томарри
Поступить в Хогвартс - университет, известный прекрасным разнообразием гуманитарных направлений и тем, что почти каждую неделю из него отчисляются напрочь разочарованные в своей жизни студенты - стоило Гарри немалых усилий и немалых сбережений покойной четы Поттер, банковские хранилища которой он никогда не трогал без юриста - чёрт знает что его родители ещё могли там оставить, и неожиданно найти наследство Диармайта или ещё каких королей с родины матушки ему совсем не хотелось. В конце-концов вся эта бесконечная бумажная волокита и так слишком сильно повлияла на него - Гарри не по собственной воле плевался у каждого здания суда.
Тогда Гарри Поттеру только-только исполнилось девятнадцать и он понимал, что не хочет продолжать гнить в городке, в котором с малолетства жил с тётушкой - эта безумная в своей неожиданности идея поступить в Хогвартс не пришла сама собой; родители Гарри, полные веселья и жизни на каждой фотографии, были выпускниками этого университета. Детство Гарри не плескало красками, оттого юноша мечтал хотя бы немного и хотя бы ненадолго пожить молодостью родителей, ощутить всё то, что пережили они - ведь студенческая жизнь в огромном замке с шотландскими пейзажами никак не могла сравниться с машинными выхлопами на Тисовой улице. Дадли лишь посмеивался на его желание вырваться и всё называл его глупым, пока не лицезрел в руке Гарри письмо, внутри которого было много-много ненужных бумажек и длинное, написанное на желтоватой бумаге поздравление со всей нужной информацией о зачислении - тогда то Гарри не сдержал в себе желания отвратительно ухмыльнуться и вернуть Дадли все те оскорбления, которые он не посмел бы назвать остроумными.
Гарри, успевший накинуть на себя лишь старый и пыльный кардиган, некогда принадлежавший Петунье, на следующий же день покинул Литтл-Уингинг с твёрдым намерением больше никогда сюда не возвращаться - ни к клёнам, увешанным золотистыми листьями, ни к облезлым кошкам пропахнувшей полынью и капустой миссис Фиг, ни к одинаково окрашенным в белый заборчикам. Прижимая к себе изрядно выцветшую сумку, Гарри метался по вокзалу, нервно всматриваясь в то самое письмо в надежде, что никто, даже чёртов Дадли, не будет заниматься подобным розыгрышем - нужная ему платформа не находилась, а время, потраченное на то, чтобы хоть немного передохнуть и осмотреться, он бессовестно потерял в попытках протолкнуться в местный туалет. Загадочная же платформа 9¾ оказалась автобусной остановкой - Гарри, обрадованный её находкой, не сразу это осознал.
Но это было три года назад. До Хогвартса, до придуманных на скорую руку стихов, до убийства Миртл Уоррен, до юноши по имени Том Реддл.
Каждую среду октября Гермиона не оставляла своей привычки начинать с ними бессмысленный спор - бессмысленным он был именно потому, что они никогда не приходили к одному мнению. На кухне жутко пахло горьким кофе, которое кто-то принёс сюда давным-давно, а за окном бушевал ветер - беспощадный в самой своей сути, как и Гермиона, студентка современных языков, постоянно говорящая о Риме - она не изучала латинский и никогда не была в Италии, но знала о давно мёртвой Империи больше, чем любой студент исторического. Чтобы стать чем-то одержимым, не нужно усилий - достаточно мимолётного жеста и единственное, о чём ты можешь думать, становится проклятьем - осознал Гарри после нескольких ещё когда-то первых разговоров с Гермионой.
- Талант… - Гермиона вздохнула, одной рукой помешивая в своей кружке сахар, другой же придерживая страницы словаря по немецкому, - он и есть безумие и Эдгар пишет об этом прямо! Вспомнить хотя бы Падение Дома Ашеров! «Он страдал от болезненной остроты чувств; мог есть только самые пресные блюда; носить только одежду определенного покроя; не выносил запаха цветов; свет дня был для него мучителен; и лишь ничтожное число особых звуков... не вселяло в него ужас»!
Гермиона всегда говорила много - любезно припоминая строки, слова и буквы, чтобы собеседнику не приходилось отвлекаться. Она, смотрящая своими глубокими глазами, никогда не давала собеседнику передышки, атакуя быстро и чётко; но Гарри, знающий подругу уже третий год, знал, прекрасно знал, как этому сопротивляться - знал он и то, как сильно это её раздражало.
- Родерик… он же безумно талантлив! Ты же помнишь, точно помнишь, как он видел мир - всё для него было одним организмом, и если бы не его одарённость, если бы он её не имел, он бы не сходил с ума, - Гермиона отвлекается на Рона, громко говорящего по телефону - тот протяжно смеётся, отчаянно делая вид, что беседа ему интересна.
- Талант порождает безумие, - не соглашается Гарри, наблюдая за беспокойными пальцами Гермионы, - Эгеус - главный тому пример, он одержимый. Да сам Родерик такой же, его талант обостряет его болезнь. - Гарри видит, как недовольно поджимаются губы подруги, как с лица её сходит болезненная бледность.
- Гарри! - подрывается со своего места Гермиона, готовая сказать что-то ещё.
- Ребята, ну можно потише? - выглядывает из коридора Рон, демонстративно прикрывая ладонью собственный сотовый - знак, давно ими усвоенный и означающий лишь то, что спор не может больше продолжаться.
Гермиона с усталым вздохом поднимается, оставляя на столе недопитый кофе, а в воздухе - ненавязчивый запах древесных духов, по мнению Гарри ей совершенно неподходящих. Он поднимается следом - Гермиона уже надевает пальто, натягивает на ладони кожаные перчатки и неспешно перебирает книги в сумке. А потом переводит чистый, ничуть не тронутый волнением взгляд на него.
- Миртл Уоррен нашли мёртвой вчера, - в её глазах блестит тот самый робкий огонёк скрытой интриги, который она всегда старается затушить до того, как вспыхнет пожар, - будь осторожен.
О тайном обществе студентов Хогвартса ходило много историй - одна их часть была неестественно удивительна, другая совершенно обыденна. И Гарри это совсем не волновало - кого вообще будут волновать литературные посиделки и пляски голышом в лесу, когда на носу экзамен, тренировка и свидание с симпатичной одногруппницей? Конечно в голове вырисовывались образы тонких и бледных любителей порассуждать об искусстве, томно курящих и не поддерживающих нынешнюю политику, но его, в какой-то степени далёкого от подобного вида посиделок, абсолютно это не волновало.
Это было раннее утро, около пяти - в воздухе пахло сыростью, мокрой листвой и землёй. Гарри, возвращающийся с пробежки, только-только осознал, что вместо своей сумки схватил чужую - конечно принадлежащую Рону. И тогда он встретил его - Тома Реддла - облачённого лишь в лёгкую рубашку и свободные брюки. Юноша, тяжело опирающийся на одну из колонн университета, смотрел куда-то вдаль - взгляд его был трагично измучен, и Гарри сам удивился тому, как смог подобрать в голове именно это слово. Слишком поэтичное и ему чуждое - но именно таким он был, а Том, почти не моргающий и странно пугающий, представлялся ему совсем иным. Из слухов он казался вечно бушующей, почти дикой красотой, обаятельным пленением. В реальности же Гарри не мог перестать чувствовать в нём угрозу.
- Сигареты не найдётся? - обращающийся к нему голос был хриплым, низким, плавно льющимся мёдом, от которого во рту становилось сухо.
- А, нет, - начал было он, поздно осознавая, что у Рона в сумке точно найдётся одна лишняя пачка. Он нервно запустил ладонь в крайний карман, вспоминая, как обычно Рон в суетливой манере забывал, где оставлял собственные вещи - и нашёл. Пачку толстых, крепких сигарет.
Гарри протянул сигарету вместе с зажигалкой, стараясь не касаться пальцев Тома. Том лишь улыбнулся, обнажая белоснежные зубы, но глаза его даже на мгновение не прищурились - и сделалось его лицо архаической маской, безжизненной и неестественной.
Гарри молчал, молчал и Том. Сейчас Гарри понимал, что долгая тишина лишь ему одному казалась неловкой и обременяющей.
- Ты никогда не думал о том, что язык не способен передать и запечатлеть хаос? Язык не способен передать человеческий опыт… геноцид, холокост, войну… смерть, - дым извивался, а тонкие губы продолжали-продолжали говорить о том, что до этого ему никогда в голову не приходило, - тогда зачем нам говорить на нём?
Манящий голос рассказывал об ужасах, о которых Гарри никогда даже не решался помыслить.
Том Реддл же говорил о них спокойно.
- Шучу, - вновь улыбнулся Том, болезненные тени под глазами которого Гарри запомнил особенно отчётливо. Реддл поправил рубашку, облизал губы и оттолкнулся от колонны - он не смотрел на Гарри долго, лишь бросил в его сторону быстрый, короткий и совершенно незаинтересованный взгляд немигающих глаз, - спасибо за сигарету, верну.
Бычок Том выбросил в ближайшую урну, уходя.
Гарри хотелось крикнуть Тому вслед, что ему ничего от него не нужно, в особенности - сигареты.
Тем же днём Гарри перечитал всё то о исследованиях трансформации языка, что смог найти в Хогвартской библиотеке; он с остервенением прочитывал одну статью за другой, почти отчаянно желая понять, о чём говорил Том - язык не был его специализацией, и он знал, что Реддл тоже не был лингвистом. Язык для Гарри был чудесной концепцией - люди придумывали звуки, складывали их в слова и говорили друг с другом. Язык объединял и это было простым неоспоримым фактом, но Том, заявивший, что язык лишь сковывает людей, считал иначе. Язык, на котором говорит человек, не был для него достаточным способом коммуникации - и это заставило Гарри рассмеяться.
Дурсли, как и многие семьи, бегущие за американской мечтой, искусством не интересовались. Раз в пару месяцев они ходили по выставкам, чтобы позже, принимая гостей, Петуния могла колко высмеять какого-нибудь постмодерниста, назвав его творчество чушью. В такие моменты в доме Дурслей уважались лишь классики, хотя ни Вернон, ни Дадли не знали даже половину имён, о которых говорила тётя. Петуния, оставаясь с ним наедине, много говорила о Боттичелли, Венециано, Джованни Беллини - её поглощало непонятное для него тогда вдохновение, позволяющее ей не просто сотрясать воздух, а очаровывать словами. И маленькому Гарри думалось, что Петуния поёт, трепетным голосом повторяет ямбические метры, потому что речь её казалась ничем иным, как торжественными одами.
Искусство уже тогда стало для Гарри чем-то возвышенным, почти несуществующим за пределами выставочных залов и их кухни; мысль, что искусство не для всех, и тем более не для него, пришла к нему очень рано. Искусство - это не его восторженные вздохи в галерее, это не комментарии на полях книги, это не бесконечные заученные для экзамена термины. Гарри был полон мыслей, и это было его проклятием и одержимостью: разве одни лишь мысли это искусство? Искусство было результатом, чем-то, что можно увидеть, потрогать, разобрать. И всё равно, Гарри тянуло к искусству - возможно, ему хотелось сотворить что-то такое же удивительное, что он когда-то видел; потому он безостановочно думал, думал и думал. Думал, чтобы создать. Он был заперт в уроборосе, которого сам же и выносил - выбраться из него не получалось, оборвать круг и подавно. Так он и оказался здесь - в Хогвартсе, на факультете истории искусств, бесконечно думающий и анализирующий.
Древнегреческий не давался Гарри - из его рта он звучал совершенно инородно, почти по-глупому, так, словно он пытался пародировать чужую речь, потому разговаривать на нём за пределами аудитории он решительно отказывался, чтобы в очередной раз не усомниться в собственном желании продолжать учёбу. Несомненно, он находил этот язык несколько романтичным и даже интересным - но никогда Гарри не удавалось объяснить, почему здесь он написал так, а здесь вот так. Преподаватели требовали объяснений и холодной головы, а Гарри сидел за эссе до глубокой ночи без единой мысли в голове. Это ужасало когда-то - его сознание, постоянно думающее и потребляющее, молчало. И казалось, он перестал думать - отодвинул в дальний ящик сентиментальное желание творить, чтобы наконец сосредоточиться на том, что ему, по его собственным заверениям, было нужно. Это образование ему было нужно, потому что он выбрал его сам и не мог просто так от него отказаться - не хотелось возвращаться на пустеющие улочки, заполненные похожими друг на друга домами, и совершенно не хотелось вновь делаться подневольным жителем постоянной хандры. История искусств приближала его к той жизни, о которой он не мог перестать думать: к переосмыслению и новым взглядам, согласными единомышленникам, и к тому самому тайному обществу студентов, над которым он так яростно насмехался.
Том Реддл был камнем преткновения всех его мыслей. Все дороги ведут не в Рим, а к студенту-историку четвёртого курса, изучающего античность; Реддл был незаменимым элементом хогвартсковской жизни настолько, что если бы его не существовало, стены замка сами бы по себе разрушились, а история перестала бы быть наукой - рассосалась бы до нескончаемых направлений философии и не более. Он был выдающимся, нет, блестящим олицетворением слова студент - уже сейчас, на бакалавриате, его звали проводить конференции, а статьи, вышедшие из под его руки, серьёзно обсуждались научным сообществом. Он был гением, если верить Канту, язвительно думал Гарри, постукивая ручкой по столу - дело было даже не в зависти, а в странном напрягающем чувстве, которое сковывало его каждый раз, когда они разговаривали. Они пересекались и пересекались часто - сначала Том вернул целую пачку сигарет, не забыв его лицо, а на следующей случайной встрече ранним утром спросил, как его зовут. Гарри не хотелось говорить, но ощущение, что всё пойдёт чудовищно не так, если он этого не сделает, вынудило его быстро промямлить два несчастных слова.
Они говорили. Много говорили и никогда не спорили - Гарри не хотелось делиться с Томом настолько интимными, заслуживающими дискуссии мыслями, а тот будто бы всё понимал, затягиваясь сигаретой. Конечно, с Томом не было просто - он был хуже капризной барышни, желающей, чтобы всё было по её велению - он цокал языком, если Гарри не соглашался с его умозаключениями, недовольно впихивал слишком горький кофе ему в руки, потому что не хотел его допивать, при этом будто нарочно обливаясь, куда-то вечно спешил в пять утра и никогда не следил за тем, что говорил.
- Я всегда думал о том, что буду чувствовать после убийства человека, - как-то произнёс Том, совершенно спокойно закуривая вторую сигарету. Том Реддл имел отвратительную привычку говорить об ужасных вещах смертельно ровным, переполненным усталостью голосом.
- Подожди… что? Какое к чёрту убийство, Том?
- Это индивидуально, как симптомы болезни, - он заулыбался, словно только что на ухо ему нашептали безобразно смешной анекдот, - у одного ноги отнимаются при инсульте, другого же одолевает головная боль.
- Не сравнивай болезнь с убийством.
- Ты не понял, - легко произносит Том, выдыхая густой дым, - это всё исключительно академический интерес… в мире так много литературы, связанной с этим, вот и захотелось узнать, каково это, убить? Ты ведь и сам знаешь как иногда это важно - понять.
В то утро Гарри всё осознал. Они разговаривали так каждую пятницу, но именно утром двадцать девятого октября Гарри понял, кем был убийца бедняжки Миртл Уоррен, студентки первого курса филологического.
Гермиона всегда была интриганкой - не в пошлом и стереотипном смысле этого слова, а совсем по-другому. Она была прямолинейна и честна, но никогда не говорила всей правды - Гермиона в своих делах привыкла полагаться только на себя и почти агрессивно защищала своё право ничего им не рассказывать. Не рассказала она и про письмо, аккуратно оставленное в её комнате - оно лежало среди сверхъестественно пустого стола и смотрело на него ярко-красной печатью.
Письмо было коротким. От руки были написаны дата, время и место, а подпись была до безумного абсурдна - Вальпургиевы рыцари. По-детски вычурное название звучало слишком пафосно и благородно, словно Гермиону ждали не слишком амбициозные студенты, а сэры времён средневековья. Свернув письмо несколько раз и спрятав его в карман брюк, Гарри выскочил из комнаты подруги, переполненный множеством разных эмоций - хотелось встряхнуть Гермиону за плечи и накричать, чтобы та перестала принимать подозрительные вещи и умалчивать о своих похождениях. Тома хотелось уничтожить, разорвать в клочья, и, возможно, сдать в деканат - этот психопат убил человека!
Тем же вечером, придя чуть заранее назначенного времени, Гарри обивал пороги многоэтажного дома на окраине Лондона; тёмный и длинный на фоне других, дом напоминал больше пристанище Дракулы, нежели жилое здание. Дождь, неожиданно начавшийся только усиливался, на дорогах становилось всё меньше и меньше людей - поморщившись, Гарри всё-таки нажал на тускло позолоченный звонок в виде маленькой птички, надеясь, что ему не придётся долго ждать. В руке теплилось проклятое письмо, которое он так жаждал швырнуть Тому в лицо.
Громко щёлкнули замки и резко открылась дверь, выпуская наружу едкую вонь перегара, табака и сладких духов. Круглыми глазами на него смотрел чересчур румяный блондин, всем телом прижимаясь к двери - очевидно, гравитация на земле его больше не удерживала. Незнакомец подозрительно осмотрел его с ног до головы и нахмурился.
Гарри показал скомканное в непонятный комок письмо.
- Отлично! - с сильным южным акцентом проговорил парень, впуская его в коридор.
Бросившийся в глаза строгий викторианский стиль не удивлял, как и классика, доносившаяся из дальней комнаты. Ведь именно такими и должны быть встречи английского тайного общества студентов, верно? Стереотипно английскими. Встретивший его парень лишь похлопал его по плечу и опираясь на стены, хмельным шагом добрёл до гостиной, от чего-то хихикая себе под нос. Гарри пошёл следом, попутно рассматривая картины и маленькие фотографии слишком роскошно разодетых людей, одинаково мрачных и неулыбчивых.
- Трэверс, ну кто там? - послышался грубый голос.
- Какой ещё новенький? - другой голос, на октаву выше и будто бы легче, был в замешательстве.
А потом всё взорвалось звуком. Гостиная, слишком маленькая для такого количества людей была заполнена белым табачным дымом, быстрыми разговорами и громко играющим патефоном. Сидящие за шахматами парни в углу комнаты смеялись, на цветастом ковре валялись пустые бутылки и туфли, чуть дальше держащая в руках сигару девушка высунулась в окно, опираясь на подоконник и о чём-то болтая с мужчиной в несколько раз её больше, а рядом с ними, на полу, что-то читал похожий на беспризорного мальчишку пацан, поджав под себя ноги. На диванчике развалилась худенькая девушка, читающая какую-то увесистую книгу и не обращающая на весь этот балаган никакого внимания. Её тоненькая нога свисала, а обнажённая стопа двигалась в такт музыке - узенькая и беленькая. Гарри быстро отвёл взгляд, в тот самый момент, как пьяный юноша, встретивший его у дверей пару минут назад, проскользнул мимо, перешагивая через мусор и даже лежащих на полу людей, в руках при этом удерживая старенькую книжку:
- «Quod votis optastis, adest, perfringere dextra;
in manibus Mars ipse viris. Nunc coniugis esto
quisque suae tectique memor, nunc magna referto
facta, patrum laudes. Ultro occurramus ad undam,
dum trepidi egressisque labant vestigia prima.
Audentis Fortuna iuvat!», - его голос, даже несмотря на вялость из-за очевидно не первой бутылки алкоголя, звучал ясно и громко, - в честь нового члена рыцарей!
- Хэй, как звать-то тебя? - мужчина, до этого беседующий с модно стриженной девушкой с сигарой в пальцах, вмиг оказался рядом и обхватил его плечи длинной рукой, сжимая. Гарри не позволил себе нахмуриться, предчувствуя что-то неладное. - я вот Антонин.
- Неважно, - отрезал он, но отстраняться не стал, - мне нужно просто…
- Знаешь, когда спрашивают, надо отвечать, - недобро заговорил Антонин, сжимая его плечи сильнее.
- Отстань от него, Тони, - к ним подошла девушка, мастерски перепрыгивая через разбросанные бутылки и глянцевые журналы, - ты наверное ищешь Тома, да? Он совсем скоро будет, просто подожди. Я, кстати, Друэлла, но если хочешь, можешь звать меня просто Элла.
Она протянула ухоженную ладонь, которую Гарри почему-то не смог проигнорировать.
- Гарри, - проговорил он, удивившись крепкой хватке Друэллы, - да, я ищу Тома…
- Мы не ждали новенького, мы ждали новенькую, - с кресла поднялся высокий бледный парень: его светлые волосы были собраны в хвост, а пронзительные голубые глаза блестели почти агрессивно. Он недовольно оглядел Гарри с ног до головы и тяжело вздохнул, - Гермиону Грейнджер, если быть точным.
- Так ты без приглашения? - глупо спросил тот самый Трэверс.
- Трэверс, каков идиот! Как ты вообще его впустил? - отвлёкся от шахмат один из парней в углу.
- Пока ждёшь Тома, побудь с нами, - Друэлла пихнула его вперёд, а Антонин заставил усесться рядом с лежащей девушкой. Она раздражённо посмотрела на него и скривила бледные тонкие губы, явно разочарованная тем, что ей придётся поменять позу для чтения. Её густые чёрные ресницы подрагивали, а волнистые волосы струились по плечам и шее словно змеи - она была искушением в человеческом теле, и Гарри совершенно не нравилось испытываемое им сейчас негодование, жутко похожее на то, что он ощутил, впервые встретившись с Томом, - ах, знакомься, это Вальбурга.
Не успел Гарри сказать и слова, как его вновь прервали. В гостиную вошёл Том, мило беседующий с ещё одним юношей. Реддл был великолепен - на нём прекрасно смотрелся чистенький и явно дорогой костюм, пошитый по всем канонам светского лоска, волосы лежали безупречно, волосок к волоску, а на лице, свежем и не измученном недосыпом сверкала улыбка. Дежурная и вымученная, но явно правдоподобная для местного сборища - не постыдился Гарри подобной мысли, начиная закипать. Хотелось сорваться с места и налететь на Тома, но сильные руки Антонина продолжали удерживать, как будто бы тот знал, что он собирается устроить здесь настоящий мордобой.
- О, Гарри, ты всё-таки пришёл, - удивительно ласково пролепетал Том, жестом отсылая от себя собеседника. Этот лёгкий и почти игривый тон показался Гарри до странного жутким, - знаешь, неудивительно, что Гермиона не пришла. Зато вместо неё явился ты. Как настоящий рыцарь!
Игра слов совсем ему не понравилась.
Руки Антонина пропали с его плеч тогда, когда рядом уселся Том. От него пахло отвратительно сладко, безобразно в худшем значении этого слова. Гарри казалось, что он видит другого человека - светского льва, избалованного вниманием, но никак не того некрасиво, халатно курящего гения, считающего, что привычный порядок вещей не для него. Этот человек был способен на убийство - кровавое и извращённое, со скрытым смыслом, которое будет для него достаточным оправданием. Этот человек выводил его из себя - манерой держаться, мёртвой улыбкой, чётко выверенной речью.
Пальцы Друэллы зарылись в его волосах и оттянули. Антонин рассмеялся. Вальбурга извернулась зверьком, оказавшись на его коленях. Его руки дрожали, он не мог сбросить её с себя - что-то не позволяло ему этого.
Том неотрывно смотрел. В его руке оказалась бутылка вина, а с лица не сходила улыбка.
- Почему ты убил Миртл Уоррен? - его голос сделался совсем хриплым, а звонкий смех резал уши. Рыцари болтали и веселились на фоне, а он не мог сдвинуться с места. Не мог подняться, не мог повернуть головой. Он мог смотреть только на Тома.
Вальбурга прильнула к его плечу, давая Тому приблизиться - и вино выплеснулось ему на лицо, окропляя одежду и каплями скатываясь по шее. Он чуть не захлебнулся, захрипев. Язык Тома прошёлся по его щеке широким мазком, он облизнулся и снял с него очки, неряшливо отбрасывая их в сторону. Он улыбался - всегда так, чтобы улыбка не трогала глаз.
- Я всегда хотел ощутить каково это... быть человеком, - посмеялся он ему в ухо.
Горячий язык прошёлся по его шее.
- Смерть - вот что делает тебя в конечном итоге человеком, Гарри, - чужие пальцы болезненно прошлись по его рёбрам, - неужели ты никогда не хотел испытать её?
Гарри смог упереться в его грудь руками, чувствуя, как они трясутся от непреодолимой слабости.
- Тебе бы пошла смерть, Гарри.
Гарри чувствовал, как шум в гостиной становился сильнее. Он не мог дышать.
- Встретимся завтра утром, Гарри?