Александр Солженицын. Сокращенный образ мыслей

Александр Солженицын. «За образ мыслей». К столетию со дня рождения писателя
c 18 октября по 10 ноября, Санкт-Петербург
Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме
Галерея «Сарай»

Материалы из семейных архивов, фондов музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Музея политической истории России, Государственного литературного музея. Видео, объект.

Когда Глеба Нержина, героя романа «В круге первом», спросили, за что он находится в заключении, он ответил: «За образ мыслей». Автор романа и прототип главного героя Александр Солженицын «за образ мыслей» был вынужден сменить более комфортную и сытую «шарашку» на лагерный барак. «Образ мыслей» как выражение внутренней свободы, сопротивления, способности к творчеству спасал его в тюрьме и лагере, давал возможность жить дальше, заставлял работать, творить, искать.

Спасительной силе творчества в условиях несвободы посвящен выставочный проект.

Авторы выставки не ставили задачи «назвать всех поименно», а очертили лишь узкий круг персонажей: Николай Гумилев, Александр Солженицын, Лев Копелев, Лев Гумилев, Николай Пунин, Вера Андреева, Тамара Петкевич, Юлий Рыбаков, Ольга Абаза, Евгения Исаева, Анатолий Бергер.

Экспозицию составили уникальные материалы: фрагменты рукописей, театральные программки, рукописные книжки, письма, фотографии, вышивки, живописные и графические произведения. Все они созданы в лагерях и шарашках, в ссылке и на спецпоселении.

На рукописи «Архипелаг ГУЛаг» Александр Солженицын сделал посвящение: «…всем, кому не хватило жизни об этом рассказать. И да простят они мне, что я не все увидел, не все вспомнил, не обо всем догадался».

Вещи, представленные на выставке, связывают общей судьбой жертв красного террора и сталинских репрессий с диссидентами и правозащитниками 1980-х: картина Юлия Рыбакова, написанная им в лагере в 1980-е, подарена Тамаре Петкевич с надписью: «Т.В. Петкевич с любовью. Это места в Архангельской губ., где я побывал в 80-е годы на лесоповале, но и этюды иногда делать удавалось…».

Важная часть выставочного пространства – фильм с рассказами детей и подростков (иногда в диалоге с родителями или бабушками) о репрессированных родных, которых они никогда не видели. Порой они путают эвакуацию и депортацию, арест и плен, но те, о ком эти истории, превращаются из абстрактной теней прошлого в страдающих, живых людей.

Музей благодарит за помощь в подготовке проекта Наталью Солженицыну, Галину Тюрину, Марию Орлову, Анну Каминскую, Николая Зыкова, семью Абаза, Анну Лепехину, Анатолия Бергера, Елену Фролову, Дом русского зарубежья им. А.И. Солженицына. Благодарим всех участвовавших в съемках фильма, их родителей и учителей.

Оригинал: museum.ru

Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ

МУЗЫ В ГУЛАГЕ

...А иногда уже всё отрепетировано, и все участники уцелели, и никто перед концертом не арестован, но начальник КВЧ майор Потапов (СевЖелДорлаг), комяк, берёт программу и видит: «Сомнение» Глинки.

— Что–что? Сомнение? Никаких сомнений! Нет–нет, и не просите! — и вычёркивает своей рукой.

А я надумал прочесть мой любимый монолог Чацкого — «А судьи кто?» Я с детства привык его читать и оценивал чисто декламационно, я не замечал, что он — о сегодняшнем дне, у меня и мысли такой не было. Но не дошло до того, чтобы писать в программе «А судьи кто?», и вычеркнули бы, — пришёл на репетицию начальник КВЧ и подскочил уже на строчке:

К свободной жизни их вражда непримирима. Когда же я прочёл:

     Где, укажите нам, отечества отцы…      Не эти ли, грабительством богаты?.. —

он и ногами затопал и показывал, чтоб я сию минуту со сцены убирался.

Я в юности едва не стал актёром, только слабость горла помешала. Теперь же, в лагере, то и дело выступал в концертах, тянулся освежиться в этом коротком неверном забвении, увидеть близко женские лица, возбуждённые спектаклем. А когда услышал, что существуют в ГУЛАГе особые театральные труппы из зэков, освобождённых от общих работ, — подлинные крепостные театры! — возмечтал я попасть в такую труппу и тем спастись и вздохнуть легче.

Крепостные театры существовали при каждом областном УИТЛК, и в Москве их было даже несколько. Самый знаменитый был — ховринский крепостной театр полковника МВД Мамулова. Мамулов следил ревниво, чтоб никто из арестованных в Москве заметных артистов не проскочил бы через Красную Пресню. Его агенты рыскали и по другим пересылкам. Так собрал он у себя большую драматическую труппу и начатки оперной. Это была гордость помещика: у меня лучше театр, чем у соседа! В Бескудниковском лагере тоже был театр, но много уступал. Помещики возили своих артистов друг к другу в гости, хвастаться. На одном таком спектакле Михаил Гринвальд забыл, в какой тональности аккомпанировать певице. Мамулов тут же отпустил ему 10 суток холодного карцера, где Гринвальд заболел.

Такие крепостные театры были на Воркуте, в Норильске, в Соликамске, в Магадане, на всех крупных гулаговских островах. Там эти театры становились почти городскими, едва ли не академическими, они давали в городском здании спектакли для вольных. В первых рядах надменно садились с жёнами самые крупные местные эмведешники и смотрели на своих рабов с любопытством и презрением. А конвоиры сидели с автоматами за кулисами и в ложах. После концерта артистов, отслушавших аплодисменты, везли в лагерь, а провинившихся— в карцер. Иногда и аплодисментами не давали насладиться. В магаданском театре Никишов, начальник Дальстроя, обрывал Вадима Козина, широко известного тогда певца: «Ладно, Козин, нечего раскланиваться, уходи!» (Козин пытался повеситься, его вынули из петли.)
<...>

Ансамбль Московского УИТЛК, который разъезжал по лагпунктам, давая концерты, а жил на Матросской Тишине, вдруг переведен был на время к нам, на Калужскую заставу. Какая удача! Вот теперь–то я с ними познакомлюсь, вот теперь–то я к ним пробьюсь!

О, странное ощущение! Смотреть в лагерной столовой постановку профессиональных актёров–зэков! Смех, улыбки, пение, белые платьица, чёрные сюртуки… Но— какие сроки у них? Но по каким статьям они сидят? Героиня — воровка? или — по «общедоступной»? Герой — дача взятки? или «семь восьмых»? У обычного актёра перевоплощение только одно — в роль. Здесь двойная игра, двойное перевоплощение: сперва изобразить из себя свободного артиста, а потом — изобразить роль. И этот груз тюрьмы, это сознание, что ты — крепостной, что завтра же гражданин начальник за плохую игру или за связь с другой крепостной актрисой может послать тебя в карцер, на лесоповал или услать за десять тысяч вёрст на Колыму, — каким дополнительным жерновом должно оно лечь к тому грузу, который актёр–зэк разделяет с вольными, — к разрушительному, с напряжением лёгких и горла проталкиванию через себя драматизованной советской пустоты, механической пропаганды неживых идей?

Героиня ансамбля Нина В. оказалась по 58–10, пять лет. Мы быстро нашли с ней общего знакомого — её и моего учителя на искусствоведческом отделении МИФЛИ. Она была недоучившаяся студентка, молода совсем. Злоупотребляя правами артистки, портила себя косметикой и теми гадкими накладными ватными плечами, которыми тогда на воле все женщины себя портили, женщин же туземных миновала эта участь, и плечи их развивались только от носилок.

В ансамбле у Нины был, как у всякой примы, свой возлюбленный (танцор Большого театра), но был ещё и духовный отец в театральном искусстве— Освальд Глазунов (Глазнек), один из самых старых вахтанговцев. Он и жена его были (может, и хотели быть) захвачены немцами на даче под Истрой. Три года войны они пробыли у себя на маленькой родине в Риге, играли в латышском театре. С приходом наших оба получили по десятке за измену большой Родине. Теперь оба были в ансамбле.

Изольда Викентьевна Глазнек уже старела, танцевать ей становилось трудно. Один только раз мы видели её в каком–то необычном для нашего времени танце, назвал бы я его импрессионистическим, да боюсь не угодить знатокам. Танцевала она в посеребренном тёмном закрытом костюме на полуосвещённой сцене. Очень запомнился мне этот танец. Большинство современных танцев — показ женского тела, и на этом почти всё. А её танец был какое–то духовное мистическое напоминание, чем–то перекликался с убеждённой верой И.В. в переселение душ.

А через несколько дней внезапно, по–воровски, как всегда готовятся этапы на Архипелаге, Изольда Викентьевна была взята на этап, оторвана от мужа, увезена в неизвестность.

Это у помещиков–крепостников была жестокость, варварство: разлучать крепостные семьи, продавать мужа и жену порознь. Ну зато ж и досталось им от Некрасова, Тургенева, Лескова, ото всех. А у нас это была не жестокость, просто разумная мера: старуха не оправдывала своей пайки, занимала штатную единицу.

В день этапа жены Освальд пришёл к нам в комнату (уродов) с блуждающими глазами, опираясь о плечо своей хрупкой приёмной дочери, как будто только одна она ещё его и поддерживала. Он был в состоянии полубезумном, можно было опасаться, что и с собой кончит. Потом молчал, опустя голову. Потом постепенно стал говорить, вспоминать всю жизнь: создавал зачем–то два театра, из–за искусства на годы оставлял жену одну. Всю жизнь хотел бы он теперь прожить иначе…

Я скульптурно запомнил их: как старик притянул к себе девушку за затылок, и она из–под руки, не шевелясь, смотрела на него сострадающе и старалась не плакать.

Ну да что говорить, — старуха не оправдывала своей пайки…

Сколько я ни бился — попасть в тот ансамбль мне не удалось. Вскоре они уехали с Калужской, и я потерял их из виду. Годом позже в Бутырках дошёл до меня слух, что ехали они на грузовике на очередной концерт и попали под поезд. Не знаю, был ли там Глазнек. В отношении же себя я ещё раз убедился, что неисповедимы пути Господни. Что никогда мы сами не знаем, чего хотим. И сколько уже раз в жизни я страстно добивался ненужного мне и отчаивался от неудач, которые были удачами.

Остался я в скромненькой самодеятельности на Калужской с Анечкой Бреславской, Шурочкой Острецовой и Лёвой Г–маном. Пока нас не разогнали и не разослали, мы что–то там ставили. Своё участие в этой самодеятельности я вспоминаю сейчас как духовную неокреплость, как унижение. Ничтожный лейтенант Миронов мог в воскресенье вечером, не найдя других развлечений в Москве, приехать в лагерь навеселе и приказать: «Хочу через десять минут концерт!» Артистов поднимали с постели, отрывали от лагерной плиты, кто там сладострастно что–то варил в котелке, — и вскоре на ярко освещенной сцене перед пустым залом, где только сидел надменный глупый лейтенант да тройка надзирателей, мы пели, плясали и изображали.

Источник: Солженицын А. И. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 5. Архипелаг ГУЛАГ: Опыт художественного исследования. Части III-N.- М.: Время, 2010.

Примечание. Красным цветом/жирным шрифтом выделены фрагменты текста, которые отсутствуют в сокращенном издании "Архипелаг ГУЛАГ" (2010) - ср. ниже.

Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ

МУЗЫ В ГУЛАГЕ

...А иногда уже всё отрепетировано, но начальник КВЧ майор Потапов (СевЖелДорлаг), комяк, берёт программу и видит: «Сомнение» Глинки.

— Что-что? Сомнение? Никаких сомнений! Нет-нет, и не просите! — и вычёркивает своей рукой.

Крепостные театры существовали при каждом областном УИТЛК, и в Москве их было даже несколько. Самый знаменитый был — ховринский крепостной театр полковника МВД Мамулова. Мамулов следил ревниво, чтоб никто из арестованных в Москве заметных артистов не проскочил бы через Красную Пресню. Его агенты рыскали и по другим пересылкам. Так собрал он у себя большую драматическую труппу и начатки оперной. Это была гордость помещика: у меня лучше театр, чем у соседа! В Бескудниковском лагере тоже был театр, но много уступал. Помещики возили своих артистов друг к другу в гости, хвастаться.

Такие крепостные театры были на Воркуте, в Норильске, в Соликамске, в Магадане, на всех крупных гулаговских островах (фото 11). Там эти театры становились почти городскими, едва ли не академическими, они давали в городском здании спектакли для вольных.

Московский ансамбль, который разъезжал по лагпунктам, давая концерты, а жил на Матросской Тишине, вдруг переведен был на время к нам, на Калужскую заставу. Какая удача! — О, странное ощущение! Смотреть в лагерной столовой постановку профессиональных актёров-зэков! Смех, улыбки, пение, белые платьица, чёрные сюртуки...

Героиня ансамбля Нина В. оказалась по 58-10, пять лет. Мы быстро нашли с ней общего знакомого — её и моего учителя на искусствоведческом отделении МИФЛИ*. Она была недоучившаяся студентка, молода совсем. В ансамбле у Нины был, как у всякой примы, свой возлюбленный (танцор Большого театра), но был ещё и духовный отец в театральном искусстве — Освальд Глазунов (Глазнек), один из самых старых вахтанговцев. Он и же на его были захвачены немцами на даче под Истрой. Три года войны они пробыли у себя на маленькой родине в Риге, играли в латышском театре. С приходом наших оба получили по десятке за измену большой Родине. Теперь оба были в ансамбле.

Изольда Викентьевна Глазнек уже старела, танцевать ей становилось трудно. Один только раз мы видели её в каком-то необычном для нашего времени танце. Танцевала она в посеребренном тёмном закрытом костюме на полуосвещённой сцене. Очень запомнился мне этот танец. Большинство современных танцев — показ женского тела, и на этом почти всё. А её танец был какое-то духовное мистическое напоминание.

А через несколько дней внезапно, по-воровски, как всегда готовятся этапы на Архипелаге, Изольда Викентьевна была взята на этап, оторвана от мужа, увезена в неизвестность.

Это у помещиков-крепостников была жестокость, варварство: разлучать крепостные семьи, продавать мужа и жену порознь. Ну зато ж и досталось им от Некрасова, Тургенева, Лескова, ото всех. А у нас это была не жестокость, просто разумная мера: старуха не оправдывала своей пайки, занимала штатную единицу.

В день этапа жены Освальд брёл с блуждающими глазами, опираясь о плечо своей хрупкой приёмной дочери, как будто только одна она ещё его и поддерживала. Он был в состоянии полубезумном, можно было опасаться, что и с собой кончит.

Я скульптурно запомнил их: как старик притянул к себе девушку за затылок, и она из-под руки смотрела на него сострадающе и старалась не плакать.

Ну да что говорить, — старуха не оправдывала своей пайки...

Источник: Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ, 1918—1956: Опыт художественного исследования : [для ст. школ. возраста]: сокращённое изд. / Александр Солженицын; [сокращение, вступ. статья, справ. аппарат Н. Д. Солженицыной; худож. Ю. В. Христич]. — М. : Просвещение, 2010. — 512 c.

См. также:

- «Александр Солженицын: Из-под глыб»: рукописи, документы, фотографии // www.museum.ru
     c 10 декабря 2013 по 9 февраля 2014, Москва     Выставка посвящена 95-летию со дня рождения Александра Исаевича Солженицына (1918–2008), одной из ключевых фигур русской истории и культуры XX века.     Александр Солженицын прожил поистине «не календарный — Настоящий Двадцатый Век»: после безотцовских детства и юности — война, фронт; с 26 лет — тюрьмы, лагеря, ссылка; смертельная болезнь; жизнь провинциального учителя, таящего свое писательство; взлет известности с публикацией «Одного дня Ивана Денисовича» — и почти немедленно — стена, преградившая путь его следующим книгам; открытое инакомыслие, охота КГБ за его рукописями; взрыв «Архипелага», изгнание из СССР; короткая жизнь в Европе и долгая — на вермонтских холмах; возвращение на родину в 1990-х.     Выставка «Александр Солженицын: Из-под глыб» — это своего рода «Биография в рукописях». Сам вид этих рукописей, обстоятельства, в которых они создавались, делают их памятниками трудному веку России и подвигу его летописца.     На выставке впервые в нашей стране будут представлены оригинальные рукописи знаменитых произведений писателя, получивших всемирное признание: «Архипелаг ГУЛАГ», «В круге первом», «Раковый корпус», «Красное колесо», а также подлинные документы разных периодов его жизни, мемориальные вещи, регалии лауреата Нобелевской премии, автографы Д.Д. Шостаковича, А.А. Ахматовой, А.Т. Твардовского, К.И. Чуковского.     Всего на выставке будут представлены 98 экспонатов

- Писатель и тайна: Александр Солженицын // www.museum.ru
     c 15 декабря 2017 по 25 февраля 2018, Москва     Выставка в музее-заповеднике "Царицыно" станет первой в череде памятных мероприятий, связанных со столетним юбилеем писателя.     Творчество писателя, как и любого художника, неизменно сопряжено с Тайной. Загадочен источник вдохновения. Необъясним механизм воплощения непонятно откуда возникающих смыслов. Таинственна и неизмерима сила воздействия истинного произведения искусства.     Но бывают и другие тайны. Иногда (в истории России - не так уж редко) творение, выпущенное создателем в мир, становится для него смертельно опасным. XX век явил целый сонм мучеников от искусства, имена их известны. Александр Солженицын - один из немногих писателей, вышедших из этого испытания победителем. Он доказал своей жизнью и литературной судьбой истинность пословицы "Одно слово правды весь мир перетянет".     На протяжении десятилетий постоянной задачей Солженицына было сохранение самого факта творчества и его плодов в строжайшей тайне. Некоторые произведения дожидались своих первых читателей годами. Автобиографическая поэма "Дороженька", сочинённая в каторжном лагере, несколько лет существовала только в памяти автора. В уединении и полном одиночестве создавался знаменитый роман "В круге первом". "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицын писал в эстонском Укрывище, из соображений строгой конспирации даже не имея в руках всего тела книги…     "С пожизненным молчанием я смирился <…>. И вещь за вещью кончая то в лагере, то в ссылке, то уже и реабилитированным, сперва стихи, потом пьесы, потом и прозу, я одно только лелеял: как сохранить их в тайне и с ними самого себя" - вспоминал писатель в книге "Бодался теленок с дубом".     На выставке зрители увидят рукописи и личные вещи писателя, немногочисленные предметы, которыми он пользовался в целях сохранения текстов, узнают о его помощниках, без которых не удалось бы создать и сохранить "Архипелаг ГУЛАГ". Но рассказ о конспиративной деятельности был бы неполным без наглядных схем, а также отрывков документальных фильмов и телевизионных передач, которые можно посмотреть на экранах в медиазоне. Коллажи и инсталляции помогут не просто создать в залах особую атмосферу тайны, но и напомнить посетителям о реалиях жизни в СССР 1940-х -1970-х годах.     Рассказ о тайне - это одновременно и хроника борьбы. "Я выполнил свой долг перед погибшими, это даёт мне облегчение и спокойствие. Эта правда обречена была изничтожиться, её забивали, топили, сжигали, растирали в порошок. Но вот она соединилась, жива, напечатана - и этого уже никому никогда не стереть" - эти слова Солженицына, сказанные в 1974 году, оказались пророческими. <...>

- 01.01.2018 Безумный мир цифр публицистики Солженицына (3) // voiks
- 01.01.2018 Безумный мир цифр публицистики Солженицына (6) // voiks
- 11.05.2018 Солженицын на войне: линия наименьшего риска, или Бывали и такие «герои» // voiks

- 09.10.2018 Купюры Солженицына // voiks