Станица Гниловская 1920-1945гг.

Как уничтожали казаков.

Записал ростовчанин Ливенцов Сергей Олегович по рассказам казака хутора Семерникова станицы Гниловской Евстратова Михаила Орефьевича и других стариков Гниловской станицы, помнивших эти события

Закончилась Гражданская…

А жизнь в станице продолжалась… Только мужских казачьих рук не хватало — одни старики, да дети…

До революции Гниловская станица относилась к числу зажиточных. В станице было 11 черед скота по 700 голов. Два конских табуна паслись в чирсах и 2 отгона молодняка. Потому и сено выкашивали столь дочиста, что на лугу после покоса и мешка травы не сыщешь. Правда и луг был заливной, а не так как сейчас — полно сухостойной травы кругом. Повывелись низовки, да и пойма из-за этого стала зарастать кустарниками и деревьями. Степь была поднята полностью, кроме толоки не найдешь свободного места.

А теперь работать было некому. Раньше камышом зимой только бедные топили, а тут — не стало скота, не стало и кизяков, друг дружку зимой по-ночам грели, а утром на камыше чай вскипятят и все.

Но — жили, куда деваться. Земля-то была своя, рыба — вот она — в Донце ловится, на лугу трава растет. Стали подрастать мальчишки. У нашего старого знакомца Сергея Андреевича Ливенцева был сад (400 плодовых деревьев) — еще в 1912 году станичное правление дало ему пустующие земли, на которых он сам его возвел и ухаживал за ним. Дочь Сергея Ливенцева, Дарья Сергеевна, уже в 1987 году рассказывала, сколько у них было яблонь, груш и жердел, не сбиваясь ни на одну цифру — до мельчайших подробностей помнила и сад, и жизнь ту необыкновенную.

…В 1924 году 6-летним мальчиком Миша Евстратов поехал с матерью продавать помидоры на Старый базар в Ростов. Возле проспекта Буденновского их воз остановили. По всему проспекту шла колонна казаков. Привозили их баржами со Среднего Дона и вели в здание НКВД на улице Энгельса, 31. Так и шли в штанах с лампасами, в носках шерстяных и чириках. В здании гремело радио, чтобы было не слышно, как расстреливают во дворе да в подвалах.

А в феврале 1929 года грянула коллективизация и, без преувеличения, добила казачий хутор Семерников при Гниловской станице. Как у Шолохова в его романе: собралась вечером ячейка, наметили кого надо, а утром с наганом пошли раскулачивать. Одного из казаков, Юрия Андреевича Ливенцева, родного брата С.А. Ливенцева, в ночь прибежала предупредить местная комсомолка Липа Показанова (она дружила с женой Ливенцева). Тот не стал ждать утра, посадил жену и детей на телегу и поехал на юг, на Кубань. Сам же С.А. Ливенцев умер в 1928 году от столбняка. Его вдова просто отдала в колхоз все – и землю, и сад, и весь инвентарь. За это семью не тронули. Сад загубили и переломали через три года, а на земле Ливенцевых поселили, по иронии судьбы!, многочисленную голытьбу Колесниковых, с которыми те были почти в кровной вражде. Постепенно на хутор, да и в станицу переселилось большое количество иногородних из Сальского округа. Они и стали зачинателями комсомольского и иных советизированных начинаний на казачьей земле.

Таким образом, можно сказать, что на хуторе Семерникове раскулачивание прошло сравнительно легко и закончилось в основном лишь изъятием имущества.

В станице же Гниловской раскулачивали намного жестче, щедро приправляя кровью и человеческими трагедиями.

Виноградова Михаила раскулачили за владение волокушей. Пономаревы, Житковы, Долговы, Бовин, Антоновы, Вернигоровы, Мартыновы были раскулачены и высланы. У хутора Беляева на даче Васильева жили старики Горновы. Хорошие работники. Свои трудом достигли некоторого благополучия. Их тоже раскулачили с выселением, а им было в ту пору под 70. На поселении работать на лесоповале им было не под силу. Пришлось сесть на привезенный сундучок и помереть голодной мученической смертью.

Очень памятна всем станичникам трагедия семьи Вернигоровых. Старший Вернигоров имел кличку Железный грош. Зимой и летом он ходил в опорках и босый. Из вечно коротковатых рукавов торчали его большие, грязные, натруженные руки. Он был отличным работником, тружеником из тружеников и по характеру, что называется, домовитым. Имел паровую мельницу и пару быков. Были у него двое детей – сын и дочь. Когда сын Ипполит женился, он отделил его, поставив новой семье дом. В феврале 1930 года и сына, и деда с бабкой и дочерью, раскулачив, выслали. Пересыльный пункт был организован в Батайске. Раскулаченных содержали прямо посреди поля, а на дворе стоял февраль. Жена Ипполита сошла с ума, когда замерз ее грудной ребенок. Но в конце концов погрузили всех и повезли на Урал. Вернигоровы оказались на поселении в селе Коптюки Нижне-Тагильского края.

Запустение, начавшееся в Гражданскую войну, не смогли преодолеть организовавшиеся колхозы. В первый год работы в колхозе не была освоена и треть юртовой пахотной земли. Посыпались невзгоды одна за другой. В 30-м году пришла большая вода. Скот находился в лугу и, неотогнанный заблаговременно, потонул. За год работы в колхозе получили по 13 пудов (208 килограмм зерна на год) зерна на едока и больше ничего. В 1931 году вообще начали работать за палочку. Проработали год и взяли по 200 грамм хлеба на трудодень, а денег ни копейки. Семьи большие – чем кормить? Под всеми предлогами начали бежать из колхоза. Кем угодно — но лишь бы работать в Ростове.

Из трех колхозов, созданных в пределах станичного юрта, остался один, да и тот самый малый. Позже земля была роздана под пригородные хозяйства, которые себя не оправдали и не прижились.

Была и попытка создания коммуны. Отвели для нее часть колхозной земли, выделили инвентарь, откуда-то даже привезли двух верблюдов. Сделали коммунарам отдельную остановку «Красный маяк» на железной дороге, а коммуну назвали «Маяк социализма» (сейчас это совхоз «Нива»). Но коммунары один за другим тоже переметнулись в город. Исчезла и коммуна.

С1931 года на следующий — 1932-й — такой же недород. А в 1932 году пришел настоящий голод, который рабочих коснулся много меньше. Хутор наш сумел пережить голод без больших потерь за счет города и Донца, который кормил всегда, в любую годину.

…В 30-е годы были и такие случаи, как с Петром Антоновичем Олейниковым. Сам по себе Петр Антонович был работящим, хозяйственным казаком. Работал в колхозе бригадиром. Собрались как-то бригадой на обед, а его жены брат, Толстов Иван Иванович, лодырь и злой на язык, травит баланду. Петр Антонович оборвал его, мол, работать пора. Толстов огрызнулся: «Ишь, привык командовать, — не старое время. Я свободный колхозник, хочу-работаю, хочу-нет». Олейников в ответ перетянул его кнутом. Тот сбежал, да к уполномоченному, и заявил: «Петр Антонович говорит, что из колхозов ничего не выйдет». После этого Петр Антонович пошел на 10 лет в Караганду…

В 1942 году, при немцах, Вернигоров Ипполит Иванович появился в станице и поступил в полицию. Надо сказать, что в совете по раскулачиванию казаков не было, члены совета: Громенко, Яковенко, Пономаренко, Зайцев (неизвестно откуда пришел и назвался красным командиром). Комсомол в станице возглавлял еврей Богуславский. Все эти деятели далеко не отступили, а попрятались под Азовом. На менке в слободе Круглой кто-то из станичников их увидел и опознал. Узнав об этом, Ипполит поехал за ними. Погрузил всех на телегу и с одним наганом привез в Гниловскую. Немцы отмахнулись: «ты их привез, ты их и расстреливай», что Вернигоров (по-станичному «Катигорош») и сделал. А потом сказал знаменитые слова (мы их знаем в интерпретации П.Н. Краснова): «Мне не нужен ни Гитлер, ни Сталин, я отомстил за жену и дитя».

В станице организовали казачью сотню, а так как немцы на работы в Германию казаков не забирали, то в сотню потянулась иногородняя молодежь.

При отступлении немцев с ними ушли: Павленков, Подгорнов Василий, Ремизов, Манекины, Обоновы, Полтиновы и некоторые другие.

При приходе немцев на хутор Семерников было приказано выбрать атамана. Народ уговорил стать им Федора Езовцова. Дали ему наган, и приказали расстрелять уже встречавшуюося нам Липу Показанову как комсомолку. Федор повел ее за железную дорогу, стрельнул вверх и сказал: «Беги!». А сами немцы за все время оккупации расстреляли милиционера и казака Абросима Петровича Ливенцева (за ложный донос).

Отступали с немцами скорее из-за неуверенности в своем будущем. Так, например, Езовцева Федора немцы назначили атаманом. Куда денешься? Числился атаманом. Он и отступил. Вернули его в 1946 году, здесь же судили, отсидел 10 лет и здесь же доживал свой век.

Так же было и с Павленковым. По суду он получил 25 лет, отбывал здесь же, на Каменке, после срока вернулся домой.

Похоже на судьбу Федора Езовцева сложились обстоятельства у Калюжного. Он был станичным атаманом перед самой революцией. Все советское время скромно жил в станице, ничем не отличаясь от других. В оккупацию во время Великой Отечественной войны немцы назначили его атаманом. Об его атаманстве в народе осталась добрая память: кого-то предупредил, другого спас. Отступать с немцами Калюжный не стал. По освобождении станицы он был направлен на восстановление шахт, но в 1948 году был отозван с работ и судим. По отбытии срока вернулся в родную станицу.

Всех тех, кто остались, не отступили с немцами, отправили на восстановление шахт Донбасса – например, Уварова, Подгорного Михаила. Судили их и приговорили к 25-летнему сроку много позже.