Екатерина Морозова: о своей антивоенной акции и правозащите
За два месяца войны в России прошло огромное количество ярких акций и перфомансов. Одной из самых запоминающихся и резонансных стала акция Екатерины Морозовой, юристки и координаторки «ОВД-Инфо» по административным делам, которая вышла с одиночным пикетом в защиту изнасилованных российскими военными женщин.
Твоя акция произвела огромное впечатление. Это первый раз, когда ты вышла в одиночный пикет? Не было страшно?
Да, это был мой первый одиночный пикет, хотя до этого я много раз была на массовых митингах. Когда я выходила из-за домов на Фрунзенской, было страшно. Я думала, что меня задержат и я даже не успею развернуть плакат.
Когда встала в пикет, страх совсем прошел: к задержанию я была готова.
Что было после задержания и как прошёл твой суд?
Я простояла в пикете около 15-20 минут. Со мной постоянно разговаривали военные, просили уйти, «заняться делом, а не страдать хернёй». На это я им сказала, что у меня высшее образование и пять лет юридической практики, а у них нет полномочий просить меня прекратить пикет. После этого военные вызвали полицейских, которые задержали и отвезли меня в отделение полиции по району Хамовники. По дороге я тайно успела написать подруге-правозащитнице СМС с текстом «везут в хамовники», после чего телефон у меня отобрали, не дав сделать звонок. Видимо, чтобы ко мне никто не приехал.
В отделе меня запутанными путями отвели в какой-то кабинет и допросили по будущему уголовному делу.
Около часа я была в отделе одна, без связи с внешним миром, без адвоката. Меня спрашивали, какие телеграм-каналы я читаю, каких политических взглядов я придерживаюсь, кто мои друзья, откуда мой адвокат, провели со мной воспитательную беседу. Когда я пыталась отказаться отвечать на вопросы, меня грозились отвести в КАЗ (камеру административно задержанных — прим. ред.), найти другие нарушения в моих действиях (видимо, вменить арестную статью) и «разговаривать по-другому». Один из сотрудников пошутил, что если я феминистка, то меня можно ударить в лицо, потому что это равноправие. Для него это, видимо, было смешно, но я чувствовала себя максимально небезопасно.
После этого в отдел впустили моего адвоката Александра Саламова, полицейские быстро оформили все документы и назначили мой суд на понедельник (задержали меня в пятницу). Думаю, здесь должен быть твиттерский мем «yes, honey», потому что новая реальность такова, что теперь судебные заседания в России назначают не сами суды, а полицейские.
Заседания по моей статье предписано назначать на максимально ближайшие дни — после вступления решения суда по статье 20.3.3 у полицейских появится возможность возбудить уголовное дело при следующем задержании за факт дискредитации использования Вооруженных Сил России. А учитывая, что поводом для возбуждения уголовного дела может послужить всё что угодно — ленточка на рюкзаке, пост в социальной сети, надпись на шоппере или маске — такая спешка становится очень понятной.
В понедельник я просидела в суде с раннего утра почти до 10 вечера. Моё дело все же рассмотрели: дали штраф 40 000 рублей. Решение выносила судья Сырова в Хамовническом суде, известная по делу Pussy Riot. В заседании мне и моему защитнику удалось очень искренне и политически высказаться. Я всегда всех призываю к тому же, хотя риски тоже важно оценивать — в регионах уже были случаи, когда дела по дискредитации возбуждали за высказывания на открытых судебных заседаниях.
Во всех ходатайствах нам, конечно, отказали — это было ожидаемо. Жаль только, что судья не приобщила к делу доклады международных правозащитных организаций, из которых я как раз и узнала о фактах изнасилований украинских женщин.
На прошлой неделе мы с защитником подали жалобу на постановление суда первой инстанции. Планируем дойти до Европейского суда по правам человека.
Каково это, из правозащитницы стать той, кого защищают?
Одно дело, когда ты защитница, совсем другое — когда привлекаешься к ответственности. Я на себе почувствовала психологический эффект наличия защитника. Поняла, почему меня так благодарят просто за факт моего присутствия на суде.
Когда адвокат пришел в отдел, перестали угрожать, пытаться обмануть, психологически давить. Сразу стало спокойнее и смелее, больше не нужно было притворяться, что я законов не знаю и вышла на пикет по случайности и на эмоциях, чтобы сотрудники не применяли силу и не претворяли угрозы в жизнь.
В суде точно также. Сразу и нервы, и злость, и усталость от десятичасового ожидания. Я планировала защищаться сама, но в итоге попросила своего друга. Он тоже юрист, сотрудничающий с «ОВД-Инфо».
В любом случае было здорово осознавать, что я не одна сражаюсь с системой, что рядом надёжное плечо моих защитников. Это очень пафосно и громко звучит, но в моменте правда важно не оставаться совсем одной.
Твой опыт правозащиты помог защищать себя на суде и в общении с сотрудниками полиции?
На самом деле главное — это то, что я понимала, как будут себя вести сотрудники правоохранительных органов. Как защитница, я слышала массу историй о том, как сотрудники полиции ведут себя при задержании, и сама не раз бывала в отделах.
У меня было понимание, например, того, что ссылаться на 51 статью и молчать на даче объяснений по уголовному делу опасно, но я все равно попробовала. У меня не получилось, поэтому пришлось соврать практически на все заданные вопросы, другие стратегии мне были недоступны.
Мне, как и любой задержанной, было страшно оставаться один на один с сотрудниками. Я могла, конечно, начать их переубеждать, стоять на своём и с порога всем сообщить, что я правозащитница, но я выбрала более безопасный путь: строить дурочку, но при этом оставаться в безопасности и контролировать ситуацию. Тут, правда, вопрос к компетенции полицейских: неужели они не могли просто загуглить моё имя?
В суде я попросила защитить меня моего друга и коллегу, Владимира Неманова. Сама не защищалась, хотя заранее обдумала стратегию самозащиты и написала процессуальные документы.
Как ты пришла в правозащиту?
Это случилось чуть больше года назад. Я узнала, что в Москве будут проводиться массовые акции в поддержку Алексея Навального — это были первые крупные митинги с 2019 года. Тогда проект «ОВД-Инфо» объявил о наборе юристов, общественных защитников и адвокатов. Мне повезло: тогда брали почти всех, правозащитников сильно не хватало из-за массовых задержаний.
Я хожу на протесты с 2017 года — с первого курса университета. В 2021 году у меня уже был диплом бакалавра, и я решила, что помочь протесту можно будет не только своим задержанием и 10 сутками в Сахарово. Мне захотелось защищать задержанных в судах, не зря же я получила диплом юриста.
Меня взяли. Вплоть до ноября 2021 года я совмещала правозащиту со своей основной работой в банкротной практике юридического консалтинга. Здорово, что мои руководители были не против того, что иногда я уходила защищать задержанных в судах.
С ноября я занималась только правозащитой: ходила в суды, писала жалобы в Европейский суд по правам человека. В тот момент мне казалось, что я нашла дело всей своей жизни — мне очень нравилось выступать в судах по политическим делам, по сути — сражаться с государством.
Кстати, сейчас у нашего проекта финансовые трудности — нам не хватает около 10 миллионов рублей на оплату помощи защитников. Читатели интервью могут задонатить нам в рублях с российских или в валюте с зарубежных карт, а также перевести нам криптовалюту на один из восьми кошельков.
Что самое сложное в судебной правозащите?
Кто-то скажет про нападки судей, а кто-то — про высокие нагрузки и судебные заседания до двух часов ночи. Для меня самым сложным было не принимать близко к сердцу истории моих подзащитных. И боюсь, что с этой задачей я не справилась.
Я очень эмпатичный человек и каждым рассказом очень проникалась. Это помогало мне сражаться за подзащитных до последнего, но очень выматывало психологически. Знаете, совершенно ненормально идти по центру Москвы и представлять, как в том или другом месте били и задерживали людей, а со мной это происходило постоянно.
Ты отчислилась из магистратуры Российской школы частного права. Почему?
Я думаю, каждый должен заниматься своим делом. До того, как я попала в «ОВД-Инфо», обучаясь в РШЧП, я просто не понимала, зачем изучать эти тонны немецких и французских статей и книжек, ведь в России с её телефонным правом, взяточничеством и авторитарной системой эти идеи работать не будут. Мне всё хотелось применять на практике, а если на практике это не применимо, то и зачем вообще оно тогда нужно?
Но по факту учёные тоже нужны — именно они будут писать новые законы, потому что знают то, как делать это правильно, глядя на зарубежный опыт. Ребята остались изучать книжки, а я решила бороться с существующим политическим строем, чтобы учёные на его руинах писали новые законы для свободной страны. Меня, правда, очень расстраивает, что в наших беседах (меня не удаляли) совсем не обсуждают войну и политическую ситуацию в стране, но, наверное, не все будущие законотворцы должны быть борцами с режимом.
Каким ты видишь будущее нынешних студентов-юристов?
Если бы у меня была возможность вернуться в прошлое, я бы не поступала на юридический факультет. Мой диплом мне больше не пригодится, сейчас мне приходится переучиваться и смотреть в сторону новых профессий.
Сейчас в России никакого права нет, а многие законы пишутся на коленке по неформальному указанию отдельных людей. Даже в областях, казалось бы, далёких от политики, вопросы решаются деньгами или силой, а не благодаря светлым умам юристов.
Более того, в России не умеют учить юриспруденции. Мало кто из преподавателей обладает достаточной компетенцией и вообще готов объяснять студентам всю подноготную общественно-политических процессов. А на фоне многочисленных политических увольнений, мне вообще непонятно, кто и чему может научить студентов юридических факультетов.
Ты уехала в Грузию. Почему? С какими трудностями, связанными с эмиграцией, столкнулась?
16 марта я снова весь день провела в суде. Только когда я дошла до метро, я увидела новость о выходе России из Совета Европы. В интернете её обсуждали уже несколько часов.
За несколько дней до этого мой подзащитный задал мне вопрос: «А как ты справляешься? Как ходишь на судебные заседания, зная, что справедливости ты не добьёшься?». Я тогда ответила, что у меня есть Европейский суд по правам человека. То есть я всегда знала, что рано или поздно этот орган признает нарушение прав человека и выплатит ему компенсацию.
Но 16 марта у меня всё внутри рухнуло. А что делать теперь? Буквально приходить в путинские суды и жаловаться на путинскую систему Путину?
В тот же вечер я взяла билеты на самолет. Я поняла, что лично у меня мотивации жертвовать своей свободой не осталось.
Я в Грузии всего две недели, всё это время встречаюсь с друзьями и знакомыми, у них же и живу. Мне постоянно кто-то что-то рассказывает, чем-то помогает, поэтому здесь я чувствую себя очень уверенно и совсем не одиноко.
С мифической русофобией я не столкнулась ни разу. Грузины тоже максимально добрые, вежливые и отзывчивые по отношению ко мне. Практически все понимают, что я и другие политические эмигранты сделали в России всё, что могли, чтобы с путинским режимом не ассоциироваться.
Самое важное, что я здесь обрела, — свобода. Больше никакого страха и тревоги, никаких ночных звонков и визитов от сотрудников полиции, никакой сумки для спецприёмника, которую берёшь каждый раз при выходе из дома. И этот подарок никакие сложности не перекроют, я уверена.
Ты продолжаешь заниматься правозащитой из Тбилиси? Есть какие-то планы?
Да, я работаю координаторкой по административным судам в «ОВД-Инфо», продолжаю писать жалобы в Европейский суд по правам человека и дистанционно консультировать подзащитных в разных регионах нашей страны.
Пока мне очень хочется продолжать сотрудничество с «ОВД-Инфо», новых планов у меня нет.
Некоторые юристы и правозащитники были вынуждены уехать из России из-за давления. При этом задержанных на антивоенных акциях и одиночных протестах уже больше, чем в январе 2021. Как думаешь, не будет ли ситуации, когда защищать людей будет некому?
Стабильно раз в неделю я узнаю о том, что кто-то из моих коллег-правозащитников уехал из России или собирается сделать это в ближайшее время. Вот только уезжают и сами активисты — мне, как координатору, постоянно поступают заявки с припиской «меня не будет на суде, потому что я покинул страну». Я не сторонница фразы про «выжженное поле путинистов» — в России всё ещё остаются достойные люди, но я надеюсь, что в ближайшее время все они смогут уехать.
В безопасности (даже не в России) можно сделать многое. А что можно сделать в колонии?
Только уехав, в полной мере начинаешь видеть, в каком аду все мы занимались правозащитой, протестовали и писали об этом в независимых СМИ. Жить в России тревожно и страшно. Активисты каждый день рискуют оказаться за решёткой. Теперь речь уже даже не идёт о штрафе в 10-20 тысяч рублей или о 10-15 сутках ареста. Сейчас уголовное преследование перестало быть чем-то эфемерным, это реальная угроза для всех, кто против.
Несмотря на всё это, среди моих коллег в России остались очень замотивированные люди, которые, даже после исчезновения ЕСПЧ для России, готовы сражаться и бороться — и их сегодня достаточно, чтобы помочь всем нуждающимся. Я, как защитница и координаторка, это объективно вижу. Более того, к нам приходят новые защитники — часто это студенты, которые до получения образования из России уезжать не хотят. И они останутся тут ещё на несколько лет. Останутся и юристы и адвокаты, для которых смысл жизни — выступать в судах по российскому праву.
Так что без помощи протестующие точно не останутся.