"Сколько дней в году – столько в Магадане убийств": советская эпоха 55-летней давности по дневникам колымского журналиста Виталия Шенталинского
7 октября исполняется 85 лет со дня рождения Виталия Шенталинского - журналиста и писателя (1939-2018).
Он окончил Арктическое морское училище в Ленинграде и факультет журналистики МГУ, много лет работал в Магаданской области, был редактором студии телевидения, выпустил несколько стихотворных сборников (первый - в Магадане в 1968).
По инициативе Виталия Шенталинского в 1988 году группа членов Союза писателей, включавшая Булата Окуджаву, Владимира Леоновича, Анатолия Жигулина, Олега Волкова, Юрия Давыдова, Виктора Астафьева и других, образовала общественную комиссию по литературному наследию репрессированных писателей.
Целью комиссии было добиться реабилитации писателей, пострадавших в годы репрессий, уточнить фальсифицированные или неполные биографические данные о них и самое главное – найти и опубликовать попавшие в застенки НКВД рукописи.
Материалы, обнаруженные в архивах Лубянки и прокуратуры, стали основой для документальных книг Шенталинского «Рабы свободы» (1995), «Донос на Сократа» (2000), «Преступление без наказания» (2007).
Мы приводим самые яркие записи из его дневников 1969 года, характеризующие жизнь в СССР и Магадане 55 лет назад.
3 января. Начальник милиции Борис: – Сколько дней в году – столько в Магадане убийств. Как остановишь?
Ураган, какого не помнят и старожилы. Мокрый снег с грязью. Все окна первых этажей густо заляпаны. Что-то жужжит в воздухе, как гигантский волчок. Дома приходится говорить на повышенных тонах, чтобы услышать друг друга. Автобусы не ходят. Но люди, залепленные мокрым снегом,– снежные бабы, мужики и дети – ослепшие, оглохшие, растерянные, всё равно ждут в дощатых укрытиях на остановках – лишь бы не унесло ветром! Каждая остановка – зимовка.
Материалы пленума Союза писателей в газетах. Маразм. Василий Федоров: «Молодая поэзия напоминает отцветший сад. Излишняя теплота ей только помешает…».
Борис Ручьев, посидевший в колымском лагере, выдает культ личности за достижение комсомола, лягает Солженицына.
7 января. Комическая фигура – Чагин, главный редактор ТВ. Не встречал человека, более нудного. Инструкция заменяет и душу, и мозги. В последний мой день службы требует объявить мне взыскание за опоздание на полтора часа. Требует писать объяснительную записку. Так они со мной расстаются. Устроили прощальную экзекуцию при сдаче сценария.
Отец Славки Золотарева – доносчик и шпион. Отнес его папки с записями и самиздатом в КГБ. Взломал нашу комнату в Томилино. Увидел иконы.
– Что здесь у них, молельный дом?
Наверняка рылся в бумагах. А что там осталось? Здесь – никому не доверять души. Замкнуться окончательно. Круг сужается.
Главные события первых дней нового года: книга и я – свободный художник. Стихи и семья по-прежнему – две мои главные точки опоры. О Русь! Какой ты была – всё готовая снести – такая и есть. «Лишь бы не было войны». Инертность, серость массы, привычка думать, что иначе и быть не может. Как увидеть, пробудить в массе – человека?
15 января. Два дна Магадана. Одно – улицы, кишащие людьми, черные. Другое – крыши домов, белые. Объемы и четыре фигуры на белом – черные, зловещие, как на расстреле.
17 января. Северо-Эвенск. На крылышке вокзала – то ли эвен, то ли коряк в кухлянке, с поднятым капюшоном. Прилетели, подышали, улетели – он так и оставался недвижим, этот памятник здешним местам.
И гостиничная стена – о, гостиничная стена! Ядовитого цвета, с пятнами непонятного происхождения, трещинами, узорами и надписями. Эта голая, утомительная лампочка и неутомимый, под стать ей, репродуктор с обязательными помехами. Эти горы окурков – сколько мыслей, сколько надежд и крушений! Эти брошенные и забытые бутылки и книги! Эти случайные, единственные встречи на перекрестках, пересечения судеб! Эти люди, которых никогда больше уже не встретишь в земном многолюдье, в человеческой пустыне! Встречи, которые уже прощания.
22 января. Недавно в Чуванском и Ламутском закрыли школы. Учителя – пьяницы. Один держал в классе бражку: поговорит – и за печку, поговорит – и за печку. Другой, вернее, другая свалилась однажды по дороге в школу: в одну сторону – портфель, в другую – она сама. Ученики поднимали ее и тащили на урок.
«Слава!» – на тысячи километров, в миллионы ушей. Десяток нанятых дюжих глоток кричат по команде: «Слава! Слава! Слава!» – неясно кому: президиуму ЦК КПСС или космонавтам.
Так празднуют у нас технические достижения.
А духовные? Духовные замалчивают, шельмуют, подвергают гонению.
Космонавты передали друг другу в космосе газету «Правда». Достижение социализма!
А полет американцев к Луне? Достижение капитализма? Они читали в космосе Библию.
Итак, уровень цивилизации: Библия и газета «Правда».
Разрыв между техническим и духовным ростом – это первая беда. Человеческая личность в нашем обществе потеряла всякую цену.
Личное растворилось в общественном. Это вторая опасность…
24 января. Чукотская пурга. Рекомендуется наркоманам, пьяницам, импотентам. Бодрит, свежит, оплодотворяет.
Чукчи приезжают из тундры в Анадырь. Берут ящик вина и тут же, около магазина, пьют, и тут же ночуют. Пургуют, пока не кончатся деньги. Вваливаются в магазин, говорить уже не могут, выставляют два пальца над головой и ревут. Продавщица выдает им «Зверобой». Милиция чукчей не трогает.
25 января. Новое выражение – в автобусе, в аптеке: «Не возникай!».
31 января. Внезапно прилетает Рудик Гаранин. Ночь. Мы с Т. – в ее пустом номере. Часа в три вдруг заговорило радио: – Граждане! В поселке горит дом. Помогите потушить пожар…
И так три раза. Все спят. На пожарище всего несколько человек. Злодейское пламя. Перед утром объявили: – Пожар погашен!
А дом просто сгорел дотла. Пожарные машины по глубокому снегу даже не смогли к нему подъехать. И это случилось на том же самом месте, где днем собаки загрызли мальчика.
2 февраля. Друзья, которых мы оставили в доме, встречают нас бардаком и проституткой.
– Ты единственный, кого я еще люблю.
Юра Васильев: – Хорошая книжка.
Мы с Мифтой сочинили в Певеке пасквиль на тебя – «К вопросу о птицах». И эпиграмму придумали:
– Умираю. Пьем уже десять дней…
– Только не говори мне о Сталине. Я шел с бутылкой по Москве, когда он умер. Все плакали, а мы с другом праздновали его смерть. Думали, всё повернется. Пять лет назад я решил бежать. Но куда? Зачем? Теперь спился. Не вижу выхода…
У него есть друг в КГБ. Рассказывает, что в кулуарах совещания чекистов – травили антисоветские анекдоты.
А совещание было как раз на предмет этих самых анекдотов. Этот друг ему, якобы, говорит: – Ты что, с ума сошел? Пьяный, теряешь эту Аллилуеву (Книга дочери Сталина «ходила» в самиздате). Хорошо, я ее сразу сжег.
Юрий Васильев родился 1 февраля 1931 в Праге. В Магаданской области – с 1945.
Окончил Московскую ветеринарную академию в 1955. Два года работал зоотехником и бригадиром в совхозе «Дукча», преподавал в Магаданском сельскохозяйственном техникуме.
Первый роман – «Твой шаг на земле» (1964) – о жизни золотодобытчиков Колымы. Второй - «Карьера» Русанова» (1966, переиздан в 1976 и 1988), экранизирован Одесской киностудией.
С 1969 по 1974 Юрий Васильев – ответственный секретарь Магаданской областной писательской организации Союза писателей РСФСР.
С начала 1980-х жил в Москве. Умер 26 декабря 2001.
В последние годы жизни издал в издательстве «Армада» несколько детективов - «Победителя не будет», «Сын палача».
17 февраля. Артист Мартынов днем играет Ленина, а вечером, дома, переклеивает усы и перед зеркалом, пока один на один, репетирует Сталина. Сталин у него лучше получается, очень уже он ему нравится. Ждет часа, когда Сталин встанет из гроба.
19 февраля. Выступление секретаря Чукотского райкома на партактиве. Катастрофический рост потребления спиртного. Недавно по району прокатилась эпидемия самоубийств. И власть бессильна перед тем и перед другим.
25 февраля. Гибель редактора из «Полярной звезды». Поехал за город. Видит – бочка, что за бесхозяйственность! Решил заглянуть. Чиркнул спичкой – взрыв. В бочке было немного бензина и много его паров.
Прииск «Валькумей» – на береговом утесе. С одной стороны – обрыв и море, с другой – горы. А над прииском, на площадке – кладбище. Когда-то здесь был большой лагерь. Это здесь Валерка Косенков, будучи на гастролях, рассматривал настенную живопись в несколько уровней. Пахнет смертью. Угрюмая, зловещая красота.
26 марта. На улице встречаю седого человека из «Магаданской правды», знакомого, по лицу.
– Я хочу поблагодарить вас за книгу и сказать, что не согласен с официальной статьей нашей газеты о вас. Подлинная, настоящая лирика!
31 марта. Визит Славки Золотарева. Его рассказы о КГБ и о себе.
Неискоренимое тщеславие и лживость. Кроме одной точки опоры в себе, нужно иметь еще и точку опоры во внешнем мире – иначе опрокинешься при первом резком толчке. И всё же я не могу совсем от него отказаться, хотя он и вышел из числа наших друзей. В чем тут дело?
Теперь он внештатный сотрудник КГБ. (Может быть, его припугнули?)
Боже мой, чем они занимаются! Тратят средства, платят зарплату, дают командировочные. И добро бы какие-нибудь мальчишки-дружинники, нет – майоры, полковники!
– Вчера я видел того майора из Провидения. Он, кстати, предлагал: «Мы можем помочь вам поехать в Магадан». Так вот, сделали вид, что не знаем друг друга, мы так договорились.
Но прежде дали нахлобучку, за то, что приглашение к ним ему передали из училища по телефону. (Подслушали разговор).
– Вы были неискренни с нами… – Вот вы пишете оперу. О чем она? Основная идея? Почему старина?
– Мы с Шенталинским путешествовали по Архангельской области, встречались с различными людьми. Вот это и навеяло замысел. Не боги, а народ!
– Нам известно об этом путешествии. Кстати, с вами был тогда художник Шумилин. Основные мотивы его творчества?
– Шумилина вдохновляют женщины.
– А вот у Шенталинского в Томилино много икон. И книжку его я читал: всё что-то непонятно, туманное, о небе… Не занимается ли он богоискательством?
– Ну что вы! Он просто интересуется древнерусской живописью.
Путь их поисков ясен, хотя не совсем верится в серьезность этих занятий. Арестовывать они, по-видимому, никого не собираются – санкций на то нет. А было бы разрешение, я уверен – рука бы не дрогнула. Вероятно, их задача чисто профилактическая: припугнуть тех, кто имеет какое-либо отношение к Самиздату, заставить их или сжечь материалы, или, во всяком случае, припрятать их подальше и никому не давать.
А Славка – безнадежный человек. Ведет он себя на этих встречах страшно фальшиво, неумно, что не мешает ему любоваться собой.
Когда майор предлагал ему работу, ответил:
– Вы знаете, я всегда восхищался подвигами чекистов, но эта работа, которуювы мне предлагаете, это слишком черная работа, я на такое не согласен. Вот если бы что-нибудь поинтересней…
– Почему черная? Очень нужная стране, государству работа. Вы же знаете, что сейчас делается в Чехословакии, в Китае. А покажете себя здесь, получите и более сложное задание…
Отношения с ним подошли к вынужденному концу. Разрыв! – он сам тому виной.
Владислав Золотарев (1942-1975), композитор. Окончил класс Николая Лесного (баян) в Магаданском музыкальном училище в 1968 году, после чего работал преподавателем по баяну в бухте Провидения. Брал уроки по композиции у Родиона Щедрина (заочно, 1968—1969).
В 1971 году поступил в Московскую консерваторию по классу Тихона Хренникова, консультировался у Щедрина, Шостаковича.
В 1972 году ушёл из консерватории из-за нежелания тратить время на общеобразовательные дисциплины.
В последние годы страдал депрессией, много сочинял, но стабильного заработка не имел. Покончил с собой в возрасте 32 лет после ссоры с женой.
Вздрагиваем уже при каждом звонке. Не этого ли они хотели добиться? Страха? Единственная моя вина в том, что я позволил себе думать. Почему они ни разу не вызвали меня? Берегут, как лакомый кусочек?
Только серьезное противодействие может породить серьезную победу – в особенности, когда тебе противостоит целое государство.
4 апреля. Публикация таких книг, как «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Цитадель» Экзюпери, «Иосиф и его братья» Томаса Манна, равнозначна неотвратимому событию, которое, коль уж оно произошло, невозможно стереть с лица земли.
Эти книги-события утверждаются в людях и прорастают в них столь же несокрушимо и беспрекословно, как деревья в земле, пусть даже плоды этих деревьев чрезмерно горьки на вкус. Таковы законы истинного искусства, которое есть не искусство, но жизнь.
Книги эти – суть вехи духовного постижения человечества, и они чаще всего не совпадают с реальными, прозаическими, сегодняшними целями людей и их поведением, вехи эти рассчитаны на будущее, они – ориентиры на пути в будущее, вот поэтому они часто вступают в конфликт с близорукостью общества, в котором возникают.
26 апреля. Адамов и Пчелкин. Пьют водку по случаю их непринятия в Союз писателей.
Тут же – Жора Караулов, уголовный «авторитет» и карточный шулер, «негласный мэр города», как он себя именует.
– Я что-то подумал, – говорит Адамов, – кого бы я не смог выгнать из своего дома. Всех бы смог, и Жору вот, и Тольку, и только тебя бы не смог…
Жора, как всегда, в ослепительно белой рубашке, в жилетке с бархатной спинкой, с картами и телохранителем.
Карты – крапленые, подпиленные по краям слегка, как – знает один Жора. Жора – виртуоз, для него карты – не игра, а профессия. Выигрывает-проигрывает по 500–600 рублей в день.
Сейчас в Магадан прибыли два их резидента – Цыган и кто-то еще.
– Что я, вот Цыган играет! – говорит Жора. – Начинается сезон в Сочи. Зачем мне в старательскую артель, я в Сочи за сезон возьму 11 тысяч. Тот же золотой песок, только содержание выше.
–Женщину я ни одну не пропущу.
Ночные блуждания с Валеркой Косенковым. Показываю ему тюрьму. Придумываю историю: Жора Караулов проиграл меня в карты.
29 апреля. Виктория Гольдовская.
Читала куски поэмы о Витусе Беринге – довольно скучные и стихи на смерть Португалова – выстраданные, кровоточащие… Мы вышли из лагерей, но осталась граница неволи, остались мы и – они, начальники. После нас останутся только черные листья ольхи.
2 мая. Рано утром – Мифта [Альберт Мифтахутдинов].
Для меня день стал днем этого человека. Его мир, его вселенная. Прекрасный человек, писатель! Новый его рассказ «Потом был понедельник».
Мифт увлечен Ло Лонг, негритянкой, певичкой, которая подарила ему свою фотографию с надписью: «Самому смелому журналисту от самой обыкновенной женщины».
И он, как обещал, привез черепаху девушке Наде…
Рассказы его и очерки публикуются в Англии, Африке и Польше. Книгу его будут издавать в «Молодой гвардии». На совещании писателей… впрочем, что совещание – от него ничего не осталось…
Как передать это очарование неуюта, наших необычных закусок – татарской ветчины, домашнего сыра, хрена, вкусного вина, разбитого окна с ветром, вносящим смятение, рукописей, которыми друзья отметили свое пребывание. Стихи Мишки, записи Пчелкина, рассказы Мифты…
Пишут, пишут беспрерывно, только я глух и нем.
У Мифты все люди хорошие. В этом стиле жизни есть свой резон, своя правда. Он прав.
Мое бессильное существование – в сравнении с его самосгоранием – страстной, трудной, наполненной прозрениями, благородством, открытиями жизнью. Встреча с ним – толчок к творчеству, если не на бумаге, то в жизни.
14 мая. Отправляюсь на гастроли. Я – рабочий сцены.
«Варшавская мелодия» Зорина – пьеса о неудавшейся любви России и Польши.
Общее настроение труппы: в автобусе – весна, улыбки, ожидание чего-то, непременно хорошего; в аэропорту – томление, сонливость, сближение через разговоры.
Актриса Майя Казакова. Что у нее – черствость души, мужиковатость, бравада, женское коварство, вечная игра? Или броня на матерой тоске по любви?
В Северо-Эвенске ко мне бросается ребенок: – Папа!
Шарахаюсь за угол. Другое дитя тянет ко мне руки: – Дедуска Ленин!..
16 мая. Лица людей в зале я рассматриваю в щелку. Широко раскрытые рты, радостное участие в происходящем на сцене, тяжелые, непроницаемые маски и одно хитрое, разомкнутое лицо: я один понимаю, что происходит!
Моя миссия – гипсовая Афродита. Я открываю и закрываю занавес на чужих спектаклях.
По словам Майи, Жора Караулов – сутенер. И трус. Получив по морде, поджимает хвост.
17 мая. Летим из Северо-Эвенска в Чайбуху.
Озера, похожие на медуз, которых в мае студеное еще море разбрасывает по берегу, переворачивает и засыпает песком. Всё в мире – эпизод. Все мы к чему-то готовимся. Из Северо-Эвенска летим в Чайбуху, из Чайбухи – в Гижигу, из Гижиги – в Магадан, из Магадана – в Москву и так всю жизнь. Ана самом деле мы только сейчас и живем – в это мгновенье.
Малая и Большая Чайбухи. Два спектакля в маленьких залах с оборванным занавесом. Клубы бедные.
Сижу у занавеса, задвигаю и раздвигаю его.
Валерка – Майе: – Наверно, Шенту противно наблюдать эту кухню. Я уже для него начинаю менять текст и интонацию…
Да, надоедает всё время смотреть, как они заученно любят (Майя по этому поводу, с жаром: «Как ты неправ!»), с каким коварством в одних и тех же местах провоцируют публику на смех и на аплодисменты. Поэтому смотрю не на них, а на их тени. Молчаливая драма убедительней.
18 мая. Автобус 56-й км – Магадан.
«А я еду за туманом, за туманом», – поет он, обрывая каждую свою фразу.
Выцветший, распахнутый Коля-друг. Зав районной автоинспекцией в Северо-Эвенске.
Сегодняшний день мой посвящен ему, освящен им, неведомо для него самого. Тридцать три года на Колыме, безвыездно.
– Я материк не знаю и знать не хочу, что мне там делать? Мне и здесь всего хватает. Ребята, мы – Колыма!
Перескакивая с пятого на десятое, выкладывает всю свою жизнь. Переменил все северные профессии и поселки. Таинственная «северная болезнь» его.
– Если бы я вам сказал, вы бы от меня отвернулись. Проводил сейчас друга на материк: «Петька, погуляй за мои 18 лет!» (Столько он без отпуска).
– Ну, ничего. Бывает и хуже. Вы не унывайте. Я искусства не понимаю. Многие меня критикуют за это, но что делать – не понимаю, и всё тут! А вы – ничего, работайте, доводите искусство до нашего ума.
20 мая. День, посвященный Ханашевичу. Человек самой жесткой сталинской закалки, грубый, невежественный, коварный. За месяц успел расколоть театр на оппозицию и прилипал, на ненависть и страх. Был когда-то замминистра кинематографии СССР, но прогорел на каком-то чересчур роскошном пикнике или банкете, а скорей всего чем-то не угодил начальству. И пошел по нисходящей.
Жена у него – балерина, моложе на 25 лет.
Чрезвычайно хозяйственный человек. Полдня занимается покупками. Списал новые зеркала и приказал унести к себе на квартиру.
Лазученков и Желенков (актеры Магаданского театра), старые колымские бродяги, спорят, кто он – шарманщик или щипач?
Провожая труппу на гастроли, нахамил всем. Труппа двинулась в путь с дрожащими руками.
21 мая. Дорога (новый маршрут гастролей театра).
Отдохновение в природе. По сторонам дороги среди леса часто – кладбища деревьев, сухие стояки, палки, пни – и снег, снег, снег. Заброшенные селенья, скелеты домов.
Ремонтники на дороге отводят воду. Шофер комментирует:
– Поезжай, поезжай в свою деревню. Тот кол, которым ты убил председателя колхоза, давно сгнил. К твоему приезду замочили осиновый…
Речь идет о старике с перебитым носом, маленьким загорелым лицом и большой, сильной грудью. Работает старик больше всех.
Омсукчанская трасса более запущена, чем центральная, дорога уже, окрестности корявей и хаотичней. Первозданней. Страдальческая земля. Последнее мое свидание с ней, прощальное.
Больше всего меня убивают в наших поселках эти одинаковые, обязательные площадки перед райкомами и райисполкомами с досками почета и ширпотребным, всем угодным, прикрывающим все мерзости каменным вождем. Здесь памятник – не произведение искусства, а серийный божок, предмет культа, ритуала, освящающий любую власть.
Наш шофер Сергей Михайлович – интеллигент с тонкими музыкальными руками, как верно заметил Валерка. Врожденная интеллигентность, в наше время умный, спокойный, мягкий человек – редкость.
13 мая он целую неделю сидел со своим автобусом на перевале Капранова. Заносы.
23 мая. Поездка на прииск Галимый. Грязный, замызганный поселок. Туча милых ребятишек с трепещущими ладошками. Играем спектакль. Лица людей: есть добрые, простосердечные, открытые, улыбающиеся, есть замкнутые, словно ключом, непроницаемые, глухие, есть раздраженные, недовольные, с нестираемой печатью буднего дня. Но вот одно – пугает: налившееся, кирпичное, ненавидящее, не дрогнувшее ни разу, уже нечеловеческое. Как можно с таким лицом жить? А рядом – дети.
Майя Казакова – прима, не прощающая равнодушия к себе, играющая на чужой искренности, как на слабости, добавившая в страшную жизнь как противоядие – коварство…
Ужасная жизнь театра. Много переживаний – мало впечатлений, много страстишек и мало страстей. Не чувства, а что называется «нервы». Всё – мимо.
Сергей Михайлович, наш шофер, был когда-то профессиональным футболистом. Здесь с 1953-го. Взрослые уже дети – в Харькове, жена – в Магадане. Было всякое.
Однажды замерзал на трассе, собирал тальник, грел пассажиров. Сам потом никак не мог согреться под раскаленным душем, ноги распухли – как не отрезали?!
Три раза попадал в аварию. В 1959-м лесовоз врезался прямо в его кабину, поломало обе ноги.
У него – своя музыка. Он навязал жизни свой размер и старается не зависеть от обстоятельств. Мастер дороги, пути. В этом году уезжает с Колымы. – Не знаю, как буду ездить по асфальту.
Привык к этим просторам, перевалам, ямам, привык к этой красоте. Как без них?
25 мая. Атка. Зритель скандалит: почему только два актера? По рублю на актера – слишком дорого даже для Колымы.
Вот если бы 20 артистов, мы бы пошли. В огромном поселке, годами не видевшим театра, продали 40 билетов. Зрители смеются в самых грустных местах, им хочется, чтобы драма была комедией, а комедия продолжалась до самого конца.
27 мая. Магадан встречает нас зеленой травой.
А там, в Томилино, в нашем саду, уже отцвела сирень. Без нас…
2 июня. Ни в коем случае не увозить в Москву, в новую жизнь старые свои болезни. Это может стать решающим тормозом и причиной поражения.
Сменить кожу. Крутой поворот руля.
Прошлый год был годом первой твоей книги и университетского диплома. Этот год должен стать годом переселения в Москву, выбора там оптимального варианта жизни.
16 июня. Аэродром – 4-й км – Балаганное – 18-й км – Тауйск – 3-й км – Яна (журналистская командировка).
Выхожу один я на дорогу Балаганное – Тауйск. Но скоро впереди показывается стайка – четыре девочки. 18 километров им нипочем. Они кого хочешь научат мужеству.
Чахлый, худосочный, искривленный лес, не лес, а кладбище деревьев, тени деревьев, желтые, зеленые, бурые тени, с загнувшимися на одной высоте, словно кто сверху прижал, словно уперлись в потолок, верхушками.
С другой стороны – тоже кладбище: белые кости деревьев в три-четыре-пять валов. Вынесенные морем. И море, которое в отлив уходит за горизонт – туда, к живым.
Яна. Рыбозавод. Директор Быкодоров. Ночь в гостинице.
17 июня. Хозяйка гостиницы Алла. Муж, ребенок, сама из Тулы. Надо денег поднакопить.
Здешние новости: сгорела вторая база, в Тауйске сын застрелил отца и соседа, жену нового продавца искусали собаки, пришел пароход…
Любопытство мое было быстро удовлетворено, и единственное, что грело, была мысль об отъезде.
Я не смог выдержать здесь и трех дней. Прожить здесь всю жизнь? – это потрясало, это равносильно тому, если бы тебя погребли заживо.
На Тауйском кладбище я понял, что не найду здесь того, зачем приехал, хотя могу найти много такого, о чем не подозревал.
Почти все кресты – без единой буквы. Сохранились помеченные могилы только с 50-х годов. Небрежность к жизни и тем более – небрежность к смерти. Живут как бы не всерьез, как на вокзале, по пути – куда?
На могилах – бутылки, окурки, рюмки.
Пивная. Хоронят почти со смехом. Валяется чья-то челюсть, чья-то берцовая кость. Рядом с могилой, под навесом густого кедрача спит пьяный. Как будто жизнь – самая нестоящая вещь. На крестах – белые лоскутки, на холмиках – ракушки, на детских могилках – игрушки.
По дороге бежит девица из орочей – пьяная, с распущенными волосами, всхлипывая, зигзагами, опрокидываясь под каждый третий куст. Как раз хоронят… Кого? Ее отца? Деда? Соседа?
Орочи хоронят своего соплеменника. Кажется, мертвец – единственный, кто здесь трезв, и тот им завидует.
Всё же это невозможно понять. Где неповторимость, единственность человека и его судьбы?
Девушка в шляпке из библиотеки. Кончила Ростовский техникум, дядя позвал сюда.
Теперь жалеет: – Здесь мне приходится ничего не делать, что я и делаю. Полное разочарование…
Пожуева Анна Ивановна. Хоть и орденоноска, но чувствуется – скверная баба. Здесь родилась.
На вопрос о старинных песнях (для Тани): – Не помню, чтоб пели…
Горшков Мартын Порфирьевич: – Не знаю, кто поет. Знаю два-три слова из песни, да теперь ее все знают, все поют, она новая…
Жена деда Дюкова: – Колокол с церкви сняли в 32-м, и закрыли ее, и всё убрали, и сделали клуб. Я потом к морю ходила, видела: лежат иконы в кедраче горкой. Видно, приготовили сжечь…
Девица, круглая, бойкая, из Магадана: – Я пишу в районную газету. Хочу показать вам очерк. Вы из «Магаданского комсомольца»? Как удачно! Наши ребята из министерства внутренних дел как раз там на посту стоят…
18 июня. В путину здесь работают все.
Школьники на корюшке, на сельди, моют тару, убирают помещения, а самых сметливых и на укладку сельди ставят.
– Не лампочки бьют, а приобщаются к труду, чему-то учатся, – говорит директор рыбокомбината Сергей Алексеевич Быкодоров.
– В самые трудные минуты обращаемся к молодежи. И заработок, и гордость – от неё…
Сельдяная икра – на импорт, по заказу Японии, там она в большом почете. Но у нас не умеют ее делать. Промывают икру уже из засоленной рыбы, сушить негде. Японцы берут ее самым низшим сортом, наверно, последний год.
– Работа у меня своеобразная и интересная. В десяти вариантах приходится решать…
Армань – центр этой части Охотского побережья.
Есть даже книжный магазин. Попутчик – неплохой парень – философ с узким лбом.
Что-то скажет вроде: – Солнце… оно большое… без него бывает ночь…
И добавляет: – Это ничего, это я так, для себя. Это просто суждение вообще…
Благополучный, основательный дядя с хитрым лицом, с советом для каждого и по всякому случаю. Готов помочь всем страждущим, а в них, конечно, недостатка нет.
Вот этот пьяный, несчастен во всех отношениях. Начиная с того, что у него каждую весну лопается толстая нижняя губа и заживает только к зиме.
Брат уехал, оставив жену с двумя детьми, потом и она куда-то сбежала, теперь у него на руках – четверо, вместе со своими.
– Вот и пью. Вся жизнь – колесом…
Перевалы – от Армани до Магадана, один за другим. Вот и вся дорога. На вершине одного из перевалов – исковерканный, ржавый автобус, как предостережение, как памятник. Не молочный, а простоквашный туман. И всюду цветут рододендроны.
– Тридцать лет назад ехала сюда с деревянным чемоданом и медным тазом, теперь – контейнер…
– Ну ладно, мы поневоле здесь оказались. А чего эти-то сюда гребут?
21 июня. Всё же колымский материал собирать надо. Архив, люди…
Хотя за книгу о тюрьмах и лагерях (Белую книгу) – тюрьма.
За хранение и распространение Самиздата – тюрьма.
1 июля. Я слишком белый для красных и слишком красный для белых.
Фашизм – вот с чем я бы хотел бороться, не задумываясь. Ты слишком изнежен и сентиментален.
Ты имеешь дурную привычку вместо неожиданного хода – обижаться. Хорошо, что такие люди, как Хэм и генерал Колесников, твой тесть, прочистят тебе мозги на этот счет, перетрясут их, чтобы они тверже улеглись на месте и не трепыхались при каждой встряске.
Ты еще расспроси как следует генерала, как он воевал, что это была за война и что такое война вообще.
Народ сразу меня раскусывает. На морде что ли написано?
– Ты материалы здесь собираешь, да?
– Он, наверно, поэт? Сразу видно…
5 июля. Последнее выступление в Магадане.
Лившиц обратился к публике: – Сегодня мы прощаемся с Виталием Шенталинским…
Трое из пятерых поэтов – пьяны. Смешной якутский классик. Бред в президиуме. Пришлось кивать.
Прочитал стихи о «цетвертинке» и сразу перешел на якутский: – Я хочу, чтобы здесь прозвучал мой родной язык…
Мне, после моего выступления: – Вы талантливый человек. Правильно! Надо ломать все эти ямбы и хореи…
А в первом ряду – его очень трезвая, очень злая, очень черная жена – телохранитель и ЧК.
Композитор Балабонкин пел какую-то несусветную песнь на слова Адамова.
Першин сказал: – Вот раньше Магадан был интересней, имел свое лицо, колючую проволоку и так далее. А теперь что? Как всякий город…
И на каждое мое выступление приходил сотрудник КГБ с блокнотом. В этот раз, даже не сняв форму. Пришлось мне срочно придумывать эпиграф к «Песенке о пеликене».
6 июля. Три самолета разбились в последние дни в Магадане.
Один упал в тайге. Пилота зажало между деревом и машиной. Он просил обрубить ногу. Никто не решился. Тогда приказал всем уйти, остаться только одному человеку и за оставшееся до взрыва время успел подробно рассказать, что передать семье.
Около Уйковой ямы, где мы проходили втроем с Черного Ключа, на следующий день сорвавшейся со скалы глыбой убило человека.
Беготня по городу. Дела перед дорогой…
Я не прощаюсь с Магаданом, потому что всё лучшее в нем увожу в себе.