ПОНЕДЕЛЬНИК ПЯТОЙ СЕДМИЦЫ ВЕЛИКОГО ПОСТА

О ВНУТРЕННЕЙ БОРЬБЕ

Два, точно два во мне ума: один добрый — он следует всему прекрасному, а другой падший — он следует худому. Один ум идет к свету и готов поклониться Христу, а другой ум — плоти и крови, влечется во мрак и согласен отдаться в плен велиару. Один упивается земным, ищет для себя полезного не в постоянном, но в преходящем, любит пиршества, ссоры, обременительное пресыщение, срамоту темных дел и обманы, идет широким путем и покрыт непроницаемою мглою неразумия, забавляется собственною пагубою; а другой восхищается небесным и уповаемым, как настоящим, в одном Боге полагает надежду жизни, здешнее же, подверженное различным случайностям, почитает ничего не стоящим дымом; любит труды и благие заботы и идет тесным путем жизни. Видя его борьбу, Дух Великого Бога снисшел свыше и подал помощь ему, прекращая восстание беспокойной плоти или умиряя волнующиеся воды черных страстей. Но плоть и после сего имеет неистовую силу и не прекращает брани ... Иногда персть смиряется умом, а иногда и ум опять против воли последует превозмогающей плоти. Но хотя желает одного,а именно лучшего, однако же, делая другое — что ненавидит, оплакивает он тягостное рабство, заблуждение первородного отца, гибельное убеждение матери — матери нашей продерзости, перстную ложь пресмыкающегося кровопийцы змия, который увеселяется человеческими грехами, оплакивает и древо или вредный для человека запрещенный плод древа, и пагубное вкушение, и врата смерти, и срамную наготу членов и еще более — бесчестное изгнание из рая и от древа жизни. Об этом сетует болезнующий ум. Но плоть моя и ныне устремляется за прародителями на человекоубийственное древо, она любит сладкую снедь, какую только для обольщения ее показывает злой губитель — змий (Свт. Григорий Богослов).

Кто не борется с грехом, в том внутренний порок, разливаясь постепенно, с преумножением своим увлекает человека в явные грехи, доводит до совершения их делом... (Прп. Макарий Великий).

Сначала подавить возбуждение плотских вожделений — это есть как бы самое твердое основание во всех внутренних бранях. Ибо не обуздав своей плоти, никто не может законно сражаться. А кто законно не сражается, тот, без сомнения, не может и на ратоборном поприще состязаться и заслужить венец славы и награды за победу. Если же на этом ратоборстве (внутреннем) будем побеждены и обличены как рабы плотской похоти, не представляя ни знаков, ни свободы, ни крепости, то, как недостойные рабы, с посрамлением тотчас будем выгнаны с поприща духовного ратоборства (Прп. Иоанн Кассиан Римлянин).

Есть брань в членах наших, посеянная для нашей же пользы, как читаем у апостола : плоть бо похотствует на духа, дух же на плоть: сия же, друг другу противятся, да не яже хощете, сия творите (Гал. 5,17). По промыслительному распоряжению Божию она внедрилась как бы в самую природу нашу. И можно ли ее почитать иным чем, как не естественною как бы принадлежностью человеческой природы после падения первого человека, если она всем без исключения обща? Можно ли не верить, что она имеется в нас по воле Божией, во благо нам, а не во зло, если она всем прирождена? Так, некоторым образом самим Промышлением Божиим оставлена в нас спасительная брань, чтобы возбуждала нас к высшему совершенству, так что с прекращением ее, по противоположности, должен настать опаснейший мир (бездеятельности) (Авва Даниил, по прп. Иоанну Кассиану Римлянину).

Какую пользу доставляет нам брань плоти и духа? Во–первых, она прогоняет нашу беспечность, обличает нерадение и, как внимательнейший какой пестун, не попускает уклоняться от черты строгости правил жизни. Если мы, по беспечности своей, хоть немного нарушаем меру законной строгости, она тотчас бичом возбуждений уязвляет, образумливает нас и возвращает к должной осторожности. Во–вторых, когда при помощи благодати Божией, укрепляясь в целомудрии и чистоте, мы столь долгое время бываем свободны от плотского осквернения, (непроизвольного истечения), что начинаем думать, будто более не будем уже обеспокоиваемы даже простым возбуждением плоти, и тем, в тайне сердца своего, возносимся, как будто не носим бренной плоти; тогда истечениями (ночными), хотя простыми и спокойными, она смиряет нас и своими уязвлениями возвращает к мысли, что мы все еще такие же люди ... а отсюда, обращаясь к исправлению допущенного нерадения, берем урок, что никогда не должно слишком полагаться на свою чистоту, что она, как дар, получается единственно от благодати Божией, и потому тотчас можно погубить ее самым малым уклонением от Бога. Такого рода опыты более всего научают, что, если желаем утешаться постоянною чистотою, должны прежде со всею ревностию стяжать добродетель смирения (Авва Даниил, по прп. Иоанну Кассиану Римлянину).

Если бы мы, мужественно сражаясь против возмущений и пороков, могли подчинить их своей власти или непостоянную толпу наших помыслов покорить власти разума и спасительным знамением креста Господня прогнать от пределов нашего сердца свирепые полки противных властей, то за заслуги таких побед мы были бы возведены в чин духовного сотника ... Поднявшись на высоту этого достоинства, будем иметь власть повелевать и силу, по которой не будем увлекаться теми помыслами, какими не хотим, но возможем пребывать в тех или заниматься теми помыслами, какими духовно услаждаемся, а худым внушениям приказывать: “Отойдите” — и отойдут; добрым же скажем: “Приидите” — и приидут. Так же слуге нашему телу прикажем то, что принадлежит целомудрию или воздержанию, и оно без всякого прекословия будет повиноваться, не производя уже в нас противных возбуждений похоти, но оказывая всякую покорность духу (Авва Серен, по прп. Иоанну Кассиану Римлянину)