kinktober, день 28: секс перед зеркалом

Кев/Джереми/Жан, секс перед зеркалом в гримерке, боттом!Жан, минет, римминг, любовь вперемешку с желанием

— I wanna be the first man you look at tonight, — бархатистый голос Жана разносится по зрительному залу, когда Джереми осторожно вступает россыпью ударов по тарелкам. — I wanna be stuck in your head and make you go wild…

Последняя песня в сет-листе, а Джереми даже не чувствует себя слишком уставшим: возможно, сказывается возбуждение, потому что невозможно сегодня смотреть на Жана и оставаться в здравом рассудке. Жан на концертах — всегда чёртово совершенство, эта укладка, из которой выбивается прядь волос, небрежно спадая на лоб, эти костюмы и образы, которые он подбирает со стилистами, это поведение — на сцене Жан по щелчку пальцев меняет образ, становится немного другим, он никогда не ведёт себя так, когда он с Кевином и Джереми наедине. И сейчас Джереми не может отвести взгляд, едва не сбивается с партии и совсем не чувствует усталости.

Потому что сегодня на Жане — полупрозрачная футболка в сетку, кожаные брюки и огромный пиджак, и это слишком прекрасная картина для глаз, — особенно когда он откидывает голову назад, стоя в профиль к Джереми, и его кадык так заметен в свете софитов, а пальцы крепко сжимают гриф гитары.

Чёрт, ему бы теперь выдержать до конца концерта.

К счастью, конец выступления наступает быстрее, чем кажется: вот Джереми бьет финальный залп в тарелки, вот Жан целует Кевина, пока тот доигрывает свою импровизацию, нещадно лажая — наверняка из-за такого же возбуждения, что сейчас давит изнутри на тесные брюки Джереми. Но вот, проходит минута, две, палочки и медиаторы летят в зал, а Джереми, Жан и Кевин — уже летят по коридору в гримерку. Джереми снова полон сил: или он просто пытается не отвлекаться на свой стояк. Он щебечет, делится эмоциями от выступления, берет Кевина за руку и переплетает их пальцы, пока Кевин устало целует его в висок.

Дверь гримерки закрывается за ними с тихим хлопком, и Жан закрывает её на ключ. Теперь ничего им не помешает. И никто.

Кевин тут же обнимает Жана, притягивая его к себе за талию, и целует. Подталкивает к туалетному столику перед зеркалом, заставляет сесть на него, и они оба смеются от того, как столик жалобно издает тихий скрип; Кевин целует снова, пальцами вплетаясь в волосы и опуская ладонь на бедро Жана. Сжимает. Мягко, но явно ощутимо, потому что Жан вздыхает ему в губы.

Джереми любит наблюдать за ними в такие моменты: симбиоз любви, два самых потрясающих человека в его жизни не могут насытиться друг другом, и он знает, что скоро наступит его очередь. Он пристраивается рядом, пахом прижимается к бедру Кевина сзади. Обнимает его за талию, целует в перекат плеча, в шею, и тот невольно подается назад, к нему, но Жана не выпускает. И Жан такого наказания явно заслуживает: видимо, Кевин за время выступления тоже настрадался, а ведь ему даже никак не скрыть стояк, пока он находится посередине сцены с гитарой.

Но, боги, как же потрясающе Жан выглядит даже сейчас: чёрная подводка на глазах чуть смазалась, взгляд уставший, но полон готовности, глаза блестят, руки лежат у Кевина на талии, мышцы плеч чуть напряжены, и их обхватывает полупрозрачная ткань. Джереми думает: нет, Жан отсюда не выйдет сегодня сам, сегодня Кевину придется нести его на руках, а вечер он проведет в просторной ванне в их люксе в отеле, откисая в горячей воде. И в эти секунды, думая об этом, Джереми чувствует себя плотоядным зверем, который выбрал себе добычу на вечер. Наметил план того, как её заполучить — и довольно приступает к делу. Его губы невольно растягиваются в ухмылке, пока он наблюдает за тем, как Кевин влажно целует шею Жана, касается языком чувствительной кожи, скользит по кадыку, пока сам Жан, запрокинув голову назад, сжимает край столика пальцами и пытается сдержать стоны.

— Не поделишься? — спрашивает Джереми, склоняясь к самому уху Кевина, и тот отстраняется. Но, прежде чем делиться, он ловит пальцами подбородок Джереми и целует уже его — нежно, тягуче, внимательно. После концертов у Кевина ладони всегда горячие, а сам он наполнен какой-то энергией, силой, к нему тянет, его хочется касаться… Впрочем, Джереми кажется, что так у него с Кевином всегда: он не упускает возможности коснуться ладонью его поясницы или плеча, когда проходит мимо, целует в висок или скулу каждый раз, когда они стоят рядом, как можно чаще берет за руку. И все же, Кевин после концертов обладает над Джереми особенной властью, — вот и сейчас он позволяет ему утянуть себя в поцелуй, даже забывается на несколько секунд, пока Кевин не отстраняется сам — чуть опьяненный, с покрасневшими губами, — и внезапно возвращается к Жану.

Правда, возвращается к нему он лишь для того, чтобы начать его раздевать, и Джереми мягко останавливает его прикосновением к запястью.

— Оставь на нём эту футболку, — мурлычет он, — а остальное можешь снять.

Жан лишь фыркает, осознавая, что речь про него, но ничуть не сопротивляется: обычно после тяжелых концертов ему нужно именно такое отношение. Нужно, чтобы всё решили за него, чтобы довели его до состояния, в котором он уже не сможет думать ни о прошедшем выступлении, ни о грядущем дне. Ни о чем — кроме этих рук, что касаются его с нежностью, кроме этих поцелуев, кроме родных и знакомых запахов.

Кевин послушно расстегивает ширинку на брюках Жана и опускается перед ним на колени. Кевин не умеет просто раздевать: ему всегда нужно сделать из этого гребаное шоу, похлопать ресницами и вызвать пару стонов, чтобы остаться удовлетворенным. Вот и сейчас, стянув с Жана брюки и отбросив их на потертый диван, он склоняется к его бедрам, покрывая внутреннюю сторону поцелуями, потом — сквозь ткань боксеров ведет губами по его члену, отчего Жан содрогается. Но если Кевин может быть терпеливым во имя долгой прелюдии и сильного возбуждения, то Джереми — нет. Ни черта.

Так что он мягко заставляет Кевина подняться на ноги вместе с Жаном, а потом своими сильными, уставшими за концерт руками разворачивает Жана лицом к зеркалу и заставляет упереться ладонями в стол.

— Сюрприз, — лишь говорит он с довольным видом, когда Жан бросает на него вопросительный взгляд.

— В честь чего? — бубнит тот, и Джереми всё же приходится склониться к нему: он прижимается грубой тканью брюк к его обнаженной заднице, всем телом ложится на его спину и ловит его взгляд в зеркале.

— Имей совесть, золотце, — говорит он шелковисто, — вот так выглядеть весь концерт и наивно думать, что мы оставим это без внимания? Черта с два.

Жан, кажется, даже смущается: это ведь комплимент, да еще какой. А вот Джереми не придумывает ничего сверхъестественного: лишь встает на колени позади Жана, разводит его ягодицы пальцами, чтобы осторожно провести языком вверх от яичек к анусу. Жан от неожиданности вздрагивает — да так, что Джереми тут же сжимает его колено одной рукой, удерживая на месте. Ну а потом все вокруг перестает существовать, потому что Жан прогибается в пояснице, невольно тянется навстречу теплу его языка, и Джереми подключает все свои способности, вылизывает его задницу так, что Жан просто скулит, а его каменный стояк начинает истекать предэякулятом. Ладонь Кевина лежит в волосах Жана, массирует ему затылок, и Джереми готов поспорить, что ему нравится этот вид: Джереми, стоящий на коленях перед задницей Жана, его язык — в нём же, его пальцы, обхватывающие узкие бедра Жана так крепко, что на коже остаются белые следы.

Но Джереми не может думать ни о чем, кроме того, что делает, потому что Жан реагирует всхлипом и стоном на каждое движение его языка, снова вздрагивает, когда жар его прикосновений исчезает на мгновение, прежде чем вернуться, и лбом Жан упирается в сложенные на столе руки, потому что нет сил сдерживаться.

Джереми доводит его до такого состояния, чтобы он начал задыхаться и повторять его имя, и под эту мелодию — «Джер, Джереми, Джер», лучше любой песни на их последнем альбоме, — он отстраняется, подарив Жану на прощание легкий шлепок по ягодице.

Жану требуются несколько секунд на то, чтобы осознать, где он и что происходит, а после он встает, поясницей прижимаясь к столику, и смотрит на Джереми затуманенным взглядом.

— Не обижайся, детка, — мурлычет Джереми, подходя ближе и дразнящим жестом пальцев касаясь его члена, отчего Жан вздрагивает. — Сейчас я сделаю тебе приятно. Просто доверься мне, и у тебя будет прекрасный вечер. Хорошо?

— Да, — хрипло и нетерпеливо выдыхает Жан, и Джереми передает его в заботливые руки Кевина, а сам идет за смазкой — и вымыть руки. Тем временем Кевин не теряет времени даром: он пробирается ладонями под полупрозрачную футболку Жана, сжимает его соски, играет с ними, заставляя Жана часто и тяжело дышать, и потому к возвращению Джереми уже без одежды он оказывается совсем не готов.

Но Джереми все же заботливо разворачивает его боком к зеркалу, прижимается к нему вплотную, касается его задницы собственным членом, и Жан невольно подается бедрами назад, навстречу. Джереми хмыкает, но теперь они точно никуда не торопятся, — и он тратит время на то, чтобы вылить смазку на пальцы, разогреть ее в руках, начать осторожно растягивать его, поднимая взгляд на Кевина.

— Может, разденем его совсем? — предлагает тихо, и Кевин согласно кивает, прежде чем стянуть наконец с Жана эту чертову футболку. И пока Джереми занят важным делом и вводит в Жана уже два пальца, а сам Жан пытается удержаться на ногах, Кевин никак не оставляет в покое его соски: наоборот, он склоняется к одному из них, чуть кусает его зубами, зализывает укус, а после едва заметно дует, и Жан тоненько ахает — господь, Джереми даже не знал, что он умеет издавать такие звуки, надо будет почаще уделять внимание его соскам.

Кевин выцеловывает его грудь, оставляет светлые засосы под ключицами, снова сжимает пальцами сосок, пока пальцы другой руки обхватывают член, и Жан теряется, потому что хочется одновременно толкаться назад, насаживаясь на пальцы Джереми, и — вперед, Кевину в руку. Кевин помогает ему тем, что следует за ним, не отстраняясь ни на миллиметр, и Жан наконец устраивается удобно, получая сплошное удовольствие.

Но вот Джереми убирает пальцы, вот рвется упаковка презерватива, и вот Джереми, прежде чем войти, обхватывает Жана за талию, прижимая к себе близко-близко, так, что Жан выгибается в спине.

— Посмотри на нас, — мягко просит он Жана шепотом, и тот лениво поворачивает голову к зеркалу, завороженно выхватывая усталым сверкающим взглядом изгибы их тел. — А теперь — просто расслабься.

И член Джереми входит в него, сталкиваясь с сопротивлением мышц, которые расслабляются уже через несколько секунд, а Кевин опускается перед Жаном на колени и обхватывает его член губами.

Если бы Жан не был так вымотан, он мог бы кончить уже в эту секунду, но у него слезятся глаза от количества ощущений, пока он глухо стонет и лениво толкается навстречу бедрам Джереми, но не хочет терять тепло рта Кевина, и потому тут же подается обратно вперед.

Жан — чертово живое доказательство того, что, да, можно усидеть на двух стульях сразу, настолько хорошо он подбирает нужный темп и настолько часто стонет, что Кевин смотрит на него с восхищением из-под бровей и сжимает ладонью его бедро. Джереми накрывает своей рукой ладонь Кевина, и это место, где все втроем они будто соединяются, наполняет его еще одним глотком энергии.

Он начинает двигаться быстрее. Шлепки кожи о кожу, частое дыхание, стоны Жана, что становятся лишь громче с каждой минутой, — черт, знали бы фанаты, что их любимый солист не только потрясающе поет, но и стонет — не менее потрясающе и звонко. Джереми поворачивает голову, видит их в зеркале, и воздух спиралью встает в горле, мешает вдохнуть, потому что в трех зеркалах этого трюмо он видит не только то, как сам входит в Жана, но и Кевина: видит взгляд его глаз, устремленных на Жана снизу вверх, видит каплю слюны, что стекает на подбородок, видит, как отчаянно он сжимает бедро Жана.

Одной этой картины достаточно, чтобы подвести его к грани, так что Джереми замедляется. Намеренно. Закрывает глаза, выдыхает, но картинка стоит даже во тьме, перед закрытыми веками. Это чертово отражение в зеркале, эта точка их соединения с Жаном, этот взгляд Кевина… Жан нетерпеливо скулит, подаваясь назад к Джереми, но тот, желая продержаться подольше, едва не выходит из него совсем — но в нем сейчас нет столько силы воли.

И Жан вдруг заканчивает первым: просто Кевин берет его член особенно глубоко, пальцами обхватывает у основания, помогая себе, прежде чем отпустить, а Жан, кажется, ловит взгляд его глаз — и кончает ему в рот с громким, почти отчаянным стоном.

Джереми готов поклясться, что его самого доводит до предела именно этот стон.

Но он оттягивает оргазм: он любит делать это даже самостоятельно, просто напрягать все тело, и без того дрожащее от усталости после концерта, сдерживать из последних сил рвущуюся волну, чувствовать, как комната кружится перед глазами от жажды поскорее закончить. И Жан невольно помогает ему в этом: лениво толкается бедрами назад, ещё не придя в себя окончательно, и Джереми сжимает пальцы на его бедрах до синяков, заканчивая следом.

Это ярко, это — бальзам для его уставшего и изнеможенного тела, это искры перед глазами и дрожь в коленях, из-за чего Джереми приходится ухватиться за туалетный столик рядом с собой.

Когда Кевин помогает им обоим опуститься на выстеленный ковром пол, Джереми притягивает самого Кевина к себе и не убирает ладонь с его члена до тех пор, пока Кевин не кончает тоже: с тихим стоном, уткнувшись в грудь Джереми, пока тот прижимает его к себе и держит губы на его виске.

Они одеваются и располагаются на старом диване: им нужно ещё хотя бы полчаса на эти нежности, на то, чтобы прийти в себя, и Жан лежит в объятиях Кевина, а Кевин то и дело оставляет короткие поцелуи на его лбу, висках и скулах. Джереми сидит чуть поодаль, длинные ноги Жана покоятся у него на коленях, но он, откинув голову на спинку, лишь наблюдает за своими парнями и думает о том, насколько ему повезло иметь рядом с собой двух настолько талантливых, понимающих, энергичных и живых людей.

— Я вас люблю, — говорит он вдруг тихо с короткой улыбкой, и Жан с Кевином одновременно поднимают на него взгляды. Жан тут же тянется к нему, целуя его в уголок губ, а Кевин берет его за руку, переплетая их пальцы, — и Джереми достаточно этого вместо любых слов.