Мороз и шрамы
Вечер в Ракугай наступает внезапно, как холодный вздох. Небо затянуто низкими, свинцовыми облаками, из которых крупными хлопьями сыплется снег, бесшумно оседая на землю, превращая и без того унылые улочки в ледяной лабиринт. Снег здесь не чист и не сверкает, как в богатых кварталах Хэйан-кё, он мгновенно смешивается с грязью и оставляет под ногами вязкую кашу, в которой тонут следы прохожих.
В сумерках район кажется призрачным. Слабые отблески света, вырывающиеся из трещин в стенах жалких хижин, не способны разогнать мрак, а только усиливают его, создавая мрачные силуэты на обшарпанных стенах. Звуки в Ракугай глухи и приглушены, словно сам город держит своё дыхание, опасаясь потревожить тишину, которая тут сродни обыденному фону, полному предчувствий и неясной тревоги.
ㅤ
На узких улочках, укрытых снегом, люди передвигаются как тени, кутаясь в старую, изношенную одежду, пытаясь сохранить остатки тепла. Здесь никто не спешит домой — домом в Ракугай служит лишь место, где можно укрыться от ветра, но не от холода. В бедных жилищах холод проникает сквозь щели в стенах, заполняя каждый угол, и даже огонь в жаровне кажется слишком слабым, чтобы отогнать леденящее дыхание зимы.
Время, казалось, застыло вместе с этими людьми, с этим снегом, с этим ветром, который скулит в переулках, как потерявшаяся душа. Здесь зима не приносит спокойствия или умиротворения; она лишь усиливает чувство одиночества и безысходности. Но в этой мрачности есть своя жестокая красота — красота выживания и стойкости, когда каждый шаг по заснеженной улице напоминает о том, что даже в самых тёмных уголках Хэйан-кё жизнь продолжает тлеть, как слабый огонёк среди мрака.
По мере того как ветер усиливался и пробирался, казалось, до самих костей, ты шла домой. Там хоть очаг был, от которого можно было чуть-чуть согреться. Устала сегодня до невозможности на той чертовой скотобойне. Платят копейки. Но чего ещё можно ожидать, когда ты нищенка?
ㅤ
Слышится отовсюду пугань и брань. Похоже пьяницы вновь за что-то сцепились. Это уже обыденность, а не случаи из ряда вон выходящие. Но похоже ты ошиблась. Крики тех идиотов были не на друг друга, а на несчастного ребенка.
Взрослые мужчины загнали в угол маленькое щуплое тельце и начали над ним насмехаться. Этот паренёк, насколько ты знала, стал сиротой сразу после рождения, а его опекуны к чертям спились совсем недавно.
Мальчишка был изгоем. Одни жители этой части Ракугай испытывали к нему отвращение, другие ненависть, а третьи и вовсе поддавались всем чувствам и гнобили его. Причиной всего этого была его аномальная внешность.
На вид он как гадкий утёнок. Сальные короткие волосы, грязные вещи, что не было редкостью и для мужиков, что к нему прицепились, лицо в саже, уши неестественно большие для его головы. Но ведь и не это было причиной всех придирки. Он сиамский близнец, или его подобие. Ты не могла сказать точно. Две пары глаз и рук, неестественный, пыльнорозорый цвет волос, алые глаза и замысловатые рисунки на лице и теле. Его прозвали проклятием для этого дряного места.
— Прекратите! — кричал мальчик тем придуркам своих дрожащим голоском.
— Такому отродию, как ты, слова не давали, молчи, страшилище, — ответил бородатый мужичок, хватая за плечи несчастного мальчика. — Ты, урод, пугаешь наших детей! Убирайся прочь.
У того толстяка будто крышу сорвало полностью и он пошел по все тяжкие. Большая рука пришлась по детскому личику, потом он начал трясти мелкого так, что, казалось, его голова сейчас оторвётся от шеи. В завершение придурок кинул его в грязную слякоть, лицом вниз. Остальные мужики засмеялись от беспомощности ребенка, когда тот заплакал. Вскоре те пьяницы вернулись по домам, а пострадавший тихо всхлипывал.
Сердце сжималось при виде этого. Мальчишка был не виноват, что родился таким, не виноват в тех издевках и в том, что его шугались.
При взгляде на его грязное мокрое кимоно и те зареванные глазки, тебе захотелось его утешить. Быстро забежала в лавку и купила на значительную часть заработанных денег немного сушеных слив и хурмы. Редкое лакомство для многих. Когда ты вернулась обратно, паренёк сидел в углу, опираясь спиной об стену, и тихо всхлипывал. Его лицо было угрюмое, а в глазах была боль жизни, которую он познал слишком рано.
— Эй, — откликнула ты его, пытаясь привлечь внимание. Услышав это, мальчик глянул не по-доброму в твою сторону и быстро начал уходить. — Подожди, подожди, пожалуйста. Не бойся, я не обижу, — уверяла ты, идя за ним.
— Чего тебе? — его тон был недоверчивым, подходить он не стал, но остановился.
Видя, что он настроен явно негативно, решила задобрить сразу. Подошла к нему и присела на корточки, чтобы быть на уровне его необычайных глаз. Достала вкусности и протянула ему.
ㅤ
— Мне не надо. Оставь при себе свою жалость.
ㅤ
— Возьми, — настаивала ты, пока он упрямился. Можно понять его недоверие к окружающим, но все же было немного обидно, ведь ты к нему с благими намерениями.
Мальчишка все же взял угощение и жадно начал их есть. Он щупленький и промокший до нитки, кончики его пальцев покраснели от мороза.
— Как тебя зовут? — спросила ты, пытаясь завязать разговор с ним.
ㅤ
— Хорошо, Сукуна. А лет тебе сколько?
ㅤ
— Какой уже взрослый. Где живёшь? Может я проведу тебя, чтобы никто не приставал? — пыталась ты вытянуть из него хоть что-то.
ㅤ
— Я живу тут. А тебе о себе позаботиться нужно, поздно уже.
ㅤ
— Пойдем со мной. У меня хоть обсохнешь и обогреешься.
Видно, что он запуганный взрослыми. Глаза выглядят так, будто эту жизнь он познал уже давно. Такие уставшие, нет ни детской наивности и какой-то искорки. Тебе было его так жаль.
Находиться в этом районе — уже ад, быть изгоем уж тем более. А при всем при этом быть таким крохой — смертельная комбинация.
Сукуна молчал, оглядывая тебя с ног до головы. Пытался понять, чего ожидать и как поступить. Выискивал подвох в любом месте и слове исходящими от тебя, но не мог найти. Он так забавно хмурился и дул губки, что твое лицо тронула маленькая усмешка.
— Так ты пойдешь? — спрашивала ты, смотря на него с искренним умилением. — Обещаю, я не причиню тебе вреда.
— Ладно. Веди, — паренёк протянул тебе руку и ты бережно ее приняла.
Ледяные, покрасневшие пальцы коснулись прохлады твоей кожи от чего пошли мурашки. Не долго думая, ты скинула старую накидку со своих плеч и переложила ее на его.
По пути к тебе домой Сукуна спрашивал о тебе, внимательно слушал, как ты рассказывала, что живёшь одна, осиротела несколько лет назад. Он не сочувствовал, нет. Это чувство было чуждым для того, кто никогда не знал своих родителей, для того, кто не боялся потерять близких, ведь их и не было.
Дом, к которому вы пришли, выглядел как забытая временем хижина. Скромная постройка из потемневших деревянных досок, крыша из ветхой соломы, что едва защищала от снега, просачивающегося внутрь. Вместо двери — занавеска из грубой ткани, за которой скрывалась темнота.
Внутри царил полумрак. Единственный источник света — тусклый огонь в жаровне, который едва разгонял холод. Пол был земляным, усыпанным неровностями, а в углу, на тростниковом мате, лежали старые одеяла, используемые для сна и согрева.
Небогатая обстановка включала несколько глиняных чаш и кувшинов, подвешенные сушёные травы, а на грубых полках — редкие предметы быта. Здесь не было ничего лишнего: всё служило простой цели — выжить в этих суровых условиях.
Дом был полон запаха дыма и земли, тихого стука ветра, пробирающегося через щели, и символизировал стойкость тех, кто жил в нем, цепляясь за тепло этой холодной и мрачной зимой.
— Не хоромы, но уж лучше, чем улица, — сказала ты, подходя к жаровне, чтобы подкинуть пару сухих веток. Все же мальчика нужно было обогреть.
— А тут прилично. Ты одна тут живёшь?
— Ого, так ты все же из богачей, раз сам чай предлагаешь...
— Вовсе нет.. летом собрала травы.
— Есть хризантемы, мята и имбирь. Что будешь?
— Я никогда не пробовал с хризантемы. Оно вообще съедобное?
— Ещё как, — говорила ты, ставя посудину на жаровню, дабы подогреть воду. — Он очень полезный и вкусный.
Сукуна с интересом смотрел за тем, как ты делаешь что-то такое обыденное. Как ты укутала его холодное тело в старые теплые одеяла, которые передались ещё от твоих дедов.
— Спасибо... Знаешь, ты кажешься хорошей. Не встречал таких раньше.
— Не думай об этом, правда. Тут много хороших людей, просто ты ещё их не видел, — говорила ты, пока паренёк наблюдал за тем, как ты колдовала над его чаем. Следил за твоими движениями рук, за тем, как ты насыпала сухие белёсые лепестки. Ему казалось это странным, но не отталкивающим. Он был не многословен и это было вполне обосновано, учитывая то, как окружающие надорвали его доверие ко всему добру, что было для него.
— А как ты выживал на улице? Там же такой холод сейчас.
— Это не легко, в теплое время года было куда проще, но вот зима наступила незаметно. Я находил старые собачьи будки и там спал, ну или в хлева пробирался. С овцами было намного теплее спать.
Эти слова и без этого леденили душу, и, когда они срывались с уст маленького человечка, это казалось жутким и обременяющим.
— Они ужасные. Я не хочу туда возвращаться.
— Все настолько плачевно? — Спрашивала ты, когда давала горячую чашку кику-ча в маленькие ладошки.
— Да. Они ужасные пьяницы и изверги. Я рад, что они скончались. К их родственникам ни за что не хочу попасть. Лучше на улице, чем с ними.
Слова Сукуны задевали тонкие струны твоего сердца. Действительно жаль его. Он милый мальчик, несмотря на свои особенности, и он заслуживал хорошей семьи, а не этого всего. Твои руки аккуратно погладили сальные розовые волосы, пока он грелся и от напитка, и от костра, и от одеял, что укрывали его спину и плечи.
— Если хочешь, то можешь остаться. Мне одной быть слишком трудно. А ты кажешься таким миленьким.
— Миленьким? Не уродливым?... — В голосе несчастного прозвучало удивление, а глаза впервые блеснули детским шоком. При этих словах он аж загорелся, будто получил то, чего искал. Он даже наклонился к твоему прикосновению.
— Ты не уродливый, а просто особенный. Сильный мальчик...
Так проходил первый ваш вечер. Он нашел себе старшую подругу. А ты — того, кто украшал одинокие дни своим присутствием.
Сукуна остался, остался надолго. Речь шла не о паре дней или месяцев. Уже близилось его семнадцатилетние. Он вырос и возмужал. К остальным жителям он относился холодно и резко, особенно к тем, кто задирал тебя или его в более раннем детстве.
Он стал красивым и крепким. Глаза горели решительностью. Он помогал всегда и везде. Будь то банальная уборка по дому или работа в поле, после которой вы доползали к дому едва имея силы, чтобы поесть. Он очень менялся и взрослел прямо у тебя на глазах.
Единственное неизменное годами — это отношение жителей к нему, как к отбросу, а к тебе как к соучастнику всего ужасного. Что бы ни случилось плохое в ближайшем округе, все спихивали на него. Пропала курица? — Это он наверняка украл. Кого-то бояться дети? — его вина. Он запугал.
Хоть это и было совсем не так.
Среди других людей ты была его всем. Всё, что Сукуна имел, было благодаря тебе, твоей доброте и чуткости. Трудно понять, кем ты стала для него. То ли подругой, то ли наставником, то ли сестрой. Между вами было что-то платоническое, но точно не романтическое, хотя со стороны могло и так казаться.
Твоя улыбка была для него всем миром и всем утешением, которого он только хотел. Твое успокаивающее объятие, ласковое слово были тем, чего он всегда хотел слушать и получать.
Приближался конец октября, и вот тебе совсем скоро будет 28 лет. Для Сукуны было это знаменательным днём, поводом, чтобы порадовать тебя. Утром, за день до твоего дня рождения, он ходил и прям-таки сверкал.
— Что с тобой? Таким довольным я давненько не видела твою рожу, — спрашивала ты, попивая чай, чтобы согреть себя от прохлады ветра.
— Узнаешь чуть позже, а сейчас мне нужно бежать.
— Все узнаешь, но чуть позже, увидимся! — Воскликнул он, уходя из дома.
— Хоть бы поел! — Громко сказала ты, но, не услышав ответа, было понятно, что Сукуна куда-то уже убежал.
— Ну вот, что он уже в этот раз надумал? — бормотала ты себе под нос, прихлебывая чай с мокурин.
Время для тебя летело незаметно, пока ты потерялась в домашних хлопотах. Уборка, готовка, затем стирка были в планах. Обычно и сожитель помогал, но тут он куда-то убежал. Не то что бы это казалось странным. Вовсе нет. Рёмен частенько уходил и в лес по травы, и к реке для рыбы, так что ничего удивительного не было от слова совсем. Со спокойной душой ты занималась своими делами.
Сукуна в это время шлялся по рынку, выискивая тебе подарок на те деньги, которые он честным трудом, кровью и потом заработал. Взгляд пал на красивое белоснежное кимоно с небесно голубым узором на обби. Он представил себе, как твоя загорелая кожа, волосы и глаза будут контрастно смотреться с этим одеянием, и практически без раздумий отдал свои последние деньги на этот подарок.
Когда он возвращался домой, сердце странно начало колоть и щемить, будто предчувствовало что-то неладное. Но розововолосый отбросил все тревоги и шел спокойно, вглядываясь в красоту окружающую его мира. Это то, чему ты всегда его учила.
Дойдя до дома, он замер. Дверь была нараспашку открыта. Сердце начало болеть ещё сильнее, поэтому он рванул к тебе. Что-то было не так, но что?
Оказавшись внутри, он упал на колени и зарыдал.
Ты мертва. Твое тело испоганили так, что на это было мрачно смотреть.
Повсюду кровь и бардак. Лица было практически не узнать, настолько сильно его били чем-то. Одежда разорвана, запачкана всеми телесными жидкостями, которые только есть.
Грудная клетка была вспорота, как и брюхо. Ощущалось так, будто сердце вырвали из груди.
Тем же вечером он похоронил твое тело. Сразу обмыл, настолько, насколько это было возможно, потом одел в то злополучное кимоно, ради которого он и покинул дом. Сукуну не покидали мысли, что, если бы он остался, все бы обошлось. Было так больно, что он едва мог что-либо делать, но приходилось.
Все жители отвернулись от него, а священники даже отказались провести упокоительную службу, они же и отказывались смотреть на твоё изуродованное тело. Никто не помог и не отозвался на его утрату. Всем было плевать.
Рёмен сам читал молитвы над твоим телом, сам копал могилу, сам страдал. Одиночество вновь постигло его. Душа рвалась, а слезы не переставали течь из глаз.
Последующие дни были как в тумане, он не ел, не спал. Ничего не хотелось. Все насмешки в его сторону лишь действовали на нервы, были порохом для только что открывшейся раны. Он жаждал крови и мести.
Так все и началось. Он стал чудовищем, которым все его называли. Пощады не получил никто. Он жестоко избивал и убивал всех на своем пути. А в конечном итоге сжёг до тла весь район.
Только после этого он сел и продолжил горевать по тебе, обвиняя лишь себя. Ничего не осталось в памяти, чтобы носить о тебе, кроме тёплых слов и воспоминаний, которые ты ему подарила за все эти годы.
Немного успокоившись, Сукуна посмотрел на небо и увидел падающую звезду, что напомнило о том, как ты учила его радоваться мелочам.
— Какая нелепица, вокруг полно ублюдков, а моего лучика нет... — бормотал Сукуна, вытирая слезы со своих глаз.
Он обещал стать сильным, сильным для тебя. Сукуна в тот день впервые помолился за твой упокой и за то, чтобы все твои добрые поступки воздались в многократном размере, где бы ли ни была сейчас.
Он станет тем, кем должен был быть для тебя. Никого из людей не пощадит за то, что они сделали с его надеждой. Весь человеческий род ему осточертел.