ПОЭЗИЯ РУССКОЙ РЕКОНКИСТЫ
I
Поэзия русской Реконкисты
Предисловие северянки к песням южан
Если посмотреть на карту европейской части России (с Украиной вместе), мы поразимся, насколько она — и масштабом, и, отчасти, очертаниями — зеркалит карту Западной Европы.
Так и есть: цивилизационно мы — два побега античных почек: Восточного Рима и Рима Западного. История войн за Украину, Новороссию, Крым — не что иное, как история русской Реконкисты. Вот уже полтысячи лет мы бьёмся то за одну из «маток» русской цивилизации — Киев, то за наше греческое наследство — Приазовье и Крым.
Точно так же, как западные европейцы сражались за юг Испании или Сицилию, ощущая эти земли своим естественным цивилизационным ареалом.
Работая на Донбассе в 2017–2021 годах, я то и дело слышала в машинах военных и волонтёров песню группы «Зверобой»: «Благородный дон дерзок и отчаян… Благородный дон курит “ДонТабак”… Благородный дон — в кобуре “Макаров”, благородный дон — на плече АК…»
Но даже и без этой песни, по первому впечатлению я определила людей Донбасса как «русских испанцев»; правда, испанцев не нынешних - скорее, литературных. Внешне сдержанный, даже суровый народ, но если возникает искренняя приязнь — дружеские чувства по-настоящему пламенны. Эти люди поделятся последним, поведают свои тайны, поселят тебя в своём доме, прикроют в опасности… и порвут с тобой бестрепетно, если перестанут тебе доверять, как в бою.
Страсти фронтира пылают здесь буквально — непосредствен и прямой контакт с высшим, с большим, нежели отдельный человек.
То, что я поняла интуитивно, отчеканил в поэтических строках один из ключевых авторов современного «донбасского текста» — поэт, писатель, переводчик, горный инженер Владислав Русанов:
Ментальность сегодняшней «русской Реконкисты» определяет насыщенную, звучную эмоциональность современной поэзии Донбасса: у дончан — более строгую, более урбанизированную, у луганчан — более открытую, исполненную яростной энергии природно богатого и в то же время индустриально развитого края.
Та же ментальность определяет чёткую иерархию смыслов в частной и гражданской лирике: человек — Родина — Бог; причём даже у поэтов, к религиозности не склонных, Бог присутствует как естественная точка отсчёта.
Пронизанность индивидуального текста свободным религиозным чувством не удивляет у Дмитрия Трибушного, православного священника одного из приходов Донецка, но и у авторов совершенно светских, мирян — ни жизнь, ни любовь не обходятся без как минимум христианской образности. Как у луганского поэта Тристана Ермолова, в стихах которого образ возлюбленной неожиданно сливается с Богородицей: на грани богохульства и вполне в традиции куртуазной лирики трубадуров.
Естественная укоренённость в этой традиции явлена также у Александра Сигиды (сына) — офицера, поэта, филолога-романиста; Сигида обращается к «красотам Лангедока» и Катуллу едва ли не из окопа, рассекая классическое катулловское Odi et amo на Amor и Odium. Сигида-младший — вообще один из наиболее изощрённых и, не побоюсь этого определения, остроумных авторов «донбасского текста»; это безо всяких скидок рафинированная интеллектуальная поэзия, насыщенная культурными аллюзиями до плотности нейтронной звезды.
В манере его отца и, вероятно, литературного наставника — Александра Сигиды-старшего брезжит уже не европейское Средневековье, а европейский модернизм: вот тебе и культурная провинция!
Стихи поэтесс Донбасса, с одной стороны, создают крепкую базу регионального текста, с другой — являют как минимум две-три подлинные лирические вершины: это оригинальнейшая, с собственным отчётливым голосом поэтесса из Донецка Ксения Першина, великолепной ясности и пронзительности письма луганчанка Елена Заславская и — с некоторыми оговорками — Анна Ревякина (Донецк), Мария Панчёхина (Донецк) и Людмила Гонтарева (Краснодон).
Тут необходимо сказать пару слов о публичном бытовании поэзии Донбасса — безусловно яркая, одарённая Ревякина представила регион собственными стихами в медийном поле России, а также заслужила уважение земляков и благодарность читателей популяризацией «донбасского текста»: наиболее полная антология поэзии Донбасса 2014–2022 гг. «Великий блокпост» составлена и выпущена именно усилиями Ревякиной. При этом оказавшиеся в некоторой тени Ревякиной поэтессы Заславская и Першина — как минимум не слабее… Ксения Першина, на мой взгляд, являет ещё и удивительную для филолога-русиста склонность к апроприации современных западноевропейских и американских поэтических техник, адаптации их к русской почве — по-настоящему новаторской и без тени профанации. Несмотря на реалии нынешней, уже горячей, войны между Россией и Западом, стесняться этого не следует; мы, так вышло, сегодня связаны с западноевропейской культурой куда сильнее, нежели с китайской или культурой арабского мира; и, кто знает, может, именно русские в перспективе станут основными её хранителями и наследниками.
Поэты Донбасса — люди разного опыта: воевавшие и воюющие (Егор Воронов, Александр Сигида-сын) и принципиально мирные (Мария Панчёхина, Александра Хайрулина), разного образования (только в этой подборке — несколько вузовских преподавателей и один профессор, филологическая звезда Вячеслав Теркулов), авторы, уже неплохо известные российскому читателю (Заславская, Ревякина, Трибушный) и досадно не узнанные им, такие как горловчанин Александр Савенков, один из сильнейших, к слову, поэтов региона, автор едва ли не самого точного и страшного стихотворения о войне в Донбассе, — прочтите его подборку внимательно.
Великая и трагическая доля этой земли, безусловно, отпечаталась в творчестве каждого и сообщила ему драматические контрапункты.
Но я хотела бы подчеркнуть, что современная поэзия Донбасса в лучших своих образцах вовсе не нуждается в мысленной форе от читателя — как «поэзия воюющего региона» или, как заявили здесь мы, поэзия русской Реконкисты. Эти слова и ритмы рождены живой стихией истории, которая задаёт им отмеченный звучный, открытый тон, но при этом вполне самоценны как поэзия.
Тем более что и Реконкиста наша вот уже третий год как касается всех. Всей России.
Наталия Курчатова, составитель
II
СТИХИ ДНР
Стихи говорят сами за себя
Предварять прозой подборку поэтических текстов — дело заведомо неблагодарное.
Стихи обычно говорят сами за себя. Искушённый читатель непременно увидит, что в них — настоящая поэзия, а что лишь маскируется под таковую. Неискушённый читатель видит, как правило, записанные «в столбик» слова, сложенные по особым правилам, но о правилах не задумывается, а прислушивается лишь к внутренним ощущениям: зацепило или нет. Таким образом, первые и без предваряющего слова обойдутся, а то ещё и поспорят с ним, а вторые и читать его не будут, поскольку не для этого открыли поэтический сборник. И тем не менее писать вступление приходится хотя бы потому, что в стихотворной подборке, напечатанной следом за моими рассуждениями, представлены поэты Донбасса (в данном конкретном случае — Донецка и Горловки), являющиеся, на мой взгляд, одними из сильнейших представителей современной поэзии шахтёрского края.
Я не могу сказать, что вот этими именами и ограничен круг талантливых поэтов Донецкой Народной Республики. Нет, конечно же. Проблема составления любого поэтического сборника заключается в том, что нельзя объять необъятное. Как ни старайся, а всё равно кто-то окажется «за бортом». Это я понял ещё девять лет назад, составляя первую антологию современных поэтов Донбасса, которая была представлена российскому читателю. Называлась она «Час мужества» и включала именно гражданскую поэзию. После выхода книги и её презентации я убедился, что «благополучно» позабыл о нескольких интересных и сильных поэтах. И нет мне прощения.
Ведь до 2014 года, событий Русской весны и всего, что за ней последовало, включая создание Союза писателей ДНР, я позиционировал себя исключительно как прозаика. Причём, издаваясь в Москве и Санкт-Петербурге, понятия не имел о так называемой донецкой литературной тусовке. Ну хорошо, не тусовке, а о донецком литературном сообществе. Но знал я о нём самую малость. Пожалуй, только то, что оно где-то есть. Где-то на филологическом факультете нашего университета, в неких кафе, в библиотеках собираются поэты и прозаики, чтобы вслух читать друг другу стихи, а иногда и короткую прозу. И только когда возникла необходимость объединить литераторов Донбасса для идеологического и культурного противодействия Украине, я узнал, что поэтов у нас много, что они талантливы, но довольно капризны. Узнал о том, что поэты видят литературный процесс совсем не так, как прозаики. Тогда же и столкнулся впервые с понятием «донецкий текст».
Так что же такое донецкий текст? С чем его едят? Откуда он взялся? Что из себя представляет? Зачем вообще нужно отличать его от текста, скажем, рязанского или вологодского?
Если копнуть достаточно глубоко, лет эдак на сотню, к первой половине прошлого века, то окажется, что донецкая литература возникла и развивалась как составляющая часть русской, в частности советской, литературы.
Во-первых, условия формирования всех сфер жизни региона, когда стремительное промышленное развитие притягивало специалистов из разных краёв. Инженеры и учёные несли с собой то понимание прекрасного, которое сложилось на их исторической родине, и каждый привносил небольшую частицу в понимание прекрасного в Донецке и окрестностях.
Во-вторых, Донбасс никогда не был анклавом, изолированным от остального мира. Ну, пожалуй, только в период с 2014 по 2022 год он вынужденно закуклился в силу определённых политических игрищ. Хотя и в эти годы полной изоляции всё равно не вышло благодаря такому полезному изобретению, как Всемирная паутина. А в остальное время интенсивный культурный обмен с окружающим миром не прекращался.
Начавшаяся в 2014 году украинская агрессия и непризнанность независимых республик Донбасса наложила, с одной стороны, некоторые ограничения на донецкую литературу в плане изданий «в бумаге» и продвижения творчества, но, с другой стороны, дала такой толчок творчеству местных поэтов, которому могут только позавидовать литераторы любого другого региона большой России.
Конечно, и до 2014 года в нашем крае жили и работали талантливые поэты и прозаики. Так как сейчас нас больше интересуют поэты, то я могу привести следующие имена: Павел Беспощадный, Николай Анциферов, Дмитрий Кедрин, Павел Шадур, Николай Рыбалко. Из более поздних, работавших на стыке ХХ и ХХI веков: Наталья Хаткина, Анатолий Кравченко, Иван Мельниченко, Виктор Руденко, Елена Лаврентьева. Все они, скорее, русские советские поэты, работавшие в традиции социалистического реализма, что не отменяет крепкого мастерства, сделавшего их поэзию известной далеко за пределами Донецкой области и Донбасса.
Кстати, следует отметить, что появлявшиеся в Донбассе украиноязычные поэты так и не смогли стать по-настоящему донецкими. Вот как-то не получалось у них, несмотря на достаточно высокий уровень текстов, проникнуться духом шахтёрского края. Поэтому не заладилось и с всенародной любовью, и с известностью. Кого мы можем вспомнить? Ну разве что Василия Стуса. Да и то его знают скорее как диссидента и борца с советской властью и органами госбезопасности, чем как поэта.
Начало XXI века подарило донецкой литературе ещё ряд имён, часть которых можно будет увидеть в данной подборке. Именно они в 2014–2015 годах заставили российского читателя и российских же поэтов обратить внимание на поэзию Донбасса. Именно они заставили говорить о таком явлении, как «донецкий текст». Наверное, всё же не совсем справедливо называть этот текст донецким, поскольку большой вклад в его становление и развитие сделали поэты Макеевки и Горловки. Правильнее говорить, пожалуй, «донбасский текст». Ведь корпус его связан и с луганчанами тоже. Поэзии Донецкой и Луганской Народных Республик близки и взаимопроникающи. Но - поскольку волею провидения мне поручено вести речь о моих земляках, то остаётся лишь надеяться, что и о поэтах ЛНР кто-то напишет добрые слова, не обойдя вниманием их вклад в поэзию Донбасса.
Итак, что же такого натворили поэты, со стихами которых читатель будет иметь возможность ознакомиться совсем скоро, как только домучает моё предисловие?
Они заставили Россию повернуться лицом к поэзии Донбасса, обратить на неё внимание. Заговорить о «донецком тексте», в конце концов. А есть ли он на самом деле или этот термин умозрительный и надуманный, в данном конкретном случае уже не имеет ни малейшего значения. Стихи поэтов Донбасса — это обнажённый нерв или зачищенный острым ножом провод: прикоснись — и ударит током. В них нет пафоса или поэзии плаката. Впрочем, это не значит, что в Донецке ни пишут и таких стихов. Пишут, конечно же. Просто здесь читатель прикоснётся к другому, а именно — к высокой любви, к жизни во всех её проявлениях, когда умиляет любая мелочь, вроде часиков на запястье или чашки горячего чая.
Лично для меня эта подборка замыкает десятилетний цикл существования поэзии непризнанных республик. Большинство из представленных в ней поэтов сошлись под одной обложкой ещё в «Часе мужества», который я упоминал раньше. Тогда в силу недостаточной погружённости в литсообщество Донецка я упустил стихи Марии Панчёхиной, а тексты Ксении Першиной отклонила московская часть редколлегии (до сих пор не понимаю, по какой причине, может быть, они показались слишком сложными?). Но теперь справедливость восторжествует.
Одиннадцать поэтов прожили десять неимоверно трудных лет вместе с Донбассом. Выживали под обстрелами, мучились неизвестностью, преодолевали барьеры и препоны. Держались, если сказать коротко. Знаете, как пишут в этих ваших интернетах после очередного удара ракетами по городу? «Жители Донбасса! Держитесь!» Вот поэты и держатся.
Чем они занимаются в основное время, когда не пишут стихов? Все по-разному.
Михаил Афонин работал в Министерстве информации ДНР, но после перенесённого инсульта занимается исключительно литературным трудом. Сотрудничает с несколькими российскими журналами. Ведёт активную работу в союзах писателей ДНР и России.
Егор Воронов был свободным журналистом, в настоящее время — военнослужащий, участник СВО.
Мария Панчёхина и Ксения Першина работают на филологическом факультете университета. Мария Николаевна не так давно защитила диссертацию по творчеству Михаила Булгакова.
Анна Ревякина, по семейным обстоятельствам, сейчас большую часть времени проводит в Москве, занимается активным продвижением литературы Донбасса (в частности, составила и опубликовала толстенную книгу поэзии «Великий Блокпост») и преподаёт в МГУ.
Владислав Русанов, который, собственно, и написал это предисловие, пять лет был депутатом Народного совета ДНР, но сейчас вернулся в технический университет, на кафедру технологии и техники бурения скважин. Последние полгода занимался официальной регистрацией донецкого подразделения Союза писателей России. Кстати, Михаил Афонин когда-то был моим студентом. Вот такие штуки выкидывает жизнь.
Александр Савенков — горловчанин, который когда-то давно «заболел морем». По образованию океанолог. Работал в акватории Балтийского, Чёрного, Каспийского морей. Вернулся на родину в XXI веке и с тех пор живёт в Горловке, невзирая на войну и артобстрелы города.
Вячеслав Теркулов — учёный с мировым именем, доктор филологических наук, заведующий кафедрой русского языка. На свои стихи пишет замечательные песни. А ещё мы с Вячеславом Исаевичем несколько лет подряд организовывали в ДНР проведение «Тотального диктанта», пока вначале «ковид», а потом и серьёзные обстрелы городов не перекрыли нам возможность собирать очно желающих проверить свою грамотность.
Дмитрий Трибушный — священник. Его приход — в Донецке. Кроме стихотворений отец Дмитрий пишет интереснейшие очерки по философии религии. Дипломированный филолог.
Алиса Фёдорова — выпускница филфака. Недавно завершила обучение в аспирантуре. В настоящее время работает в Донецкой республиканской библиотеке для молодёжи.
Александра Хайрулина , — выпускница филфака, занималась с детьми в прифронтовой Горловке, работала в пресс-службе Народного совета ДНР. В настоящее время вынуждена находиться в эвакуации в Ростовской области.
Я умышленно не касался особенностей творчества упомянутых поэтов. Это читатель должен сам определить, хороши они или плохи, раскрывают поставленные темы или нет, можно ли их стихи отнести к «донецкому тексту» или же это русский текст, общий для всех поэтов России. Опять же, только прочитав приведённую подборку, можно согласиться или опровергнуть то, что я написал выше.
Вот таким образом, ненавязчиво, я подтолкнул людей, которые взяли в руки журнал, к мысли о необходимости внимательно прочитать стихотворения донецких авторов.
Стихи ДНР: ЕСЛИ МЫ НАВСЕГДА
Мы горим, как будто гнёзда диких птиц.
Наш огонь раздут молчанием двоих.
Попрошу лекарство в долг у проводниц
Если любишь, отпусти. Что за враньё?
Тот, кто любит, держит из последних сил.
Не затух пожар, и влажное бельё
Я прожёг, когда в постели закурил.
День потерян, ночь прошла. Осталось жить,
На себя смотреть в избитых зеркалах,
Сотворить броню из тысячи обид
И искать спасенья в пьяных поездах.
везёт нас в ночь, своим вытьём
прожить под гнётом двух разлук,
Нам смерть придумает награды —
А может — друг, что рядом шёл.
И будет жизнь, и пусть не наша,
сказать, чтоб бой был завершён.
присосавшихся с жадностью глаз.
Слава прозрачному марту, отсутствию красок.
Таянье льда на реке равноценно снятию масок.
Слава хрустальному марту, теперь я дома.
Я стою у окна, у подножия террикона.
И ты знаешь, что, я всю её помню, всю эту землю.
Как молчит, как дрожит, открывается постепенно.
И что нет ничего красивее и весенней.
Слава только тебе, что я — не военнопленный.
Я вернулся к тебе. Скоро будет тепло, моя дорогая.
Над Донецком солнце — подобие свадебного каравая.
Каждый апрель на границе земли и неба
повисает, едва лишь касаясь нёба,
уверенное и лёгкое, уверенное и вёрткое
И ты летишь, летишь, превращаясь в дым,
невесом, невредим и непобедим.
Ты стоишь на орбите совсем один,
Это есть пустота, обретение меры и веры
в то, что жизнь — преодоление тела,
покорение времени и пространства.
Здравствуй, Юрий Гагарин, здравствуй.
Кем ты был, воспаривший святой Георгий,
рассказали комсорги, профорги.
у нас принято лайкать и кликать.
Гагарин, космос — когда от улыбки
в апреле на землю приходит весна.
Наша квартира — тюль, тюльпаны,
много стихов, почему-то Тютчев,
тонкая пыль и в прозрачном бокале —
красный закат, изломанный лучик.
Тихо теплеет апрель. Наливается небо.
Этой весной нам нельзя торопиться;
лучше остаться, немного помедлить
с выходом из — с вылетом за границу.
Тютчев одобрит. И Фет поддержит.
Слово «весна» почти не имеет веса,
но оно согревает, снимает одежду,
приглашает к полёту, зовёт воскреснуть.
Я запомню тебя и — тире — тюльпаны,
новые часики тикают на запястье, —
нежным, в каком-то словесном дурмане,
будто в стихах помещается счастье.
Никуда, никуда не уеду. Меня держат у дома деревья.
Неспособная на побег, не дошедшая до многоточья,
я останусь принцессой степей, я ношу кленовый веночек.
Он так светится в темноте, во второй половине ночи.
Кто-то пришёл на площадку и смотрит в дверной замочек.
А я буду светить в этом городе, идеальном для одиночек,
где деревья впитали все жизни и силы убитых досрочно.
Пока дремлет наводчик, пока некуда ставить прочерк,
я горю, сохраняя тебя и ещё не рождённую дочку.
и скажем: ты на нас не смотришь,
подвижна и легка, темны её границы,
за трещиной окна тебе ничто не снится.
Я говорю: о, нет! я говорю: ну да,
нас разоряет свет и поутру вода,
раскосые лучи всё наполняют дымом,
а ты стоишь стеной и говоришь с другими.
С безмозглой стрекозой, с порядком на столе,
они тебе молчат, как голос Левитана,
найди меня в моей рассеянной золе,
над пропастью вещей, у поворота крана.
Расщедрится земля, и будет урожай
воссозданных хлебов и тучных миномётов,
мы будем их срезать при помощи ножа
до третьих петухов, до ангельского пота.
Никакой не конец — горизонт — горизонт отступил,
бесконечное эхо всегда у тебя меж рёбер,
по сомнительным кольцам проверь этот мир на спил:
кто-то был нагловат, терпелив, аутичен, добр.
Всё равно, всё равно. Как линейный пример ни крив,
выпадает всегда пара сросшихся переменных
через рваные дни, под нацеленный объектив
нам ведут языка: говорит объективу пленный,
что гортань его стала уголь, а слово — вес,
и, пройдя сквозь забой, он готов выдавать нам норму.
Уходя, оставляй записку «Христос Воскрес».
Этот святочный ливень с раскосым разрезом шторма
позволяет желающим просто ходить по воде,
помня тех, кто до нас был унижен и обморожен
на большой ледяной Земле, голубой звезде,
где читают стихи, вынимают ножи из ножен.
мы теперь равнодушны, как дети,
В пролетарской кислотной косынке,
снег идёт, словно шок болевой,
и нескромный контекст гаражей,
Только режет хрустальная крупка
наши лица, лишь выйди во двор,
чтоб затеять свой тайный и хрупкий,
По четвергам — чёрным, как сами черти, —
Хомо шахтёрикусам в мятом конверте
серые деньги выдавали под подпись.
Шахты, одна за другою банкротясь,
переходили к новому капиталисту.
Хомо шахтёрикусы надевали чистое,
выходили на улицу, щурились близоруко,
закуривали и выдыхали: «Сука».
Это было в девяностых позапрошлого века.
Пыль, как герленовский карандаш для века,
чёрная пыль делала из шахтёров звёзд рока.
Они шли по улицам новой Америки Блока.
Это было ещё до Блока и до Союза —
шахты, завод, станция и ни одного вуза.
Они шли к своим жёнам в юбках с турнюром.
Так мой прадедушка шёл к своей Нюре.
То, как умела ждать моя прабабушка Анна,
ждать и верить, когда будущее туманно,
то, как она ждала моего прадедушку из забоя,
то, какой верной оставалась ему женою,
даже когда он умер, не дожив и до сорока,
оставив её в каких-то обморочных долгах
с пятью детьми, меньшему год и четыре,
не научило меня не транжирить.
Но научило любви к женщинам моего рода,
высоким женщинам, держательницам сводов
шахтных, небесных, любых, где нужна встать.
Дети прабабушки выбились в люди, все пять.
Никто не сгинул из Нюркиных сорвиголов,
рубили уголь и никогда не ломали дров.
Она называла их кулаком своей правой руки.
А потом пошли внуки и правнуки.
Мне порою хочется сказать, что за качество
отвечают у нас не отчества, а матчества,
только Анна, моя прабабушка, не одобрила бы.
У неё вся жизнь прошла по колдобинам,
Ппо каким-то страшнейшим выбоинам.
В детстве слушала, и волосы были дыбом.
А теперь я сама, как моя прабабушка Нюра, —
женщина в платье с металлической арматурой.
Он вздохнул, улыбнулся одними глазами,
весь зелёный-зелёный, только чёрная балаклава.
«Это Авдеевы конюшни», — сказал и замер,
чтобы я оценила шутку. Человек особого сплава.
«Кем ты был в той жизни, ну, довоенной,
до того, как превратился в Геракла?»
«Если честно, уже не помню, немного был бизнесменом,
торговал в сезон на Крытом раками.
А потом оно как-то само — аэропорт, Пéски.
У меня же там дача. Была. Два этажа и беседка.
А потом оно как-то само — словно бы изменилась резкость —
полтора года снайпером, сейчас в разведке».
«Ну и что, мы возьмём её, эту Авдеевку, “Авдеевы конюшни”?»
«Сомневаешься? Поэтесса! Возьмём. Посмотришь...»
И ушёл куда-то, насвистывая «Катюшу».
Слышишь рёв машин, слышишь выстрелы,
Нужно выдержать, нужно выстоять —
Жить, признаться, будешь скверно,
и жжёт сердца огонь священный,
Вся жизнь в простенке межоконном -
Город без имени — в мареве дачном.
окна с решётками, столик невзрачный, с письмами к никому.
На терпеливо-ленивой бумаге — болиголовы слов:
тропы степные, курганы, овраги, реки без рукавов.
Мальчик с отцовским биноклем на шее —
Длинная нота оборванной нити, слышная лишь ему -
Ветреный вечер — и свитер забытый,
дикие маки усеяли стены. Сколько в них ни кружи,
быт омрачит ощущенье подмены, правдоподобной лжи
в кресле, под лампой, в ещё один вечер.
Такие дни: темнеет слишком рано,
и тень легко становится окном,
как виноград, подёрнутый туманом,
на нить соблазна, и ручным зверьком
луна, в зрачках лежащая ничком;
к полотнам стен приколот свет бумажный,
себя почти не помнящий Донецк.
Храни их Бог, мечты и силуэты,
как письмена ночей своих, храни,
не в силах сохранить в такие дни.
что каждой фразе, слову, звуку
наполним дымом горькой правды —
туда, где рвань — что было тонко —
Бывает так, и было так, и будет:
внезапность, очертив незримый круг,
тасует судьбы на зеркальном блюде,
смерть за спиной стоит с холодным взглядом
И треснет время в деревянном чреве,
и дочке будет пять, а сыну — девять
Тихая соль каплет прямо на цыпки,
слышно: на улицах города скрипки
И в подтверждение таинства первым
прежде, чем майское солнце, как дервиш,
Страшно подумать, что, может быть, сорок.
Время крадёт наши детские лица,
чтобы из сердца — любовь пуповинную -
Две вещи воспринял он как мужчина:
и то, что сегодня — её годовщина.
Дверь приоткроешь — откроется детство:
Гордо витают, как дух, по подъезду,
А за окном первый снег над Донецком
Это придуманной жизни начало —
Дух пролетает по небу печальный.
Дарит надежду вернуться обратно
Вечный покой, поцелуй троекратный,
Крест, и Венеры полёт ретроградный,
И постоять на заброшенной крыше,
Кто-то почует, а кто-то услышит,
Как, отдаляясь, всё тише и тише
В приморском городе в начале января
И кажется, что в общем-то не зря
Жизнь прожита. С утра не чуток сон:
На пару дней я в этот рай приехал,
Чтоб возвратиться в свой Армагеддон.
В усталых рифмах воплощая эхо,
Приходит вечер. Ветки Рождества
На этих ёлках, на ветру качаясь,
Гипнотизируют, и сладкая халва
Безвольно тает возле чашки чая.
Приехали друзья, и день застыл
В беседах о знакомых и о грантах,
Здесь существует нерушимый мир,
Такой же приглушённый, как когда-то,
Когда у бабушки я спал. Не чуток сон,
И мир у дома — беспредельно прочен,
И так далёк весь мой Армагеддон,
Не чуток сон рождественскою ночью…
Когда звезда сияет, загораясь…
И ожиданье, что наступит старость…
В трамвае оставил рассеянный грач
Слова — наудачу брошенный мяч.
Могли затеряться. Не сыщешь — хоть плачь.
Травинкою в детстве порезал язык.
И первые звуки — не свист и не крик, —
А добрые люди, подумав: «Немой»,
Взамен подарили мне голос чужой,
Напев незнакомый с речною травой
Как первый снег, белеет плоть,
Как в первый раз благословляет.
Нет пророка ни в отечестве, ни дальше,
Наблюдаю производство новой фальши,
И ноябрь приходит раньше срока.
В тёплом сумраке на площадях раскосых
Знать, заранее не зря вернулась осень
До свиданья, юность. Догорели стяги.
Уходи быстрее, не дави на жалость.
В той стране, где мы с тобой рождались.
Слепой прозрел. Немой заговорил.
Взошла весна над нашим пепелищем.
Лишь мёртвые не встанут из могил
В стране, где каждый третий — лишний.
Они, как ангелы полночные, скорбят,
Но ото всех скрывают свою жалость
В том зеркале, которым мы остались.
Как будто жизнь со смертью дразнятся.
Вот гражданин небесной Горловки
Вот здесь зима раскинула свой текст,
И снег — лишь слово, лишь вода и слово,
В контексте окон силуэты разговоров.
Закрыты скобки молчаливых мест
За спинами у нас. Внутри дворов,
В чернеющей проталине молчанья,
Всё так звучит, как будто на прощанье
В названиях и вывесках, в огнях
Язык хлопочет, мается и хнычет.
Цитата праздника сбегает из кавычек,
Скрывается в неназванных лесах.
А свет звезды в глазах многоэтажек —
Всего лишь слово, слово и стекло.
И слово спит. В яслях его тепло.
Мир назван, искуплён и принаряжен.
Смотри: всё просто, вот слова —
Легко, как жить, дышать, любить.
Ребёнок... Впрочем, тут молчи.
III
СТИХИ ЛНР
Место силы
Для читательского сообщества и писательского содружества совершенно очевидно, что современный Донбасс становится одним из главных центров литературного процесса (и не только в РФ). Своеобразие нашего многострадального края в том, что он собирает все творческие силы, способные разделить его трагическую жизнь и судьбу. Всем понятно, что злободневные темы и острые материалы могут разбудить дремлющие созидательные таланты: болезненное столкновение с ужасной реальностью, драматическое по своей сути, вызывает жгучую реакцию в сознании — пробуждает Совесть (до слёз…) и призывает очищенную и освобождённую душу к преодолению пределов косного существования.
СВО углубила интерес к происходящему на исконно русской земле. Стоит напомнить, что с Луганщиной связано создание бесценного памятника древнерусской литературы — «Слова о полку Игореве»; четырёхтомный словарь «Живого великорусского языка» составил Владимир Даль, а его литературный псевдоним, как известно, — Казак Луганский. В годы Великой Отечественной войны Александр Фадеев написал выдающийся роман «Молодая гвардия», который до сих пор служит примером бережного отношения к памяти о подвиге народа, способного оказать сопротивление любым угрозам.
«С чего начинается Родина», «На безымянной высоте», «Подмосковные вечера» — всенародно любимые песни — написаны луганчанином Михаилом Матусовским. Автобиографическая повесть Владислава Титова «Всем смертям назло» стала одной из интереснейших книг, мотивирующей к жизни и борьбе за неё.
Донбасс во все времена славился добрыми трудовыми традициями: мы по праву гордимся шахтёрами — Гвардией труда; знаем и поём шахтёрские песни; в каждой семье из поколения в поколение передаются горняцкие байки…
Благодарные потомки помнят и чтут славные достижения своих предков.
В переломные моменты истории неизменно проявляется несгибаемый шахтёрский характер: в годы Гражданской войны это поразительная стойкость отрядов Красной гвардии, в годы Великой Отечественной войны — героически сражавшиеся шахтёрские дивизии, а сегодня — многочисленные добровольцы и мобилизованные, которые с честью исполняют священный воинский долг перед Родиной.
Земля Донбасса пропитана кровью наших отцов и дедов; сегодня тут проливают свою кровь их сыновья, внуки и правнуки.
Неслучайно весной 2014 года на непримиримую борьбу с неонацистским режимом поднялись все угледобывающие районы будущей Луганской Народной Республики: Антрацит, Красный Луч, Перевальск, Свердловск, Ровеньки, Краснодон…
И теперь в условиях суровой действительности жители Донбасса продолжают выполнять свою кропотливую работу ради возрождения Русского Мира.
Начиная с Русской весны 2014 года мы наблюдаем небывалый подъём настоящего народного творчества. Летом 2014-го в рядах ополчения воевали десятки (а скорее всего, сотни!) добровольцев с позывными Пегас, Поэт, Музыкант… Эти люди писали стихи и песни, выступали перед своими товарищами и мирным населением.
К сожалению, имён многих из них мы никогда не узнаем… Безымянные герои погибли, но пока ещё есть возможность собрать и сохранить их творческое наследие. Память о сокровенных жертвах взывает к изучению подлинных произведений, вдохновлённых благородными идеями.
С ноября 2014 года в городе Молодогвардейске (ЛНР) проводится открытый фестиваль поэзии и авторской песни «Муза Новороссии»; в 2023-м состоялся уже Х, юбилейный, фестиваль-конкурс. На него поступило около 300 заявок от авторов из многих регионов РФ, а также из Беларуси, Казахстана, Молдовы.
С 2016 года в Краснодоне (ЛНР) издаётся альманах «Территория слова»; в 2024-м готовится к выходу десятый номер.
Практически все авторы представленной здесь подборки в своё время были лауреатами или членами жюри фестиваля «Муза Новороссии», их произведения печатались в альманахе «Территория слова».
Творческий порыв (прорыв) жителей Донбасса требует внимания и поддержки со стороны литературных чиновников и издателей, заинтересованных в развитии русской литературы, направленной на воспитание молодёжи в духе патриотизма и уважения к духовным ценностям.
Патриотизм мы понимаем как любовь к Отечеству: его истории, языку, литературе; нельзя забывать, что русская литература — это литература Победы!
В нынешней ситуации у людей, которые в глобальном противостоянии заняли определённые позиции, появляются возможности для создания произведений, способных изменить мир к лучшему.
Вот уже десять лет литераторы Донбасса стараются поделиться жизненным опытом и творческими достижениями с неравнодушными людьми.
Наши переживания — это взгляд участников и очевидцев на происходящие события, попытка показать их изнутри. Надеемся, что писателям народных республик Донбасса удаётся донести свои мысли и чувства до взыскательной публики.
Сегодня необходимо (пора…) говорить о повышении художественного уровня произведений; для успешного идеологического успешного противоборства нам нужны сильные авторы, мощные книги и достойные публикации.
Современный Донбасс — это духовный оплот Русского Мира!
Без регалий
Что сказать об авторах, представленных на страницах этого издания? О каждом можно написать статью (и не одну) уже только за то, что в сегодняшнее сложное время они находят силы для творческой работы. Причём речь не только о написании произведений — почти все литераторы ведут активную деятельность, выступая перед молодёжью и бойцами СВО, занимаясь издательским трудом, представляя свои стихотворения и прозу на конкурсах и фестивалях… Всё это, по сути, — винтики большого механизма-культиватора душ человеческих, без которого невозможно наше существование.
Статья Александра Ивановича Сигиды «Место силы» — это манифест и ода Донбассу творческому. На мой взгляд, очень честная и справедливая. Мне же остаётся рассказать о друзьях-товарищах, собратьях по перу — тех, кто сегодня является пульсом литературной Луганщины. Безусловно, число их намного больше того, что вы найдёте здесь. Практически в каждом городе ЛНР есть своё литературное объединение, где люди встречаются, делятся своими текстами, хвалят-, ругают их… И в этом есть смысл, и в этом есть жизнь… Хотя сегодня так много приходится писать о смерти.
«Взвод умирал в расстрелянных снегах,
Как раненый боец, земля дышала…—
пишет Сергей Кривонос, не уточняя в произведении, о какой войне идёт речь. Хотя не всё ли равно, разве что-то меняется для солдата?
«Африканец уже в Валгалле…» — этот воин из стихотворения Александра Сигиды (сына) уже в завоёванном раю.
Пусть жизнь каждого погибшего солдата продолжится так, как предположил в строках своего стихотворения Марк Некрасовский:
«Время пыль разметёт. Мы травой прорастём.
Станем облаком, лесом, цветком зверобоя -
Сергей Кривонос — замечательный русский поэт из города Сватово — города, который был освобождён от укронацистов только в 2022 году. Сергей Иванович — член нескольких писательских союзов, автор 15 поэтических сборников, лауреат Международной литературной премии имени С. Есенина, победитель, призёр… Теперь, после нескольких лет вынужденного молчания, мы наконец снова можем свободно печатать его произведения. Хотя сам автор бесстрашно предлагал нам делать это и в тот период, когда город был в оккупации.
А приближал освобождение города Сватово (да и других городов Донбасса) Александр Александрович Сигида, с 2014 года воюющий за свободу и независимость родного края. Был ранен, вернулся в строй… Интеллектуал, переводчик, в совершенстве владеющий французским, испанским, английским, немецким языками. Ему бы успокоиться, заняться научной работой. Но пока нет мира — нет покоя человеку чести. О его стихах Владимир Карбань, искусствовед, старший научный сотрудник Луганского художественного музея, сказал: «Александр Сигида-младший, — яркий, самобытный поэт с оригинальным, резко очерченным творческим обликом. Человек широкой культуры, в своих стихах он помещает явления регионального, луганского, хронотопа в общемировой мифологический, исторический и литературный контекст».
Имя Марка Некрасовского известно не только в Луганске, но и далеко за его пределами. В период активных боевых действий 2014 года Марк Викторович был в родном городе: заботился о родителях, помогал друзьям и соседям (в день «наматывал» по 20 км пешком — транспорт практически не ходил), сдавал кровь… Многое увиденное и пережитое в тот период он отразил в своих стихотворениях, написав книгу «Кровавая пыль (летопись войны)».
Перечитывая стихотворения наших авторов, прихожу к выводу, что, несмотря на все трудности и ужасы войны, человек всё же надеется на мир и верит в лучшее.
В чистой, прозрачной поэзии Елены Заславской так значителен образ лирической героини — матери, сестры, возлюбленной, — чьи молитвы исцеляют и оберегают:
И русский Бог, и русский снег,
Стихотворение «Донор» Светланы Светоч пронзительно, эмоционально и, возможно, автобиографично — настолько ярко представлена вся ситуация. И здесь та же молитва, тот же крик, взывающий к жизни:
«…Прошу, паренёк, первоцвет, живи!»
Если женщина представлена в стихотворениях как молитвенный оберег, любовь и нежность, то образ солдата — это воплощение защиты, силы, сдержанности.
«Кто воевал, не скажет о войне
Ни слова, ни полслова до могилы,
Иначе подорвётся вновь на мине,
Или утонет в адской глубине», —
таким видит воина Светлана Каневская. Практически в унисон ей — стихотворение Светланы Тишкиной «Солдатская правда»:
«Мир узнает лишь то, что положено знать. —
Как победу солдаты в сраженьях добыли
О тяжёлом герой будет стойко молчать,
Чтобы люди слагали красивые были».
И Елена Заславская, и три Светланы — авторы из Луганска.
Творчество Елены Заславской давно известно широкому кругу читателей. Поэт, прозаик, журналист, сказочница — во всех ипостасях она интересна, многогранна, ярка. Лауреат… победитель… печаталась во многих российских и зарубежных изданиях. Песни на её стихи исполняет группа «Зверобой».
Светлана Светоч сегодня достаточно активно заявляет о себе, представляя читателю свои стихотворения, которые пишет не только для взрослых, но и для детей. Светлана руководит литературным объединением «Верлибр» и является наставником молодых писателей.
Светлану Каневскую часто приглашают на различные мероприятия как исполнителя песен на её стихотворения. Крым, Камчатка, Непал, восхождение на Эверест, детство в Грозном, жизнь в Луганске — всё нашло отражение в её произведениях.
Светлана Тишкина — автор стихов и прозы: малой и крупной, пьес и очерков. Много пишет на общественные темы, выступает, общается. Один из первых, на мой взгляд, драматургов ЛНР, заявивший о себе пьесами, которые побеждали и входили в шорт-лист многих конкурсов. Светлана — мать солдата, в 2014 году её старший сын ушёл в ополчение.
Своеобразный репортаж о происходящем ведёт Александр Сигида (отец) в своём цикле «Вместо репортажа», который начат в 2014 году:
Александр Иванович — идейный вдохновитель многих начинаний и проектов, голос правды и справедливости. Его поэзия самобытна и глубока. Сегодня он увлечён проектом «Территория слова», активно выступает перед молодёжью, встречается с поэтами из других регионов. Он — автор поэтических переложений псалмов, «Энеиды» Вергилия, в настоящее время работает над произведениями Гомера.
Много произведений, посвящённых событиям в Донбассе, написано Анной Вечкасовой-Мухиной. В 2014 году она работала фельдшером скорой помощи, когда приходилось выезжать к пациентам, получившим огнестрельные, осколочные ранения.
Ирина Черниенко, краснодонская поэтесса, написала о ней: «Наделённая чувством ритма, Анна Вечкасова ощущает пульс времени. Сегодня обжигающей болью звучат строчки стихотворения о войне, написанные задолго до трагических событий 2014 года: «“Она близка и набирает силы, // нещадно рушит семьи и дома. // Она копает свежие могилы, // землёю засыпает их сама…”».
Оригинальным видением мира обладает луганский поэт Тристан Ермолов. Он не подбирает слова для своих произведений, он, похоже, дышит поэзией. Любовь в его стихах метафорична и противоречива:
Наталия Мавроди родилась в Мариуполе, но с детских лет живёт в Луганске. Пишет стихи, рассказы, сказки. Печаталась во многих сборниках, изданиях. Победитель, лауреат, член жюри… Тематика её произведений разнообразна: любовь, война, философия. С особой болью звучат строки о нашей вражде и разрозненности:
задаётся она вопросом в конце произведения.
Да, собственно, найти ответ на этот вопрос пытаемся все мы — в своих произведениях, поступках, посылах. Ведь о чём бы мы ни писали — в каждом стихотворении боль от утрат, размышления о жизни и смерти, ожидание мира и победы. А ещё — желание пробиться к сердцу читателя, согреть его строками, заставить чувствовать и сопереживать.
Надеюсь, что произведения авторов Луганской Народной Республики обретут своё место в сердцах читателей.
Стихи ЛНР: ОГНЕННЫЙ ПРИВЕТ
Слёз и боли, стёкол в крошки...
Готовься: триста тридцать три!*
*«Триста тридцать три!» — команда «Огонь!» в артиллерии.
О нет, мы не дойдём до Палестины,
Мешает вера тоньше хворостины,
Боязнь под сердцем острого ножа,
Возможность в чай подсыпанного яда,
И, вероятно, будто так и надо,
Спокойно со скалы столкнёшь меня.
И даже на край света можно было,
Когда б не вера — тоньше хворостины.
О, если б не боялась, а любила,
Давным-давно б дошли до Палестины.
**
Боже, раскрой над домом моим синий зонт небосвода
и слёзы смахни с окон-глаз радуги полотенцем.
Тот материк, где я есмь, открыто встречает восходы
и провожает беспечно составы со станции детства.
А писем не стоит ждать: листовками листопада
кружится моя печаль, чтобы заполнить сцену.
Есть вечера светлый час, когда ничего не надо.
Над миром царит покой — тих, одинок, бесценен…
До Вечности только миг. Качаются занавески.
Негромкий огонь свечи ещё вдыхает мой голос.
И беспокоит лишь взгляд мальчика с древней фрески,
что под прессом времён морщинами раскололась.
Вжаться раной открытой в почву.
Тих Господь… Только Он с креста
видел мир без прикрас и фальши.
Мир с войною в хмельном застолье.
Храни Господь вас всех: простых
и сложных, громких и молчащих.
чтоб горький груз потерь оставить —
за то, что вы всегда в ответе —
за то, что (трудно взять мне в толк)
Эти умные мальчики с крепким словарным запасом,
что бесстрашно в атаку рвутся всем смертям / всем чертям назло…
На груди — Че Гевара, в наушниках — «Сектор газа».
Пуля-дура — понятно: случайно опять повезло.
А затем — ренессанс тоски и триумф бессонниц.
Безутешной рыбой становится вдруг песок.
Ни елейный тон, ни надрывный хор богомолиц
не уменьшат боли. И снова вишнёвый сок
на седом снегу. И опять беспощадна память
для солдат, что в небесном/земном строю своём до конца.
На ладони — жизнь. Остаётся взлетать иль падать,
погружаясь в облако страсти/печали/
Дева с глазами медового грога.
Сделай мне Бога из горькой полыни.
Хной этих косм и лиственным ворсом.
Мать Пустоты, звезда Вифлеема.
У тебя на губах — Божьей Матери
Ты мне снишься в парчовой мантии
Твоя святость — парфюм «Версаче»,
Стройные сосны торжественны и красивы
И голое поле под саваном белым безмолвно.
По бескрайнему русскому снегу?
От судьбы нам никуда не скрыться.
Зайчик солнечный присядет на ресницы,
Серенький волчок сбежит скорей.
Что ж ты спишь, мой милый, на краю?
«Ай-люли» и снова «люли-люли…»
Приехать пьяненькой на кладбище,
Кто здесь? А здесь товарищ мой,
Крещенья ночь под вражеским огнём:
Сквозь тишину крещендо канонады.
Побудь со мной, прошу, побудь со мной.
Вновь под ногами раздаётся хруст.
Хрустят кристаллы ампул промедола.
И пар из уст. И красный снег на вкус
Не в Иордане, в чистом русском поле
Крещается огнём, войной и болью.
И русский Бог, и русский снег,
И зажглись во всех домах свечи.
Ведь грозил Ветхий Завет гневно
Стала месть, а не родство - кровной.
Сколько псам ты ни кидай кости,
Значит, нам ещё стоять твёрдо.
Ангел, демон ли потом встретит,
Кто был прав — ответ на том свете.
Быть не мести, а родству — кровным.
Сколько старых стен ещё рушить.
Только б нам не погубить души.
Вы держите, други, строй смело.
Только стройте новый мир, стройте.
Будет жизнь ли на земле? Будет!
Значит, стройте новый мир, стройте.
Никто не скажет правду о войне.
Солдат стократ переживает горе,
Проходит через выжженное поле,
Нам не постичь всей правды о войне.
А кто хоть малу толику, да знает,
Не то что детям, брату иль сестре.
Ни слова, ни полслова до могилы,
Иначе подорвётся вновь на мине
Солдат свой крест не передаст другим.
Он стал щитом для мира и для жизни,
И горький хлеб кровавой этой тризны
Разделит он лишь с другом фронтовым.
Храниться в засекреченных архивах.
Но мир святой я возлюблю вдвойне,
Стократ себя почувствую живей,
Поймав уставший, добрый взгляд солдата,
В котором крест судьбы и боль утраты -
Вот так глядел Спаситель на детей
Да возлюбите, дети, вы друг друга!
Вобрал в свою — всю правду о войне».
**
На тропинках небес тучи в звёздной пыли,
Непоседливый ветер гоняет их резво.
И краснеет восток, словно кто-то вдали
Наполняется сад хриплым криком грачей
И стучится в окно веткой ясеня сонно.
Вот и ветер уже за поводья лучей
На дыбы поднимает гривастое солнце.
А у чувств моих нежности есть два крыла,
И к тебе тороплюсь, чтобы сердцу открылось:
Жизнь моя неприметна и очень мала —
Вдохновенно, в устремленье смелом,
Маленький художник хрупким мелом
Над землёю распласталась мгла,
А мальчишке снилось, будто кони
Взвод умирал в расстрелянных снегах,
Как раненый боец, земля дышала,
Скрывала мгла растерянный рассвет.
А у холма, разрезав дым и копоть,
Качалось, силясь в насыпь упереться,
Родной земли недрогнувшее сердце.
И, встав в огне отчаянно и смело,
Взвод сквозь метавшийся над полем дым
Шагнул навстречу оробевшей смерти.
И мёрзлый снег растаял перед ним.
Григорий жизнь невесело прожил.
«Прожил, а ничего не накопил», —
Он понимал, что время — умирать,
Но всё дела, дела не позволяли.
Да где там — забрались в глухие дали.
За горло взяли старые болячки,
Последний день Григорию назначив.
Вот так — когда Григорий тихо спал
И слышал, как негромко сердце бьётся,
Какой-то странный голос прошептал,
Что всё… что день последний остаётся.
Дед встал. Печально скрипнула кровать.
Взглянул в окно — земли сухие груды.
Подумал вдруг: «Кто ж для меня копать
Такую твердь суглинистую будет?
Как ни крути, а некому. Ну что ж —
Прокашлялся, погрел у печки спину. —
Возможно, завтра разразится дождь,
Промочит грунт, тогда и опочину».
Порой казалось, нету больше сил,
Ни капельки уже их не осталось,
А он, крестясь, у Господа просил,
Чтоб тучи поскорее собирались.
Ей жизнь давным-давно пора итожить.
А если б дождь прошёл, то, может быть,
Управился б сосед — он чуть моложе».
И дед терпел, хоть было всё трудней.
В груди давило. Губы сжал до боли.
Как будто был не в мазанке своей,
А там, под Оршею, на поле боя.
Таким, как был: и крепким, и уда́лым…
Он умер через день, после дождя,
Когда земля сырой и мягкой стала.
Люблю покой луганских старых улиц,
Где старики на лавочках, ссутулясь,
Здесь всё живёт размеренно и чинно,
Здесь всё хранит событий давних след,
Нет суеты и спешки беспричинной
И каждый камень свой таит секрет.
Дома, как корабли в порту, застыли,
Устав от долгих жизненных дорог.
Их чуть подкрасили, фасады обновили:
Где вывеска, где модный козырёк.
Где майские каштаны — как невесты
И в праздники соборов перезвон.
Прошли над ними войны и салюты,
Промчались перестройки разных лет,
В достоинстве спокойном этих стен,
И пусть меняются фасады и названья —
Встретиться с любящим взглядом,
Эта пыль под ногами, кровавая пыль —
Это всё, что осталось от нас после боя.
Кем я был — я забыл, что любил — я забыл.
Не осталось тревог, не осталось покоя.
Время пыль разметёт. Мы травой прорастём,
Станем облаком, лесом, цветком зверобоя
И на землю прольёмся весенним дождём,
Чтобы смыть все следы от смертельного боя.
Сколько нас полегло в безымянность могил.
Каждый ветром кричит: «Я ведь жил, я ведь жил…»
Ветер гонит волной серебристый ковыль.
Что ни век — то война и кровавая пыль.
Вида крови боюсь, но неважно — иду сдавать.
На работе сказали: два дня разрешат гулять.
И, шагая вдоль стен по продрогшему февралю,
Я на станцию крови иду перелить свою.
— Есть болезни? Не пьёте? Не курите? — врач спросил.
— Нет. Колите! Берите! Скорее!
Капля крови. На пальце. Краснеет. Так страшно! Жуть…
— Вы бледны, — говорят, нашатырь поднесли нюхнуть. —
Группа А-бэ, четвёртая, редкая, резус — плюс.
Как же долго. Анализы. Господи, я боюсь.
Допустили. Всё в норме. Здорова. И вес хорош.
Всё. Сейчас позовут. На забор. Не под нож... не под нож.
Двери настежь. Мужик забежал, преграждает путь:
— На прямое, пожалуйста, люди, хоть кто-нибудь!
Группа А-бэ, четвёртая, редкая, резус — плюс!
— У меня, — говорю и, как лист на ветру, трясусь.
Побежали. На скорую. Быстро везут, везут
В поликлинику рядом. Недолго. Халат дают.
В коридоре — каталки. За окнами — снег, зима.
И под белым в тиши первоцвет до весны дремал.
Первоцвет. Паренёк. Двадцать лет! Ах, война горька...
Рядом смерть, и моя под иголкой к нему рука.
Кто дотянется? Я? Или, мерзкая, всё ж она?
Паренёк. Первоцвет… Ненавижу тебя, война!
Ненавижу - до хрипа! Всем сердцем, душою всей!
Начинают войну, кто внутри голубых кровей…
Капля крови моя на разливах его крови —
Капля в море. Прошу, паренёк, первоцвет, живи!
Я не помню, как вывели под руки. Всё кругом
Ешь давай пирожок. Сладкий чай не забудь попить.
— Доктор, милый, скажите: тот парень… он будет жить?
По полям, пустырям, по холмам, до весны лежать.
Не снежинки, не снег, бело-бело, как простыня,
Белый саван войны весь в крови, там и кровь моя…
Ярко-красной зарёй полыхает и неба гладь,
Словно хочет свою каплю крови ему отдать.
Словно я, словно ты… в капле крови одна лишь суть:
Первоцвет, ты живи! До весны как рукой — чуть-чуть…
У ночи длинной в кармане чёрном, как нитки бус,
Бликуют звёзды, их свет по стенам, касаясь люстр,
Заходит тихо, квартира дремлет, она пуста.
На дверце шкафа повисло платье, ещё фата,
А рядом форма. Войною пахнет. На тремпелях
Война и свадьба. И как-то тихо в пустых стенах.
На стёкла давит холодный ветер, и нет тепла.
Одежда верит, что завтра утром прильнёт к телам,
Сердец биенье услышит снова, фужеров звон!
И форма хочет обнять скорее родной шифон.
Они так близко и в то же время так далеки,
Безмолвно грезят, что Он коснётся Её руки.
И ветер давит сильней на окна, раздался треск,
Стекло упало, и в свете лунном осколков блеск.
Порыв холодный ворвался в спальню, летит на шкаф,
И грубой формы коснулся белый пустой рукав.
Как будто небо вздохнуло тяжко, сама земля,
Как будто люди висят и плачут на тремпелях.
Мерцают звёзды, скользит по ткани их тусклый свет.
Гуляет ветер… и, кроме ветра, живых там нет.
Я знаю, как пахнут весною цветущие травы,
Когда без оглядки несёшься по ним босиком,
И ветер, вертлявый и прыткий, он ради забавы
Играет наброшенным поверх на плечи платком.
Я знаю, как в знойное лето навзрыд плачет небо
Под стоны растресканной в засуху здешней земли,
И небо грохочет, рычит и басит грозным тембром.
Я знаю, я помню, как мы под дождями брели,
Промокшие насквозь, пропахшие сеном и степью,
Впитавшие кожей шалфейно-тимьяновый дух.
В единое слившись и с ливнями, и с многоцветьем,
Любили друг друга, стесняясь признаться в том вслух.
Я знаю. Ты знаешь. Мы молча бродили по лужам,
То вместе, то порознь, в чабречном дурмане степи.
Возможно, в степи мы друг друга ещё обнаружим
И, может быть, скажем о главном друг другу в степи.
И римский храм, и старый двор,
И в этой тьме я шёл без помощи,
Как прежде, ищем Рай Искусственный,
А сон тревожный и бесчувственный
Ты — лишь стакан с кристаллом опия,
Равнодушен: «Доблестным — пир!»
Легковесные строки красивостью бьют,
Обращают вниманье изяществом слова.
Бесполезно сползают под ноги мне снова.
Вы простите, что нем. Подо льдом, под огнём
Скрыта правда солдатская, страшная правда.
Её грубая суть зарастает быльём.
Эх, забыть бы её навсегда, Христа Рради.
Каждый, кто с ней столкнулся, скрывает в себе
Из любви к тем, кто нежной усладою дышит.
И без этого в свете достаточно бед,
Шанс оставьте один — миру дольнему выжить.
Легковесные строки смывает дождём.
Не пришлись ко двору. Не пришлись, и не надо.
Лучше просто молчать в тишине ни о чём,
Мать-природа придумает сердцу отраду.
Глину будем месить сапожищами с ней,
Хорошо, что не в них мне шагать на параде,
Да считать буду, сколько мне выпало дней
До приказа сухого: вернуться обратно.
— Не один ты такой, — скажет веточки хруст,
Как бы ни был шаг воина мягок.
Красоту нам подарит шиповника куст,
Дождь не смоет его дико-глянцевых ягод.
Не гостит, а живёт человек на войне.
Если с Богом, то лик его буднично светел.
Грязный, да, и небритый, но верный жене.
Он за счастье планеты, как Солнце, в ответе.
Мир придёт, он когда-нибудь точно придёт.
Смех не будет казаться средь горя не к месту.
И солдатская правда с повестки уйдёт —
Нераскрытая тайна о страхе и чести.
Будут спорить потом: мол, нельзя забывать
Правду жизни солдатскую — тяжкую долю.
Только тот, кто её в том аду отбывал,
Из неё навсегда будет рваться на волю.
Мир узнает лишь то, что положено знать -
Как победу солдаты в сраженьях добыли.