа, который так любила мама, ни чесночных гренок, которые обожал отец. Исчезла и лишняя (лишняя?) столовая утварь: ни четы тарелок, ни семейного серебра.
Неизменна лишь глубокая борозда на надменном лбу. Жидкие брови подняты, глаз (тот, что без катаракты) вцепился в дряхлый портрет: там он ещё с гривой, с полной коллекцией резцов, да и крылья носа не забиты угрями.
Он слышит скрип лестницы, ощущает её выжидательное присутствие, но взгляд на неё не переводит:
— Поди сюда. Сядь. Кое-что есть для тебя.
Усевшись напротив, она стала перебирать пальцами складки на молочном платьице, порой пытаясь нащупать что-то в пустом кармашке.
Неспешно, тот вручил ей странной формы плетёный короб: едва Рита его приоткрыла, как раздалось мяуканье, и свои копеечные глазки (один медовый, другой васильковый) выпучил на неё котёнок — чёрный, как беззвездная ночь. Личико её просияло детской радостью, затем — благодарностью.
— В честь меня назовёшь? — бороздка ухмыльнулась.
Продолжая гладить ласковую шёрстку, Рита улыбнулась, но шепнула пушистому в ушко: «Будешь Угольком».
— Костёр потух. Оставь кота. Поди-разожги.
— Но Вы же говорили, что сегодня из дому нельз…
Толкнула дверь, та распахнулась от ветра, Уголёк сорвался, проскользнул под подолом, выбежал во двор, она — за ним. Уголёк — к колодцу. Она — за ним. Он — по дереву. Она — на кирпич. Прыгнул — на колодезный ворот. Она — тянется. Луна (завистница!) — на воде. Рука — на её спине (толкнула? хотела уберечь?). Ножка — скользнула. Мгновение полёта. Всплеск застоявшейся воды. Неотвратимый мрак.
Когда Рита открыла глаза, над ней нависало полуночное небо и хоровод силуэтов, принадлежавших, как говорили, тысячелетним соснам. Единственным источником освещения была скупая предательница-Луна. Как ни странно, платье было совершенно сухим, но всё же запачкалось. Придя в себя и оглянувшись, она обнаружила вокруг непроходимый лес, увешенный громадными золотыми цепями. Ни колодца, ни дома, никого. Среди ветвей раздалось жалобное мяуканье.
— Уголёк! Уголёк! — опрометчиво завопила она.
И тут, позвякивая металлическими когтями о цепь, вальяжно вышел на лунный свет некошачьих размеров чёрный кот и замурчал по-человечески:
— Ну здра-ам-ствуй, м-ждали тебя-я…
— Мне с незнакомцами говорить запрещено! — Рита, кажется, собралась с силами.
— М-так кто-о же тебе сказа-ал, что я незна-ам-комец? — кот заискивающее мигнул двумя отличными глазами (янтарный; сапфировый).
— Уголёк?… Уголёк!… Где я? Что со мной? Где дом? — она начала метаться, слёзы — пеленой.
— Успо-ом-коймся… Возьми лучше пряник! — и тут кот что-то ей скинул, и она почувствовала холод металлического куска. Усатый залился хохотом. Слёзы пролились.
— Возьми-возьми! Пригодится ещё!
Рита обернулась и увидела старца с мощной седой бородой, красной повязкой в густых волосах и медвежонком на руках:
Что-то доброе было в этих морщинках у глаз, в этих пухлых пунцовых губах.
— Кто я? Я Велес, деточка, Велес. Ты очутилась в мире Нави. Живым здесь не место.
— Велес?… — ей думалось, что она во сне, — Я хочу домой! Помогите мне добраться до дома!
— Действительно ли хочешь? — Велес опустил медвежонка на землю, взял её ладонь в грубые руки, указал на рану от ножичка, — После всего, что он с тобой сделал? Скажи, неужели тебе никто не рассказывал о происхождении твоего имени?
Рита отстранилась, не в силах произнести ни звука.
— Что ж, я подскажу тебе, но взамен как-нибудь тоже попрошу тебя об одолжении.
Еле заметным кивком она согласись, и тут же меж деревьев обрисовалась тропа.
Пахло хвоей, под подошвами шуршало, и, несмотря на порывы ветра, было ничуть не холодно. Где-то ухала сова, в отдалении слабел кукольный факел (или барахливший светлячок?)
Не успела она его отблагодарить, как Велес уже исчез.
На опушке, освещаемая тусклым кислым светом, ждала её изба, вместо флюгера на крыше уселся внимательный ворон. Рита подошла ближе, уже хотела ступить на порог, как вдруг избушка оторвалась от земли, встала на пару копытец и начала поворачиваться по часовой стрелке вокруг своей оси. Рита пошла за входом, но вход от неё всё отдалялся. Она побежала, но изба завращалась ещё сильнее. Тогда Рита, обессилев, рухнула на землю, и вскрикнула всей грудью: «Велес! Велес!»
В этот миг что-то зашевелилось среди сосен, сначала показалась голова с длинными волосами, в которых запутались шишки, ветки, гнёзда и, как сказывали, даже парочка белок, затем — красный нос картошкой, затем — надетая наизнанку рубашка, а потом он весь вытянулся в полный рост — и стал он куда выше избы, и, шатаясь, задел пару деревьев. С верхних ветвей гурьбой вылетели деловито каркающие пернатые, недовольные тем, что их вновь потревожили.
Рита попятилась в сторону, но тот схватил её, обдал зловонным дыханием, пропитанным спиртом, прищурился:
— Ааа? Кто? Что разбудила? Ааа? — и, шатаясь, побрёл, куда глаза глядят, всё дальше и дальше от избушки.
— Куда ты меня тащишь?! Пусти! Пусти! — она пыталась вырваться, но шансов на спасение не было.
— Такие кудряшки у тебя… русые… глазки… голубенькие… — он продолжал дышать спиртом и к тому же его настигла икота.
Пока они вели бесплодный спор, из гущи показались купола палат: шатры, кубы, капли, усеченные пирамиды; бордово-охряные, бордово-зелёные, бело-голубые; в ромбах, в треугольниках, в полосках, причудливо-узорчатые. Показался и шпиль смотровой башни, но место смотрителя пустовало.
Итак, перед ними высилось грузное здание с его многими этажами и искусной резьбой; к палатам они подкрались с торца.
— Видишь витражное окошко внизу? Там у царька погреб. Пролезешь — достанешь мне пару-тройку бутылей.
— А не то прихлопну. Жду тебя здесь.
Рита выбила витражное окно, пробиралась методично и аккуратно, но, по рассказам, всё же упала с высоты и поранилась — платье напрочь утратило белизну, покрывшись хмурыми пятнами засохшей грязи и свежей крови. Чудом она не разбудила храпящего в углу рогатого, с копытцами (в ботиках соответствующей формы!) и свинячьим пятачком. Полки до потолка предоставляли ей богатый выбор, но второпях Рита, схватила ближайшую пару бутылок (одну — в руку, другую — под мышку; а третья, к сожалению, не влезла в нашитый карман, там уже лежал железный «пряник») — схватила бутылки и с трудом передвинула лестницу прямо под окно. Шажок. Шажок. Шажок.
И… — звон стекла, всплеск вина, характерные звуки панического пробуждения от сладчайшего из снов.
— Ух, сука, я тебе покажу!! — рогатый начал размахивать снятым ботинком.
Потянул её за волосы, больно проволок в правое крыло палат через тёмные коридоры.
— Пошла, мразь! — тот шипел, когда она упиралась, — Сдохнешь, как псина.
Рогатый с гордостью заявил, что тащит её к некому «Старшему». Он, конечно же, о чём-то задумался, замялся, и Рита ухватилась за момент, чтобы достать из кармана кусок металла и ударить по обезьяньему лбу. Как только тот свалился без сознания, она юркнула за угол и заперлась в первой же комнате.
Свет поступал в ту комнату разве что из окна, весь какой-то горько-жёлтый. С первого же мгновения Рита знала, что не одна: что-то тяжело дышало, укутанное саваном тьмы. Гадкое зловоние раздирало ноздри.
— Боишься, да? — тьма болезненно захрипела, закашлялась.
В горькую квадратную лужу света выползло нечто, похожее на распадающегося мертвеца: язвы, личинки, кривизна и вялость. Но более всего жуть наводило лицо. Вернее — то, что осталось от лица. Вернее — то, насколько в этом бесформенном просматривались черты плешивого.
— Боишься… а я ведь когда-то был красавцем… всем владели вместе с Трёхголовым… от болот до гор… пока царёк не пожаловал… ну ничего-ничего… вернём всё, что наше по праву… а кровушки как хочется… всё верну… будут бояться… знаю... уйти хочешь… помогу тебе.
Вроде бы Рита попыталась сбежать, но никак не могла отпереть дверь.
— Боишься, да… бойся, бойся… скоро все будут бояться некроманта… как было раньше… как было с зарождения веков…
— Отнесёшь Трёхголовому… с замком справишься… назад вернёшься с чешуёй… тогда уйдёшь…
Рита подхватила секиру, дверь отворилась, рогатого в коридоре уже не было. Чтобы попасть к Трёхголовому, действительно нужно было разрубить замок — топор прошёл, будто по маслу. Вторглась она, по-видимому, посреди ожесточённой дискуссии голов этого колоссального существа.
ПРАВАЯ ГОЛОВА (фуражка, нахлобученные брови, военный выговор). Снарядить болотных! В наступление! Силой! Силой! — непреклонно.
ЛЕВАЯ ГОЛОВА (очочки, лысина с родимым пятном в форме границ далёкой страны). Нам главное спастись, головушки сохранить, давайте перестраиваться… потянуть может… надо бы потянуть… — компромиссно.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ГОЛОВА (роскошная борода, царские усы, крупная шея). Главное здесь — получить контроль над палатами и окрестностями, оттяпать у царька как можно больше, расширить зону нашего влияния! — раскатисто.
РИТА. Простите, что перебиваю… она показала секиру и, лишь приблизившись, поняла, каково её предназначение: Трёхголового сковывала колоссальная златая цепь.
ЛЕВАЯ ГОЛОВА. Спасибо тебе, доченька…
Трёхголовый выхватывает лапой секиру, отделяет часть своей чешуи, бросает Рите.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ГОЛОВА. Поспеши! Времени мало!
И Рита поспешила, но передать лекарство некроманту ей было не суждено: в коридоре поджидал рогатый.
Первым, что услышала Рита, когда очнулась, был крякающий, скрежещущий голос с нескрываемым акцентом. Судя по всему, она находилась в тронном зале… будучи связанной по рукам и ногам натуго…
— Мара-Мара… Дурочка ты, вот ты кто! — скрежетал голосок. — Будут девчонки, будет много девчонок! Я! Властитель ночи! Повелитель зла и безумия! Непобедимый колдун! Опустошитель далёких земель! А ты всего лишь глупенькая дурочка…
Рита не сразу осознала, что обращаются не к ней. На обитом бархатом и самоцветами троне — костлявый, ехидный, с пышными усами и курительной трубкой; подле него на коленях — умоляющая женская фигура в черном, голова под капюшоном, рядом брошена коса. Скелетоподобному на троне всё было как бы велико: парча и корона, вытянутые арками окна и резные колонны, сама трубка, да и сам трон.
Рита представляла, что царёк будет с ней делать: для неё это было не ново.
Едва усатый подметил, что Рита вновь в сознании, в тронный зал, выбив тяжёлые резные двери, ворвались некромант и Трёхголовый с секирой. На входе, поверженный, лежал рогатый. Царёк бросил трубку, схватил посох, и без лишних прелюдий началось сражение: мебель — в полёт, топором — на части, противники сближались.
Мара крикнула, что не даст забрать девчонку, и встала подле Риты, а та, не теряя ни мига, заговорила с чёрной фигурой, будто со старой приятельницей:
— Мара… Не надоело? Не надоело вот так прятать лицо? А скотское отношение?.. Долго ещё будешь терпеть?
Длительное время Рита увещевала, и длительное время Мара, казалось, даже не слушала — так и сидела рядом, склонив покрытую голову. Затем начала тихо, робко, размеренно:
— Надоело. Надоело. Права. Надоело.
Она вновь выдержала паузу, сказала твёрже:
Та перерезала косой тугие верёвки, и, выждав, когда царька зажали в углу, вместе они выскользнули из тронного зала и спустя время оказались в погребе. Рита поочередно вытащила на поверхность три бутыли, выкарабкалась сама и вопросительно уставилась на Мару.
— Нет, не могу… Не могу его бросить в беде…
Ночи не было конца. Рита устремилась к Лешему, тот подхватил её (и спиртное), воскликнув: «Ай да умница! Быстро ты!» Когда они вернулись к избе, та снова вздыбилась, поднялась на копыта и приготовилась вертеться.
— В прошлый раз она явно не собиралась меня пускать…
Щелчком согнутого среднего пальца Леший сбил с крыши наблюдательного ворона, отбросив его глубоко в сосны. Изба осела.
— Ну, дальше я уж не протиснусь, — он издал грудной смешок.
— Это тебе спасибо, деточка, — Леший щедрым глотком опустошил бутылку, икнул и скрылся в тени.
Внутри изба оказалась куда шире, чем можно было представить. В сенях пылились ступа и метла, повсюду были развешаны амулеты, на верёвках сушились грибы, помещение было окутано уютным тёплом (хоть очаг и пустовал) да пряными ароматами сушёных трав.
— Есть тут кто?.. — Рита с осторожностью ступала по пищащим половицам.
— Ох-захворала-я-захворала, ох-захворала-я-захворала, — лёжа на печи, причитала некогда знаменитая старуха и потирала ногу из кости, — ох-захворала-я-захворала, нет-здровья-уж хостей принимать! Ты хто такая будешь? Как звать?!
— Ай, без-разьньцы! Шо хотела?
— Вот, возьмите, может, поможет, — быстро смекнув, Рита достала из кармашка и протянула старушке чешую Трёхголового, отчего та пришла в изумление.
— Ты эт хде достала? — старуха приложила чешуйки в больной ноге, моментально почувствовала облегчение. — Ой-ну-и-прелесть! Ой-какой-счасть-то! Проси, шо-хош!
— Сможете меня домой отправить?
— Так вон! В-ту-дверк-то-пройди! Делов-то! — и указала когтем на хлипкую дверь, противоположную входной.
Рита направилась к двери, с опаской взялась за ручку, как вдруг за спиной раздалось басистое:
Обернувшись, она обнаружила Велеса, что опять держал на руках медвежонка.
— Помнишь, мы договорились, что как-нибудь и я попрошу об одолжении? Что же, время пришло, — старик гладил медвежонка и добро-добро улыбался.
Рита слушала внимательно и, казалось, была готова исполнить любую просьбу.
— Не желаешь ли остаться здесь, деточка, остаться с нами? На болотах уже танцы, празднества, лишь тебя заждались!
Тут бледные губы её приоткрылись, что-то сверкнуло в голубых глазах, и с ужасом она осознала, что вопроса здесь, в сущности, не было, как не было здесь и выбора. Выбора не было никогда.
В колодце было три лица: лицо Луны (злорадствует, небось!); чуть глубже — лицо Риты — лишённое всякого света; и, безусловно, его лицо — ухмыляющееся, молодеющее на глазах: самодовольно он наблюдал, как зарастает плешь, завиваются кудри, выпрыгивают угри, распрямляется борозда и рассасывается катаракта. Широкая улыбка отразилась в застойной воде, сверху прорезался недостающий резец. Наконец, спустя десятилетия, он был вновь юн и полон сил, равно как и беззвёздная ноябрьская ночь.