Какой-то ублюдок пытался насильно поцеловать тебя
Ты прошла знакомый коридор почти на цыпочках. Поскрипывали половицы, слышался гул репетиций на другой сцене, кто-то уронил коробку с костюмами, но до тебя всё это едва ли доносилось.
Лини всегда говорил, что ему не нужна поддержка перед выступлением. Он уверял, что сцена — его стихия, а зрительный зал — привычная буря, в которой он чувствует себя как дома. Лини справлялся сам, всегда. Однако сегодня что-то было не так. Ты не могла объяснить это точно; ни себе, ни тем более ему. Это было скорее ощущение… Как тихий холодок в груди, предчувствие, которое невозможно заглушить. Именно поэтому ты и пришла. Ни с речью, ни с советами, ни с чем-то важным, а просто, чтобы быть рядом.
Ты тихо постучалась, а потом приоткрыла дверь.
Твой возлюбленный сидел спиной к тебе, слегка наклонившись над столиком и, казалось, даже не слышал тебя. Его плечи были напряжены, словно он сдерживал в себе слишком многое — эмоции, мысли, усталость. Пальцы были сцеплены в замок, покачивались на весу над коленями. Лини смотрел в зеркало, но не на себя, а скорее, сквозь отражение. Глубоко, сосредоточенно, будто пытался нащупать нужное состояние, собрать себя по частям перед выходом.
Его лицо было без грима, и в этом тоже было что-то непривычное. Не было той маски, за которой он обычно прятал свои переживания. Под глазами лёгкие легкие тени и напряжение в уголках губ. Не уставший до изнеможения, нет. Просто… Не в равновесии. Не маг, а человек, который слишком много думает о том, что будет, если сегодня что-то пойдёт не так.
Только когда ты шагнула внутрь и тихо закрыла дверь, он очнулся и резко обернулся, будто из сна:
— О… ты… Прости, я не услышал.
— Я не хотела мешать. Просто… пришла пожелать тебе удачи. — произнесла ты, подойдя ближе. Он сразу же попытался выпрямиться, откинуть усталость в плечах, надеть улыбку: ту самую, блестящую, сценическую. Но ты видела: она фальшивая. — Что случилось?
— Элис заболела. А номер без неё рухнет, всё же завязано на тройной синхрон. — устало вздохнул Лини.
Ты кивнула, почти не задумываясь. Конечно. Ты была на каждом выступлении и помнила каждую деталь: движения, интонации, свет, паузы, с которых начинались самые сильные сцены.
Не дожидаясь приглашения, ты села рядом. Не слишком близко, чтобы не нарушать его пространство, но достаточно близко, чтобы он знал: он не один.
— Хочешь… я её подменю? — спросила ты, негромко, почти шёпотом. Не для того, чтобы предложить решение. А просто чтобы он знал: ты готова. Если Лини скажет «да» — ты сделаешь это без колебаний.
Его глаза задержались на твоём лице чуть дольше, чем обычно. В них не было привычной уверенности, не было иронии или маски, только усталость и что-то ещё… Почти незаметное, хрупкое. Как надежда, которой он боялся поверить.
Впервые ты увидела в нём не артиста, не фатуи, не мастера фокусов с ослепительной улыбкой, а просто человека. Уставшего, вымотанного, у которого вот-вот выбьют из-под ног опору, если рядом не окажется кого-то, кто сможет удержать.
— Ты уверена?.. — спросил Лини. Голос был чуть охрипшим, как будто ему давно хотелось спросить это, но не хватало повода. Не звучало сомнений, звучала тревога. За тебя. За то, что он может втянуть тебя в то, в чем ты не готова учувствовать, однако Лини не отводил взгляда. Парень ждал ответа.
— Да. Ты ведь знаешь, что я помню весь номер. Не притворяйся, что не замечал.
— Я замечал, — он чуть улыбнулся. — Я просто... не хотел тебя втягивать.
— Тогда считай, что ты не втянул. Я сама пришла. — произнесла ты с улыбкой и взяла его за руку.
Он тихо и коротко засмеялся, как будто впервые за этот день.
— Линетт тебя натренирует. У тебя будет одна реплика и двадцать два шага на сцене. Крылья — механические. Не бойся. Я всегда буду рядом.
Он нежно коснулся твоей щеки пальцами, и в этот момент ты почувствовала —
он был благодарен так, как только мог быть благодарен человек, привыкший справляться один.
Через несколько минут ты уже стояла в центре репетиционного зала, сцена перед тобой казалась размытой: не из-за света, а от волнения. Лини говорил что-то о реплике, показывал, как двигаться, как смотреть в сторону зеркала. Он старался, улыбался, подбадривал, но ты чувствовала, что внутри он был напряжён и хотел, чтобы всё получилось.
И вдруг раздались тихие шаги. Ты обернулась и увидела, как в зал вошла Линетт.
Она не сказала ничего, а лишь подошла, окинула вас обоих взглядом.
— Здравствуй, — произнесла ты.
— Привет, — тихо произнесла девушка. Она кивнула тебе и на мгновение задержала взгляд.
Ты ожидала замечания или лёгкой иронии: всё-таки ты заменяла актрису, с которой она выступала не один сезон. И ты — девушка её брата. Это могло бы вызывать холод.
Но нет.
— Ты немного пережимаешь левое плечо, — спокойно произнесла Линетт. — Это делает движения жёстче. Хочешь я покажу?
Ты просто кивнула, не сопровождая это ни словами, ни жестами. Твоего молчаливого согласия оказалось достаточно, чтобы она поняла: ты готова. Линетт встала рядом без тени колебаний, словно ваше совместное появление на сцене было чем-то само собой разумеющимся, словно вы уже однажды проходили через это и теперь лишь возвращались к хорошо знакомому.
Без репетиций, без реплик, она деликатно коснулась твоей руки и направила в нужную позицию, легко, почти незаметно поправив угол наклона плеч, мягко развернув корпус и уточнив положение ступней. Её движения были уверенными, но ненавязчивыми, и в них чувствовалась привычка работать с тем, кто улавливает полутона, а не только чёткие команды. Она показала, где поворот должен быть чуть плавнее, где центр тяжести стоит перенести ниже, и как, следуя за дыханием партнёра, можно встроиться в общее движение, не нарушив ни темпа, ни эмоционального рисунка сцены.
Вы начали с одного шага, затем другого — сначала медленно, с осторожностью, но каждая следующая попытка становилась всё увереннее, как будто тела начинали вспоминать хореографию, которую никогда не учили, а просто чувствовали на уровне интуиции. Пространство между вами постепенно заполнялось не словами, а доверием, возникавшим без объяснений: через ритм, движение, касание, взгляд.
Лини по-прежнему сидел в стороне, молча наблюдая за тем, как вы двигаетесь на одном дыхании, без необходимости в подсказках или корректировках. Его взгляд был внимательным, почти отстранённым, но в нём сквозило нечто большее, чем профессиональный интерес, может быть, тихое облегчение, может быть, изумление тем, как быстро между вами выстроилась связь.
Когда всё было сделано, Линетт отступила назад и кивнула:
И, не дожидаясь благодарности, спокойно ушла. Ты проводила её взглядом и вдруг почувствовала как напряжение в груди ослабло. Если она верила в тебя — значит, и правда всё получится.
На следующий день фонари перед зданием театра зажглись ещё до наступления сумерек — словно торопились встретить толпу. Люди в масках и без, дети на плечах у родителей, пожилые дамы с веерами, парадные господа в чёрных цилиндрах: все собрались ради «близнецов чудес» — Лини и Линетт. Но сегодня было кое-что другое. Сегодня с ними на сцену выходила ты.
За кулисами как всегда стоял запах пудры, клея, лака и суеты. Лини поправлял манжеты, протирал линзы, выдыхал, ты же стояла рядом, уже в костюме — лёгком и серебристом, сшитым под образ, словно лунный луч, пойманный в ткань. Волосы были убраны, лицо почти не накрашено: он хотел, чтобы ты была собой. «Ты и есть волшебство», — сказал Лини утром, протягивая наряд.
Свет за кулисами медленно погас, растворяя очертания предметов и лиц в полумраке, будто мир, каким он был до этого момента, остался позади в закулисье, вне пределов сцены. Из глубины зала донёсся нарастающий шквал аплодисментов, за которым на мгновение наступила почти полная тишина, такая насыщенная ожиданием, что, казалось, она сама вот-вот сорвётся в новый взрыв эмоций. И именно в эту хрупкую паузу, будто выйдя из самой тишины, шаг за шагом появилась Линетт.
Она двигалась вперёд с отточенной грацией, точно зная каждый сантиметр сцены, каждый взгляд, устремлённый в её сторону, но при этом не стремясь перетянуть внимание, наоборот, девушка создавала пространство. Пространство для тишины, для напряжённого замирания публики, для того самого переломного момента, когда тишина становится громче любого слова. Всё было выверено до мелочей: длина её паузы, лёгкость жеста, с которым она щёлкнула пальцами, и та невесомая уверенность, с которой она передала эстафету Лини.
Внезапно раздался хлопок и блеснула вспышка. Затем появилась тонкая завеса дыма, рассеивающаяся в воздухе, и белоснежные голуби, вырывающиеся из облака, словно материализовавшиеся из фантазии. Лини возник посреди сцены внезапно и эффектно, как и положено мастеру иллюзий, — из ничего, из чистого чуда. Публика встретила его громом аплодисментов и восхищёнными возгласами, как будто сама реальность на миг изменила правила, позволив ему появиться не по законам физики, а по велению волшебства.
И всё же, несмотря на привычный эффектный антураж, точно выверенный, знакомый до последней искры в дымовой завесе, сегодня в его движениях чувствовалась некоторая сдержанность, почти незаметная постороннему глазу. Он не задержался в привычной позе победителя, не стал развлекать публику привычными фразами и приветствиями. Вместо этого парень просто остановился, позволил себе на мгновение задержать взгляд в зале и с той самой тёплой, немного лукавой, но сегодня особенно искренней улыбкой, тихо произнёс:
— Сегодня — особенное выступление. Сегодня с нами — новое лицо. Но поверьте, её сердце давно билось в такт с нашим.
Он протянул руку к тебе, как будто весь этот номер был задуман только ради одного момента. Ты вышла на сцену почти машинально, ведомая не решением, а чем-то глубже — ощущением, что именно здесь, именно сейчас ты должна быть рядом. Свет софитов ударил в лицо ярким, ослепляющим потоком, стирая контуры зрительного зала и превращая всё вокруг в расплывчатое пятно, но даже сквозь этот ослепительный свет тебе удавалось видеть Лини. Его глаза, устремлённые только на тебя.
В зале раздался шум: короткий вздох удивления, неуверенное аханье, торопливый шёпот, пронёсшийся по рядам, словно волна, но все эти звуки доносились до тебя приглушённо, словно ты находилась под водой, где внешний мир уже не мог нарушить ту хрупкую магию, что возникла между вами. Остались только сцена, скользящий свет, касания пальцев, и он рядом.
Музыка началась и будто вплелась в окружающее пространство, растворившись в нём и став его естественным продолжением — мягкий ритм, пульсирующий на грани слышимости. И в этом ритме Лини повёл тебя: не спеша, с точностью до полушага, точно так, как вы репетировали до поздней ночи. Его ладони едва касались твоих, но ты чувствовала каждое прикосновение: лёгкое сжатие пальцев — знак к повороту, тонкое движение запястья — смена направления. Он не толкал, не тянул — он вёл, и ты следовала за ним.
На периферии зрения мелькала Линетт: тихая, сосредоточенная, почти невидимая. Она точно знала, когда и куда подать нужный реквизит, когда позволить вспыхнуть свету, когда отпустить из-за кулис очередной эффект. Она управляла всем этим невидимым механизмом, как дирижёр управляет оркестром: не требуя внимания, но направляя ход спектакля. В этом безмолвном трио каждый знал свою роль и именно поэтому всё работало безупречно.
Фокус начинался с зеркал. Пять больших зеркал, выстроенных полукругом. Лини заходил в одно и исчезал, а в другом появлялось его отражение. Потом снова исчезало. Ты искала его глазами, по сценарию, но в груди бился не актёрский страх, а настоящий будто ты действительно не знала, где он.
Ты подошла к зеркалу. Зал затаил дыхание. В этот момент ты произнесла реплику, ту самую, которую вчера репетировали:
— Куда ты исчез? Вернись ко мне!
В твоём голосе было волнение. И на вдохе, с гулом механизма, зеркало рассыпалось в серебряные лепестки, а за ним оказался Лини. Прямо перед тобой.
Он улыбнулся, взял твою ладонь и потянул за собой. Теперь оставалось самое главное — финальный номер с крыльями.
Ты знала, что Лини разрабатывал этот механизм почти месяц. Он обещал показать его в действии, но берёг сюрприз даже от тебя. Только говорил: «Ты поймёшь, когда почувствуешь.»
Вы встали на платформу. Под ногами находился круглый подиум, на котором вы должны были закружиться. На спину Лини был закреплён каркас, обтянутый лёгкими металлическими перьями. Тончайшие пластины были почти как настоящие. Механизм срабатывал от резкого движения запястья.
— Готова? — тихо спросил он, склонившись к тебе.
Он отпустил твои руки и резко взмахнул кистью и крылья наконец расправились. Они сияли в свете прожекторов, словно выкованы из рассвета и заката. Огромные, почти настоящие. Он поднял тебя на руки: не как ассистента, не как часть трюка, а как нечто большее, как сокровище, которое носил на руках весь спектакль.
Вы кружились на платформе, а подиум медленно поднимался. Зал казался бесконечно далёким. Лини смотрел ни на публику, ни на свет, а только на тебя.
— Видишь? Я ведь говорил: ты умеешь летать. — прошептал Лини.
Ты искренне, без маски, без надуманных жестов улыбнулась, просто потому что почувствовала: ты действительно на сцене. Не как тень, не как подмена, не как спасительный вариант в последнюю минуту, а как часть волшебства, которое сейчас рождалось на глазах у сотен зрителей. В этот миг ты словно растворилась в пространстве, став неотъемлемой частью музыки, света и движения, и с каждым шагом, с каждым касанием его руки это ощущение только крепло.
Ты не сразу поняла, что всё началось: механизм сработал мягко, почти бесшумно, без резких толчков и дёрганий, будто подхватил тебя не металл и тросы, а воздух, послушный твоей воле. Крылья за спиной раскрылись с лёгким шелестом, их движения были плавными, точно отмеренными, и в какой-то момент тебе показалось, что они не просто поддерживают, а обнимают, будто защищают тебя от падения, от страха, от всего лишнего.
В этом полёте не было случайностей — ты чувствовала, как точно всё выверено, как осторожно и заботливо Лини продумал каждый механизм, чтобы именно в этой сцене, в этой точке пространства вы оказались вместе: в самом центре внимания, в самом ярком круге света, в самом сердце зрительского восприятия.
Завершающее движение было не менее волшебным: ты медленно опустилась на край подиума, словно ступив на землю из воздуха, без стука, без падения, легко и точно. Лини уже ждал внизу: он подхватил тебя рукой, мгновение — и, сделав шаг назад, плавно склонился в поклон, не выпуская твоей ладони. Ты склонилась вместе с ним, в той же линии, в том же дыхании. А затем из тени, как последний аккорд, вышла Линетт и встала рядом, чуть сбоку, чуть позади, но с вами.
Три фигуры на сцене. В идеальной симметрии, в замершем моменте.
И сначала — тишина. Та самая, редкая и драгоценная, которая рождается только после настоящего чуда. А потом как будто кто-то сорвал завесу: зал взорвался аплодисментами, горячими, долгими, волнующими. Люди вставали с мест, кто-то кричал слова благодарности и восторга, кто-то бросал цветы на край сцены, стараясь дотянуться до магии, только что разворачивавшейся у них на глазах. Один маленький мальчик в первом ряду хлопал в ладоши с такой искренностью, словно не до конца понимал, зачем это делает, но его сердце подсказывало — надо.
Ты повернулась к Лини. Он стоял спокойно, как всегда, но в его глазах, в этой короткой, почти неуловимой искорке было всё: благодарность, гордость, и... Что-то личное, не предназначенное для публики. Лини слегка склонил голову, как бы подтверждая — да, ты справилась. И ты поймала его взгляд, поняла, что именно он хотел сказать без слов, и ответила тем же.
Аплодисменты ещё не смолкли, когда ты ощутила, что сердце стучит слишком громко. Не от радости, не от гордости, а от того, что ты не здесь. Не в этом ослепительном мире, не в центре внимания, не в лучах софитов, не среди тысяч восторженных глаз.
Внутри тебе как будто тонкая плёнка отделяет от сцены. Ты улыбалась, как он — искренне, изо всех сил. Но улыбка отдавалась в груди лёгкой тенью. Лини бросил радостный и сияющий взгляд в твою сторону. Ты кивнула, ответила взглядом: всё хорошо. Но ему не нужно читать между строк. Он видит, всегда видел.
Ты незаметно сделала шаг назад, ещё один. Вся труппа осталась впереди, и в зал летели бутоны роз, ленты, крики благодарности. Линетт холодно-спокойна, Лини ослепителен. А ты будто растворилась, как тонкий след дыма после фокуса, как вспышка света, что больше не горит.
Твои ноги вели тебя вглубь сцены, прочь от софитов. Справа — занавес, слева — служебный вход, за которым всегда царил привычный полумрак. Место, где можно дышать.
Ты не убежала, а просто плавно, тихо, незаметно отошла.. Как будто тебе здесь никогда и не было места. Не по злобе, не из-за неуверенности, а потому что в центре — не ты. Никогда не была и не хочешь быть.
Лини привык быть в центре внимания. Он жил на сцене, питался вниманием публики, дышал ритмом аплодисментов. Линетт же была скорее молчаливой тенью рядом с ним, всегда в нужный момент, всегда вторая. А ты… Ты не умела быть частью спектакля, если за этим не стояла тишина.
Ты оглянулась ещё раз. Он смотрел в зал, но его рука машинально потянулась в твою сторону и, не найдя тебя рядом, Лини хмурится. Не резко, не тревожно, просто на мгновение. Как будто что-то родное исчезло с его боковой линии зрения.
Ты зашла за кулисы медленно, почти неслышно. Твои шаги терялись в общем гуле, но никто не обернулся, каждый был занят своими мыслями, своими заботами. В гримёрке царил полумрак, тёплый и плотный, словно ткань, сквозь которую трудно было дышать. Воздух был насыщен запахами грима, пудры и старого дерева, немного сладковатыми, чуть пыльными, но такими родными, как сцена после финального поклона.
Ты сняла с плеч механические крылья, чувствуя, как напряжение медленно уходит из мышц. Пальцы ловко нащупали замки: одно движение, другое, всё, как учили. Ты сложила крылья в коробку, бережно, словно они были не реквизитом, а чем-то живым, почти личным. Затем аккуратно сняла костюм и, не торопясь, повесила его на плечики, расправляя складки, чтобы всё было на своих местах — как до выхода, как до сцены, как будто ничего не произошло.
Ты опустилась на табурет перед зеркалом, в котором не горел свет. Просто села, не глядя на своё отражение, не ища в нём ни усталости, ни эмоций. Ты ничего не анализировала, не разбирала по частям то, что только что случилось. Все мысли, все чувства, весь восторг зала, который будто бы выжег внутри пустоту, — всё это отступало, медленно растворяясь в мягкой полутьме комнаты.
Где-то за занавесом ты услышала, как раздались шаги, чей-то голос эхом прокатился по сцене:
— Лини, ты видел, как её встретили? Публика в восторге!
И почти сразу другой восхищённый голос:
— Она как будто была с вами всегда!
А потом, сдержанно, почти буднично, прозвучал голос Линетт:
Ты улыбнулась, едва заметно, тихо, с теплом и благодарностью. В груди отозвалось странное чувство: не гордость и не удовлетворение, а что-то глубже. Что-то, чему даже не нужно было названия. Ты не встала, не пошла на сцену за цветами или аплодисментами, не вышла к поклонникам, не приняла комплиментов, не искала восторженных взглядов. Всё это было не для тебя.
Ты вышла на сцену не ради оваций. Не ради признания. Ты сделала это ради него.
Внезапно показалось, что воздух сделался плотнее, будто стены начали сдвигаться ближе. Ты встала, медленно, осторожно, будто боялась нарушить эту хрупкую пустоту. Убрала волосы за ухо, медленно подошла к раковине, плеснула прохладной водой на лицо.
Когда ты подняла голову, в зеркале мелькнуло отражение. Дверь была чуть приоткрыта.
— Прости, — раздался голос. — Не хотел испугать.
Это был Жюль. Он улыбался, как всегда — безукоризненно, отрепетировано. Его взгляд был мягким, почти нежным, но что-то в его присутствии тревожило. Жюль сделал пару шагов внутрь, и ты заметила, как он закрыл за собой дверь.
— Я видел, как ты ушла, — произнес он. — Решил, что стоит поговорить.
Ты вежливо, но неохотно кивнула. Тебе хотелось, чтобы он ушёл, но не хотелось быть грубой. Жюль был рядом всё это время, частью труппы, другом Лини… Наверное. Хотя ты и не была уверена, насколько близко они общались.
— Великолепное выступление, — продолжил Жюль. — Ты удивила всех. Даже Линетт выглядела впечатлённой, а это почти чудо. Лини… — его голос чуть изменился, стал тише. — Он просто сиял. Благодаря тебе.
Ты опустила глаза. Тепло от его слов не дотянулось до сердца. Не потому что они были лживы — скорее потому, что звучали слишком гладко. Неестественно.
— Спасибо, — тихо ответила ты. — Я просто хотела помочь.
Жюль подошёл ближе, слишком близко. Ты отступила на полшага, однако он не заметил… Или сделал вид, что не заметил.
— Ты не просто помогла, — произнес он. — Ты спасла его. Без тебя он бы не справился. Я видел. Он без тебя — пуст. Слаб.
Ты почувствовала, как в груди сжалось. Ты не хотела это слышать. Не так, не из его уст.
— Жюль… — начала было ты, но он не дал закончить.
— Ты должна понимать, — произнес он, — в труппе всё держится на балансе. Кто-то восходит, кто-то исчезает. Но ты — ты слишком быстро выросла. И слишком близко подошла к нему.
Он снова сделал шаг. Теперь между вами почти не осталось расстояния.
— Ты заняла чужое место, — его голос был тихим, почти ласковым. — Ты не думала, что этим можешь кого-то ранить?
Ты почувствовала напряжение в плечах, а глубоко в животе скрутился тревожный ком.
— Я не понимаю, о чём ты, — произнесла ты. — Если ты про сцену, я…
— Не про сцену, — перебил он. — Про него. Лини. Ты не видишь? Все заметили. Он потерян без тебя. Зависим. А зависимость — опасна.
Внезапно Жюль поднял руку. Ты вздрогнула, но он только убрал прядь с твоего лица. Слишком медленно, слишком интимно.
— Мне казалось, ты умнее, — прошептал он. — Но раз уж ты не хочешь понять…
И прежде чем ты успела отступить или хоть как-то отреагировать на его приближение, Жюль внезапно, почти рывком, схватил тебя за руку. Его пальцы сомкнулись намертво как стальные кольца, и в следующий миг он резко притянул тебя к себе, сбивая дыхание. Его губы грубо, без предупреждения, холодно врезались в твои. В этом поцелуе не было ни нежности, ни желания, ни хотя бы попытки услышать тебя. Только давление, только насилие: глухой, тяжёлый жест, похожий скорее на удар, чем на прикосновение.
Ты замерла. На одну страшную секунду — обездвиженная, оглушённая, вырванная из реальности. Не от близости, не от волнения, а от ужаса. Всё произошло так быстро, так неожиданно, что твой разум не сразу смог осознать, что именно происходит. Внутри всё оборвалось и вместе с этим пришло острое, режущее осознание: этого не должно быть. Не так. Не с ним. Не сейчас. Никогда.
Ты дёрнулась, резко, инстинктивно, но он не отпустил. Его рука лишь сильнее сжала твою, будто боялся, что ты исчезнешь, если отпустит хоть на миг. Паника захлестнула, а сердце забилось слишком громко, и ты, не думая, ударила его в грудь, открытой ладонью. Не с силой, а с отчаянием. Этот жест был не про физическую боль. Он был криком. Протестом. Мольбой: хватит, отпусти, не смей.
Он отпрянул. Но не потому, что понял, не потому, что почувствовал твоё отвращение или раскаялся в содеянном. Жюль отшатнулся с раздражением как человек, которому помешали, которого прервали на полуслове. Его взгляд вспыхнул обиженной досадой, не виной. Он не видел, как дрожали твои плечи. Как ты, всё ещё стоя перед ним, делала шаг назад, почти падая от чувства омерзения, от ужаса того, как всё внезапно произошло.
— Не притворяйся, — произнес Жюль сквозь зубы. — Ты сама это выбрала. Ты пришла сюда. К нему. Ты думала, что никто не захочет тебя? Что я не замечу?
Ты открыла рот, но слова не шли. Всё внутри гудело от злости и страха.
— Отойди от неё, — раздался внезапно резкий, безэмоциональный голос, однако в этом холоде было что-то, от чего даже воздух замирал. Дверь гримёрки со скрипом распахнулась и в проёме появился Лини. Он смотрел на вас. Его глаза были не светлыми, как обычно, а тёмными, глубокими, полными молчаливой ярости.
Жюль сразу же отступил и поднял руки, будто ничего не сделал, а затем улыбнулся.
— Лини, не пойми неправильно. Я просто…
— Замолчи, — тихо приказал Лини.
Ты почувствовала, как ноги начали дрожать. Лини подошёл к тебе, аккуратно, будто к хрупкому стеклу, словно боялся испугать еще больше. Его руки коснулись твоих плеч, проверяя всё ли в порядке. Потом он лишь молча обнял тебя. Без лишних слов.
— Уходи. Сейчас же. — произнес он, повернувшись к Жюлю.
— Если через минуту ты всё ещё будешь здесь — тебя унесут. Не я.
Жюль постоял ещё мгновение, а потом развернулся и ушёл. Словно ничего и не сделал.
Дверь захлопнулась и ты осталась в объятиях Лини. Он гладил тебя по волосам, по спине.
— Я… — попыталась сказать ты, однако он прижал палец к твоим губам.
— Ничего не говори. Ты не виновата. Никогда не чувствуй вину за чью-то подлость.
Ты прижалась к нему всем телом, уже не скрывая, как сильно дрожишь от страха, от пережитого ужаса, от внутреннего опустошения, которое обрушилось на тебя внезапно как лавина. Он молча обнял, не задавая вопросов, не требуя объяснений, просто обхватил руками, крепко, почти отчаянно, будто пытался стать стеной между тобой и всем, что только что с тобой случилось. Его ладонь мягко и бережно легла тебе на затылок, как якорь, удерживающий тебя в реальности, когда всё внутри распадается на куски.
Лини взял тебя за руку и повел домой. Твои шаги были едва слышны, его более уверенными, быстрыми, как будто он всё ещё бежал. Бежал от того, что случилось, от собственного страха, от ощущения, что снова опоздал. А ты просто шла рядом, вцепившись в его руку, как утопающая держалась за спасательный круг.
Лини не спрашивал и ты не говорила. Всё, что было, уже произошло, отпечаталось на коже, болело внутри. Сейчас не нужны были слова, а лишь тишина и тепло рядом. Лини довёл тебя до квартиры, аккуратно открыл дверь, не отпуская твоей ладони ни на мгновение.
Внутри было тихо и тепло. Домашний полумрак, знакомые запахи. Место, где ты могла позволить себе быть слабой. Он помог тебе снять куртку, не говоря ни слова. Осторожно поставил твою обувь рядом со своей, а затем увёл в гостиную, укрыл пледом, как будто ты была хрупкой фарфоровой статуэткой, которой нужна особая защита.
Ты села на диван, словно в полусне. Чувствовала, как дрожала спина, как кожа до сих пор помнила чужие пальцы, чужое дыхание. Сжималось сердце. Было больно, стыдно, глупо — ведь ты ничего не сделала. Но ощущение было липким, как мрак за кулисами. Ты отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядом.
Лини исчез на кухне и уже через пару минут вернулся с кружкой какао. Он протянул тебе напиток. Ты приняла его обеими руками. Удивительно, как простые вещи могли возвращать дыхание. Он сел рядом, не слишком близко, но рядом. Его ладонь лежала между вами — открытая, если бы ты захотела взять её.
— Прости, — наконец произнесла ты.
Он медленно повернул голову, словно не верил, что ты говоришь это, и его взгляд, полный усталости и чего-то невыносимо личного, сразу нашёл твой. В ту же секунду ты почувствовала, как в нём что-то изменилось; будто всё внутри сжалось, застыло, и Лини на миг перестал дышать. А потом, не отводя от тебя глаз, он резко покачал головой — коротко, но настолько решительно, что этот жест прозвучал громче любого отказа.
— Но я… — вновь попыталась возразить ты.
— Нет, — повторил он. Его голос был ровным, но в нём звучала дрожь. — Ты не должна извиняться. Ни за что. Ты не сделала ничего плохого.
— Я не думала, что он… — начала ты. — Я просто хотела… уйти на минуту. Не быть в центре. Мне было слишком громко. Я не просила его...
— Я должен был быть рядом, — произнес он, на секунду закрыв глаза. — Я видел, как ты отходишь. Видел, что ты хочешь тишины. Но подумал, что у нас ещё есть время. Что ничего не случится. Что я просто побуду на сцене чуть дольше. Мне казалось, ты в безопасности.
Ты молчала. И только тогда поняла: он винил не тебя, а себя.
— Я не должен был отпускать тебя одну, — продолжал он. — Не в тот момент. И не тогда, когда рядом был он. Я должен был всё почувствовать. Но я… Слишком долго наслаждался овациями. Позволил себе быть счастливым, пока ты…
Он не смог договорить. Его голос сломался. Ты опустила кружку на стол и взяла его за руку. Его дрожь перекликалась с твоей.
— Лини, — прошептала ты. — Не говори так. Ты не мог знать. Ты пришёл. Ты успел. Ты всегда приходишь.
Он поднял глаза. Посмотрел так, будто боялся, что ты исчезнешь. А ты только слабо, но по-настоящему улыбнулась.
— Я люблю тебя таким, какой ты есть, — произнесла ты. — Ты нужен сцене. Нужен людям. Ты светишься, когда стоишь под софитами. Я не хочу забирать это у тебя. Мне не нужно, чтобы ты был всегда рядом. Мне нужно, чтобы ты оставался собой. Даже если это означало, что иногда ты чуть задерживался.
Лини долго молчал, а затем поднёс твою ладонь к губам и нежно, медленно поцеловал её тыльную сторону.
— Тогда позволь мне быть с тобой, когда ты уходишь в тень, — тихо произнес он. — Я не хочу больше искать тебя по гримёркам. Не хочу приходить поздно. Если тебе снова захочется исчезнуть — исчезай со мной.
Ты кивнула. И только тогда почувствовала, как холод изнутри отступил.
Он наконец по-настоящему улыбнулся. И в этой улыбке была жизнь. Лини встал, будто хотел уйти за новой порцией какао, но вместо этого сделал шаг к тебе. Присел на корточки, чтобы быть на уровне глаз. Ты тоже с теплом улыбнулась. И впервые за весь день тебе захотелось заплакать. Не от страха, а от того, что тебя увидели.
Ты склонилась вперёд, коснулась его лба своим. Его руки обняли тебя, и ты замерла в этом объятии. В безопасности, в любви, в том самом доме, где ты могла быть собой.
На следующий день ты проснулась поздно. Воздух в комнате всё ещё пах его парфюмом, а плед всё ещё помнил его тепло. Лини ушёл рано — не сказал куда, только поцеловал тебя в лоб и прошептал: «Сегодня я должен кое-что закончить».
Ты знала, что речь шла о Жюле. Прошёл полдень, когда Линетт принесла тебе чай и сказала, что сегодня Лини отменил все интервью. Он попросил, чтобы его не беспокоили.
Жюль и Лини встретились в здании Театра Фонтейна. Лини выбрал это место не случайно — сцена, на которой всё началось. Пустой зал и тишина. Ни одного зрителя. Только он, Лини, в тени кулис, и Жюль в центре сцены.
Жюль пришёл с вызовом в глазах. Он уже знал о повестке в суд. Уже слышал, что репутация его агентства трещит по швам, однако, кажется, до конца не верил, что всё это происходило всерьёз.Жюль суетливо держал в руках повестку в суд, несколько писем, и кое-где уведомления от клиентов:
"Ваш контракт расторгнут по инициативе партнёра."
Его мир медленно, но безжалостно рушился.
— Что это за чёртова ерунда?! — выкрикнул он, крутясь на месте. — Кто вообще посмел?!
Из-за кулис раздался знакомый, бархатный голос:
— Добро пожаловать на сцену, где всё становится ясно.
— Ты вытащил меня сюда, чтобы поиграть в трагедию? — усмехнулся Жюль, глядя в тёмный зал.
Лини вышел из тени почти незаметно, словно растворился в темноте и родился заново на границе света.
— Я хотел, чтобы ты посмотрел правде в глаза, — произнес он спокойно. — Без масок. Без костюмов. Просто как мужчина мужчине. Или… Почти мужчине.
Жюль напрягся, но сделал вид, что не впечатлён.
— Ты слишком драматизируешь. Она же ничего не сказала. Сама же пришла туда. Может, просто передумала в последний момент. С кем не бывает?
— Ты коснулся её без разрешения. Прижал. Поцеловал силой. Это не “передумала”. Это нападение. Я подам в суд, но этого недостаточно. Потому что ты прикоснулся к ней.
— Что, ты хочешь меня ударить? Размазать по полу, как в дешёвой пьесе?
— Нет, — ответил Лини, едва улыбаясь. — Физическая боль проходит. Но ты — творец, не так ли? А значит, страшнее для тебя — лишиться признания. Ты решил сыграть свою главную роль — подлеца. И ты сыграл её блестяще. Теперь настал мой черёд.
Жюль резко и фальшиво рассмеялся:
— Думаешь, запугал меня этим цирком? Ты ничего не докажешь. Она молчит, верно? И будет молчать. Потому что если хоть кто узнает, всё это обернётся против вас.
— Никто не узнает, — спокойно произнес Лини. — И ты знаешь почему? Потому что я не дал ни одного повода. Ни одного имени. Ни одного намёка.
Он подошёл ближе, глаза его были холодны, как вода в ноябре.
— Ты исчезнешь не потому, что я обнародовал правду. А потому, что твоя ложь больше никому не интересна. Потому что я заберу у тебя сцену. Ты больше не будешь блистать. Никогда.
Он протянул Жюлю стопку документов.
— Письма от продюсеров. От правления Ассоциации Актёров. От театральных агентств. Ты больше не приглашён. Ни в один проект. Ни в одну постановку. Даже массовкой.
— Ты... Ты не имеешь права! — голос Жюля дрожал. — Ты...
— Я всего лишь отправил им твоё досье. Без деталей. Только то, что ты неоднократно злоупотреблял положением. Хамство, запугивание, угрозы другим актёрам. Всё задокументировано. Без имён. Без лиц. Без тебя — потому что ты теперь никто.
— Но я... Я же ничего... Это же была просто игра...!
— Ты играл с людьми, Жюль. Но забыл, что люди — не реквизит.
Позже ты узнала, что дело пошло в суд. Только никто не называл, кто стал последней каплей. В исках фигурировали лишь статьи "этическое нарушение", "превышение полномочий", "создание угрожающей рабочей обстановки". Всё — строго юридически. Ни намёка на личное, ни единого упоминания о тебе.
Ты читала заметки и реплики. Люди обсуждали Лини — восхищались тем, как он отмежевался от бывшего коллеги, сдержанно, профессионально. Некоторые говорили, что Лини был слишком мягок, что стоило бы "задать по-настоящему". Но ты знала — он сделал всё правильно.
Ты спросила его, когда он вернулся вечером:
— Я поставил точку. — кивнул Лини, снимая перчатки.
— Он не должен был понять. Он должен был исчезнуть. А ты — остаться в безопасности.
— Спасибо. — произнесла ты после нескольких секунд молчания.
— Я не защитил тебя вовремя. Но я это исправил. Насколько мог. Без шума. Без крови. Без твоего имени. — произнес он, грустно улыбнувшись. Лини прижал тебя к груди, обнял бережно. Как будто боялся снова потерять. — Всё, что я сделал, — было не ради справедливости. А ради тебя. Ради твоего покоя. Ради того, чтобы ты могла стоять на сцене — не оглядываясь. И просто быть собой.
— Ты всё сделал правильно. — прошептала ты, закрыв глаза и улыбнулась.
— Я обещал, что тебя никто больше не тронет. И теперь это — не просто слова.