Какой-то ублюдок пытался насильно поцеловать тебя
Ты сидела в своей маленькой лаборатории, погружённая в тишину и запах трав и масел, наполнявших воздух. Вокруг были разбросаны книги и записные тетради, сосуды с редкими экстрактами и порошками, которые ты собрала по крупицам, надеясь на чудо.
Цзяоцю ясно сказал тебе: «Это утопия. Ты напрасно тратишь силы. Я не верю, что верну зрение». Его слова тяжело отозвались в твоём сердце, но ты не могла и не хотела смириться с этим приговором.
Он был сильным и решительным, но сейчас, когда его глаза погрузились во тьму, стал замкнутым и холодным. Ты видела не только, как мужчина боролся с этим, но и как утратил надежду.
Вопреки его запрету ты продолжала искать способ вернуть ему свет. Тебе казалось, что в каждой капле настоя, в каждом измельчённом листе и каждой крупице порошка крылась возможность. Шанс. Ты аккуратно смешивала компоненты, собранные в дальних землях: редкие травы с целительной силой и эссенции, которые, возможно, могли пробудить остатки зрения.
Твоя рука дрожала, когда ты влила последний ингредиент в колбу.
— Пусть это будет не утопия, — прошептала ты самой себе.
Твоё сердце сжалось от страха: что, если ты ошибалась? Что, если эти попытки только причинят ему боль? Но мысль о том, чтобы оставить его в темноте навсегда, пугала ещё сильнее. Ты взяла флакон с готовым настоем и смотрела на него, словно на крошечную искру надежды в бескрайней ночи.
В памяти всплыл его голос: «Пятна света — это не больше, чем обман зрения. Прими это и живи дальше». Однако ты отказывалась смириться, а лишь закрыла глаза и пообещала себе, что найдёшь способ. Потому что любовь — это не только способность принимать то, что есть, но и бороться за то, что может быть.
Ты держала флакон с настоем в дрожащих пальцах, не решаясь пока убрать его в шкаф. Внутри было всё то, что ты смогла найти, выпросить и добыть: во имя невозможного, ради него, ради его света.
— Ты снова работаешь над этим, — раздался голос у входа.
Ты обернулась — в дверном проёме стоял Ли Жэнь, лекарь из соседней клиники. Мужчина всегда был добрым, надёжным и слишком внимательным к тебе. Иногда ты ощущала на себе его тёплые взгляды, а теперь он смотрел с беспокойством, но в этом нём проскальзывало нечто большее.
— Это не твоё дело, — тихо сказала ты, отворачиваясь и пряча флакон в тень настольной лампы.
— Он бы не хотел, чтобы ты продолжала, — осторожно произнёс Ли Жэнь, подходя ближе. — Ты сама знаешь, он считает это пустой тратой сил.
— Это он сдался. Не я. — ответила ты, сжав губы в тонкую линию.
Повисла тишина. Он стоял так близко, что ты слышала, как он тяжело выдыхал.
— А если всё, что ты делаешь, приведёт к обратному? — его голос звучал тихо, почти ласково. — Ты мучаешь себя. Он ослеп. Он не захочет, чтобы ты жила прошлым...
— Он не прошлое. — возмутилась ты, резко повернувшись к нему.
В глазах Ли Жэня мелькнула боль, однако он не ушёл, а лишь сделал шаг ближе.
— Ты заслуживаешь света не меньше, чем он, — почти прошептал он. — А он... Даже не видит тебя.
Ты отступила на шаг, как будто его слова ударили сильнее, чем могли.
— Не смей, — произнесла ты срывающимся голосом. — Это не то, ради чего я живу. Я не ищу света для себя.
Он долго смотрел на тебя, и в его взгляде появилось то выражение, которое ты всегда старалась не замечать — смесь тоски, желания и горечи.
— Если бы он знал, как ты плачешь по ночам... Если бы он мог видеть тебя...
Ты отвернулась, спиной к нему. Слёзы подступали к глазам, но ты не позволила им пролиться.
— Уходи, Ли Жэнь. Я не хочу это слышать.
Он не двигался, и несколько мгновений в комнате висела тишина. Лишь слабое потрескивание лампы и ритмичное биение твоего сердца напоминали, что ты всё ещё здесь. Его слова жгли, словно кислота, просачиваясь в трещины, которые ты сама в себе не замечала. Слова, от которых хотелось спрятаться, но они уже были сказаны.
— Прости, — произнёс он, но ты не почувствовала в этом сожаления. Только нарастающее напряжение.
Ты услышала шаг, потом ещё один. Ли Жэнь подошёл ближе, чем тебе было комфортно. Его рука медленно потянулась к твоей щеке.
— Не надо… — прошептала ты, отступая, но он не слушал.
— Я просто… Давно хотел… — и прежде чем ты успела отвернуться, он схватил тебя за плечи и внезапно поцеловал. Это было грубо. Совсем не так, как ты когда-то мечтала о поцелуе с Цзяоцю. Это было вторжение, а не прикосновение.
Ты резко, с усилием вырвалась, будто спасала не тело, а свою душу.
— Не смей! — крикнула ты, сорвавшимся голосом. Твое дыхание сбилось, губы горели не от чувств, а от омерзения.
Он попытался что-то сказать — оправдаться? Убедить? Однако ты уже отступила, а затем повернулась и выбежала из лаборатории.
Ты мчалась по ночным улицам, не оглядываясь, как будто сам воздух за спиной был отравлен. Внутри всё дрожало: от страха, злости, боли. И от вины… За то, что подпустила его слишком близко.
Ты не знала, куда бежать, но знала, от чего: от лжи, от навязанных чувств, от чужого желания.
Ты остановилась только тогда, когда воздух вырвался из лёгких, а ноги ослабли. Колени подкосились, и ты рухнула на землю подле пустого сада, закрыв лицо руками. Горькие, горячие, давно сдерживаемые слёзы хлынули сами собой. Не от слабости, а от бессилия. Однако ты знала — тебе нужно быть сильной. Ради него. Ради Цзяоцю, который ничего не знал.
Наконец, собравшись с силами, ты вошла в дом тихо, словно стараясь не потревожить даже воздух. В груди всё ещё ныло, но шаг за шагом удалось пересечь порог, будто тебе удалось вернуться с поля боя, скрытого внутри. На пороге ты остановилась, глубоко вдохнула и вытянула губы в лёгкую, почти машинальную улыбку.
— Я дома, — сказала ты вслух, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Ответа не последовало — он не всегда сразу отвечал. Порой Цзяоцю просто прислушивался, ждал.
Мужчина сидел на своём обычном месте, будто статуя, идеально выровненная в пространстве. Его белые, слепые глаза были направлены в сторону окна, где давно угас закат. Он не повернул головы, не двинулся, но ты знала: он слушает. В тишине звуки становились громче: шелест твоей одежды, неровное дыхание, сдерживаемый стук сердца.
Ты сняла обувь, прошла на кухню, включила огонь. Всё было как обычно. Ты даже напевала что-то себе под нос — фальшиво, чуть громче обычного, чтобы заглушить собственные мысли. Но из рук всё сыпалось: нож выскользнул, чашка упала с глухим звоном на деревянную стойку, ложка едва не соскользнула в кастрюлю.
Ты ругалась про себя, брала всё в руки, стискивала пальцы до побелевших костяшек. Нужно было держаться, нельзя показать.
Но его уши вздрагивали от каждого дрожащего звука. Он различал ритм шагов: слишком быстрый, слишком неровный. Улавливал дрожь в голосе. Даже твой запах был другим. На тебе были не только травы. Чужая аура буквально липла к тебе, и его чувствительный нос улавливал каждую деталь: пряный, мужской оттенок, нотка горькой пыльцы, которой не было в доме.
Ты поставила перед ним тарелку с ужином и села напротив, сделав вид, что улыбаешься — хотя знала, что он этого не видит.
Ты говорила — о погоде, о травах, об ингредиенте, который скоро можно будет достать на рынке. Он не перебивал. Только медленно крутил в пальцах ложку, будто её гладкая поверхность могла дать ответ на немой вопрос.
Цзяоцю сидел неподвижно, будто статуя, но внутри него всё гудело. Не от страха, а от гнева, от ненависти к себе. Он чувствовал слишком многое. Твой запах был чужим, голос дрожал, как натянутая струна, шаги сбивались, а посуда звенела. Как будто кто-то посмел коснуться не кожи, а души. Ты говорила спокойно, а он слышал, как ты лжёшь.
Цзяоцю не знал, что случилось. Но знал одно: ты испугалась и что-то в тебе надломилось.
А он не смог защитить тебя, потому что был слеп, потому что был слаб.
Цзяоцю медленно сжал ладони. Уши прижались к голове, хвост дрогнул, сдерживая порыв — бесполезный, запоздалый, слишком человечный.
Он снова вспомнил то пленение: как его бросили, как он не смог ни вырваться, ни спасти себя, ни... ни остановить то, что произошло после. Он всегда опаздывает. Он всегда оказывается тем, кто «потом». Тем, кто слышит дрожь, когда уже поздно. Тем, кто чувствует запах чужой кожи на твоей, когда уже ничего нельзя исправить.
Если бы он был сильнее. Если бы мог видеть. Если бы... Если бы он был нормальным.
Цзяоцю представил, как бы подошёл раньше. Как бы перехватил чужую руку. Как бы прижал тебя к себе, укрыл хвостом и телом, зарычал бы сквозь клыки. Как бы тот, кто посмел тебе навредить в страхе отшатнулся. Как бы он, впервые, успел вовремя.
Но всё, что у него было сейчас — это запах, боль в груди и твой сбившийся голос.
— Что то случилось? — спросил он наконец. Его голос был тихим, почти ласковым.
Ты замерла на долю секунды, но он уловил это. Каждый вдох, каждый сбившийся ритм сердца. Ты заставила себя улыбнуться, отводя взгляд — ненужно, но привычно.
— Ничего. Просто устала. Слишком долго возилась с составом.
Цзяоцю наклонил голову. Его лисьи уши слегка прижались, хвост дернулся и ты знала, что это означает: тревога, настороженность.
— Ты врёшь, — сказал он мягко. — Даже когда стараешься не дышать, я слышу, как твоё сердце колотится.
Ты отвернулась. Однако не потому, что хотела скрыться. А потому, что боялась его глаз, даже слепых. Они всё равно смотрели сквозь тебя.
Он потянулся вперёд, почти на ощупь нашёл твою ладонь и обхватил её пальцами.
Ты вздрогнула. Он не знал, кто. Но знал, что кто-то. Ты не могла больше притворяться. Только всхлипнула — еле заметно, еле дыша. Цзяоцю сжал твою ладонь крепче и бережно.
— Не нужно... пожалуйста. Всё уже прошло. Я справилась. — ответила ты, покачав головой.
— Ты говоришь, что справилась», — подумал он. — Но ты дрожишь. Значит, всё ещё сражаешься. И я ничего не могу сделать, кроме как слушать, чувствовать и ненавидеть самого себя за то, что ты прошла через это одна..
Он не мог защитить тебя. И это было самое невыносимое. Цзяоцю медленно откинулся назад и долго молчал, а потом лишь сказал тихо, сдержанно, как всегда, но в этом голосе жгло ледяное обещание:
— Я не прощу того, кто посмел тронуть тебя.
Ты сжала губы, сдерживая слёзы. Он не спросил, что именно произошло, не сказал ни слова о мести, однако тебе стало понятно всё.
Мужчина знал тебя слишком хорошо и был готов защищать — даже не зная, от кого, даже если ослеп. Цзяоцю не задавал прямых вопросов, он не нуждался в них. Всё, что ты пыталась спрятать, уже жило в его пальцах, чувствовалось в его чуть нахмуренном лбу, в сдержанно дрожащем кончике хвоста. Его молчание было громче крика.
И вдруг ты поняла: Ты сделала ему больно.
Ты — не тот, кто напал. Не тот, кто вторгся. Ты всего лишь пыталась быть сильной. Не добавить ему тревоги. Не позволить, чтобы его слепота стала очередным напоминанием о том, что он не может тебя защитить. Ты хотела уберечь его. Однако уберечь — значит не доверять. В горле всё сжалось. Ты думала, что если справишься сама — это будет лучше. Что если твой возлюбленный не узнает — ему не будет больно. Но ты забыла главное: он чувствует всё.
Ты — плохой лжец. И он — не просто человек. Он лекарь. Он лис. Он — тот, кто чувствует малейшую перемену в твоём дыхании, в температуре кожи, в ритме шагов.
Он слышит, как ты молчишь. И в этом молчании ты оказалась жестокой.
Ты украла у него право быть рядом в момент, когда тебе было хуже всего. И теперь он сидит, сжимая ложку, будто она может спасти его от ощущения бессилия. Ты хотела его пощадить, но в итоге — предала его доверие.
Тебе было невыносимо смотреть, как он сидит, стиснув пальцы на ложке, не говоря ни слова. Его плечи были чуть напряжены, но он не дрожал. Мужчина просто... Держал себя. Держал, чтобы не сорваться, не сказать что-то, за что потом будет винить себя. Он всё ещё пытался быть бережным, даже когда внутри всё горело.
И ты больше не могла, лишь тихо отодвинула стул, подошла к нему сзади, медленно опустилась на колени и обняла его. Осторожно, как будто боялась, что он оттолкнёт. Но Цзяоцю не пошевелился.
Ты уткнулась лицом в его грудь. Горло сдавило, а губы дрожали. Ты не хотела плакать. Не хотела, чтобы он видел тебя слабой. Слишком много раз ты себе это запрещала, но сейчас — мужчина был здесь. И Цзяоцю должен был знать.
— Прости... — прошептала ты. — Прости меня, Цзяоцю...
Он чуть вздрогнул. Не от удивления, а от боли. Слово твои слова ударили по нему сильнее любых подробностей.
— Я... Я просто не хотела тебя ранить. Ты и так страдаешь, я не могла...
Ты замолчала, уткнулась в него крепче. Слёзы бежали по щекам, падали на его одежду. Цзяоцю не говорил ничего, но ты чувствовала, как он осторожно поднимает руку, кладёт её тебе на спину. Его пальцы чуть дрожали, когда скользнули к твоим волосам.
— Никогда, слышишь?.. — Ты подняла голову, всхлипывая. — Никогда бы не променяла тебя. Ни на кого. Я всё равно выбрала бы тебя. Только тебя.
Он молчал ещё миг, а потом прижал тебя ближе. Его объятия были осторожными, как будто Цзяоцю боялся сломать тебя, но в то же время — в них была сила. Он не видел твоих слёз, но чувствовал горячие, солёные капли, что промочили его рубашку.
— Я знаю, — прошептал он. — Но всё равно... Хочу, чтобы ты знала: если кто-то причинит тебе боль — даже не видя, я найду его.
— А я всё равно приготовлю тебе лекарство. — усмехнулась ты сквозь слёзы. — Даже если ты тысячу раз скажешь, что это утопия.
Он чуть наклонился, лбом коснулся твоего. Его лисьи уши задрожали от нежности.
— Тогда я буду пить его, даже если оно будет горьким. Если ты та, кто его сделала.
Ты не помнила, сколько времени вы просидели вот так: в объятиях, в тишине, где каждое дыхание было признанием. Мир будто остановился, и в его центре остались только вы двое: без страха, без секретов. Только боль, слёзы и настоящая, живая любовь.
Ты всхлипывала всё тише. Он гладил твою спину медленно, ласково, как будто бы успокаивал не только тебя, но и себя. Как будто каждое твоё движение убеждало его в том, что ты всё ещё здесь.
— Пойдём, — прошептал он наконец. — Ты устала.
Ты не спорила. Просто не захотелось. Ты выдохлась, но впервые не от борьбы, а от облегчения.
Вы перешли в соседнюю комнату. Мужчина знал путь даже вслепую уверенными шагами Цзяоцю шел вместе с тобой, но всё равно держал тебя за руку. Ты вела его, но ощущение было такое, будто это он ведёт тебя к тишине, к покою.
Ты легла рядом с ним, положив голову ему на плечо. Его сердце билось ровно, чуть ускоренно. Лисьи уши чуть дёрнулись, когда твои волосы коснулись его шеи, но он не отстранился, только прижал тебя ближе.
Ты впервые за долгое время позволила себе расслабиться. Просто лежать, слушая, как он дышит. Он — твоё укрытие, даже если слеп. Он — твоя крепость, даже если считает себя слабым.
— Спасибо, что простил меня, — прошептала ты.
Он не ответил сразу. Только медленно погладил тебя по голове.
— Ты же не виновата, — произнес он тихо. — Я злюсь не на тебя. Я злюсь... На себя. Потому что не мог защитить.
Ты чуть прижалась к нему щекой. Её всё ещё щипало от слёз, но внутри стало светло.
— Ты здесь. И ты слышал меня. И ты почувствовал... —выдохнула ты. — Это и есть защита. Настоящая. Не кулаками. Сердцем.
Он не ответил. Но ты почувствовала, как его губы осторожно коснулись твоего лба. Его дыхание стало спокойнее. Ты уже засыпала, когда он шепнул, думая, что ты не слышишь:
— Я клянусь... Я найду способ, чтобы ты больше никогда не плакала.
И в эту ночь ты уснула впервые за долгие дни спокойно, в его объятиях, с ощущением, что ты дома. Даже если мир рушится — ты дома.
Утро только начинало пробиваться сквозь окна, и в комнате царила тихая, но напряжённая атмосфера. Цзяоцю сидел за деревянным столом, скрестив руки, его лисьи уши слегка подергивались — признак сосредоточенности и внутреннего волнения.
В дверь тихо постучали, и вошёл Моцзэ, его глаза внимательно искали хозяина дома.
— Ты звал меня, Цзяоцю? — спросил он, слегка наклонив голову.
— Ты пришёл, — тихо произнес Цзяоцю, даже не оборачиваясь. Он сидел у низкого стола, перебирая в пальцах сушёные травы. Несмотря на слепоту, движения его были точны и уверены, словно он видел каждую жилку на листьях. — Как всегда, вовремя.
Моцзэ остановился на пороге, изучая друга. В тусклом свете лампы Цзяоцю выглядел иначе. Тише и холоднее, как будто часть света ушла вместе с его зрением, но оставила после себя ледяную ясность.
— Ты сказал, что хочешь поговорить, — осторожно начал Моцзэ. — Я сразу понял... Это о ней?
Цзяоцю кивнул, не поднимая головы.
— Он тронул её. Я не знаю, кто он... Пока. Но я чувствую это. Её запах... Её голос... Он оставил на ней след. Не просто физический.
Цзяоцю сжал в руках пучок трав, и их хрупкие стебли затрещали между пальцами.
— Ты уверен, что хочешь пойти по этому пути? — спросил Моцзэ, нахмурившись.
— А у меня есть выбор? — голос Цзяоцю был ровным, почти безэмоциональным, но в нём глухо отдавался гнев. — Он уже пересёк черту. И он не остановится. Таких, как он, не останавливают слова.
Цзяоцю медленно поднялся на ноги. Он двигался как человек, привыкший к темноте и к боли.
— Я не собираюсь убивать его, — продолжил он. — Смерть — это слишком просто. Он должен жить. Жить с пустотой, которую сам принёс другим. Без гордости. Без будущего.
Моцзэ молчал. Он знал, на что способен этот спокойный, молчаливый лекарь, если его довести до грани. Цзяоцю не кричал, не угрожал, он планировал.
— Ты хочешь, чтобы я... — Моцзэ не закончил, но Цзяоцю кивнул.
— Найди его. Узнай, кто это. Я чувствую: он не из тех, кто скрывается. Скорее, из тех, кто хвастается. Когда найдёшь скажи мне. Я всё подготовлю. Ты принесёшь ему еду. Просто... Обед. А он заплатит за всё.
— Что именно ты хочешь с ним сделать? — спросил Моцзэ, уже зная ответ.
Цзяоцю обернулся в его сторону. Он не мог видеть, но его взгляд, казалось, проходил насквозь.
— Лишить его того, чем он гордится. Силы. Контроля. Возможности продолжать род. Он будет жить, но бесполезным. Он узнает, каково это — быть слабым.
Моцзэ сделал шаг вперёд, в его глазах сверкнуло странное выражение: смесь уважения, настороженности и печали.
— Тогда пошли. У нас будет много работы.
Ты же в это время осторожно переступила порог своей рабочей комнаты, стараясь не выдать волнения. Казалось, что сегодня всё должно было быть иначе, но едва ты успела распаковать свои инструменты, как почувствовала чей-то взгляд — слишком наглый и знакомый.
Ли Жэнь стоял у окна, опираясь на подоконник, и его улыбка была холоднее, чем обычно. Он уже не скрывал своего наглого поведения, словно испытывал границы, зная, что ты не сможешь легко дать отпор.
— Зачем тебе этот слепец? — усмехнулся он, когда ты пыталась пройти мимо. — Ты заслуживаешь лучшего.
Его рука внезапно схватила тебя за плечо и резко прижала к холодной стене. Сердце застучало в груди, дыхание стало прерывистым. Ты жаждала найти силы оттолкнуть его, но страх парализовал.
В этот момент дверь открылась, и в комнату вошёл Моцзэ. Его спокойный, уверенный голос разорвал напряжённость.
— К думаю, вы не против, если я здесь отдохну.
Ли Жэнь мгновенно отпустил тебя и шагнул в сторону, бросив тебе презрительный взгляд.
— Ты что, уже здесь? — спросил он с явным раздражением.
— Да, — ответил Моцзэ, не отводя взгляда. — И сегодня я не собираюсь уходить.
Ты ощутила, как внутри что-то расслабляется, ведь защита пришла в самый нужный момент. Ли Жэнь с ненавистью посмотрел на вас обоих, но больше не пытался приближаться. Ты понимала — теперь у тебя есть союзник, который не позволит повториться ужасам прошлого
Позже, дома, комната была наполнена ароматами свежезаваренного чая и пряностей. Ты сидела рядом с Моцзэ и Цзяоц за деревянным столом, у окна, покрытого рисовой бумагой, царила полутень. Только мягкое солнце касалось пола, рисуя светлые полосы на дощечках.
Ты помогла накрыть на стол, всё ещё ощущая лёгкое напряжение в груди. Но в тишине этого места, рядом с Цзяоцю и Моцзэ, оно отступало. Еда остыла, но никто не торопился.
— Я... ненадолго, — произнесла ты, вставая. — Кажется, я забыла перепроверить записи по последней смеси. Если мы хотим сохранить её свойства, всё должно быть точно.
Цзяоцю кивнул, не поворачивая головы, и ты тихо вышла, растворившись в полумраке коридора.
Моцзэ подождал, пока твои шаги стихнут, а затем, на мгновение опустив взгляд, заговорил:
— Это Ли Жэнь, — негромко произнес он, будто каждое слово отдавало горечью. — Я был прав. И это не первый случай… только она — единственная, кто не молчит.
Цзяоцю сидел неподвижно. Его пальцы легко касались деревянной поверхности, будто он пытался почувствовать вибрации в воздухе, однако, казалось совершенно не удивился.
— Я знал, — произнес он спокойно. — Я чувствовал.
Он протянул руку в сторону маленького шкафчика и достал небольшой флакон — прозрачный, с чуть заметной золотистой жидкостью. Затем протянул его к Моцзэ.
— Завтра передай ему это, — произнес он тихо. — В еде. Он не умрёт. Я не хочу, чтобы он стал мучеником. Я хочу, чтобы он… угас. Медленно. Без потомства. Без желания даже смотреть на женщину.
— Ты уверен? — спросил Моцзэ, осторожно принимая флакон.
— Это не яд, — спокойно ответил Цзяоцю. — Это восстановление равновесия.
Он откинулся назад, сложив руки на коленях, и добавил:
— Просто следи, чтобы он съел всё. Не вздумай жалеть его, Моцзэ. Он бы не пожалел её.
Тот кивнул. Между ними больше не было необходимости в словах. В этом молчании звучала окончательная точка — приговор, вынесенный не судом, а совестью.
Следующее утро принесло с собой густой утренний туман и запах сырой мостовой. Моцзэ стоял у края узкой улочки, в тени навеса. Рядом с ним была аккуратно завёрнутая коробочка с ещё тёплым обедом и маленький мальчик лет десяти, в поношенной куртке и с босыми ногами.
— Ты запомнил? — тихо спросил Моцзэ, присев перед ребёнком на корточки.
— Ага! — важно кивнул мальчишка, прижимая свёрток к груди. — Передать господину Ли Жэню, что это от мамы, в благодарность за помощь. Она не могла прийти лично, потому что ухаживает за больным. Сказала — пусть поест на здоровье!
Уголки губ Моцзэ чуть дрогнули.
— Хорошо, — он протянул ему блестящую монету и маленький мешочек с сушёными ягодами. — Вот за это. И... Ты молодец. Быстро передашь — и сразу домой. Ни с кем не разговаривай по дороге, понял?
— Конечно! — просиял мальчик и, не теряя времени, помчался прочь, ловко лавируя между прохожими.
Моцзэ шел по узкой улице, погружённый в мысли. Воспоминания о вчерашнем дне всё ещё свежи, как Цзяоцю просил его забрать его, чтобы он мог всё услышать сам. Теперь же, идя по тому же маршруту, Моцзэ чувствовал тревогу. Вчерашний день был насыщен событиями, но именно тогда он решил дать ему возможность услышать всё самому — чтобы не было недоразумений и чтобы его друг мог почувствовать, как справедливость восторжествовала.
Небо было затянуто лёгкой дымкой, утро выдалось тёплым и почти по-летнему ласковым. В узких переулках района лекарей воздух всё ещё хранил запахи сушёных трав, мёда и риса. Но под этим уютом пульсировала некая напряжённость — тишина ожидания.
Моцзэ шагал по мощёной улице размеренно, осторожно ведя Цзяоцю под руку. Тот, как всегда, двигался уверенно, хотя слепота скрывала от него всё, кроме запахов, вибраций и малейших оттенков звуков. Моцзэ почти не говорил, ведь знал, что друг всё уже понял по его дыханию.
— Ты действительно хочешь быть там? — тихо спросил он, когда они остановились перед боковым входом в небольшое здание — то ли мастерская, то ли личный кабинет Ли Жэня. — Это необязательно.
Цзяоцю слегка повернул голову.
— Я не хочу слышать, как он умирает, — ответил он спокойно. — Я хочу услышать, как он смеётся... В последний раз. До того как всё изменится.
Моцзэ кивнул и приоткрыл дверь. Внутри было просторно: комната, заставленная полками с лекарственными мазями, пустыми бутылочками и всевозможными снадобьями. Но центр внимания занимал сам Ли Жэнь, сидящий за столом в глубине комнаты.
Он был в прекрасном настроении. Еда, принесённая мальчишкой, лежала перед ним в аккуратной коробке, обёрнутой тканью с вышивкой.
— Хех… — усмехнулся Ли Жэнь, доставая палочки. — Уж не знаю, кто эта "благодарная мать", но у неё вкус отменный.
Моцзэ замер в проходе. Цзяоцю прислушивался — он не видел, но знал: мужчина ест. Узнавал по лёгкому чавканью, по звуку раздвигаемых палочек, по хрусту зелени.
— Сладковатый соус, — пробормотал Ли Жэнь, — и приправы тонкие… Такое ощущение, что это готовил кто-то, кто действительно знает, что делает. Даже рис приготовлен идеально.
Он засмеялся. Громко, самодовольно.
— Вот она, настоящая благодарность. А вы говорите — пациенты неблагодарные. Эту мать я бы и сам поблагодарил... В особом стиле.
Цзяоцю оставался молчаливым. Его лицо было абсолютно спокойным, но в его расслабленных чертах чувствовалась сталь. Он слегка приподнял голову, как будто прислушивался не только к звукам, но и к энергии комнаты.
— Ещё немного, — прошептал Моцзэ, почти не двигая губами. — Всё идёт по плану.
— Угу, — мягко отозвался Цзяоцю. — Он уже съел большую часть?
— Почти всё. Ест с удовольствием.
Ли Жэнь тем временем продолжал есть и болтать сам с собой, то комментируя вкус, то бросая непристойные реплики в адрес женщин, которых, как он сам хвастался, "очаровал". Его голос был насыщен самодовольством, властью, уверенностью в безнаказанности.
Моцзэ сжал пальцы в кулак, но Цзяоцю мягко и сдержанно положил руку на его предплечье —
В этот момент в голосе Ли Жэня что-то дрогнуло.
— Хм… — пробормотал он, отставляя соус. — Какое странное послевкусие… Немного горчит? Хотя…
Он взял ещё одну ложку, медленно прожевал.
— Удивительно… — он вдруг нахмурился. — Голова... Как будто слегка кружится… Наверное, жара. Или… — он усмехнулся. — Может, эмоции.
— Мы уходим, — произнес Цзяоцю, слегка наклонив голову в сторону двери.
— Он уже съел достаточно, — голос лекаря был спокоен. — Он уже не тот человек, каким был утром.
— Ты уверен, что эффект начнётся так быстро?
— Не в этом дело, — ответил Цзяоцю. — Он живёт на ощущении силы. Как только она начнёт уходить, он это почувствует первым. Он не поймёт сразу, что происходит. Но каждый день будет просыпаться в теле, которое больше не слушается. Ни ярости. Ни желания. Ни гордости. Это будет не расплата — это будет понижение до ничтожества.
Они вышли так же тихо, как и вошли. За спиной ещё слышался голос Ли Жэня:
— Что за чёрт?.. Почему мне… Жарко?
Дверь закрылась и улица снова встретила их запахами лекарств и влажного дерева. Тишина между ними больше не была напряжённой, она была будто завершённой.
Цзяоцю вдохнул глубоко и впервые за долгое время сказал с лёгкой улыбкой:
— Сегодня я не почувствовал от неё страха. Только запах трав… И лёгкий аромат сирени.
Моцзэ молча кивнул. Он понял: теперь можно возвращаться.
Прошёл всего один день, но ты почувствовала это почти сразу. Ли Жэнь, как обычно, вошёл в лабораторию без стука — шумно, самодовольно, с тем же уверенным взглядом, как будто мир принадлежал ему. Однако в его движениях было нечто иное. Рука, которой он пытался поправить волосы, вздрогнула, будто не слушалась. Его походка была чуть менее уверенной, и ты заметила: он опирался на край стола, когда думал, что никто не смотрит.
Ты делала вид, что занята, но глаз не отводила. Он говорил что-то — очередную двусмысленную шутку, брошенную в твою сторону, однако ты не отвечала. Внутри что-то дрожало: это не был страх, нет. Это было... Словно ожидание чего-то? Опасение за свою безопасность.
Он попытался подойти ближе, но споткнулся. Совсем чуть-чуть, настолько, что обычный человек бы не заметил. Но ты, как лекарь, как человек, который провёл годы, наблюдая за телом, жестами, симптомами поняла: что-то с ним не так.
Он выругался сквозь зубы, бросил взгляд в сторону и быстро вышел, прикрываясь бессмысленным бормотанием про "плохой сон" и "переработку".
Ты осталась одна. И впервые за всё это время выдохнула.
Позже вечером ты вернулась домой. Цзяоцю сидел, как обычно, на кухне, полутемной и тихой. Он слушал, всегда всё слушал. И тебя — особенно. Ты долго стояла у входа, прежде чем набралась смелости подойти. Цзяоцю не повернулся к тебе, не пошевелился, но ты знала: он знает, что ты здесь.
— Он странно себя ведёт, — произнесла ты, нарушая тишину. — Словно… Тело подводит его. Рука дрожит, взгляд неуверенный, движения не такие чёткие.
— Хм, — лишь тихо выдохнул Цзяоцю, опуская руки на колени.
Ты замолчала, не зная, что сказать. В груди жгло чувство вины за то, что видела, как человек медленно начинает распадаться. За то, что тебе... было спокойно. За то, что ты не остановила его. И, может быть, за то, что не остановила Цзяоцю.
— Это ты, да?.. — прошептала ты, не поднимая взгляда.
— Моцзэ рассказал мне, кто это был, — тихо произнёс он. — Он тоже был там, видел. Я не мог позволить этому продолжаться. Сначала — поцелуй. Потом — прикосновения. Потом...
Ты подошла ближе и опустилась на колени перед ним, взяв его за руку.
— Я не хотела, чтобы ты… Мстил. Я не хотела, чтобы ты снова жил в этом мраке.
Он осторожно коснулся твоей щеки, словно хотел почувствовать не только кожу, но и то, что внутри.
— А я не хотел снова чувствовать себя беспомощным, — произнес он спокойно. — Я ослеп, но я не перестал быть мужчиной. Не перестал быть тем, кто может защищать тех, кого любит.
Ты сжала его пальцы крепче, склонившись ближе.
— Я боюсь, что ты снова закроешься. Что это вернёт тебя к тому времени, когда ты боялся смотреть в сердце.
— Возможно. — Он чуть наклонился вперёд, и ваши лбы соприкоснулись. — Но знаешь, что я чувствовал сегодня, когда услышал, что ты пришла домой, не дрожа, не избегая моих прикосновений?
— Я чувствовал, что ты вернулась ко мне.
Ты не сдержала слёз и обняла его, зарывшись в его плечо, в тепло, которое излучало его тело.
— Прости, что пыталась скрыть. Я просто... Хотела тебя сберечь. Боялась, что, если расскажу, это разобьёт тебя.
— А ты забыла, что я уже был разбит? — мягко прошептал он. — И ты стала тем, кто помог мне вновь восстановиться.
Вы сидели так долго, в тишине, в которой было больше нежности, чем в любых словах. За окнами опускалась ночь, и лишь ветер шевелил занавески, неся с собой аромат сирени и исцеляющего покоя.