Трибунал
Уважаемые, Многоуважаемые и Премногоуважаемые Присяжные Заседатели, сердечно приглашаем Вас к Трибуналу над подлейшими лицами Университета, над Университетом в подлейших лицах — приглашаем Вас распутать заговор, отсеять отъевшиеся обвинения от поржавевшей реальности, почувствовать и посочувствовать.
На скамье подсудимых уютно расположились, вплотную друг к другу, справа налево: преподавательница Языка, преподавательница «Прав человека», преподаватель Физической Культуры, Хранитель гардеробов, Верховная техничка, Ведущий специалист по закупкам, Директриса Библиотеки, Уважаемый Начальник Охраны, Глубокоуважаемый Господин Декан Первого Факультета и, безусловно, Преглубокоуважаемый Господин Ректор. В зале заседаний сложилось двоевластие: луково-серный душок царил на пару с ядовитым букетом французского парфюма.
Слоённым делом о реабилитации фашизма и широкомасштабной имплементации фашистских практик в стенах Университета занималась Коллегия: дюжина судей и Он — руководитель Трибунала.
В соответствии с протоколом, потерпевших сотни. Нет, тысячи. Представляем их мы — мы, из языковой группы №88 (немецкий первый, итальянский второй), над зеркально-бесконечным номером которой во всех журналах учёта посещаемости, успеваемости, опоздаемости, социальных и иных (!) характеристик значилась задиристая звёздочка — и, когда преподавательница Языка Дубинина чертила (чертила!) усыхающей ручкой (в усыхающей руке!) очередную пентаграмму, n-ный раз прорывала она обложки журналов, персиковые и мятные. Нас, как и звёздных оконечностей, должно было быть пятеро, но сегодня нас трое. Двое других теперь не дышат ни здесь, ни где-либо ещё.
Зачитав вступительное слово, Он молчал много и молчал мучительно, а затем начал — справа налево:
— Дубинина, в результате тщательного анализа Образовательный Комитет счёл тебя профнепригодной. Тебе вменяется доведение до самоубийства. Многочисленные свидетельства антигуманного отношения, приведшего к надлому психического здоровья, можно обнаружить в жирно-пятнистых журналах, где по каждому студенту тобой фиксировались следующие показатели:
1. серьёзность опоздания в минутах (ОП!)
2. количество курток, занесённых в аудиторию (КУР!)
3. количество выпитой на протяжении пары воды (ПИТ!)
4. количество взглядов в сторону электронных устройств (ГАД!)
5. количество инородных звуков, изданных на протяжении пары (ZV!)
Сама ты ни разу не явилась на пару вовремя, будучи занятой закупкой пирожков в университетской столовой, в связи с чем представляется логичным, что апогея неадекватности ты достигла именно там: сидя в одиночестве, среди десятков пустующих столов. Отрицательно помотав головой, сжав губы и промычав «хм-хм, нет, этаж для преподавателей», ты не дала сесть за пустой стол той первой, кого с нами нет. Признаёшь ли ты свою вину?
— Всё это — политика Кафедры! Это не моя прихоть!
— Каким бы бессовестным ни было поведение твоих коллег, аналогия — не аргумент. Аргумент — claim-reason-evidence и только так, верно?
Дубинина сложила руки на груди и демонстративно отвернулась. А Он отвернулся от неё.
— Урсулова, в результате тщательного анализа Образовательный Комитет счёл тебя профнепригодной. Тебе вменяется пособничество в доведении до самоубийства путём экспериментов над психикой и физиологией студентов.
Основные методы, к которым ты прибегала, включают:
1. визуальное воздействие тяжелейшим из взглядов;
2. аудиальное воздействие гнусавейшим из голосов, в сочетании с потоком сознания, обильно снабжённым словами-паразитами;
3. случайные, но регулярные удержания целых групп по окончании занятия, вплоть до 30–40 дополнительных минут.
Столь же наглядно кризис в твоём подходе демонстрирует настойчивое наставление заучивать наизусть «хронологические зарубки», (вплоть до дней, а иногда и вплоть до часов!), связанные с личной жизнью фигур истории: Яна Собеского, Анри Дюнана, Наполеона Бонапарта. Помимо них, особое внимание уделяется студентам мужского пола, один из которых с нами. Признаёшь ли ты свою вину?
— Можно и нужно сказать эээ ну вот в рамках так сказать Наполеоне Буонопарти как бы да и как говорится эээАаанри Дюнана да соответственно скажем так вот конечно же эээ знаете собственно так сказать эээ как бы да… — и гудела она так гнусаво, что даже Он, зажмурившись, закрыл уши ладонями.
— Осемененко, в результате тщательной экспертизы Психиатрическая Комиссия признала тебя недееспособным. В числе наиболее общественно опасных симптомов — прогрессирующий нарциссизм, гиперактивность, неспровоцированные вспышки агрессии. Тебе вменяется пособничество в доведении до самоубийства путём систематических публичных унижений. Будучи неспособной противостоять давлению Системы Рейтингов и Отчислений, жертва не имела возможности оказать сопротивление, чем ты с удовольствием воспользовался. Признаёшь ли ты свою вину?
Преподаватель Физической Культуры Осемененко (сухой, прямой) вскочил и, орошая слюной соседей, эякулировал:
— Я? Вину?! Ты ваще берега попутал? Какая вина мля? Я со всеми олухами одинаково базарю! — и руками размахивал он долго, и о правах своих вещал дотошно, и сел он тихо, весь красный, с осознанием, что Его не убедил. И тихо сидел до конца.
— Ниязбеков, тебе вменяется дискриминация при наборе сотрудников гардероба по национальному признаку, а также сокрытие их правонарушений, включая систематические кражи и ложные свидетельства о степени заполненности гардеробов: такой подход вынуждал студентов проносить верхнюю одежду в аудитории, где их отчитывали подобные Дубининой, а также оставлять верхнюю одежду на скамейках в коридорах, где она становилась лёгкой добычей для сотрудниц твоей супруги, Верховной технички Ниязбековой — и исчезали куртки со скамеек, и появлялись пуховики на плечах техничек, и продавались пальто на московских рынках. Более того, ты и сам, при содействии преподавателя Физической культуры Осемененко, как-то выкрал из женской раздевалки футболку, в которой сегодня не побоялся предстать перед Судом. Признаёшь ли ты свою вину?
— Этот майка я купиль Узбекистан.
— Как объяснишь ты, что альбом “reputation” авторства Тейлор Свифт, чьё название растянуто готическими литерами на твоей груди, тогда ещё не был выпущен?
И Ниязбеков сжался, раскрыл рот и вопросительно прищурился, мол, неподвластен ему этот русский язык во всём своём имперском могуществе.
— Ниязбекова, ты не пустила в уборную рыдающую девушку. Не пускала под предлогом уборки, а сама… с Начальником Охраны…
— Каюс-каюс! — хилая женщина Его перебила и расплакалась. И муж развернул к ней все морщины, пару карих глазок, побелевший кулак и всё своё презрение.
— Рыбкин! Тебе вменяется мошенничество в особо крупных размерах. Экспертиза показала, что суммы в отчётах глупо разнятся с реальной стоимостью продуктов, закупаемых для столовых. За последний год, благодаря твоим стараниям, рост цен на еду в Университете составил от 111% до 443%, а качество продуктов значительно ухудшилось. Признаёшь ли ты свою вину?
Всё это время субтильный паренёк с крашеными в седой пурпур волосами и губами-слизнями как-то неуютно ёрзал.
— Н-нет… не признаю… — выдавил он, — не виноват.
А ручки-то тряслись. Ах как потрясывало.
— Нет! Признаю! Виновен! Виновен! — и начал алчно грызть ногти.
— Нет! — каркнула коротко остриженная, рыжая, с масляным мясистым носом.
— Тебе вменяется эрозия этических норм. Всякий раз, когда студент приходил в библиотеку за книгами, ты общаешься с ним или с ней, словно со скотом — настоящий позор для такого места, как библиотека Университета, одна из богатейших университетских библиотек мира!
— Ты слушать умеешь? Нет, не признаю! Не надо мне тыкать своими обвинениями! Ты кто такой вообще? Мы не в таких отношениях, чтобы вести такой диалог! — они оскалилась, почти задыхалась. Он согласился. Совершенно не в тех отношениях.
Рядом, весь довольный, румяный, ухмылялся начальник охраны.
— Толстопальцев, тебе вменяется преднамеренное убийство. Тебя сдали твои же безалаберные охранники, считающие каждого студента террористом. Они видели, как одним днём ты проводил обширный обыск той второй, которой среди нас нет, лез ей под белую блузку, водил металлодетектором по ореолам. Они видели и то, как другим днём ты выбросил её из окна, и умыл руки, и не сожалел ни минуты. Вину свою ты, конечно же, не признаёшь?
— Ха! Первый раз слышу! — Начальник Охраны сверкнул золотым зубом, ещё довольнее и румянее, чем прежде. Довольнее и румянее, чем когда-либо.
— Сушкин, Сушкин, Сушкин… тебе вменяется злоупотребление полномочиями и неисполнение должностных обязанностей. Занимая все самые высокооплачиваемые должности Первого Факультета, за последний год ты умудрился появиться в Университете не более двух раз. Помимо этого, твоя женитьба на подданной Британской Короны никак не соответствует продвигаемым тобой политическим нарративам. А как же безусловная любовь к Родине? А призывы потопить вонючий островок англосаксов? Двоедушие тебе к лицу, всё же. Признаёшь ли ты свою вину?
Декан потёр жидкие усики, шмыгнул носом, прокашлялся, размял костяшки, ослабил полосатый галстук, застегнул пиджак, вновь расстегнул его, устроился поудобнее, но так и не сказал ни слова.
— Итак, Коркунов, не засиделся ли в ректорском кресле? Четверть века уже.
Вадим Вадимыч, мирно восседавший со сцепленными под животом руками, чуть подпрыгнул, и видно было, как округляются под квадратными очками большие светлые глаза: давненько его не называли по фамилии.
— Даже не спрашиваю, признаёшь ли вину за свои деяния.
Только-только Вадим Вадимыч набрал воздуха в грудь, только-только вознёс указательный палец, как вдруг заметил, что Он уже отвернулся.
И видел, как отворачиваются от него бывшие подчинённые. И слышал, как серно-луковый душок начинает доминировать над букетом ядов французского парфюма. Мерцает над теменем квадратный свет. Хмурит брови Судья, коллеги его с жалостью поглядывают на подсудимых. С тем чтобы избрать меру пресечения, Он обращается к Вам — к Вам, Уважаемые, Многоуважаемые и Премногоуважаемые Присяжные Заседатели.