Что может быть омерзительней трезвого субботнего утра?

Солнечные лучи медленно ползут по комнате будто приторное сгущеное молоко. Колокола звенят надоевшим нравоучением. Глупые птицы встречают насмешливую весну, которая и не думает приходить до маёвки. Гудят автомобили энергичных мудил. Повсюду струится счастье из папье-маше.

На улице душно от свежести. Возле клумбы шуршат старухи, радующиеся каждому дню лишь из страха забвения. На Подоле открыты только аптеки, но даже в них кто-то уже жрёт паровые омлеты.

Дети бегут с рюкзаками хуй пойми куда, ведь школа должна быть закрыта. На работу ползёт консьержка, что развела в парадной вонючих умильных котов, которых и вовсе не выгнать с такими мордами. Господь занят всеми, кроме меня.

В ресторане толстеет кружок богатых жён. Поодаль негр пьёт чёрный кофе и злится тому, что я нарёк его негром. Какая-то пучеглазая девица в туфлях Jimmy Choo ходит по залу в поисках женского счастья. Кажется, скоро она специально проёбет одну для принца на белом авто, но Амур промахнется — туфлю утащит цыганёнок. Официанты приуныли потому, что тоже не пьют по утрам. Звучит ненавистный турецкий марш.

Я продолжаю обманывать себя травяным чаем. В голове мелькают ушедшие годы, беспутные бабы и почему-то образ хурмы. Сознание становится вязким, мир замедляется и даже бульвар замирает, погрязнув в ступке минут и секунд.

Я лечу на качелях больших надежд и роняю на штаны овсяную кашу. Моцарт изо всех сил давит на клавиши с того света. Довольно!

За соседним столом распивают игристое две институтки с рязанским акцентном.

Я спокойно подхожу, беру бокал и залпом съедаю всё до пузырика. Зал озаряется яркой вспышкой, глаза закрываются сами собой, чтобы не выпустить летучую душу наружу. Маленькая слеза стекает по щеке и тает, не достигнув деревянного пола. Я наполняю грудь ароматом девичьих духов и во весь голос шепчу:

— Заебись!

Публика аплодирует ресницами. Рязанские сироты готовы отдаться мне тот час, негр отражает улыбкой солнце, жёны пишут мужьям о скором разводе. Даже богатая Золушка для бедных останавливается в бессмысленном танце, обнажая виниры с камушком в клыке. Официант вприпрыжку тащит графин с мандариновой, чуть запотевшей от мерзлоты. Близится полдень, а я уже счастлив.

Пейте разумное, доброе, вечное,
Пейте! Спасибо вам скажет сердечное