Эпилог
Через все запятые дошёл, наконец, до точки.
Сплин «Письмо»
Сначала Со подсуетился, и Хёнджина положили в хорошую клинику в горах: поближе к чистому прохладному воздуху и подальше от шума. Но как только Хёнджин смог жить без обезбола и более-менее восстановил сознание, он стал очень странно реагировать даже на попытки медсестер открыть шторы, не говоря о прогулках на свежем воздухе. Постепенно его истерики на этот счет становились все длительнее и тяжелее, а потому руководство клиники настоятельно попросило Хёнджина оттуда забрать.
Пришлось перевести его в городскую клинику: там было шумно, да и людей куда больше, но Хёнджину для счастья, кажется, хватало небольшого лужка вокруг здания и многоэтажек вдалеке. Вскоре после перевода все его буйства сошли на нет. Через короткое время после этого ему убавили дозу седативных, и тогда сознание вернулось к нему окончательно. Он сам стал проситься на прогулку, охотнее занимался на физиотерапии и шел на контакт с доктором.
Крис хотел его навестить, но до окончания следственных работ Со строго-настрого запретил ему даже появляться возле клиники, а для того, чтобы у Криса не было лишних соблазнов, нагрузил его работой по самое не балуйся. Крис так и не понял, пытался Со защитить его от внутреннего расследования или же наказывал за исход порученного ему задания: работа в архиве среди пыльных коробок и отсыревшей бумаги одновременно могла значить и то и то. Когда от запаха плесени начало закладывать нос, Крис подумал, что возможно Со защищает и себя: не в первый раз под его началом что-то случалось со стажером, и лучше бы тому первому неудачному случаю не отсвечивать лишний раз перед начальством.
Крису разрешили поехать к Хёнджину только после экспертизы на вменяемость, которую тот с треском провалил. Крис не видел ни заключения, ни протокола, но Хёнджин наговорил достаточно для того, чтобы его временное пребывание в клинике переквалифицировали в лечение, а Феликса почти сразу же отпустили из-под стражи. Новость о невменяемости настолько выбила Криса из колеи, что он потерялся во времени еще на неделю.
С одной стороны, экспертизы стоило ожидать. Когда Хёнджина с Феликсом нашли, оба были бледные как лист бумаги, тряслись от холода и плохо стояли на ногах, но если Феликс еще мог как-то отвечать, то вот Хёнджин только мотал головой. Он подал голос, только когда ногу осматривали: на его джинсах было столько грязи, что рану заметили не сразу, а, когда заметили, анестезия от шока уже прошла. Все списали на ранение, травму головы и стресс от случившегося, но Бану уже тогда стоило понять, что адвокаты Ли затребуют экспертизу, причем еще до того, как Феликса доставят в участок, а Хёнджина — в больницу. Так и вышло. Крис еще в отдел не успел вернуться, а перед Со уже выплясывала армада юристов с дорогими дипломатами.
С другой стороны, никто и подумать не мог, что случившееся действительно сведет Хёнджина с ума. Его психологическая оценка всегда показывала чуть ли не максимальную приспосабливаемость к новым обстоятельствам, не говоря уже о том, что в прошлом его случалось множество отвратительных и пугающих обычных людей эпизодов.
Бан бы даже заподозрил комиссию в предвзятости, но Со лично проследил, чтобы никто из врачей не был в курсе, кого и по какому поводу они опрашивают.
Так что факт был налицо: то, что произошло тогда в Хижине, и то, что Хёнджин увидел позже, буквально свело его с ума.
Дело не закрыли, но теперь ситуация усложнилась настолько, что к поиску убийцы полиция не сможет вернуться еще минимум года два, а учитывая, что Со, если не сократят, то точно урежут в бюджете, и на все четыре. С Крисом пока не говорили — было не до него — но он уже понимал, что его стажировка у Со окончена. Повезет, если Академию он закончит без пометки в личном деле, тогда хоть можно будет податься если не в убойный, то хотя бы в нарко. И хоть будущее было туманно, за себя Крис переживал меньше всего.
Пользуясь теми небольшими связями, что он приобрел за время работы на Со, он собрал кое-какую информацию. В основном слухи, но весьма достоверные. Например, он узнал, что анализ почвы показал, что дом упал сам. Не то чтобы в этом кто-то сомневался, но все же было странным то, как внезапно и как вовремя это случилось: внутри было аж пятеро человек, и каждый из них был так или иначе причастен к расследуемому делу. Но геодезисты сказали, что ничего удивительного в этом нет. Грунт размыло не только по краям дома, но и уже почти что у его центра. Влажность плюс обильные дожди — и вот дом уже стал непригоден для жизни. Вероятно, это произошло еще в прошлом году, но, если дом не обследовали, владелец мог этого и не знать, хотя по идее дом уже должен был жутко скрипеть и трястись. А может и знал, но не пожелал в это поверить.
Дом бы упал. Никто бы не смог сказать точно, когда, но вряд ли бы он выдержал еще год.
Крис там был. Видел порванную горную пасть, где когда-то, как он помнил по снимкам, стоял дом Ли Минхо. У самого края пропасти валялось несколько пыльных досок и осколков стекла. Чуть в стороне, завалившись набок, лежал старенький велосипед: тот самый, на котором приезжал к Крису Джисон. Чуть ниже по склону стояла машина Ли Минхо. Еще ниже — машины Ким Сынмина и Ли Феликса.
Говорили, что грохот от разрушения Хижины был такой громкий, что его слышали даже на курорте, но никто не подумал, что это дом писателя упал: все списали это либо на гром, либо на оползень.
Хёнджина с Феликсом нашли у машины Ли Минхо. Феликс пытался выбить стекло: это было понятно по грязевым разводам на машине, но у него ничего не вышло. Хёнджин остался там же, где, очевидно, вывалился из пасти обрыва: у самого его края. Когда Крис приехал, его уже осматривала скорая, так что он сосредоточился на Феликсе, тем более, что тот был готов отвечать на вопросы.
Он сказал, его брат, а также личный помощник и издатель брата, остались внутри дома. Он сказал, когда раздался треск, все заметались, не понимая, что происходит. Потом пол и потолок пошел трещинами, а со стен начали падать полки и картины, но все это все еще казалось слишком невероятным, чтобы понять. Феликс сказал, что не помнит, как оказался снаружи. Не помнит, сам вылез или его вытолкнул Хёнджин. Как Хёнджин оказался снаружи он тоже не помнил, как и то, почему никто, кроме них, не смог вовремя выбраться. Он неуверенно говорил, что кто-то из них тянул к нему руку в последний миг, но кто именно — не знал.
Он спросил, возможно ли, что кто-то выжил, но Крис и без анализа специалистов знал, что нет. На дне обрыва были видны доски, осколки и даже что-то из утвари, но тел там не было. Позже Крис спросил, можно ли спустить туда дрон, но оказалось, что управлять им в такой местности не представляется возможным.
Ли Минхо, Ким Сынмина и Хан Джисона признали пропавшими без вести, но контекст для всех был более чем очевиден: все трое погибли.
Книги Ли Минхо были раскуплены полностью спустя всего сутки. Даже «Серебряное зеркало» теперь едва ли можно было бы где-то найти. Издательство Ким Сынмина стало самым прибыльным в стране, но в самом издательстве этому не особо радовались: оказалось, у Ким Сынмина не было плана относительно того, кто его заменит в случае чего. У него даже зама не было, поэтому издательство полыхало изнутри, не понимая, что делать. Каждая газета города жаждала поговорить «хоть с кем-то», но пиар-служба оказалась не готова к такой ситуации. Фанаты и магазины обрывали телефоны, требуя выпустить дополнительные тиражи. В итоге издательство объявило о временном прекращении работы, и их акции почти мгновенно просели в цене почти что до того уровня, на котором они были в первый год работы. Вскоре стало известно, что издательство Ким Сынмина объединится с издательством его отца. Новость никого не удивила, но и не обрадовала: акции выросли в цене совсем немного. Дальше Крис за новостями не следил.
В Академии у двери в комнату Джисона и Хёнджина образовался стихийный мемориал. Крис не знал, кто его устроил, и это очень его бесило, ведь никто, кроме Хёнджина, с Джисоном водиться не желал. А теперь он умер — и вот пожалуйста. Никому не объяснили, как он умер, ведь официально он был в Хижине по собственному желанию, а не по заданию. Ни о каких похоронах с почестями речи тоже не шло, но Крис верил, что кто-нибудь все равно поймет, как он умер. Далеко не каждый, но самые сообразительные и перспективные студенты наверняка смогут сложить два и два — и запомнят Джисона как героя. Он сам планировал запомнить его таким. Но при любом раскладе его смерть оказалась самой неприметной и тихой из всех трех. Похорон не было, потому что хоронить было некого и некому. Даже свидетельство о смерти никто забирать не пришел, так что формально Хан Джисон просто пропал. Раз и навсегда.
Минхо же оплакивала вся страна, но Криса тошнило теперь даже от упоминания этого имени, так что он не следил ни за похоронами, ни за многочисленными панихидами. Несмотря на то, что его вина уже никогда не будет доказана, для себя Крис нарек его виновным и приговорил к забвению.
Все то время, что мир пытался привыкнуть к тому, что новая книга Ли Минхо никогда не выйдет, Крис перебирал бумажки в архиве и пытался разобраться в собственных чувствах. Он ожидал, что его будет грызть чувство вины, но он как-то быстро объяснил себе, что ни в чем не виноват. Он выбрал Джисона, но он не соглашался вместо него.
Всю дорогу он предупреждал Джисона и просил быть осторожнее. Да и умер Джисон не из-за Ли Минхо, а просто потому что оказался не в той части дома не в то время. Все прочие мысли Крис замел под коврик подсознания, и теперь они там теснились вместе с мыслями о том, что плечо было мокрым, когда его выкопали из той могилы. Ему было жаль Джисона, но за живого Хёнджина он переживал куда больше, и в тайне даже от самого себя радовался, что погиб Джисон, а не Хван.
Тогда он еще не знал, что Хван Хёнджин, вероятно, потерян навсегда.
Конечно, никто не говорил этого прямо: прошло слишком мало времени для того, чтобы утверждать наверняка, да и медицина развивается очень быстро, но… Крис потом просто понял, что это конец. Он смотрел в глаза Хёнджину — и не видел там Хёнджина. Даже когда Хёнджин что-то говорил, это был не он. Не его голос, не его интонации, не его мысли. Он даже тенью себя не был — это буквально был кто-то другой.
Но потом Крису позвонили и сказали, что Хёнджин начал откликаться на свое имя. И вот тогда Крис стал навещать его регулярно, в обязательном порядке привозя с собой парочку зеленых яблок (кажется, Хёнджин когда-то ему говорил, что любит их) и папку. В папку он записывал все, что ему удалось узнать об этом деле.
Он больше не искал справедливости. Не искал улик или свидетельских показаний. Ему просто нужны были ответы, даже если для суда (который их никогда не увидит), они будут филькиной грамотой.
Он спрашивал Хёнджина о многом. О том, как ему жилось на курорте. Снились ли ему кошмары? Он регулярно питался? Были ли странные случаи, о которых он не говорил раньше? Спрашивал об озере, о постояльцах, о лавке Феликса и книгах Ли Минхо. О самом Феликсе тоже спрашивал так много, как только мог себя заставить. Не спрашивал он только о Джисоне: никто так наверняка и не понял, знает ли Хёнджин, что его лучший друг погиб. Никто не спрашивал прямо, боясь спровоцировать новую истерику или что похуже.
Иногда Хёнджин отвечал вполне вразумительно, иногда отвечал, что не помнит.
Некоторые вопросы ставили его в тупик: например, вопрос про странные случаи. Его видение реальности изменилось, и теперь «странные случаи» стало термином за пределами его понимания. Иногда вопросы вызывали в нем раздражение, и тогда Крис начинал рассказывать что-то сам, но Хёнджин не всегда слушал: чаще теребил рукава свитера, что Бан принес ему в первый визит. Рукава уже заметно укоротились: Хёнджин распускал их на нитки, а медсестры на всякий случай подрезали. Бан все обещал себе привезти новый свитер, но ему постоянно казалось, что этот Хёнджину нравится больше любого другого.
Иногда они не говорили вообще: просто гуляли. Сначала Крис вывозил его на коляске, потом просто придерживал двери, пока Хёнджин выпрыгивал из здания на костылях.
В дождливую погоду нога Хёнджина страшно болела, и он даже из палаты выходить отказывался. В такие дни он был больше всего похож на себя прежнего, и Крису от этого осознания было больнее всего. Иногда ему отчаянно хотелось, чтобы дождь не кончался никогда.
Наступил ноябрь. Криса вызвали к декану и потребовали вернуться к учебе в полном объеме, если, конечно, он не хочет отчислиться. Крис не хотел, поэтому перестал ходить в отдел, а Хёнджина теперь навещал только на выходных. Пару раз он слышал обсуждения, куда пропал Хван Хёнджин и связано ли это как-то со смертью Хан Джисона, но он в эти обсуждения не лез и подсказывать не торопился. Однажды кто-то упомянул, что личного дела Хвана больше нет в ящиках с делами студентов. Крис не удивился, но ощутил какую-то тяжелую досаду.
В те выходные он как раз размышлял, стоит ли сказать Хёнджину, что его исключили из Академии. Вряд ли Хёнджин сильно огорчится с учетом всего, но не вызовет ли у него это какой-нибудь рецидив?.. Врачи хвалили его в последнее время, не хотелось бы испортить ему все.
Закрывая дверь машины, Крис решил ничего не говорить. Если Хёнджин выйдет… Да, если он выйдет — они придумают, что ему делать дальше.
Небо было хмурым, но таким высоким, что казалось, что, если дождь и пойдет, земли он не достигнет. Тем не менее, перед тем, как вывезти Хёнджина в зал для встреч, Крис убедился, что взял его грелку и плед: тепло немного уменьшало боль в ноге.
Хёнджин заговорил с ним первым: спросил, можно ли привезти ему краски и холст. Бан спросил, что он хочет нарисовать, но Хёнджин лишь пожал плечами:
— Не помню, — сказал он. — Мне что-то снилось, и я проснулся с мыслью, что должен это нарисовать. А потом опять уснул и все забыл. Хорошо бы в следующий раз у меня было все необходимое под рукой. Понимаешь?
Крис кивнул и спросил, почему Хёнджин не попросит у персонала карандаши.
— Во-первых, тут куча психов, — кисло напомнил Хёнджин, потирая колено. — Мне не разрешают выносить карандаши из класса рисования. А во-вторых, карандаши — это совсем не то.
Он звучал как прежний Хёнджин, и у Криса защемило сердце. Может сегодня им удастся поговорить нормально?..
Но после Хёнджин замолчал и уставился в окно, а Крис так боялся, что все испортит, что не нашелся, о чем вот так сразу спросить, поэтому спросил о самочувствии.
— Нога так быстро зажила, — с воодушевленным удивлением ответил Хёнджин. — Я думал, дырки от пуль срастаются хотя был несколько месяцев, а у меня уже считай шрам.
— Это потому что прошло уже четыре месяца, — тихо напомнил Крис.
Хёнджин тут же как-то осунулся и посерел, но спокойно ответил:
Выходит, что-то он да помнил?.. Ведь не может тот, кто не помнит ничего, забыть что-то?
— В прошлый раз, — сказал Крис, — ты говорил о дождях. О том, как часто на горе шел дождь. Помнишь? — Хёнджин кивнул. — А ты помнишь, шел ли дождь в тот день, когда… Когда все случилось?
— Ты сам знаешь, что шел, — с упреком ответил Хёнджин, по-прежнему глядя в окно. — Думаешь, я сумасшедший или что? Спроси уже прямо.
И снова эти болезненно знакомые интонации в его голосе. Как тут было удержаться?
— Хёнджин, — позвал Крис. — Что произошло в тот день в доме на горе? Кто в тебя стрелял?
— Главный герой всегда умирает в конце, — отрешенно ответил Хёнджин. — Только я не разобрался, кто во всей этой истории был главным героем. Я думал, что Хан Джисон, но он только и говорил, что о Хижине и Ли Минхо. Выходит, он был вспомогательным персонажем? Не знаю, я в таком не разбираюсь. Наверно, поэтому они все трое и умерли.
— Потому что неясно, кто из них главный герой.
— Но ведь тогда кто-то мог выжить? И что случилось с Ким Сынмином?
Хёнджин смотрел в окно. Небо было грифельно серым. Хёнджин кожей ощущал приближение дождя и, когда тот закапал, лишь криво ухмыльнулся. Он теперь так хорошо чувствовал дождь. Чертова гора научила его этому.
Он смотрел в окно. Верхушки сосен раскачивались под силой ветра. Черепица на крыше постукивала, грозясь вот-вот отвалиться. Весь дом трясся и скрипел, будто собирался оседлать ветер и улететь далеко-далеко.
В воздухе стоял запах сырости, пота и страха.
Хёнджин посмотрел на ногу: та страшно болела. Из дырки, которой совершенно точно не было еще минуту назад, теперь сочилась кровь.