californication [ джереми/нил ]

Нил вышел из отеля в теплый, чуть душный воздух вечернего города и увидел его машину сразу: припаркованная, с выключенными фарами, она все равно выделялась на фоне цветных огней и бесчисленных лиц.

Лос-Анджелес казался Нилу ярким и непривычным, но он бы не хотел оставаться здесь надолго: Нил видел много городов, хоть у него и не было времени их разглядывать, погружаться в их суть, и всё же он предпочитал такой бьющей через край жизни какое-то спокойствие. Жизни в нём было полно на корте, когда в его руках была клюшка, а в голове — попытки выстроить стратегию на ходу. Удар. Передача. Его команда все ещё ведёт счет.

Вне корта — дома — он предпочитал ленивый уют. Именно поэтому он все ещё иногда задавался вопросом, как они вообще сошлись с Джереми, который казался источником неиссякаемой энергии, — но на самом деле Джереми был ещё большим любителем уюта, чем Нил. Это проявлялось во всем в его квартире здесь, в ЛА: ароматические свечи с запахами тыквенного пирога, пекана или яблок с корицей, пледы на каждой поверхности, уютная мебель, пол с подогревом в ванной, пушистый ковер в спальне… Джереми был живым — и спокойным. Он был океаном, готовым взбушеваться от первого порыва ветра, обрызгать Нила солеными каплями, затянуть в свой водоворот и не отпускать, пока тот не начнет кружиться вместе с ним, а мог улечься гладью, создать такой штиль, что Нил покачивался на его волнах, и ветерок даже не трепал его волосы, а вода убаюкивала и давала ощущение дома.

Да, пожалуй, дело было в этом: Нил нашел в Джереми ощущение дома, которого у него не было бог знает сколько лет, дома, которым для него не стали даже Лисы, дома, которого экси должен был его лишить — однако, внезапно, именно экси позволил Нилу его обрести.

Нил прошагал к его машине, и Джереми уже захлопывал дверь и мчался в его объятия. Как всегда — с широченной улыбкой, как всегда — искренне счастлив видеть его и принимать в гостях в своем родном городе. Джереми любил Лос-Анджелес, Лос-Анджелес был его стихией, он чувствовал себя в нём, как серфер на своей доске в волнах, и ради Джереми Нил был, возможно, готов полюбить этот город: с его шумом, яркими улицами, музыкой, смехом и обжигающим солнцем.

От Джереми, как и всегда, пахло морской солью, лавандой и чем-то мускусным. Сияющий взгляд карих глаз, лёгкие морщинки — он так много улыбается, — а ещё он перестал красить волосы, и родной карамельно-каштановый цвет волос отрастал на высушенных солью кудрях. Нилу хотелось без конца запутываться в них пальцами.

Джереми был в джинсах, майке и рубашке-гавайке, на шее у него висели какие-то совершенно дурацкие ожерелья из бисера и ракушек, — и Нил, заглядевшись на них и на загорелую кожу, на выступающие сквозь вырез майки ключицы, подумал, что хочет себе такие же. Пальцы Джереми были усеяны кольцами. Он взял Нила за руку, переплетая их пальцы, холодя руки Нила металлом колечек, он болтал обо всём сразу, пытаясь посвятить его во все новости, которые он упустил, пока они не виделись, — а сейчас длился игровой сезон, и виделись они реже, чем хотелось бы. Нил потянулся к нему и поцеловал — просто захотелось сделать это прямо сейчас, так коротко, в уголок губ, но Джереми не дал ему уйти и, положив ладонь на талию, углубил поцелуй, замолкая в одно мгновение. От дыхания и поцелуев Джереми всегда веяло его любимой вишневой жвачкой и домом. Нил вернулся домой.

— У нас сегодня свидание в городе, — проговорил Джереми оживленно, как только они выехали с парковки и он включил какую-то радиоволну. — Хочешь — не хочешь, я покажу тебе Лос-Анджелес таким, каким ты его ещё не видел.

— Знаешь, каким мне мне этот город нравится больше всего? — с ухмылкой спросил Нил, и Джереми даже обернулся к нему на секунду, вопросительно вскинув брови. — Из окон твоей спальни. Когда я лежу с тобой в кровати и мне никуда не надо, потому что мы оба в середине сезона, и у меня и без того ежедневные тренировки, и…

— Ну, ну, не ворчи, — Джереми рассмеялся. — И там мы тоже окажемся. Попозже. Сначала я куплю тебе бабл ти и вафли с клубникой со сливками, а потом покажу свое любимое место. Я тебя туда ещё не водил, — он лукаво блеснул на Нила глазами, и эта улыбочка смогла убедить его окончательно. Впрочем, не то чтобы Нил правда собирался отказываться от прогулки по любимому городу Джереми. Он любил Джереми — и этого было достаточно, чтобы полюбить ещё и то, что являлось частью его личности. Лос-Анджелес для него был чем-то большим, чем просто город.

Джереми обещание исполнил: они прошлись по шумной, освещенной огнями улице, которых было много в этом районе, Джереми завел Нила во все любимые места, и полчаса спустя они снова были в машине на значительно более тихой парковке, и Нил довольно уплетал несладкие вафли со свежей клубникой и взбитыми сливками. Джереми стирал сливки с его губ, слизывая их со своих пальцев, и смотрел на него так, что у Нила внутри все сначала замирало, а потом заходилось в бешеном ритме. Всё: сердцебиение, дыхание, даже желудок, казалось, делал кувырок, и, когда Джереми со смехом полез к нему целоваться, Нил от возбуждения даже перехотел есть.

Он думал, что никогда ещё раньше у него не было чего-то… такого. Настоящего. На фоне Джереми все остальное казалось Нилу безвкусным, и он уже не понимал, как выдержал те два года с тихим, безэмоционально чувствительным Эндрю, пока они оба не поняли, что у них ничего не выйдет.

Пришлось заставить своё возбуждение слегка улечься, потому что потом Джереми, через трубочку потягивая свой холодный чай, повез их дальше, и они остановились в месте, где было совсем тихо — и почти темно. Шум вечно бодрствующего города остался где-то в отдалении, словно они ушли в туалет на вечеринке и плотно прикрыли за собой дверь.

Джереми взял его за руку и повел за собой, продолжая делиться новостями и расспрашивать Нила. Он всегда говорил раза в два больше, чем Нил, и их обоих это устраивало. Джереми, переплетя их пальцы, раскачивал их руки вперед-назад, чуть по-детски, но Нил поддавался и даже улыбнулся, заметив. Но наконец Джереми остановился, встал за его спиной, обнимая за талию, и заставил сделать пару шагов вперед, выводя его на вершину невысокого холма.

К своему удивлению, Нил увидел простирающийся перед ним город. Огромный — и такой непривычно маленький отсюда. С его слепящими, мерцающими огнями. Шоссе перерезало город, артерии дорог тянулись меж огнями. Нил восхищенно выдохнул, и Джереми встал рядом, снова сжимая его ладонь.

— Лос-Анджелес никогда не спит, но даже ему нужны такие места, как это, — бархатно заговорил он. — Отдохнуть от суеты и шума, побыть с самим собой. Города — они ведь тоже живые.

— Ты сейчас про себя или про город говоришь? — с тихим смешком спросил Нил, и Джереми склонился к нему, прижимаясь губами к виску.

Они стояли там долго, настолько, что у Нила начали слезиться глаза, а мерцающих огней стало будто бы вдвое больше. Они говорили: больше Джереми, но и Нил — тоже. Время от времени — замолкали и смотрели на город. Нил позволил себе на время в него влюбиться. На этот вечер — и ночь.

Влюбиться оказалось ещё проще, когда они вернулись в машину, лениво держась за руки, и Джереми потянулся к Нилу через коробку передач, обхватывая его скулу теплой, мозолистой ладонью и целуя — кажется, впервые так медленно, глубоко и проникновенно за этот вечер. Нила хватило на несколько минут таких тягучих поцелуев, прежде чем он, скинув кроссовки, перебрался на колени к Джереми, и тот довольно опустил ладони на его талию, мягко оглаживая бедра.

Нил окончательно ощутил, что он дома, когда прижался лбом ко лбу Джереми, почувствовал на губах его горячее дыхание, носом втянул воздух, родной запах, мускус, океан, свобода и жизнь, а после прикрыл глаза — и услышал, как Джереми с улыбкой шепчет ему что-то о том, какие у него длинные ресницы и как от него вкусно пахнет парфюмом. Лос-Анджелес оказался лучше, чем Нил мог себе представить, — но это в очередной раз случилось из-за того, что здесь был Джереми.