Одержимость I

Недалече известкового поля, оперевшись всей слабостью на корягу, расположился старик Афанасий и по добрым морщинам его загорелого лица от выцветших глаз стыдливо сбегали слезы.

Он долго всматривался в озверевшее грозами небо пока крайним зрением не заметил юного мальчика, который неспешно брел к нему с засохшей коряжкой в руке.

В нем он узнал Ивашку, светловолосого мальчишку, которого любили на деревне все, кроме сверстников, ведь он не смог, а может и не захотел догонять их в умении к общению и тонкостях коллективных игр. Он изредка говорил самыми простыми фразами, но чаще того пел задушевные песенки на неслучившимся языке и играл с травинками поближе к ногам тех, к кому теплилось дружбой юное сердце.

Ребенок привязывался без разбора к каждому в деревне как к родному. Казалось, что это душа его светится через белесую макушку, все в нем было собрано с трепетом и аккуратностью. Афанасий украдкою иногда переживал что это легкое существо растет на солнце и больше не обрадует его своими песнями и играми.

– Вот так вот – жалобно сказал Афанасий в сторону мальчика и закашлялся, – вот так вот, Ивашка. Всю жизнь по полям, всю жизнь труд. Всю жизнь чаяния. – Афанасий дрожащей рукой смахнул слезинки – а чтобы вам, Вань, вам потомкам жилось на свете. Чтобы вы уже забыли в один день эти чаяния. И дружили все. Главное, чтобы дружба была. – сказал старик последними силами измученного ранее рыданием и воем рта. Мальчишка продолжал играть с растениями поодаль и все слова пройдя по касательной не затронули его нутра и отвлекаться от игры он не собирался.

Афанасий редко вслушивался в лепет наивного тела, но отдельные слова недобро коснулись его уха и он нахмурился.

– Что говоришь-то Ивашка? Поди, поди ко мне. – с интересом лепетал старик и пригласительно раскрыл руку для объятия.

Ребенок посмотрел на него, как всегда, отвлеченно и ничего не выражая взглядом, как будто увидел не живого человека, а очередного заинтересовавшего его только на мгновение кузнечика.

Подойдя ближе он тихонько прошептал Афанасию на ухо:

– Конвульсии страшного до глухоты насилия ждали эту землю и дождались.

Афанасий отпрянул, но тут же успокоил и без того ошпаренный напряжением ум тем, что его, должно быть, шатает из бодрости в дрёму и это отсвет недоброго сновидения его мучит.

Он прижал к себе мальчика и пуще заплакал. Ивашка долго смотрел вдаль будто отыскивая очередного друга для безмолвной и понятной только ему игры.

Вдруг что-то практически неуловимое блеснуло в его глазах и осталось.

– Ты же знаешь, дед, – чуждым и содрогающим нетвердое нутро Афанасия голосом начал мальчик – сожгли нашу деревню, некуда нам возвращаться, не замечаешь ты дыма – Ивашка резко потер нос и проморгался наивными голубыми глазами – пройдут через них змеи, дед, потомков твоих, пострашнее немецкой гидры, пройдут, да заденут внутри и изменят и будут они сами за себя, да, сами за себя – и поправив на голове худую шапку неловкими ручками, иступленный продолжал лепетать – да и были ли, дед, твои товарищи, а? Ты вот всю свою некороткую жизнь нараспашку, а они ведь всегда сами по себе, как бы ни кланялись, ни вели с тобой беседы на лавке у дома, все это спрятанное от себя притворство, никто из них не преодолел своего уклада и только ты измучал себя в противоприродном желании взяться с ними за руки и чтобы хоровод ваш был больше чем вы все – и посмотрев не своими глазами прямо в дрожащие веки Афанасия сипло продолжал – да только сгинет и рябой твой, сгинешь ты и сгинем мы, но только наглые змеи опаясают нашу радушную до любого неприятеля землю и будут они обделенно смыслом жрать друг друга и срать друг другом пока не выродится весь свет божий от пылинки и микроба. А колхоза твоего не было и нет, дед, не было и нет.

То ли от оцепенения, то ли от горя своего побега Афанасий поспешил прыгнуть в смерть прямо от той коряги.