ШЕЛ ДЕДУШКА МАТВЕЙ В СЛЕПУЮ АРТЕЛЬ НАНИМАТЬСЯ… (продолжение 2)

— Я для своих артелей большие порядки завел: со мной ходить любят, - хвастался он слепому Матвею, которого принял любовно и весело. - Я уж всю землю произошел: всякий монастырь и всякую ярмарку понимаю.
— А насчет харча как у тебя?
— Харч у моих слепцов архиерейский. Я люблю сыто кормить и водкой пою. Чтобы, сидели по долгу и пели густо. Где больше одного дня сидеть не доводится, там уж, известно, не расхарчишься. Едят, что подают. Остатки меняю на вино. У мена про слепых что ни кабак, то и закадышный друг: везде дома. Я и тут лажу, чтобы ребята мои ушки похлебали: подвозят меня к рыбным возам — выпрашиваю.
— Я к тому спросил, как, мол, у тебя там, где долго жить доводится: по ярмаркам что ли?
— Там, друг сердечный, ни одного дня 6ез варева не живем.
Матку нанимаю. Живет она при артели. — Баба-то? — А тебе, небось, девку?
У мена одна такая-то с ребенком ходит. И не зазрится. Было раз дело в Лаврентьевом монастыре, да с рук сошло. Один тавой-то шустрой человек-богомолец спрашивал там: "Чей-де ребенок?" А крапивник, мол, в крапиве нашли. "Отчего-де, слышь, не живете в законе?" Да, ведь, слепых, мол, не венчают, законом заказано. Отстал. Матка есть у нас, матка, как и у плотников. Она и щи знает стряпать, и баранину не пережигает.
Насчет харча не сумлевайся. Об этом у меня первая забота. Толкуй дальше!
— По какому у тебя дуван бывает?
— А вот я еще тебя не слыхивал, как поешь, рано ли встаешь и много ли знаешь. Хвалили тебя, да я не ведаю. Поживи у меня, попытаю...
*** Пожил Матвей не одни сутки, понял не один десяток "былин" и "сказаний", еще больше того говорком насказал. Приступили опять к покинутому разговору. Голос также понравился.
— Не бурчишь. Голосом под хорошего дьякона подошел. Дьячишь важно, не скрою. Повыдь-ко, паренек, из избы-то! Проводник Матвея послушался, скрылся.
— Что молодцу-то своему платишь?
— Деньгами в дом от святой недели до осенних заговен (канун поста) шесть с полтиной выклянчили на нонешное лето.
— За экие деньги я тебе в наших местах целое стадо сгоню на выбор. Не запрашивай много денег, а спроси так, чтобы нам не разойтись,- сказал Лукьян и глаза его впились в лицо слепого Матвея.
***
— Варева твое брюхо выпросило — это первый мой сказ.
Второе, к твоей слепоте, по моему положению, надо трех ребят поставить, сверх твоего. Пойдешь ты с артелью в самые места настоящие, хорошие. Не к тому я это говорю, чтобы ты больше запрашивал, а надо тебе знать, у каждого монастыря не по пяти кабаков живет, а по ярмарочным местам мы их десятками считаем. Знаем такие кабаки, где как ты хочешь - хоть пляши, хоть скоромные песни пой. Молодые парни даже заказывают такие и водку подносят от себя для угощения.
Матвей даже крякнул. Значит (смекает про себя Лукьян), стало его крепко сдавать назад.
— Прими тоже в расчет: баба с вами, баба, хожалая, выученная. Парня твоего кормить надо: я ему лапотки свои кладу, армячишко дам. Пиво пить разрешаю, а который до чаю охоч - у меня чай по ярмаркам-то идет без запрету. — Это у тебя хорошо, похвалил Матвей. — Да так хорошо, что кто от меня летось ходил, недавно опять здесь был и наймовался. От меня самая дальняя артель ушла уж. Я, ведь, тебе всю правду сказываю. Харчи мои. Что своим умом упромыслишь, все твое.
Опять же говорить буду про монастыри. В хорошем за всякое место «власти» деньги берут: большие — если у паперти сесть хочешь; поменьше — у святых ворот; за воротами еще меньше. А все деньги подай, все староста-то мой поставит мне на счет.
А про ярмарку-то что ты думаешь? На всякую хорошую ярмарку полагается особливое начальство. Оно так и почитает, что ярмарка-де вся его, всякое место ему принадлежит. Затем-де его сюда и определили. А ты ему за то место, на котором хочешь сидеть, заплати. Да он още разбирает: это-де захотел хорошее — значит давай больше, а не то—слышь, отдам другим. У меня-де это место другие слепые приторговывали. Ты это сочти, Матвеюшко — добрый старец!
— Считаю. Смекаю. Говори дальше.
— Теперь, вот я и твое класть стану. Голос хорош, а нам такой надо, чтобы, когда чужая артель на монастыре поет, наша была бы слышнее. Чтобы, когда гудит колокол на выходе из церкви, наших слепых не забивал бы: хрип-не-хрип, а чтобы рев и гул был внятен. Люблю я это, и народ это любит. Твой голос подойдет. А я вон тому человеку, что, как коростель во ржи, скрипит носом-то, больше не даю, как и шустрому поводырю: двадцать рублев за все лето. Тридцать рублев тебе за голос кладу, потому голос твой толстый. А ты ин скажи, который мужик, что за промыслом с наше ходить, больше тридцати рублев домой приносит. Я не слыхивал.
— Да, ведь, наше дело — не стать тому! Бывает, что и больше приносят, — возразил было Матвей, но Лукьян перебил его не совсем ласково…
*** — Я не все сказал. Одежой тебя не наделят; новой чашки мне не покупать про тебя. Со своим, значит, богачеством ходишь. — А я стихов-то сколько знаю! — Воть это в счет кладу, и по нонешним временам за это даю тебе цену. Не так давно объ этом и разговаривать бы не стал: самое было пустяшное дело. Давай Лазаря да Алексея человека Божья — больше и не надо было. Ты, воть, про богатырев поешь — за это ноне деньги дают. Стали навертываться чудные охочие люди, что слова твои пишут в книжку и по гривеннику, по двугривенному платят за стих. Сам я своими глазами видел, как одному такому-то какой-то стих так полюбился, что он дал бумажный рубль. А слепой-от и разобрать не сумел, что слышь на руке шуршит — не поминанье ли кто вместе с семиткой-то сунул? Не поверил, диву дался.
Значит, дед, ты со своим стихом про богатырев на себя ходи. Мне-ка не надо. А тебя, который пожелает того, у меня в артели может достать, ему эдак-то и легче. Надо бы, значит, еще с тебя получать. Ну, да ладно, к 30-ти я еще десять на тебя накидываю. И давай по рукам. Может, другим-третьим стихом ты и артель обучишь: все же прибыль!
— Ну, да и плут же ты — мужик! — подумал про себя Матвей.
*** — То мне в тебе полюбилось, что свежий ты человек и нет в тебе экого, что в других разбойниках. У иного и голос короток, и памятью слаб, а лезет пуще всех, выше всех себя полагает. С другим расчет-от в неделю не сведешь. Он тебе то в счет ставить начнет, что не придет тебе и в голову. А в артели-то наозорничает, срамоты наведет на нее, не продохнешь. Слепой солдат всех тут хуже. Выдумает немым прикидываться, ладно, мол, другие к немым больше жалостливы чем ко слепому. Молчи, коли тебе того захотелось, ходи немым. Он и ходит, и мычит. Он свое знает, в артели-то иной раз слова оть него не добьются, словно в столбняке живет. Привыкают молчать-то. А хитрый человек раз и подошел. Приласкал он — вот как приласкал. «Болезные, -говорит, - вы люди, и как мне вас жалко, до слез всех жалко, никаких денег для вас не пожалею, скорбные вы люди, Господь вас слышит и понимает! А скажите-тко вы мне дедушки, давно ли вы онемели?» «А уж будет, - говорят, - года с три». И вздохнули. Да и вздох тут не помог, прогнали их в шею и другим то место заказали. Я это все к тому говорю, что за артель отвечать — не мутовку лизать.
Ходила тут артель. С барышом. Села на ярмарке. Сидит артель и поет, а у ней убогонький паренек. Одна баба и признала его за сына, да и заголосила. Собрался народ. Она начала жаловаться, вон -де, как изуродовали! Народ на самосуд пошел, стал старцев пощипывать. Один и взмолил со слепу, говорил-де я вам, чтобы вы глаза-то ему тогда выкололи, не послушали меня! Народ так остервенился, что слепых избили всех, несколько человек до самой смерти. С той поры вышел закон, чтобы за нищей братьей глядеть да смотреть. Стало с тех пор больно строго.
Пойми ты меня! Я еще от себя трехрублевую прибавлю тебе. Прибавлю за то, что ты совсем слеп, человек, тебя обидеть способно. Другой хоть и слеп, да все мало-мало видит, этот в обиду и сам не поддастся.
Прими прибавок и давай по рукам ударим и вином запьем.
*** По рукам ударили и вином запили.
Перед тем, как в дорогу идти, сели. Сели-посидели, Богу помолились.
Матвей задаток получил и вышел вон из избы...
Остался в избе сам хозяин и «шустрой» парень — староста.
— А артель-то ладненька сбилась: всякой мастер есть, по любой части! —говорил Лукьян, потирая дюжие руки.
— Свора полная: чужому да лишному и пристать негде! — отвечал «шустрой» староста и вскоре догонял вприпрыжку ковылявшего слепца Матвея с ребятами-поводырями и с Иванушкой…
***
МАКСИМОВ Сергей Васильевич (1831-1901) - этнограф, писатель. Занимался изучением быта и творчества (песен, сказок, преданий), особенностей речи народов России. В своих очерках Максимов описывал и систематизировал увиденное.