Когда до царя далеко - 2018
Год 2018 "На севере России расположено значительное число сельских населенных пунктов, транспортное сообщение которых с внешним миром затруднено или в привычном понимании отсутствует, из-за чего многие деревни, села и поселки оказываются в пространственной изоляции.
Вследствие структуры российской дорожной сети села, как правило, хорошо связаны с районным центром, районы - с региональным центром, а региональные - с Москвой, тогда как горизонтальные связи развиты крайне слабо, а часто и вовсе отсутствуют. Поэтому в пространственной изоляции оказываются многие деревни, расположенные на территориях, прилегающих к региональным и даже муниципальным границам.
В 15 труднодоступных населенных пунктах 5 регионов европейской части России. собраны материалы методами глубинного интервью (взято 63 интервью с местными жителями и 5 с внешними экспертами) и наблюдения, в том числе включенного.
***
Демографический состав изолированных сообществ в целом схож с составом аналогичных неизолированных, однако в ряде случаев в значительной изоляции наблюдается относительно низкий средний возраст населения. Процессы депопуляции и старения по мере удаления населенных пунктов от районных центров (и усиления труднодоступности) несколько замедляются - об этом говорят как наблюдения, так и статистические данные.
Летом численность местного населения увеличивается (в некоторых маленьких деревнях многократно) за счет приезжающих родственников и дачников, которые в пространственно изолированных населенных пунктах, если вообще есть, то почти всегда являются исключительно бывшими «своими», т.е. местными уроженцами, приезжающими в родительские дома. Сторонние дачники отсутствуют как ввиду специфики транспортного сообщения и чрезмерной экзотичности подобного отдыха, так и из-за того, что зачастую свободных участков нет, а у опустевших и даже разрушенных домов есть наследники, не желающие продавать свое родовое гнездо.
***
Замкнутостью обусловлено и то, что в старых деревнях и селах практически все друг другу приходятся родственниками.
«Нас в школе заставили составить дерево родословное [составили до седьмого колена], дак бабушка мне такую родню нашла, что мне все учителя в школе родственниками стали» .
До революции церковь следила за недопущением кровосмешения; в советское время на это перестали обращать внимание, зато возник некоторый поток людей со стороны. Сейчас же нет ни контроля, ни, как правило, притока населения, и поэтому, по словам одного из информантов, бывает, что женятся кровные родственники, в том числе двоюродные братья и сестры.«У нас в деревнях очень много народу сходятся с троюродными братьями и сестрами. Я встречалась 2 года с троюродным братом, а то, что мы троюродные, узнали только в этом году. Ну, мне кажется, если любовь взаимная, то почему бы не согласиться, ведь в этом ничего такого нету»
***
Выбирая способы получения средств к существованию, жители пространственно изолированных сел ориентируются не на максимизацию дохода, а на то, чтобы эти способы не вызвали недовольства сообщества. В то же время община, обеспечивая своим членам право на жизнь, к эгалитаризму не стремится. Члены сообщества, достигшие большего материального благополучия, не порицаются, если не нарушают неписаных общинных правил. При этом ограниченность возможностей заработка приводит к тому, что расслоение по уровню жизни здесь, хотя и присутствует, но не бывает слишком значительным. Как правило, жители одного населенного пункта в большинстве своем имеют близкие профессии: в лесопункте - лесозаготовители, в поморских деревнях - рыбаки, в тундре - оленеводы и т.д. Однако, местная экономика и жизнь устроены таким образом, что желающий может приспособиться практически к любой работе.
***
Большая часть трудоспособных жителей, как правило, не задействована на официальном рынке труда, при этом никто не бедствует и тем более не голодает. Как сказал один из информантов, «никто нигде не работает, и у каждого по две машины стоят во дворе»
Люмпенизированные алкоголики встречаются не везде, а там, где они есть, их единицы.
Теневая занятость может быть предпринимательского и наемного характера. В первом случае это прием дикоросов в целях дальнейшей сдачи или перепродажи, содержание магазина, пилорамы, гостевого дома для туристов-экстремалов. Во втором случае - работа на лесозаготовках, пилорамах, в арендуемых приезжими охотничьих угодьях, приемщиками дикоросов у пришлых предпринимателей, на турбазах для богатых туристов. Так, в нескольких сотнях километров от мурманского села расположилась вереница турбаз, построенных предпринимателями из областного центра и ориентированных на прием иностранцев и малознакомых с дикой природой жителей мегаполисов, желающих порыбачить в нетронутой северной глуши. Селяне нанимаются туда сторожами и снабженцами.
***
Значительно более распространено комбинирование различных разовых приработков. Показателен пример одинокой средних лет жительницы костромского поселка: она стоит на бирже труда и ездит отмечаться в районный центр, что невыгодно, однако женщина извлекает из этих поездок дополнительную выгоду, заезжая попутно в село, где за оплату ухаживает за пожилой женщиной-инвалидом; кроме этого, она продает грибы и ягоды, вяжет на продажу одежду из шерсти своих овец, а также банные веники, ловит и продает рыбу, возит желающих на своей машине (не имея прав) и перевозит на лодке через реку, во время избирательных кампаний и выборов работает в избирательной комиссии поселкового участка.
***
«Эти способности получать средства к существованию - настоящие "орудия слабых". Они буквально из ничего сотворили сегодня некую самодельную гарантийно-страховую систему, цель которой - физическое и социальное выживание.<...> "Орудия слабых" всегда наготове. Они буквально распылены вокруг социального субъекта, они повсеместны и по причине своей простоты доступны всем - детям, женщинам, старикам». Считается, что «орудия слабых» не в состоянии обеспечить высокий уровень благосостояния, а лишь поддерживают их жизнедеятельность. Однако наблюдения показывают, что этот тезис справедлив лишь для тех мест, где невозможна или сильно затруднена эффективная присваивающая экономика с высокие доходы при относительно небольших трудозатратах, и там, где доступ к природным ресурсам вследствие труднодоступности имеют только местные.
Например, килограмм ягод у приемщиков (в зависимости от региона, фазы сезона и урожайности) стоит от 40 до 120 руб. По словам одной из информанток, опытный сборщик за день может вручную (без помощи комбайна-грабилки, ускоряющего процесс примерно в два раза) собрать до 20 л. клюквы. Брусника же собирается быстрее и с меньшим количеством сора. Занимаясь сбором лишь время от времени и в одиночку, можно заработать несколько десятков тысяч рублей, а это эквивалент 3-4 среднемесячных провинциальных зарплат. Если же этим интенсивно занимается целая семья весь ягодный сезон (около четырех месяцев), то счет идет уже на сотни тысяч рублей. Грибы (при условии знания мест и урожайного сезона) собираются быстрее ягод, и бывалые грибники могут за один поход принести из леса не одну сотню боровиков. Для некоторых семей сбор дикоросов стал основным, хотя и не единственным, источником заработка, позволяющим безбедно жить весь год.
«Они [семья пенсионеров, каждому из которых около 70 лет] за сезон нам (я посчитала) сдали тонну клюквы. Сами собирают, вдвоем. Брусники и грибов, не знаю, сколько сдавали, черники сдали тысяч на 50 или 60. Конечно, по сравнению с Москвой это, может, и немного, но 200 тысяч семье пенсионеров! Да плюс пенсия! Им не надо платить за жилье, за квартиру. Не надо на транспортные расходы какие-то большие»
***
В соответствии с концепцией моральной экономики Джеймса Скотта крестьяне всегда избегают новшеств. Даже самых многообещающих, если это связано хоть с малейшим риском возникновения нищеты и голода.
Однако люди, обеспечивающие свое существование в обследованных деревнях живут не просто выше уровня выживания, а значительно зажиточнее. Они не хотят ничего менять не потому, что боятся рисков, а потому, что их устраивает их образ жизни и хозяйствования. Уровень заработков, возможность самостоятельно обеспечить себя всем необходимым (продуктами питания, дровами, стройматериалами) и сопутствующий свободный образ жизни зачастую оказываются привлекательнее официальной работы, даже если незанятые рабочие места имеются непосредственно в селе.
«Здесь не надо работы, не надо зарплаты. Здесь на рыбе можно жить припеваючи. <...> Рыба ценная: не какие-нибудь окуни, плотва, щуки. Я тоже был во всех районах, но здесь самое благодатное место. <...> Ягод здесь столько, что я в жизни столько ягод не видел. <...> Если здесь уродится морошка, то столько ее нигде нет, с черникой - то же самое»
«Мама рассказывала, что когда селились в этой деревне, говорили: "Будем ли богаты, нет, а сытые будем". Здесь все есть. Прожить безбедно здесь можно»
***
Почти в каждом доме есть ружье (иногда самодельное), причем чаще всего неоформленное. Как правило, участковые об этом знают, но никого не трогают, поскольку понимают, что без ружья людям, живущим лесом, не обойтись. Поэтому приезжая изредка в рейды для выполнения плана по штрафам, они наказывают по мелочам (например, за непривязанных собак), а остального «не замечают».
***
"Это остров такой. Сам себя кормит и поит...".
«4 месяца в году - это вообще, остров такой. Сам себя кормит, поит. Поэтому люди здесь с запасом живут, потому что иначе можно остаться ни с чем». Обычно завоз в магазины осуществляется раз в 1-3 недели, но если населенный пункт отрезан водой, то во время ледостава и ледохода завоз не происходит по 1-2 месяца, а то и дольше.
В поморских деревнях, например, в каждом доме есть огромные промышленные морозильники, в которых круглый год хранятся дичь и рыба, и таких ларей в одном домохозяйстве может насчитываться до 5-6 штук. Их количество, объем и качество являются своеобразным маркером материального благополучия семьи.
***
Местные жители существенно больше обычного используют дары природы. Регулярно и в больших количествах на столе представлены экзотические для городского человека яйца диких птиц (чаек, гаг), дичь (лосятина, кабанятина, оленина), ягоды (морошка, вороника) и прочее. В поморских деревнях значительно потребление самой разнообразной, в том числе незнакомой горожанам рыбы (например, пинагоров). Вообще мяса и рыбы потребляется значительно больше, чем в неизолированных деревнях.
***
В обследованных примезенских населенных пунктах практически у каждой семьи построены по берегам рек одна или чаще несколько избушек, служащих в качестве баз во время рыбалки, охоты и сбора дикоросов.
Феномен охотничьих избушек сколь немыслим в средней полосе, на юге и вблизи крупных городов, столь и неотъемлем для жителей тайги, тундры и северных российских побережий. Они есть во всех регионах, на территории которых проводилось исследование, но на Мезени их значимость и количество в расчете на одного жителя наивысшие.
Некоторым избушкам более ста лет, другие построены уже в настоящее время: они срублены в полюбившемся месте (если есть желание построиться вблизи уже существующей избушки, необходимо договориться с ее хозяином) и зачастую никак не оформлены.
«Старики избушки ставили раньше, кто как поставил, кому какое место понравилось, так и делай. Они никак не оформлялись, но вот отец мне оставил завещание, что избушка мне переходит. А с точки зрения государства их не существует».
Всем известна принадлежность данных строений; этим обусловлены некоторые ограничения на хозяйственную деятельность - возле чужой избушки, например, нельзя ставить рыболовные сети.
Теоретически возможно оформить избушку (такие избы есть), но на деле это весьма затруднительно.
С одной стороны, такие строения находятся под защитой закона, с другой, это сопряжено с дополнительными расходами, и, главное, оформленные избушки становятся известны контролирующим инстанциям, представители которых могут специально приезжать на проверку. Также для контролирующих органов владелец такой избушки будет считаться главным подозреваемым при обнаружении на соответствующей территории браконьерских орудий добычи (а здесь практически любые лов и охота формально являются браконьерскими). Избушки принято всегда держать открытыми, чтобы любой путник мог там обогреться и заночевать; обязательно есть печь, дрова, спички, иногда и запас продуктов. Люди не боятся оставлять там ценные вещи: в одной из избушек, например, мы увидели новый лодочный мотор и бензогенератор. По крайней мере, так было до последнего времени, но совсем недавно некоторые избушки стали закрывать. В целом мезенцами это не одобряется.
«Да, у нас бывают такие случаи, когда школьники пошли в поход с ночевкой, а избушка закрыта, дак потом школа ругается на тех, чьи избушки».
Владелец одной из избушек, впервые закрыв ее, в следующий приезд обнаружил на ней нанесенную углем надпись: «Еще раз закроешь - сожжем». Закрытие части избушек на замок связано с тем, что недавно была введена в строй хоть и не асфальтированная, но круглогодичная автомобильная дорога на Архангельск, повысившая транспортную доступность Мезени. На доступность исследованных населенных пунктов наземным транспортом это не повлияло, но до самой реки со стороны Архангельска теперь добраться гораздо проще, а там уже можно спустить на воду моторную лодку. Но, в сущности, замки бесполезны, поскольку их можно сбить, впрочем, информанты пока не отмечают случаев кражи или неуважительного отношения к чужим избушкам. Этого нельзя сказать о неизолированных сообществах: в пригородном Сыктывдинском районе Коми местные жители жалуются, что приезжие (в основном, отдыхающие из Сыктывкара) оставляют в избушках беспорядок, грязную посуду и даже могут что-то украсть.
***
Личные подсобные хозяйства (как минимум огороды) в изолированных населенных пунктах есть у всех, что для российской деревни является нормой. Исследователи многократно писали о том, что рентабельность личных подсобных хозяйств зависит от наличия в селе или в непосредственной близости от него сельхозпредприятия, которое готово оказывать местным жителям различные сельскохозяйственные услуги, продавать им свою продукцию по низким ценам (наибольшее значение имеют корма) и закрывать глаза на «несунов», пользование техникой в личных целях и прочую нелегальную эксплуатацию ресурсов.
Если, например, для вспашки огорода можно нанять соседа, у которого есть трактор (у некоторых жителей еще сохраняется и поддерживается техника, оставшаяся от обанкротившегося предприятия), то уже для содержания скота колхозные корма часто имеют решающее значение. Так, в одном костромском селе, где еще существует крошечный СПК, в домохозяйствах сохраняется нехарактерно большое для Нечерноземья поголовье сельскохозяйственной животных: на одного постоянного жителя (всего их более 200) приходится чуть менее двух птиц и одной головы скота, не считая кроликов и пчелосемей. В обследованных костромских лесопунктах скот и птица тоже есть, но в расчете на душу населения значительно меньше. Примечательно, что меньше сельхозживотных и в неизолированных селах тех же районов, где еще остались свои сельхозпредприятия. Что же касается неизолированных населенных пунктов, в которых сельхозпредприятия уже исчезли, то там зачастую жители и вовсе ограничиваются огородами. При этом в упомянутом селе огороды значительно больше, а у некоторых семей даже сохранились личные картофельные поля за пределами села. По всей видимости, к ведению личного подсобного хозяйства там подходят основательнее, чем в деревнях, стоящих на трассе, откуда удобно ездить на работу в районный центр. В то же время на Мезени, где почти не осталось сельхозпредприятий, скота держат много, и местные жители утверждают, что самостоятельно заготавливаемого сена хватает и корма закупать не нужно (правда, на местных подворьях свиньи и птица, которых сеном не прокормить, отсутствуют).
***
С реки хорошо видны обширные аккуратные покосы на окружающих деревни холмах. Это сильно влияет на визуальное восприятие деревень и окрестностей сторонним наблюдателем, оставляя впечатление жилых и благополучных мест.Для европейской части России Мезень необычна еще и тем, что по ее берегам по-прежнему держат лошадей. В некоторых деревнях лошадь есть в каждом дворе, что при этом не исключает наличия снегохода, а иногда и трактора.
«Без лошадей здесь никак. Надо и сено привезти, и дрова привезти, и навоз вывезти, пахать, сенокос»
***
Мурманское село отличается тем, что основной скотиной, в том числе и личной, там по-прежнему остается северный олень, и если у кооператива насчитывается чуть более десяти тысяч голов, то у жителей - до нескольких десятков. При этом от владельцев практически не требуется усилий по уходу за животными: 8-9 месяцев в году олени пасутся в тундре самостоятельно вместе с кооперативным стадом, в остальное время ими занимаются сотрудники кооператива.
Практически у каждого домохозяйства есть соответствующая местным условиям техника - машины высокой проходимости (обычно «Нивы» и УАЗики) и снегоходы, а если деревня стоит на воде, то и лодки. В Мурманской области есть самодельные сани и волокуши, а также частные гусеничные вездеходы. В ходу и более привычный транспорт: на волокушах местные жители привозят старые, бывшие в употреблении машины, купленные на «большой земле» за бесценок: отремонтировав, они используют их исключительно для передвижения по селу, поскольку никуда дальше аэропорта или сельской свалки доехать невозможно. Наличием соответствующей условиям техники обусловлен тот факт, что изоляция извне существеннее изоляции изнутри: местным проще выбраться на «большую землю», чем сторонним людям попасть сюда. Официального общественного транспорта в большинстве обследованных населенных пунктов нет, но кое-где он частично компенсируется неофициальным, варьирующим от места к месту: где-то курсируют неформальные маршрутки-«буханки», где-то пассажиров негласно за вознаграждение берут водители почтовых машин или летящие с турбаз вертолеты. В одном поселении сельская администрация силами местного жителя организовала еженедельные бесплатные рейсы «вахтов-ки» (большую часть года это единственный транспорт, который может проехать в поселок).
Мобильной связи во многих местах нет, а стационарные телефоны есть лишь в нескольких домах. В этом отношении местных жителей выручают таксофоны, которые теперь установлены во всех населенных пунктах страны. В одной из поморских деревень, например, автор ежедневно наблюдал очередь к таксофону, правда, работают они не везде, и не везде продаются таксофонные карточки.
При этом телевизоры есть почти у всех (очень распространены спутниковые тарелки), интернет - у многих. Таким образом, к изоляции информационной пространственная изоляция не ведет.
***
В пространственно изолированных селах очень высок уровень доверия внутри сообществ. Для внешнего наблюдателя об этом сразу сигнализирует тот факт, что ни в одном из населенных пунктов не встретилось глухих заборов (забора либо нет, либо он низкий и ничего не скрывающий). Такая закономерность вообще характерна для периферийных северных деревень, но в изолированных она практически не знает исключений. Это свидетельствует о том, что здесь все «свои». Уходя, люди оставляют открытыми не только охотничьи избушки, но и дома, они лишь приставляют к входной двери какой-либо предмет (чаще всего метлу), чтобы показать, что дома никого нет.
«Я не закрываю, потому что я сама никогда ни к кому не пойду и не возьму. И всегда верю людям, что никто ко мне не придет, без спроса не возьмет. У меня палочка стоит на двери и все». Раньше это было характерно для Севера вообще, но в последнее время подобные беспечность и доверчивость в неизолированных северных селах встречаются все реже.
«Здесь если ушел, и дом не закрыл, никто не войдет, а там [в ближайшей деревне на трассе] даже на замках сидят. Потому что там все-таки дорога, люди боятся, а здесь любой новый человек на виду. Вы, может, никого не видели, а уже все знают, что Вы здесь сидите».
***
Ни в средней полосе, ни тем более на густонаселенном юге России такой традиции нет. В южных регионах уровень доверия может быть высок среди родственников, соседей и близких знакомых, но в масштабах всего села - крайне редко. В этом отношении показательна описанная ситуация, случившаяся в одной из кубанских станиц: отъезд мужа на заработки потребовал «<...> принятия специальных мер для безопасности остающихся жены и детей. <...> Бабушки договорились каждую ночь по очереди приходить ночевать в дом молодых, чтобы не оставлять одних молодую женщину с двумя маленькими детьми».
В ходе исследований отходничества, проводившихся преимущественно в средней полосе и на Севере ничего подобного зафиксировано не было.
***
В пространственно изолированных сообществах практически не бывает воровства, за исключением мелочного, исходящего от редких люмпенизированных алкоголиков, которые могут, например, стащить несколько поленьев.
«Вот мотоцикл сломался по дороге, бензин кончился или че, так бросили. Он месяц будет стоять, его никто не тронет».
«А [в районном центре] уже, на той стороне, на правобережье, там уже все, там ниче не оставишь. Мы жили в Самарской области. У меня свекровь, Царствие небесное, на ночь хлев закрывала, потому что поросят вытаскивали. Сено скосят и ждут, пока высохнет, потом сгребут. А если не досохло, то привозили домой и во дворе раскидывали, потому что там украдут».
Если вор станет известен, то в своем сообществе, где жизнь регламентируется внутренними общинными правилами, он станет изгоем, поэтому замечены в воровстве приезжие.
***
В неизолированной сельской местности люди обычно жалуются, что раньше жили дружно, а теперь разобщились, деньги стали мерилом всего, взаимопомощь коммерциализировалась, а совместное проведение досуга заменилось телевизорами и компьютерами.
Перелом случился в 1990-е гг.: домохозяйства стали конфликтовать, а потом и вовсе атомизировались. Кризисные явления, с одной стороны, интенсифицировали взаимную поддержку на уровне внутри- и, в меньшей степени, межсемейных сетей, но, с другой стороны, они породили множество конфликтов, для которых раньше не было поводов. Борьба за ресурсы, стремительно сокращающиеся рабочие места, сбыт и другие возможности неформального заработка (одним словом, конкуренция) привели к тому, что сплоченность сообщества в восприятии его членов резко пошла на убыль.
В пространственно изолированных сообществах подобные настроения выражены слабее, а подчас и вовсе отсутствуют.
«Просто здесь у нас место, видимо, такое, что люди хорошо здесь жили, дружно. Это даже и раньше было. Я тебе говорю, что не только вот щас, в последнее время, потому что нас уже, можно сказать, бросили. <...> Из-за этого, может, и выживаем еще. Держимся друг за друга».
«С развалом Советского Союза менее дружно не стали люди жить. Здесь этого нет Так вот и велось по жизни. Как раньше народ приветливый был, и помогали друг другу, так и щас» .
В этом отношении неубедителен один из эпизодов художественного фильма А. Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» (2014), изображающего жизнь труднодоступных деревень - в нем односельчанин крадет у главного героя лодочный мотор.
В советское время отсутствовали обстоятельства, определившие характер современных отношений. В 1970-е и 1980-е гг. в сельской местности стабильно работали колхозы, совхозы и леспромхозы, обеспечивавшие всех работой и примерно одинаковой и приемлемой оплатой труда. Острых проблем с заработком, приобретением жилья, ремонтом, медицинской помощью, образованием, соцкультбытом не было, следовательно, не было нужды в интенсивной взаимной поддержке. В условиях определенности и стабильности взаимная помощь являлась скорее проявлением доброй воли, а не результатом необходимости. Вкупе с совместным проведением досуга, участием в общественных мероприятиях (например, официальные торжества) и коллективных работах (например, сенокос) это оставило в памяти сельчан отпечаток всеобщей взаимопомощи и бескорыстности. Здесь по-прежнему царят общинные, практически семейные, естественные, отношения взаимопомощи, во многом делающие сообщество не зависимым от помощи государства.
«Если выехал из [районного центра] и долго нет, то обязательно кто-то поедет искать навстречу. Бывает, мы и по трое суток бьемся. Заметет - бела света не видать. <... > Короче, не бросят тебя здесь. Здесь не надо сообщать куда-то, звать МЧС, милицию. Здесь своя тусовка. Поедут и искать будут. Даже если на лодке ушел и нету, поедут искать обязательно. Помощи ждать не от кого. Друг друга выручают все».
***
Среди неизолированных населенных пунктов давно и естественно сформировавшиеся сообщества старых сел и деревень значительно дружнее и сплоченнее сообществ относительно молодых поселков, искусственно созданных вокруг какого-либо производства, совхоза или леспромхоза. В пространственно изолированных сообществах такой зависимости не наблюдается: по всей видимости, фактор изоляции оказывается сильнее фактора кровного родства, свойства и соседства в течение многих поколений.
«Люди стали рожать. Кто-то второго, кто-то третьего. Женщины не боятся.<...> Ничего, живем. Уезжать не собираемся».
Эксплуатация природных ресурсов имеет формально браконьерский характер, но местные жители не обращаются с природой хищнически, что резко отличает их от заезжих охотников и рыболовов.
Органы, отвечающие за законность использования природных богатств, практически не добираются до пространственно изолированных сел. Как, впрочем, и представители прочих всевозможных контролирующих инстанций требованиями. Значительную активность проявляет лишь рыбнадзор, инспектор которого - самый въедливый и страшный представитель государства и злейший враг всех рыбаков, а значит, и практически всех жителей пространственно изолированных деревень, и несмотря на то, что рейды эпизодичны, рыбаки стараются следить за продвижением инспекторов и оповещать друг друга. Из-за конфликта интересов инспектор никогда не бывает местным жителем. Поэтому недостоверно показано в упомянутом фильме «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», что что инспектором рыбнадзора работает жительница деревни, не говоря уже о том, что женщине едва ли случится работать в этой должности.
Рыбнадзор приезжает, как минимум, из районного центра, а часто даже из другого региона (например, архангельскую часть Мезени инспектируют люди из Коми, а карельские поморские деревни -из Архангельской области).
***
Таким образом, самодостаточность изолированных сообществ во многом держится на экономике, считающейся государством теневой. Почему в таком случае система остается в равновесии? Этому способствуют следующие обстоятельства.
Теневая экономика возникает вследствие того, что регулирование зачастую исходно не адекватно естественным реалиям жизни. Поэтому появление теневой экономики практически неизбежно для любых российских сельских сообществ: в пространственной изоляции она функционирует в форме присвоения природных богатств, в остальных местах - в форме неоформленного отходничества, гаражной экономики и прочего. Неестественность регулирования в свою очередь компенсируется тем, что государство во многом игнорирует формально незаконные практики. Если вслед за Дж.Скоттом рассматривать государство как помещика (патрона), а сельских жителей - как крестьян, то получится, что государство оставило селян без помощи и, признавая за ними право на выживание, не пресекает морально оправданное неповиновение.
***
Проявления развитой самоорганизации встречаются во всех обследованных населенных пунктах, а в большинстве из них они носят систематический характер. Не надеясь на власть, жители сами решают основные вопросы: намораживание переправы, устройство парома, уборка территории, расчистка просек под ЛЭП, тушение пожаров, укрепление берегов реки, ремонт колодцев. «Но они понимают, что, кроме них, больше никто не сделает,- говорит глава местной администрации, - Кому дорогу заливать? Я ее не залью, потому что у меня денег нет. Они и не спрашивают меня, команды не дожидаются».
Люди сами следят за состоянием дороги: деньги из бюджета и техника на их содержание не выделяются, так как дорог во многих населенных пунктах официально нет, равно как нет и официальных дорог, соединяющих эти села с внешним миром. То же самое можно сказать о состоянии жилищ, так как официально не существуют и некоторые дома. Особенно это характерно для поселков при бывших лесопунктах, где жилье (обычно одноэтажные бараки на несколько квартир) строил и обслуживал не существующий теперь леспромхоз.
Власти изолированные села практически не трогают, не помогая и не мешая им, а функции властей, самоорганизовываясь, выполняют сами жители. Собственные органы местного самоуправления есть лишь в трех населенных пунктах, в остальных - либо специалист администрации, либо депутат, либо староста, а иногда между населением и местной властью и вовсе нет никаких институционализированных связующих звеньев. При этом важно понимать, что главы, где они есть, в первую очередь являются местными жителями, а не управленцами, встроенными в систему государственного и муниципального управления. Бюджеты, которыми они распоряжаются, минимальны, а институционализированные рычаги управления очень слабы - это в большей степени касается специалистов и тем более депутатов и старост.
***
В неизолированных селах, не имеющих своих органов местного самоуправления, специалисты администрации обычно ограничиваются выдачей справок, а депутаты и старосты (где они есть) и вовсе ничего не делают.
В пространственно изолированных селах такие люди проявляют активность значительно чаще, при этом их инициативы обычно реализуются при поддержке и активном участии остальных жителей, что, по сути, является проявлением самоорганизации.
Например, в мурманском селе главным инициатором и координатором благоустройства является женсовет, возникший стихийно и объединивший многочисленных активных женщин. По его решению в селе было введено самообложение, вырученные средства от которого тратятся на вывоз мусора (в селе очень чисто), мелкое строительство (например, возведение кладбищенской ограды) и другие нужды. Даже специалист администрации был утвержден центром после того, как его предложил женсовет.
Судя по наблюдениям, развитие самоорганизации положительно связано со степенью изоляции. Косвенные подтверждения данного вывода можно увидеть и в литературе. Так Т.Г. Нефедова, полагает, что сильнее всего в европейской части России самоорганизация развита в селах нечерноземной периферии и некоторых кавказских республик, т.е. именно там, где выше всего доля труднодоступных сел.
***
Считается , что российская провинция живет преимущественно прошлым, ностальгирует по нему и мало надеется на будущее Эти настроения есть и в пространственно изолированных селах, но в целом их жители настроены оптимистичнее, зачастую даже считают, что живут хорошо, и верят, что их места ждет не вымирание, а полноценная жизнь.
«Люди стали рожать. Кто-то второго, кто-то третьего. Женщины не боятся.<...> Ничего, живем. Уезжать не собираемся».
Люди осознают преимущества труднодоступности и в большинстве своем считают изоляцию и отсутствие дорог благом, обеспечивающим им практически полную свободу и возможность вести устраивающий их образ жизни в спокойном, понятном мире. Общинные отношения гарантируют высокий уровень взаимопомощи и самоорганизации, которые позволяют эффективно решать проблемы. Местные жители дорожат такими отношениями и не хотят их лишаться.
«Будем надеяться, село наше не вымрет, а будет жить тихонечко. Надо, чтоб жило-то. Привыкли уже здесь, сами по себе. Отдельная типа республичка. Я лично против того, чтоб дорога тут была. И мост не нужен - а то здесь все пропадет».
Целыми семьями отсюда уезжают редко: взрослые и тем более пенсионеры привязаны к своему месту жительства и родному сообществу. Те немногие, кто хотел бы переехать - почти исключительно женщины, поскольку мужчины не представляют жизни без леса и реки. Даже дети часто связывают свое будущее с малой родиной и, по крайней мере, на словах, собираются после получения профессионального образования вернуться. Некоторые, хоть и меньшинство, действительно возвращаются.