Феномен Алексиса Карреля в контексте современной культуры отмены

Сегодня вселенский маятник общественного мнения совершает очередную эволюцию направо, вновь обращаясь к дискуссии о границах и последствиях так называемой "культуры отмены". Этот феномен, изначально задуманный как механизм социальной ответственности в рамках движения "проснувшихся" (воукистов), все чаще проявляет признаки избирательного правосудия и идеологической предвзятости. Показательным примером служит судьба научного наследия основоположника трансплантологии Алексиса Карреля, чье имя подверглось систематическому стиранию из публичного пространства Европы. В то время как другие исторические фигуры с гораздо более компрометирующим прошлым коллаборационистов фашизма - от модельера Коко Шанель до дирижера Герберта фон Караяна - сохранили свои позиции в культурном пантеоне, Каррель стал объектом беспрецедентной кампании по "отмене".

Уроженец Лиона, ставший звездой американской медицины, Каррель трансформировал считавшееся невозможным в медицинскую реальность в стенах Рокфеллеровского института в Нью-Йорке. Его тандем с Чарльзом Гатри (Charles Claude Guthrie) и мастерское решение проблемы сосудистых анастомозов открыло дверь в новую эру медицины, где реплантация конечностей и трансплантация органов перешли из области фантастики в повседневную хирургическую практику. Это революционное достижение принесло ему Нобелевскую премию в 1912 году, когда Каррелю было всего 39 лет — возраст, когда большинство ученых лишь начинают формировать свое научное наследие. Интеллектуальная дерзость Карреля проявилась и в разработке антисептического раствора Карреля-Дайкина во время Первой мировой войны — инновации, спасшей от смерти бесчисленных солдат с инфицированными ранами. Эта работа демонстрирует его редкую способность применять фундаментальные исследования для решения неотложных практических проблем. Возможно, самым амбициозным проектом Карреля стало его сотрудничество с легендарным авиатором Чарльзом Линдбергом. Вместе они создали первый аппарат экстракорпоральной перфузии — инженерное чудо, позволявшее поддерживать жизнеспособность изолированных органов часами и даже сутками вне тела донора. Этот аппарат на десятилетия опередил время, заложив основу современных протоколов сохранения трансплантатов. Его концепции "латентной" и "потенциальной" форм жизни, звучавшие почти как научная фантастика для современников, стали концептуальным фундаментом для посмертного донорства органов. Эксперименты по гипотермическому хранению тканей доказали возможность продления их жизнеспособности в лабораторных условиях — идея, казавшаяся абсурдной до работ Карреля. Каррель достиг впечатляющих результатов в культивировании клеток, поддерживая их жизнь в течение 11 лет — рекорд для того времени. Его методики выделения чистых штаммов фибробластов, эпителиальных клеток и лейкоцитов обозначили рождение тканевой инженерии как научной дисциплины, предвосхитив развитие регенеративной медицины на десятилетия вперед.

Отнюдь, нет. Процесс стирания имени Карреля с карты Франции начался как точечная кампания, но в 2010-х превратился в настоящую лавину. В феврале 2018 года, после года напряженных дебатов и петиций от ассоциаций борцов Сопротивления, власти Лиона проголосовали за переименование университетской больницы. "Hôpital Alexis-Carrel" стала безлико-нейтральной "Hôpital Sud", и это было только начало. Переименования следовали одно за другим: знаменитый лицей в престижном шестом округе Лиона, носивший имя Карреля с 1944 года, в октябре 2019 стал лицеем Рене Кассена — юриста-гуманиста, чья работа над Всеобщей декларацией прав человека представляет собой прямую антитезу карелевской философии "качественного отбора". Амфитеатр медицинского факультета, где когда-то молодой Каррель делал свои первые научные доклады, теперь носит имя Андре Львоффа — микробиолога еврейского происхождения, активно поддерживавшего Сопротивление. В парижском пригороде Кламар, где власти в 1960-е годы назвали в честь Карреля площадь с фонтаном и бюстом ученого, в марте 2020 года состоялась почти театральная церемония: под аплодисменты собравшихся активистов и представителей еврейских общин бюст был снят с постамента, а новая табличка провозгласила место "площадью Пьера Семара" — коммуниста и антифашиста, казненного нацистами в 1942 году. Улица Карреля в лионском районе Брон, некогда престижный адрес, с 2019 года стала улицей Мари Маделин Фуркад — легендарной руководительницы разведывательной сети Сопротивления "Альянс", чья несгибаемость перед лицом гестапо вошла в учебники истории. Волны "декаррелизации" достигли даже берегов Северной Америки: в квебекском Гатино улица, носившая имя французского ученого с 1970-х годов, в 2021 году стала улицей Марии Кюри — польско-французской исследовательницы, чья научная этика и личная скромность контрастируют с противоречивым наследием Карреля. Примечательно, что даже в медицинской литературе имя Карреля все чаще сопровождается обязательными оговорками. В современных учебниках хирургии его техника сосудистого шва описывается почти анонимно как "классический метод", а упоминание автора либо опускается, либо сопровождается сноской о его "проблематичных взглядах". Сегодня в библиотеке медицинского факультета университета Лиона книги Карреля хранятся в специальной секции "исторических текстов", доступ к которым требует официального обоснования. На бывшей "Rue Alexis-Carrel" жители рассказывают туристам о переименовании с некоторой гордостью, а в лицее Рене Кассена учителя истории проводят ежегодные уроки на тему "Наука и идеология: уроки прошлого".

Конкретные обвинения против Карреля сосредоточены вокруг его деятельности в период 1941-1944 годов, когда он возглавлял "Французский фонд изучения человеческих проблем" (Fondation Française pour l'Étude des Problèmes Humains), созданный по указу правительства Виши от 17 ноября 1941 года. Это учреждение, получившее значительное финансирование от коллаборационистского режима маршала Петэна, официально занималось "изучением мер по обеспечению улучшения и развития французского населения". Каррель лично участвовал в разработке законопроекта о принудительной стерилизации лиц, признанных "биологически неполноценными" — документ, найденный в архивах Виши, датированный мартом 1943 года и содержащий рукописные пометки ученого. Под эгидой Фонда публиковались псевдонаучные исследования о "биологической несовместимости рас" и "дегенеративном влиянии смешанных браков". В ежемесячном бюллетене Фонда регулярно появлялись статьи, восхваляющие немецкие евгенические программы как "образец для подражания". В официальной переписке с министерством здравоохранения Виши Каррель неоднократно настаивал на создании специальных "институтов изоляции" для "асоциальных элементов". Наиболее компрометирующими являются документы о встречах Карреля с Отто Аббецем, послом Германии при режиме Виши, и Эйгеном Фишером, директором Института антропологии, наследственности и евгеники имени кайзера Вильгельма в Берлине — ключевой организации, заложившей "научный" фундамент Холокоста. Протоколы трех таких встреч, состоявшихся в Париже и Виши между 1942 и 1943 годами, свидетельствуют о координации программ "расовой гигиены".

В своем труде "Человек, неизвестное" (L'Homme, cet inconnu), опубликованном в 1935 году и ставшем мировым бестселлером, переведенным на 19 языков, Каррель изложил следующие взгляды:

1. Евгеническая доктрина превосходства. Каррель не просто размышлял о "биологической аристократии" как абстрактной концепции — он разработал детальную программу ее создания через селективное размножение и изоляцию "избранных штаммов". Фраза из его книги: "Свободная практика евгеники может привести не только к развитию более сильных особей, но и к появлению штаммов, наделенных большей выносливостью, интеллектом и мужеством"
2. Апология эвтаназии для "неполноценных". Особенно тревожным для современных исследователей является пассаж о "небольших учреждениях для эвтаназии, снабженных соответствующими газами", в которых следует "гуманно и экономно избавляться" от преступников (но не безвинных людях и не без решения суда).
3. Критика демократии и эгалитаризма. В своих работах Каррель последовательно отвергал принцип равенства людей, утверждая, что "бесполезно пытаться нивелировать органическое и ментальное неравенство". Вместо этого он призывал "усиливать неравенство и создавать более великих людей" .

Но не во время, в которое Каррель работал. Следует отметить, что оценка деятельности Карреля требует понимания исторического контекста. Евгенические воззрения были не аберрацией, а отражением доминирующих научных парадигм той эпохи. В 1907 году штат Индиана принял первый в мире закон о принудительной стерилизации. К 1931 году, когда нацисты ещё только стремились к власти, тридцать американских штатов уже имели подобные законы. Калифорния лидировала в этой сомнительной гонке, стерилизовав более 20,000 человек к 1950-м годам. Верховный суд США в деле "Бак против Белла" 1927 года узаконил эту практику, когда судья Оливер Уэнделл Холмс печально известно заявил: "Трёх поколений имбецилов достаточно". Институциональная поддержка была впечатляющей. Фонд Карнеги финансировал Станцию экспериментальной эволюции в Колд-Спринг-Харбор под руководством Чарльза Давенпорта. Семья Рокфеллеров, нанявшая Карреля в свой институт, щедро поддерживала евгенические исследования. Гарвард, Йель, Принстон включали евгенику в учебные программы. Прогрессивные реформаторы, включая Маргарет Сэнджер, основательницу движения за контроль рождаемости, видели в евгенике научный инструмент социального прогресса. В Великобритании идеи "улучшения расы" продвигали интеллектуальные титаны от Гальтона до Бертрана Рассела. Шведская программа стерилизации, продолжавшаяся до 1976 года, затронула 63,000 человек, преимущественно женщин. Даже социал-демократическая Дания провела 11,000 принудительных стерилизаций между 1929 и 1967 годами.

Что касается самого Карреля, его работа в престижном Рокфеллеровском институте в Нью-Йорке позволила ему синтезировать американские и европейские евгенические течения. Его идеи о "биологических элитах" и "человеческом качестве" циркулировали в салонах от Манхэттена до Парижа, задолго до того, как режим Виши предоставил ему возможность реализовать некоторые из них во Франции. Дело не в оправдании Карреля, а в понимании, что граница между "прогрессивной наукой" и дегуманизирующими практиками всегда тоньше, чем нам хотелось бы признать. Интеллектуальные элиты по обе стороны Атлантики, вооружённые языком науки и прогресса, продвигали идеи, которые мы сейчас справедливо считаем варварскими — и делали это в самых престижных университетах и лабораториях мира.

Он никогда формально не вступал ни в одну фашистскую организацию, в отличие от многих своих современников того времени.

Каррель не совершал никаких преступлений, подобных врачам концлагерей, и не одобрял их.

Каррель не пытался обратить нацистские гонения в адрес своих противников и конкурентов

В частной переписке (опубликованной историком Андре Пишо в 1996 году) Каррель выражал неодобрение антисемитской политики нацистов, хотя публично никогда не осуждал ее.

По свидетельствам некоторых сотрудников Фонда, Каррель использовал свое положение для спасения нескольких ученых еврейского происхождения, обеспечив их трудоустройство в своем институте.

Его теории, при всей их проблематичности, были частью более широкого интеллектуального движения, критиковавшего негативные аспекты индустриальной цивилизации — движения, к которому принадлежали и некоторые мыслители левого толка.

В теории, да. Но давайте посмотрим, как этот принцип реализуется на практике.

Дом Chanel гордится своей историей, упоминая в равной степени и "маленькое черное платье" и трудности послевоенной жизни. Но ни один из корпоративных музейных текстов не упоминает о том, что в 1944 году создательница этого бренда была арестована французскими силами Сопротивления по обвинению в коллаборационизме. В роскошных апартаментах парижского отеля Ritz, превращенного оккупационными властями в штаб-квартиру немецкой военной элиты, 60-летняя Габриэль "Коко" Шанель принимала высокопоставленных офицеров Вермахта на протяжении всех четырех лет оккупации. Её роман с бароном Гансом Гюнтером фон Динклаге, офицером Абвера и СС, был больше чем личным увлечением — он стал пропуском в привилегированный мир оккупантов. Архивы французской контрразведки, рассекреченные в начале 2000-х годов, содержат документы, подтверждающие вербовку Шанель немецкой разведкой под кодовым именем "Вестминстер". В 1941 году она участвовала в операции "Модельхут" (Modellhut), целью которой было использовать её связи с британской аристократией для установления контактов с правительством Черчилля. Наиболее компрометирующим остается её попытка использовать антисемитские законы Виши для захвата контроля над компанией Parfums Chanel. В письме, адресованном оккупационным властям в 1943 году, она требовала "аризации" бизнеса — конфискации долей братьев Вертхаймеров — еврейских партнеров, финансировавших запуск её парфюмерного бизнеса и владевших 70% компании. Когда в августе 1944 года Париж был освобожден, Шанель была арестована представителями FFI (Forces Françaises de l'Intérieur), но после короткого допроса отпущена — по легенде, благодаря вмешательству Уинстона Черчилля, с которым она была знакома через своего бывшего любовника, герцога Вестминстерского. Она немедленно бежала в Швейцарию, где провела следующие девять лет в добровольном изгнании. В 1954 году, когда французское общество уже начало культивировать амнезию в отношении Виши, 71-летняя Шанель триумфально вернулась в мир высокой моды. Её коллекция была прохладно встречена французской прессой, но восторженно принята американскими редакторами, мало озабоченными тонкостями французской исторической памяти. Сегодня империя Chanel оценивается в $13 миллиардов, а двойные буквы "CC" остаются одним из самых престижных логотипов в мире роскоши. В музее Chanel в Париже нет ни одного упоминания о деятельности основательницы в период 1940-1944 годов — этот временной отрезок изящно обходится фразой о "вынужденном закрытии модного дома из-за военных действий".

В элегантных бутиках Hugo Boss по всему миру также ничто не напоминает о том, что основатель бренда был не просто рядовым членом нацистской партии, но и преданным сторонником режима с 1931 года (партийный билет №508889). Фабрика Босса в Метцингене начала производить униформу для нацистских организаций ещё до прихода Гитлера к власти. К 1938 году его предприятие специализировалось исключительно на пошиве обмундирования для Вермахта, СС, СА и Гитлерюгенда. На производстве использовался труд более 140 принудительных рабочих и 40 французских военнопленных. В 1999 году, спустя более полувека после окончания войны, компания наконец признала свою нацистскую историю, после публикации исследования "Фирма Хуго Босс в Третьем рейхе", заказанного самой корпорацией. Компания выплатила символические компенсации бывшим принудительным рабочим, но продолжала утверждать, что "Хуго Босс сам был жертвой режима". Сегодня Hugo Boss — глобальный бренд с годовой выручкой более €2,8 миллиардов. Ни один из модных критиков, восхищающихся лаконичной элегантностью костюмов Boss, не упоминает о том, что эстетика бренда родилась из опыта пошива униформы для элитных подразделений СС.

Изящный силуэт Porsche 911 давно стал символом инженерного совершенства и престижа. Мало кто из восторженных владельцев этих легендарных спорткаров помнит, что их создатель, Фердинанд Порше, лично представлял Адольфу Гитлеру проект "народного автомобиля" (Volkswagen) и был членом Немецкого трудового фронта — нацистской организации, заменившей профсоюзы. В 1937 году Порше получил от нацистского правительства заказ на проектирование танков. К 1942 году его конструкторское бюро разработало тяжелый танк "Тигр (P)", а затем самоходную артиллерийскую установку "Фердинанд", названную в его честь. На заводах Volkswagen в Вольфсбурге, построенных при непосредственном участии Порше, широко использовался труд более 20 000 принудительных рабочих из оккупированных стран и заключенных концлагерей. После капитуляции Германии Порше был арестован французскими властями и провел 20 месяцев в тюрьме. Однако вместо полноценного судебного процесса за военные преступления, он был освобожден после выплаты крупного залога. Уже в 1948 году 73-летний инженер консультировал Volkswagen по техническим вопросам, а в 1950 году присутствовал на презентации новой модели Porsche 356 на Парижском автосалоне, где был встречен аплодисментами. В современных музеях Porsche и Volkswagen нацистское прошлое основателей представлено как незначительный эпизод, сопровождаемый дежурной фразой о "сложном историческом периоде". Ни одна из улиц, названных в честь Фердинанда Порше в Германии (их более 10), не была переименована.

Когда в апреле 1989 года в Зальцбурге скончался Герберт фон Караян, некрологи прославляли его как величайшего дирижера эпохи, едва упоминая о том, что он дважды вступал в нацистскую партию — сначала в Австрии в 1933 году (за пять лет до аншлюса), а затем повторно в Германии в 1935 году, указав в заявлении, что его первоначальное членство было "недействительным". К моменту падения Третьего рейха Караян был одним из самых высокооплачиваемых дирижеров нацистской Германии, лично покровительствуемый Германом Герингом. Геббельс называл его "чудо-мальчиком" немецкой музыкальной сцены. После войны Караяну временно запретили выступать в рамках денацификации, но уже в 1946 году он дал свой первый послевоенный концерт в Вене. К 1955 году он был назначен пожизненным музыкальным директором Берлинского филармонического оркестра — того самого, который был центральным элементом нацистской культурной пропаганды. В течение следующих трех десятилетий Караян стал музыкальной иконой, продав более 200 миллионов записей и став одним из самых богатых классических музыкантов в истории. Его нацистское прошлое, если и упоминалось, то лишь как малозначительный биографический факт, заслоняемый блеском его интерпретаций Бетховена и Брамса. Сегодня имя Караяна носят площади и концертные залы в Австрии и Германии, а фестиваль Караяна в Зальцбурге привлекает элиту музыкального мира. В отличие от Карреля, чьи научные достижения оказались затененными его идеологией, музыкальная гениальность Караяна полностью реабилитировала его коллаборационизм.

Кристиан Диор, основавший свой дом в 1947 году, в период оккупации работал в ателье Lucien Lelong, обслуживавшем жен нацистских офицеров и французских коллаборационистов. Модный дом Balenciaga процветал в оккупированном Париже, создавая модели для жены испанского диктатора Франко. Louis Vuitton активно сотрудничал с правительством Виши, а основатель дома Balmain был завсегдатаем вечеринок немецкой военной элиты.

Возможно, самый яркий пример избирательности исторической памяти — посмертная судьба Лени Рифеншталь, создательницы главных пропагандистских фильмов Третьего рейха. Её "Триумф воли" (1935) и "Олимпия" (1938) сформировали визуальную эстетику нацизма и стали инструментами легитимации режима. После войны Рифеншталь провела несколько лет под домашним арестом и была признана "попутчицей" (Mitläuferin) — наименее компрометирующей категорией в процессе денацификации. К 1960-м она вернулась к творчеству, переориентировавшись на фотографию. Её альбомы, посвященные африканскому племени нуба, получили международное признание. В 1970-80-е годы произошла постепенная реабилитация Рифеншталь в культурном пространстве. Её фильмы изучались в киношколах как примеры новаторского монтажа и композиции, а её эстетика влияла на рекламу, музыкальные клипы и массовую культуру. В 2002 году, когда ей исполнилось 100 лет, режиссер была почетной гостью многочисленных кинофестивалей. Контраст с судьбой Карреля разителен: работы Рифеншталь, прямо прославлявшие нацизм, сегодня являются частью киноведческого канона, тогда как научные труды Карреля практически исключены из цитирования.

Мартин Хайдеггер, признанный центральный философ XX века, 1 мая 1933 года официально вступил в НСДАП (членский билет №3125894) и продолжал платить партийные взносы до 1945 года. Впечатляюще долгая "временная ошибка" для человека, позже утверждавшего, что был просто наивен. Как ректор Фрайбургского университета (1933-1934), он не просто формально поддерживал режим. В своей печально известной инаугурационной речи Хайдеггер прославлял "величие и славу нового пробуждения" нацистской Германии, интегрируя нацистские концепты в собственный философский словарь. Он подписал циркуляр об увольнении еврейских профессоров, включая своего бывшего наставника Эдмунда Гуссерля. Особенно циничный жест — удаление посвящения Гуссерлю из переиздания "Бытия и времени". В письме профессору ботаники барону фон Мильтенбергу в 1936 году он писал: "Я не вижу иного выхода, кроме как работать над созданием сильной философской основы для новой политической реальности". Послевоенная позиция Хайдеггера была определена стратегическим молчанием. Денацификационная комиссия классифицировала его как "попутчика" режима, запретив преподавать до 1951 года. В интервью Der Spiegel (1966, опубликовано посмертно в 1976) он представил свое ректорство как "наивную ошибку" и "попытку защитить академическую свободу". Однако окончательный вердикт был вынесен публикацией "Чёрных тетрадей" (2014), где философ связывал "мировое еврейство" с "расчетливостью", "безмирностью" и "пустотой", используя недвусмысленно антисемитские формулировки: "Вопрос о роли мирового еврейства не является расовым, а метафизическим вопросом". Эммануэль Файе, исследователь наследия Хайдеггера, подытожил: "Его философия не была впоследствии искажена нацизмом — она была создана как философское обоснование нацизма". Мартин Хайдеггер продолжает восседать на философском Олимпе. Его концепции Dasein, заботы, временности и критика технологического мышления остаются обязательным интеллектуальным багажом каждого серьезного философа. Университетские курсы, бесчисленные диссертации и монографии продолжают исследовать его наследие с почти религиозным усердием. Академический мир выработал своеобразный иммунитет, позволяющий отделять «великий философский проект» от политических грехов его создателя. «Мы читаем Хайдеггера вопреки Хайдеггеру», — стало негласным оправданием интеллектуалов.

Американский контекст добавляет еще одно измерение к феномену избирательной памяти. Генри Форд, получивший в 1938 году Орден Германского Орла — высшую награду нацистской Германии для иностранцев — опубликовавший антисемитский памфлет "Международное еврейство" и финансировавший антисемитскую газету, остается национальным героем американской индустриализации. Его имя носят музеи, образовательные учреждения и благотворительные фонды.

Чарльз Линдберг — близкий друг Карреля, с которым они разделяли многие евгенические идеи — активно выступал против вступления США в войну против Германии, восхищался "арийской витальностью" немцев и принимал нацистские награды. После Перл-Харбора он частично реабилитировал себя, участвуя в военных операциях на Тихом океане, и умер как национальный герой.

"Американское общество демонстрирует удивительную способность эстетизировать и деполитизировать проблематичное прошлое своих героев", — отмечает историк Питер Новик в книге "Холокост в американской жизни" (1999). — "Форд превратился в символ предпринимательства, Линдберг — в пионера авиации, а их политические взгляды рассматриваются как несущественные отклонения от их 'настоящего' наследия".

Анализируя случаи Шанель, Босса, Порше, Караяна и других избежавших исторического остракизма, можно выделить несколько ключевых факторов:

1. Бренды, созданные коллаборационистами, стали настолько важной частью национальной и глобальной экономики, что их "отмена" казалась непрактичной. Chanel обеспечивает работой тысячи людей и является символом французской роскоши; Porsche и Volkswagen — столпы немецкой промышленности.

2. В случаях успешной "деидеологизации" наследия произошло эффективное отделение человека от его творений. Автомобили Porsche, костюмы Boss и записи Караяна могут восприниматься отдельно от их создателей, тогда как евгенические идеи Карреля неотделимы от его личности.

3. Шанель создавала одежду, Порше — автомобили, Караян исполнял музыку классиков. Их деятельность, даже в период сотрудничества с режимом, не имела прямого идеологического содержания. Каррель же разрабатывал философию, непосредственно обосновывающую евгенические практики.

4. Каррель открыто пропагандировал свои взгляды в бестселлере "Человек, неизвестное", сделав их центральной частью своей общественной идентичности. Шанель, Босс и Порше, несмотря на глубокую вовлеченность в сотрудничество с режимом, не выступали как его публичные идеологи.

5. Корпорации, унаследовавшие бренды коллаборационистов, инвестировали значительные средства в "очистку" их исторического образа. Ни одна организация не заинтересована в аналогичной реабилитации Карреля, чье наследие не имеет коммерческой ценности.

Была. Каррель является крупной церковной фигурой, оказавшей большое влияние на религиозную жизнь в Христианской Европе. Молодой Каррель, воспитанный в традиционной католической семье Лиона, в процессе медицинского образования превратился в убежденного позитивиста, для которого религия стала архаичным пережитком. Однако в 1903 году, скептически сопровождая паломничество больных в Лурд, он стал свидетелем события, которое радикально изменило его мировоззрение. Наблюдая за Мари Байи, пациенткой с запущенным перитонеальным туберкулезом, Каррель документировал то, что впоследствии описывал как необъяснимое с медицинской точки зрения исцеление. «Я видел, я наблюдал, я прикасался. Моя скептическая структура рухнула перед фактом, который я не мог отрицать», — эти слова Карреля отражают интеллектуальное землетрясение, сделавшее его фигурой крайне неудобной как для сциентистской ортодоксии, так и для традиционного католицизма. Opus magnum Карреля, «Человек неизвестный» (1935), стал своеобразным интеллектуальным мостом между лабораторией и собором. В этом бестселлере, переведенном на десятки языков, Каррель предложил синтез, в котором католическая духовность причудливо переплеталась с научным материализмом. Для многих католических интеллектуалов того времени книга представляла собой долгожданное примирение между томистской антропологией и современной наукой. Ватикан, однако, отнесся к работе с осторожным энтузиазмом. С одной стороны, критика Каррелем механистического материализма и его признание духовного измерения человека резонировали с католической доктриной. С другой — его евгенические предложения и функциональный взгляд на человеческое достоинство стояли в прямом противоречии с персоналистской этикой Церкви. Особый интерес для католических кругов представляли эксперименты Карреля с молитвой и исцелением. В своей лаборатории в Рокфеллеровском институте этот нобелевский лауреат методично документировал физиологические эффекты молитвенных практик, создавая своеобразную экспериментальную теологию. Каррель занимал официальный церковный пост.

Нобелевский лауреат, чье имя не сходило с первых полос ведущих мировых изданий, он превратился в открытого защитника религиозного опыта. В эпоху, когда церковь вела интеллектуальную оборону против агрессивного сциентизма, Каррель стал для нее неожиданным и оттого особенно ценным союзником. Учёный с безупречной научной репутацией применил эмпирический подход к явлениям, которые академический истеблишмент предпочитал высокомерно игнорировать. В работе "Человек – неизвестное" Каррель открыто говорил о духовном измерении человеческого существования, что в контексте позитивистской парадигмы того времени требовало немалого мужества. Для католической иерархии ценность Карреля заключалась именно в том, что он не был "профессиональным верующим". Его научный авторитет и независимая позиция придавали особый вес его свидетельствам о Лурде. Аналогичным образом, в наше время конверсия известного атеиста Энтони Флю в деизм вызвала гораздо больший резонанс, чем могли бы вызвать тысячи теологических трактатов. Каррель стал живым опровержением тезиса о том, что серьезная наука и открытость к трансцендентному несовместимы. Именно поэтому его фигура вызывала столь ожесточенные нападки со стороны тех, кто был заинтересован в сохранении жесткой демаркации между верой и разумом.

Удивительно, но антихристианская риторика в Европе и Франции в частности довольно сильна. Антиклерикализм в католической стране неизбежно принимает антихристианские формы. Достаточно вспомнить Вольтера, чьи выпады были направлены не только против злоупотреблений церкви, но и против христианских догматов как таковых. Его знаменитый призыв "Écrasez l'infâme!" ("Раздавите гадину!") при всей его многозначности имел отчетливую антихристианскую направленность, что подтверждается многочисленными пассажами из его произведений. Третья республика институционализировала эту тенденцию, превратив антиклерикализм в государственную политику. Закон 1905 года об отделении церкви от государства, хотя и имел определенные рациональные основания, сопровождался масштабной кампанией, направленной на подрыв влияния католицизма на французское общество. Особенно показательно в этом отношении функционирование образовательной системы Третьей республики, где христианское мировоззрение целенаправленно маргинализировалось в пользу позитивистской идеологии. Сотни ежегодных актов вандализма против христианских церквей — это не "случайные инциденты", а системная проблема. По данным французского МВД, только в 2019 году было зафиксировано 1052 антихристианских инцидента, что составляет около трех актов вандализма против церквей ежедневно. Для сравнения, количество инцидентов, направленных против других религиозных объектов, исчисляется десятками, а не сотнями. Эта статистика говорит сама за себя, особенно если учесть, что христианство исторически является доминирующей религией во Франции, и потому любая подлинно нейтральная политика должна была бы обеспечивать ему соответствующий уровень защиты. Регулярные выставки и постановки, использующие христианскую символику в намеренно шокирующем контексте, также свидетельствуют о селективном применении принципа "свободы самовыражения". Современное искусство Франции переполнено работами, которые можно охарактеризовать как "художественное богохульство". От фотовыставки Андреса Серрано до многочисленных театральных постановок, подобных скандальному спектаклю "На концепте Тайной вечери" — все это создается и демонстрируется в культурном пространстве Франции без каких-либо значимых ограничений. При этом аналогичные художественные провокации в отношении других религиозных традиций встречают гораздо более сдержанную реакцию культурных институций, что наглядно демонстрирует асимметричность применения принципа светскости. И, наконец, упомянутая Вами скандальная церемония открытия Олимпиады-2024 с её пародией на "Тайную вечерю" стала кульминацией этой тенденции, выведя её на глобальную сцену. То, что организаторы сочли допустимым использовать одно из центральных священных событий христианской традиции как канву для провокационного перформанса с участием драг-артистов, говорит о глубине проблемы. Еще более показательна реакция французских властей и значительной части медийного сообщества, которые поспешили назвать возмущение верующих "преувеличенной реакцией" и "неправильным пониманием художественного замысла".

Алексис Каррель в этом контексте является явной мишенью для секулярной антиклерикальной (а по сути - антихристианской) борьбы.

Нет. Евгеника и социальная селекция осуждены и не подлежат обсуждению. То, что другие коллаборационисты избежали сурового возмездия, не оправдывает его участия в идеологии, оправдавшей убийства людей. Мы не вправе судить или выгораживать Алексиса Карреля. Его взгляды показали себя неприемлемыми, особенно потому что они были созвучными с преступлениями Менгеле и воем печей Аушвица.

Мы обратились к истории Алексиса Карреля, чтобы не допустить повторения роковых ошибок. И его ошибки принятия фашистской идеологии и ее одобрения. И ошибки селективной и необъективной "отмены". Его преследует отсутствие мощного бренда, который был бы заинтересован в защите его репутации, прямая идеологическая артикуляция спорных взглядов и отсутствие наследников, способных выстроить нарратив реабилитации. Тем временем, империи Шанель, Босса, Порше и других фигур, чья вовлеченность в коллаборационизм документально подтверждена, продолжают процветать в мире, декларирующем "нулевую толерантность" к фашизму, но практикующем высокую избирательность в применении этого принципа.

"История пишется не только теми, кто побеждает", — заключает французский философ Поль Рикёр в своем труде "Память, история, забвение", — "но и теми, кто контролирует механизмы памяти в поствоенном мире. Память становится полем битвы, где экономические интересы часто одерживают верх над этическими императивами".

В этой битве за коллективную память Алексис Каррель — ученый без корпоративного наследия, идеолог без политической партии, интеллектуал с чрезмерно артикулированными взглядами — оказался легкой мишенью для ретроспективного морального осуждения, тогда как создатели модных домов, автомобильных империй и косметических брендов продолжают существовать в удобной исторической полутени, защищенные блеском своих коммерческих империй от слишком пристального взгляда истории.

Селективное применение стандартов неприемлемости — будь то основанное на политических взглядах, религиозных убеждениях или исторических ассоциациях — тревожно напоминает методологию тех самых тоталитарных систем, которые человечество преодолело ценой невообразимых жертв. Парадокс нашего времени состоит в том, что инструменты социального осуждения, изначально направленные против идеологий ненависти, с легкостью трансформируются в механизмы нового конформизма. Когда определенные мнения, философские позиции или культурные традиции становятся объектом автоматического отторжения без тщательного различения нюансов, мы неосознанно возрождаем логику, лежащую в основе всех тоталитарных систем: деление на "приемлемое" и "неприемлемое" без пространства для диалога.

Человечество, заплатившее непомерную цену за победу над фашизмом, должно помнить, что экстремизм может маскироваться под самые благородные намерения. Истинное противоядие от тоталитарного мышления — не новая ортодоксия, но безоговорочная приверженность принципам интеллектуальной свободы и цивилизованного несогласия. Лишь сохраняя верность этим принципам, мы сможем гарантировать, что преступления прошлого останутся в прошлом, не воскреснув в новом виде под маской прогрессивных убеждений.

Это ещё один важный урок, который преподает нам Нобелевский лауреат Алексис Каррель