3 июля 1943. Черчилль просит встречи со Сталиным в присутствии Рузвельта
Телеграмма посла СССР в Великобритании И.М. Майского в НКИД СССР, 3 июля 1943 г.
1. Черчилль вчера пригласил меня к себе и имел со мной разговор, продолжавшийся более часа. Начал он его в очень недовольных и раздраженных настроениях. Черчилль дал мне прочитать свой ответ на послание товарища Сталина от 24 июня и после того заявил, что думает прекратить не посредственный обмен посланиями с товарищем Сталиным. Я спросил: Почему? Черчилль ответил: приступая к обмену, он надеялся установить прямой контакт с товарищем Сталиным и постепенно создать между товарищем Сталиным и собой такое же дружеское взаимопонимание, какое существует между ним и Рузвельтом. Временами Черчиллю казалось, что это удается, но сейчас, после послания товарища Сталина от 24 июня, он начинает сомневаться в успехе. Прямой обмен посланиями приводит только к трениям и взаимному раздражению. Не лучше ли в таком случае прекратить его и перейти на обычные «дипломатические каналы»?
2. Я стал возражать и привел ряд аргументов, которые должны были показать Черчиллю, почему характер послания товарища Сталина от 24 июня был именно таков, каков он был. В частности, я особенно подчеркнул тяжесть жертв, которые несет в этой борьбе наш народ и наша армия, а также тот факт, что 40-50 миллионов советских граждан находятся под пятой германских насильников. Каждая советская семья так или иначе пострадала от немцев. Отсюда крайнее нетерпение Советского народа в отношении скорейшего окончания войны, скорейшего разгрома Германии и ее союзников. Отсюда же и крайнее недоумение нашего народа и нашей армии постоянным откладыванием второго фронта на западе. Отсюда же и естественный вопрос в головах наших масс: А какие же истинные намерения союзников? А можно ли им полностью доверять? Все это прекрасно отражено в послании товарища Сталина и Черчиллю следует отнестись к тому, что там сказано, со всей серьезностью.
3. По мере развития моего изложения Черчилль стал постепенно обмякать. «Я прекрасно понимаю, — воскликнул он, — как велики страдания русского народа, я понимаю их, вероятно, лучше, чем большинство окружающих меня людей. Но именно на меня сыплются все шишки». Я с полуулыбкой заметил, что это уж неизбежный вывод из того высокого положения, которое занимает Черчилль. Он ведь отвечает за всю политику Англии, (идя впереди) (?) (так в тексте. —Авт.) британской империи. Дальше Черчилль заговорил о том, что, хотя послание товарища Сталина являлось очень искусным поле мическим документов, оно не вполне учитывает действительное положение вещей. В чем именно? А вот в чем: в тот момент, когда Черчилль давал товарищу Сталину свои обещания, он вполне искренне верил в возможность их осуществления. Не было никакого сознательного втирания очков. «Но мы не боги, — продолжал Черчилль, — мы делаем ошибки. Война полна всяких неожиданностей. То, что сегодня на основании самых точных, возможных... (пропуск в тексте. —Авт.) расчетов кажется вполне реальным, завтра, на практике, оказывает неосуществимым.
Приходится на ходу перестраиваться, менять планы. И к тому же мой опыт в этой войне говорит за то, что всё всегда опаздывает. Такова действительность. Это печально, но с этим ничего не поделаешь».
4. Затем Черчилль перешел к военной ситуации. Он говорил о том, что «Хаски»192 начнется не сегодня-завтра, вероятно, еще до того, как я доеду до Москвы. Генерал Александер настроен в отношении «Хаски» оптимистически, но Черчилль предпочитает быть осторожным. Поживем — увидим. Черчилль, однако, склонен думать, что, несмотря на отсутствие операций через канал, стратегия англо-американцев приносит нам известные плюсы. В частности воздушные бомбардировки Германии, плюс операции в районе Средиземного моря в сильной степени содействовали задержке германского наступления на советском фронте. Черчилль начинает даже думать, что этого наступления вообще не будет, ибо немцы начали снимать с советского фронта часть своих воздушных сил. И, если это ожидание Черчилля осуществится, то стратегия союзников будет полностью оправдана. «Посмотрим, что еще скажет история», — воскликнул Черчилль. Попутно Черчилль сообщил, что, судя по имеющимся у англичан сведениям, итальянцы и японцы нажимают на Германию в том смысле, чтобы она не устраивала большого наступления в СССР нынешним летом. Причины? Они просты. Италия боится, что, если немцы устроят в СССР большое наступление, то они окажутся не в силах оказать ей поддержку против англо-американцев. Япония же хотела бы помощи Германии против Англии и США, с которыми она воюет, а не против СССР, с которым она не воюет, и считает, что, если немцы ударят на востоке, то они не смогут быть ей полезными. К тому же японцы полагают, что ничего решающего Германии в СССР не удалось бы сделать, а вместе с тем последние ее резервы были бы исчерпаны. В результате неизбежность поражения приблизилась бы. Это японцев пугает, ибо вся их стратегия построена на перспективе компромиссного мира.
5. Под конец Черчилль сказал: «Передайте Сталину, что, если он считает желательным приезд Идена в Москву, то Иден охотно приедет». И дальше Черчилль ориентировочно уточнил возможный срок такого визита: в конце июля. «Надо, чтобы мы чаще встречались, — добавил Черчилль, — чтобы мы лично понимали друг друга, чтобы мы больше совместно обсуждали различные вопросы». Цель визита Идена Черчилль подробнее не развивал. Я обещал исполнить просьбу Черчилля. Затем Черчилль сказал: «Очень хорошо было бы также встретиться нам втроем — Сталину, Рузвельту и мне. Но, если бы такая комбинация географически оказалась трудно осуществимой, я не буду в претензии, если Сталин и Рузвельт встретятся вдвоем195. У меня с Рузвельтом полное взаимопонимание. Я был бы рад, если бы такое же взаимопонимание установилось между Рузвельтом и Сталиным».
В ходе разговора Черчилль несколько раз возвращался к той фразе послания товарища Сталина, в которой говорится о «доверии к союзникам» (в самом конце послания). Эта фраза явно не давала покоя Черчиллю и вызывала в нем большое смущение.