"Когда журналисты были свободны"
Люблю читать публицистику, истории из жизни, воспоминания, но если они интересно написаны.
А ещё одна моя страсть - история журналистики и журналистская публицистика, только не нынешняя, не заказная. И здесь я обращаю внимание, даже не на западный корифеев, вроде гонзо-журналистов или корреспондентов, а на наших. На тот небольшой период в нашей истории, когда у нас была настоящая журналистика.
Но и в СССР, несмотря на цензуру, такая вот журналистика, такое вот телевидение назревало, уже были первые ростки, которые потом проросли в таких передачах как «Взгляд», «12 этажей» (которую скоро прикрыли «сверху») и прочие.
Как-то попалась мне в руки книга Сагалаева Э.М. «Когда журналисты были свободны». Это полная история нашего ТВ, в которой завязано всё, даже история тогдашней политики.
Кто не знает. Сагалаев Э.М. - это телевизионный деятель, можно сказать, один из создателей полноценного советского и российского телевидения. Наряду с Ворошиловым, тогда он создавал, по-настоящему, революционные вещи на нашем ТВ.
Я решил сделать небольшую выдержку из книги.
И начну с того самого В. Ворошилова, которому тогдашнее поколение обязано многими культовыми передачами.
Гений ТВ, который на стороне зрителей
«Передачу «Спринт для всех» сегодня мало кто вспомнит. А между тем в 70-е годы она была очень популярна. Фактически Ворошилов делал реалити-шоу на основе спортивных соревнований. Он подбирал крепких, атлетичных парней – и в прямом эфире эти ребята скакали на лошадях, переплывали реку, бежали, преодолевая препятствия, – словом, устраивали гладиаторские бои в советской стране. Нерв бою придавал тот факт, что на каждой передаче в качестве одного из участников выбирали парня из публики – прямо перед соревнованиями. Зрители, конечно, болели за «своего». От экранов было не оторваться. Камера, мотор, поехали…
– Можно я? – Из числа зрителей вышел молодой симпатичный парень. Ничем не примечательный – обычного роста, обычного телосложения, с дружелюбной улыбкой.
– Да, молодой человек, вставайте! Как вас зовут?
Имя парня я уже не вспомню. А вот фамилия была – Рабинович.
Ну, еврей и еврей. Все равно же не выиграет. А так – что ж, даже интересно.
К евреям в СССР отношение было сложное. Ни в одном законе, ни в одной газете никто бы никогда не написал, что евреи не равны другим национальностям. Но все знали: евреи, конечно, могут участвовать в соревнованиях. Но победить должен русский. В худшем случае – украинец или белорус. В порядке исключения – представитель титульной нации любой братской республики. Но не еврей. Еврей – никогда.
Первое испытание, спринт, Рабинович выиграл с блеском. Второе – плавание – наравне с еще одним участником. Третье…
– Сагалаев! – трубка спецсвязи орала голосом Лапина, председателя Госкомитета по радио и телевещанию. – Что у вас происходит?! У вас что, еврей победит в программе?!
Ворошилов сидел рядом со мной.
– Это честно, – повторял он. – Это честно.
– Он победит? – Я смотрел на экран: в последнем соревновании еврей Рабинович скакал на лошади, стремительно отрываясь от других всадников – молодых, крепких русских ребят.
– Это честно, – как заговор твердил Ворошилов.
– Не допускать! – орала трубка голосом Лапина.
Победил русский парень. А лошадь получила новую кличку – Антисемит».
Ворошилов больше всего любил прямые эфиры. Ему нравилось, когда его собеседник, по своему беззащитен, он настоящий. Ворошилов не любил людей, вернее, он очень интересовался ими, но с профессиональной точки зрения. Знаете, как художник рассматривает натуру, с которой будет рисовать, примечая анатомические особенности.
И идея быть на стороне телезрителей в «Что? Где? Когда?», так же родилась в его голове и стала, по-настоящему, революционным решением для тогдашнего формата.
Но прив сей любви к прямым эфиром была у него одна идея фикс, доказать, что рассказчик в телевизоре, не просто «говорящая голова».
«– Как? Вы же сами – любитель массовых действий, передач с неожиданными поворотами сюжета. А когда человек сидит и говорит…
– Я не просто любитель массовых действий! – вспылил Ворошилов. – Я еще и понимаю телевидение! И докажу вам: человек в кадре – это не обязательно «говорящая голова»!
Противоречить было бесполезно. Во-первых, я понимал: он выиграет. Во-вторых, стало интересно увидеть, что он придумал.
Передачу он назвал «Рассказы о профессиях». Казалось бы: что может быть скучнее слесаря, на протяжении сорока минут рассказывающего, каково это – работать слесарем. Или инженера. Или даже библиотекаря. Говорящая голова – она и есть говорящая голова.
Редкий случай – Ворошилов намеренно изменил любимому прямому эфиру с передачей, которую монтировали в студии. Но как он это делал!
Шла запись его интервью с рабочим-трубоукладчиком. Человек всю жизнь клал трубы – большие, маленькие, в земле, на земле…
– Тебе страшно бывает? – Ворошилов смотрел на рабочего с почти отеческим сочувствием.
– Да нет, – рабочий смущался перед камерой, пытался подбирать слова. – Чего там бояться.
– А когда на высоте работаешь?
– А представь: страховки нет, ветер сшибает с ног… – Ворошилов рисовал самую сложную ситуацию, какая только могла возникнуть. И рисовал так точно, что по лицу рабочего становилось понятно: с ним такое было. Он вот именно такое сейчас вспомнил.
– Да, вот тогда было страшно. Мы тогда с мужиками… – рабочий уже не подбирал слова, говорил как есть, перебивая сам себя.
Все, что записывалось до этого, Ворошилов безжалостно вырезал. А слова про «страшно» давал в эфир.
В его передачах на лицах людей читалась такая буря искренних эмоций, что каждый выпуск мы смотрели как документальный фильм. А может быть, даже художественный.
Ворошилов не стеснялся задавать вопросы настолько провокационные, что казалось – еще чуть-чуть, и вместо ответа получит кулаком в лицо. Но вместо этого он получал эмоции героя на их пике.
Он мог спросить: «А ты, наверное, из-за своей профессии… ну вредное же производство, да? Наверное, ты уже импотент». – «Я импотент?! – возмущался рабочий. – Да у меня там была такая любовь!» И вопрос, и начало ответа при монтаже вырезались. А про любовь Ворошилов оставлял.
Его герои плакали в кадре. Смеялись в кадре. Возмущались в кадре. Они жили в кадре. И, наверное, тихо ненавидели Ворошилова».
Странным была и его квартира. В комнатах было темно, даже окна завешаны тёмной плотной материей. На стене жёлтые листочки с идеями, над которыми этот странный гений мог думать часами. Он ни с кем близко не сходился, а вот Сагалаеву доверял, даже показал свою жизнь, свои идеи, свою квартиру.
«– Это будет игра. Шесть человек. Вопросы. Минута на обсуждение, – Ворошилов рассказывал идею новой игры, и я уже чувствовал: на моих глазах рождается бомба. – И они будут играть на деньги.
– На… что? Владимир Яковлевич, это же невозможно!
– Только на деньги! – Он словно удивился моей реакции.
– Какие деньги, Владимир Яковлевич? Вы что?
На дворе, повторюсь, стоял 1975 год – игра на деньги в советской стране казалась едва ли не более аморальной, чем игра на раздевание.
– Но мы не можем по-другому! Если не деньги, это будет не то! Не тот ажиотаж, не та страсть, не то, Эдуард Михайлович, поймите! – Ворошилов вскочил со стула. – Ну давайте хотя бы немножко, хотя бы… ну я не знаю, – тысячу рублей. Ну сто рублей хотя бы!
Его убежденность захватила меня. В какой-то момент я и сам подумал: а почему бы не на деньги? Посоветовался с Валерием Александровичем Ивановым, получил ответ: «Ты что, с ума сошел?»
Не помню, чья была идея – не деньги, а книги. Один из главных дефицитов советских времен. Одобряемая обществом роскошь. Символ интеллекта и культуры.
На деньги стали играть. Но уже в 90-е.
А вот язвительный характер ведущего по отношению к игрокам особенно выглядел уместно, когда из весёлых студентов они превратились в снобов-интеллектуалов. Тогда ты смотрел, и понимал, что ведущий и правда на твоей стороне, особенно когда многие не могли оправиться от финансового кризиса, а знатоки играли на деньги.
Да, это игра на низменном, на зависти к знатокам, но это делало передачу, по-настоящему, интересной.
«12 этаж» была на столько острой и революционной передачей, что даже в эпоху гласности, её прикрыли.
«Собственно, и в основной студии публика собиралась разношерстная: на прямой эфир приходили деятели науки, культуры, министры, их заместители… и подростки. У нас была лестница – и на эту лестницу мы сажали ребят и девчонок 14–18 лет.
Сажали не статистами: как правило, первое слово давали именно им. Делали это специально. Во-первых, хотелось услышать их собственное мнение, не искаженное обсуждениями взрослых и статусных дядь и теть. А во-вторых, подростковый максимализм и стремление делить мир на черное и белое делали то, что не мог сделать иной профессиональный ведущий. Резкие, безапелляционные высказывания подростков заводили взрослых: те распалялись, кипели эмоциями, и прямой эфир получался таким, что «12 этаж» смотрела не отрываясь вся страна: от Камчатки до Калининграда, от пионеров до пенсионеров».
Мне это напомнило позднесоветские выпуски молодёжных передач. Прилизанные «До 16 и старше» вдруг стали остросоциальными. Ещё бы, вдруг начали говорить о том, что реально волновало молодёжь, а ещё об её реальных проблемах, например, «дедовщина» в ПТУ. Тогдашнее общество этим было пропитано и пропитано до сих пор в бюджетных организациях. Я сам, столкнулся с подобным в техникуме. А ведь это был конец 90-х!
Но Масляков, как бы сказать попроще. Будем называть вещи своими именами, он, всё же, номенклатурщик. Нужен был кто-то, кто не боялся поднимать острые темы. Сагалаев решил вести передачу сам.
«…Мы обсуждали судьбу автомобилестроения в СССР. Шел 1987 год: АвтоВАЗ уже вовсю выпускал переднеприводные «восьмерки», которые по сравнению с привычными заднеприводными «Жигулями» и «Волгами» выглядели как иномарки.
«Восьмерка» цвета «мокрый асфальт» была предметом вожделения и синонимом фразы «жизнь удалась». Казалось, впереди у отечественного автопрома – новые победы и свершения…
– А давайте спросим самих работников Волжского автозавода. – Я предложил переключить камеру со студии в Останкине на нашу мобильную студию, развернутую прямо в цехе АвтоВАЗа. – На днях Михаил Сергеевич Горбачев заявил, что через пять лет СССР будет законодателем автомобильной моды в мире. Верите ли вы в это?
– Да, – медленно и веско произнес первый секретарь горкома партии (без первого секретаря горкома, понятное дело, прямой эфир не мог бы состояться). – Задача сложная, но, если генеральный секретарь поставил ее перед нами, мы, конечно же, обязаны ее выполнить. И мы ее выполним.
Он говорил – а я смотрел в глаза молодому парню, стоявшему рядом с первым секретарем горкома. По глазам парня я видел, какие страсти борются в его душе. И не мог эти страсти упустить.
– А вы, молодой человек? – обратился я к нему. – Вы верите, что мы станем лучшими в автомобилестроении?
Парень вздохнул, чуть опустил голову и произнес:
– Не будет этого. Никогда не будет. Мы не то что от немцев – мы от Чехословакии-то отстали! У нас же половина деталей на «восьмерки» – импортные!
– Так… – Я почувствовал, как воздух заискрил. – А вы кто?
– Я инженер АвтоВАЗа, – парень вздохнул еще раз и посмотрел на первого секретаря горкома. – И его сын.
– Та-а-ак… – Искры превратились в грозовые молнии. – Так кто же из вас нас обманывает? Страну! Страну обманывает! Кто? Вы, молодой человек, или ваш отец?
И первый секретарь горкома сказал:
Дальше мы переключились на студию, и наши подростки беззастенчиво высказывали свое мнение, а наши деятели науки и культуры так же беззастенчиво критиковали подростков и соглашались с ними… И вся эта полифония выстраивалась в общий хор.
Странно: у нас кипели страсти, но практически никто не перебивал друг друга. Никто не позволял себе прямых оскорблений. Никто, конечно же, не устраивал драку в прямом эфире. Но передачу смотрели – не отрываясь.
А потом ее закрыл Егор Кузьмич Лигачёв».
К сожалению, сейчас вот у таких Лигачёвых открылось второе дыхание.
«Второй человек в партии решил прийти к нам в молодежную редакцию, поговорить о жизни. Мы, конечно, готовились».
Когда я читал книгу, я сразу понял, что ничего хорошего из этого разговора ждать не пришлось бы. Понятное дело, пришёл партийный бонз, который будет разносить всю команду Сагалаева и его лично.
Но насколько мерзкий челочек оказался этот второй человек в партии… Судите сами.
«– Давайте чаем его встретим! – предложил кто-то из наших. Тут же побежали на 10-й этаж: в буфете работала знаменитая Римма – ее пирожки обожало все «Останкино». Заказали у нее пирожков («Римма, постарайся, к нам важный гость придет – пусть сам попробует, как ты вкусно готовишь!»), вскипятили чаю. Егор Кузьмич пришел не один – с телохранителями. Сел за общий стол (пирожки, чай, аромат – кажется, собственный локоть съешь).
– Егор Кузьмич, чаю налить вам? – спросил я его.
В этот момент один из его телохранителей достал из кармана фляжку. Открутил крышку. И налил в пустую чашку Лигачева… наверное, чай. Может быть, кофе. Да хоть виски!
Он боялся, что мы его отравим.
Второй человек в партии опасался, что сотрудники молодежной редакции Центрального ТВ могут его отравить!
Лигачев не прикоснулся к пирожкам Риммы.
А мне стало мерзко находиться рядом с ним в одном помещении.
– Знаете, Эдуард Михайлович, вот в вашей передаче – это же не комсомольцы выступают? – начальственно-отеческим тоном, каким разговаривали с «челядью» все члены Политбюро, произнес он. – Скажите, это ведь у вас артисты?
– Какие артисты, вы что? – Я был возмущен.
– Нет, Эдуард Михайлович, не отпирайтесь, – добродушно усмехнулся он. – Мы знаем, какие у нас комсомольцы. Наша молодежь не такая. – Нелепая манера партийных бонз говорить о себе «мы» едва не вывела меня из себя. – Вот этот парень с ленточкой на голове – ну какой он комсомолец? Видно же, что артист.
Парнем с ленточкой был семнадцатилетний Сергей Брилев – тот самый, что потом стал кандидатом исторических наук и заместителем генерального директора телеканала «Россия».
А тогда, в 1988 году, Лигачев распорядился закрыть программу «12 этаж». Он ведь искренне верил, что «наша молодежь – не такая». Партийная верхушка к концу 80-х годов настолько оторвалась от реальности, что крах СССР был лишь вопросом времени, а не вероятности».
Что-то мне эта оторванность от реальности кого-то напоминает…
На тот момент Сагалаев не боялся принимать смелых решений, который, иногда имели необычные последствия.
Например, после выпусков о митингах, когда население было недовольно первыми секретарями, тех увольняли и ставили на их место вторых секретарей.
Так дошло до того, что вторые секретари, поняв как быстро они могут сделать карьеру, активно подстрекали на митинги. После поднятия вопроса, их начальников увольняли, в народе это даже прозвали «революцией вторых секретарей».
Советую прочесть книгу. Я остановился на коротком промежутке времени, но начинается всё с «застойной» эпохи, а заканчивается нулевыми со всеми вытекающими для журналистики моментами.