Сигнал потерян | Kevjean
кевжаны, 5 страниц, PG-13. метки: альтернативные судьбы, параллельные миры.
Кометы летят ослепительной чередой. Мириады звезд рассыпаются в угольно-черном небе, вакуум поглощает звук, и вокруг — кромешная тишина. Удушающая.
Сколько бы в мире ни существовало вселенных — параллельных, что ветвями прорастают одна из другой, закручивают все имеющиеся у человечества понятия о жизни в узел и стирают в порошок, — сколько бы их ни было, сотня, тысяча, миллион, но…
в каждой из существующих вселенных Жан теряет Кевина.
И это не всегда физическое «теряет», не всегда Кевин выпадает из его орбиты, иногда он по-прежнему кружит рядом спутником, но не имеет с Жаном никакой связи. Сигнал потерян. Долгие гудки.
Жан смотрит на свое отражение в зеркале и видит космическую тьму в собственных зрачках.
Один шанс — уже — упущен. Кометы взорвались, не образовав новых звезд.
Из крана капает вода, и тихий стук капель о керамику отдается в его голове едва ли не звоном. С таким же звуком кометы сгорают, попадая в атмосферу и не добираясь до земли.
С таким же звуком рушатся стеклянные стены, выстроенные внутри худого тела. Звон, ультразвук, давит на барабанные перепонки похуже жуткой вакуумной тишины.
Кевин, на самом деле, рядом — за тысячу километров в другом штате, но по-прежнему рядом. У Жана есть его номер телефона, они, кажется, даже помирились и пытаются — хотя бы пытаются — снова стать друзьями, но Жан знает, что шанс упущен.
Потому что Кевин его сторонится. Потому что он видит холод и тревогу в глазах Кевина, когда тот на него смотрит. Потому что Кевин отправляет Жана в Южную Калифорнию и отдает его в руки другогочеловека, который должен позаботиться о нем.
Этот человек — солнце, морская гладь и самый теплый песок, но сейчас, в 4:17, стоя босыми ногами на холодном кафеле в ванной комнате, Жан понимает, что он променял бы это тепло и карамельный виски в глазах Джереми на ещё один мертвенный вдох космического вакуума и на россыпь ледяных звезд.
Шанс упущен. Когда-то они были близки, но это «когда-то» в прошлом — как и их близость, как и прикосновения Кевина, как и всё, что Жан когда-либо мог от него получить.
Кевин — не на его орбите, хотя на него смотришь — и будто бы рукой подать. Но — не в этой жизни, не в этой вселенной, не в этой космической галактике, — и Жан это знает.
Особенно отчетливо и остро осознаёт именно сейчас, когда невнятный порыв заставляет его выбежать из ванной сквозь спальню на балкон и распахнуть окно. Воздух врывается в лёгкие судорожным вдохом. Он может дышать. Это уже что-то, правда?
Небо затянуто облаками. В городе никогда не видно звезд.
По ту сторону зеркала, в другой вселенной, которая тянется мерной параллелью вдоль со всеми остальными — тянется с трудом и сквозь боль, но тянется, — по ту сторону зеркала Жан наблюдает, как Кевин сбегает, оставляя его одного.
Боль от этого поступка кажется ему до того оглушающей и громкой, что на какое-то время он будто не чувствует собственного тела, и диссоциация разрушает его изнутри, как тысячу раз до этого.
Со дня побега Кевина идут недели, а Жана поглощает вакуум. Он поднимается все выше, словно засасывает в болото, и Жан уже не может дышать от его крепкой хватки на горле, не может двигать конечностями, — и как будто бы единственным разумным (и возможным?) выходом кажется поддаться ему.
По ту сторону зеркала Жан теряет Кевина, возможно, по своей вине — потому что по ту сторону зеркала Жан собственными руками обрывает свою жизнь в одну из невыносимо темных и долгих ночей, когда боль в груди воет и скулит, а тоннель его жизни погружен в кромешную иссиня-черную тьму без единого просвета.
Может, лишь в космосе встретиться им и суждено?
В еще одной из сотен тысяч параллелей Жан берет все в свои руки. Становится немного решительнее раньше, когда еще может, становится ближе к Кевину — когда Кевин еще рядом.
И он наслаждается глубиной его глаз, теплом его сухих ладоней, наслаждается их разговорами по ночам вместо сна и наслаждается заботой Кевина, которая словно кутает его в мягкое одеяло, сотканное из чистого космоса.
Родинки на теле Кевина — созвездия, Жан чертит пальцами от одной к другой, Жан считает их губами — поцелуями, Жан…
Жан теряет Кевина в этой вселенной — тоже.
Это не новость, как будто бы где-то внутри он был к этому готов заранее, но к такому нельзя быть готовым по-настоящему. И порыв ледяного ветра сбивает с ног, когда Кевин уходит и не возвращается.
Когда Кевин уходит и не забирает Жана с собой.
Когда Кевин уходит — и просит Жана помочь ему сбежать.
Жан помогает. Все, лишь бы увидеть еще раз глубину его зрачков, лишь бы еще раз влажно коснуться губами самой яркой звезды в созвездии на его плече.
Но Кевин все-таки уходит, и Жан невольно теряет его — потому что, когда Жан оказывается вызволен из своей клетки, открытой с обеих сторон, Кевин не хочет иметь с ним дела. Кевин живет другую жизнь, Кевин видит лишь корт перед собой и клюшку в руках, и для Жана все перестает иметь значение в тот же день, когда он говорит Кевину, что давно его простил — а Кевин ничего не отвечает. Совсем.
Вакуум. Нет сигнала. Рация трещит и выдает шипение, прежде чем погаснуть и выключиться окончательно.
Очередная (возможно, чересчур жестокая) параллельная ветвь, которая вихрем несет их по жизненному пути. Вороны — Гнездо — отчаянные поцелуи — близость — космос, который сводит Жана с ума. Одно касание — и он видит кометы, может открывать новые созвездия, которые появляются в небе перед его глазами.
Кевин — его чертова Астрономическая башня. Он сбегает — но вынужденно, и это слезы, боль, обещания и миллиард извинений, которые Жан принимает беспрекословно. Кевин сбегает, но он ждетего — и, когда Гнездо и его ужасы наконец оказываются позади, Жан, даже когда все его тело до сих пор напоминает одну большую гематому, а голова кружится при любой попытке встать, — уже тогда Жан думает, что у них даже есть шанс на что-то хорошее. Счастливое.
И это правда самые счастливые две недели в его жизни, когда его персональная Астрономическая башня находится рядом почти двадцать четыре часа в сутки, и Жан в объятиях Кевина находит свое успокоение — так же, как находил бы, если бы приходил смотреть на звезды с высоты. Кевин заменяет ему гребаную галактику. Кевин — все его планеты, его персональная солнечная система, единственное место с условиями, пригодными для обитания.
Поэтому неудивительно, что Жану перекрывают доступ к кислороду, когда во время финального матча Лисов и Воронов звучит выстрел, — и Кевина выносят со стадиона несколько часов спустя холодным телом, прикрытым черным мешком, пока улицы наполнены шумом сирен и ослепляющим светом мигалок.
Вакуум наступает на горло массивными ботинками. Вакуум дышит в спину. Тушит все звезды. Злорадный хохот эхом разлетается по всей галактике, когда Жан вслепую пытается двигаться дальше, — и здесь, здесь ты тоже его потерял.
Холод. Мертвенный холод скользит по венам льдом, замораживая кровь и заставляя весь организм замедлить свой ход.
Вселенная под энным номером, дабы восполнить потерю, в качестве компенсации предоставляет ему сильную — во всех смыслах — девушку со светлыми волосами, окрашенными пастелью всех цветов радуги, мягкой улыбкой и взрослым взглядом.
Прикосновение ее ладоней стирает боль, которую уже принесла потеря. Взгляд её глаз внушает доверие, говорит «я о тебе позабочусь», говорит «ты можешь мне доверять». Что-то внутри него до сих пор стыдливо скулит, когда он видит Кевина с Теей, когда он выходит на корт на матч против команды Кевина, когда видит лицо Кевина на билбордах, — но тяга к космосу внутри него утихает.
Её заменяет тяга к бесконечной морской глади, к тихому океану. К бризу и шуму волн, который может успокоить даже самую сильную бурю в его голове.
Рация молчит. Сигнала нет — но нет и человека, который мог бы его подать.
Это повторяется в нескольких параллельных линиях. Девушка со светлыми волосами и взрослым взглядом спасает его в нескольких жизнях — реальностях — параллелях, — но везде он одинаково благодарен ей за то, как ее мягкие волны заглушают белый шум, за то, как тепло воды сглаживает последствия мертвенного космического холода.
Но эти вселенные — побочные. Сколько ни посылай сигнал, не удается выйти на основную.
А ведь есть еще сотни тысяч, тысячи сотен, миллионы жизней, которые Жан Моро проживает, как обычный мальчик, родившийся в Марселе и с экси вовсе не связанный.
Эффект бабочки: одно движение, один поворот направо вместо того, чтобы пойти налево, и — жизнь под резким углом уходит в другую сторону.
Возможно, это должно о чем-то говорить, но Жан встречает Кевина в каждой из вселенных, даже если он никак не связан с экси — и даже если не покидает Францию. Правда, точно так же — в каждой — блядской — вселенной — Жан его теряет.
Глупая ссора и расставание. Автокатастрофа. У Кевина пропадают чувства. Они остаются друзьями, но Кевин не нужен Жану как друг. Они играют в одной команде, но Жан так и не решается сделать первый шаг.
И рано или поздно в каждой из этих временных линий они отдаляются друг от друга, как объекты в открытом космосе, зная, что друг друга уже никогда не найдут — в этой бескрайней вселенной потеряться можно за считанные секунды, а вот найтись снова…
И каждый раз сигнал доносится сначала с помехами, а затем и пропадает вовсе.
Жан тоскует. Этот вакуум внутри — тоска, боль — размером в сто квадратных световых тысячелетий, не меньше.
В глубине души у Жана — любого Жана, в каждой из бесконечного множества вселенных, — зарождается это чувство безысходности и отчаяния, фрустрации, чувство, говорящее о необратимости и предопределенности, о том, что он не может ничего изменить и у него опускаются руки.
Поэтому он до последнего отказывается верить, когда, кажется, побочные линии сливаются в… главную.
Кевин рядом. Кевин сбегает, но остается рядом — в обещаниях, в воспоминаниях о влажных поцелуях в висок, в сообщениях и редких звонках.
Кевин рядом, когда Жана спасают. Рядом физически, рядом — на расстоянии вытянутой руки, у Жана ресницы трепещут, когда он силится открыть глаза и тянет к Кевину ладонь.
Судорожный вздох. Пальцы переплетаются. Взрываются звезды, планеты встают на свои места, все выстраивается по крупицам и деталям, ссыпается серебряным звоном, прежде чем затихнуть.
Кевин рядом, когда проходит два месяца. Скоро он снова будет в другом штате, но Жана не покидает странная уверенность в том, что и тогда он — по-прежнему — будет рядом. Но уверенность эта робкая, ее вечно подтачивают страх и тревога, поэтому Жан не думает об этом. Сегодня Кевин рядом, и это единственное, что имеет значение.
Но Вселенная точно хочет дать ему знак, потому что проходит год — Кевин прилетает к Жану в Южную Калифорнию на пару недель, как и хотел, — и Жан бескрайне и безмерно счастлив, потому что Кевин все еще… рядом.
И его тяга к космосу наконец успокаивается, клубком сворачивается в теплом уголке, оставшись удовлетворенной. Потому что космос Кевина глубже кутает его с каждым днем. Потому что по поцелуям можно чертить созвездия. Потому что, когда ночи ясные, они едут за город и смотрят на звезды, переплетая пальцы.
Возможно, Вселенная дала ему шанс?
Проходит пять лет — пять лет с мириадами звезд перед глазами, с тысячью новых галактик, открытых с помощью Кевина Дэя и названных в честь него. Пять лет, за которые вакуумная тишина и тьма отступают совсем, за линию света. Проходит пять лет, прежде чем Жан однажды вечером, лежа напротив Кевина в кровати в их квартире, костяшками пальцев оглаживая его контур носа, впервые позволяет себе по-настоящему допустить мысль о том, что на этот раз Кевина он не потеряет.
Сигнал пропадает за ненадобностью. Ослепительный свет взорвавшейся звезды в иссиня-черном небе оповещает о новом начале, а горящие хвосты комет освещают путь вместо маяка.