Бардак

пейринг: Кевин Дэй/фем!Жан Моро

рейтинг: R

сонгфик под песню дайте танк (!) - Бардак

Они попадают под ливень.

Это проливной дождь, летний, на улице душно и по-июльски тепло, поэтому, даже промокшие насквозь, они бегут со смехом.

Кевин не помнит, когда в последний раз смеялся так искренне, но по-другому и не получается, когда он видит на лице этой девушки такую широкую улыбку.

Но в конце концов стена дождя остается за захлопнувшейся дверью подъезда, а они стоят в прохладе его тусклых стен и смотрят друг на друга, тяжело дыша. Они буквально насквозь, это не метафора, всю их одежду — хоть отжимай, с волос капает и по лицу течет вода. Они смотрят друг на друга, и девушка вдруг снова начинает смеяться. Кевин подхватывает, и их смех эхом отражается от стен.

Наконец Кевин протягивает ей руку, она сжимает его пальцы, и они идут к лифту. Мерный звук закрытия дверей, светящаяся кнопка, монотонный голос, объявляющий о прибытии на восьмой этаж.

Это квартира, которую Кевин снимает вместе со своим другом, — но друга сейчас нет, он уехал к родителям, и потому квартира полностью в их распоряжении.

Кевин до сих пор чувствует себя рядом с ней немного неловко. Она просто поражает его своей невозмутимостью, спокойствием, своим внезапным пониманием и зрелостью. Всегда. Не только сейчас. Но сейчас она садится за стол на тесной кухне, пока Кевин включает свет и открывает холодильник.

— Извини, я… — он нервно усмехается, проводит ладонью сквозь мокрые волосы и поворачивается к девушке: — Сейчас бы, наверное, чая, учитывая, как мы промокли, но чай у нас закончился пару дней назад.

— А что есть? — губы девушки растягиваются в привычной ухмылке: она выглядит слегка издевательской, но Кевин уже знает: это просто маска, ухмылка эта искусственная, по-настоящему она улыбается совсем по-другому, а это — лишь оболочка.

Ему так хочется, чтобы хотя бы рядом с ним она научилась быть собой. Даже если в её случае «быть собой» — это стеклянный взгляд, сарказм, равнодушное лицо и поджатые в презрении губы.

Но пока она не может себе этого позволить, и Кевин ни в коем случае не собирается её торопить.

— Ром подойдет? — предлагает Кевин скорее в шутку, но Женевьев кивает с вполне серьезным видом. Кевин сглатывает. — Я могу налить, если хочешь.

— Только с тобой, — качает головой она, — одна пить не буду.

Кевин достает два бокала и бутылку с темным алкоголем, наливает им немного — в общем-то, самое то, чтобы согреться, — а после садится рядом с ней за стол.

Они потягивают сладковатый ром, Жени наконец смеётся снова, хотя Кевин видит тень беспокойства на её лице, которая висит там с самого утра, а потом его взгляд внезапно падает ниже, и его бросает в жар, а следом — и в холод. Потому что девушка сняла рубашку, оставаясь в одной кремово-белой майке, под которой нет ровным счетом ничего. А майка — промокла насквозь, и Кевин правда пытается всеми силами, но глаза сами замечают выступающие сквозь ткань соски.

— Тебе не… холодно? В мокрой одежде, имею в виду, — говорит Кевин, и внезапно возникшую хрипотцу в голосе не скроешь никаким алкоголем.

Женевьев — проницательна до ужаса. С самого первого дня, и ничего не меняется сейчас. Потому что она видит глаза Кевина, видит, как вспыхивают его уши, и вдруг распрямляет плечи, откидываясь на спинку стула. Смотрит на Кевина с легкой улыбкой, из-под полуприкрытых век.

— Если дашь мне что-нибудь из своей одежды, с радостью переоденусь, — отвечает она. Кевин медленно кивает, но с места не двигается: смотрит на нее.

Тогда Жени встаёт.

— Но если тебе нравится, могу остаться в этом, — говорит она, прежде чем забрать стакан из его рук, поставить его на стол и опуститься к Кевину на колени.

Кевин не ждёт. Алкоголь добавляет смелости, а может, и что-то другое, но он опускает ладони на её талию, прижимая ближе к себе, пальцами сжимая влажную ткань, и целует. Мягко, но нетерпеливо, чуть оттягивает её нижнюю губу, ладонью забираясь под майку, и девушка стонет ему в губы.

На кухне вмиг становится жарко.

Кевин тяжело дышит, отстраняясь, и Женевьев смотрит на него в ответ — взгляд напряженный, но в предвкушении.

— В спальне удобнее, — предлагает Кевин. Она кивает, встаёт, но Кевин останавливает ее прикосновением к талии. Жени вопросительно выгибает бровь.

Она высокая — но Кевин выше. Хотя и не сильно. Но Кевину нравится в ней все, начиная с роста и заканчивая её пальцами и смехом.

— Понесешь меня на руках? — она усмехается, когда Кевин выдает робкую улыбку. — Когда-нибудь перестану удивляться тому, какой ты неисправимый романтик.

— Но тебе это нравится, — выдыхает Кевин ей на ухо, подхватывая ладонями под бедра, и девушка обнимает его за шею и обхватывает за талию, позволяя донести её до спальни. Правда, она то и дело отвлекает его поцелуями, прикусывает кожу на его шее, заставляя Кевина издать глухой стон и остановиться, прижимая её спиной к стене.

Она распахивает глаза.

Кевин смотрит в них и не может получить сполна. Серый кристалл, поволока дымки, жажда и желание на глубине зрачков, и где-то там же — боязнь быть отверженной и робость, эмоции, которые она всеми силами скрывает, хоть они и пытаются пробиться сквозь каменную броню.

Поддерживая её за бедра крепко и почти нежно, Кевин накрывает её губы своими. Медленно, растягивает поцелуй, голова кружится от опьянения — ей самой, её запахом, её темными волосами по плечи, непослушную прядь которых сам на ощупь заправляет ей за ухо, вкусом её губ, её вкусом, который всегда отдает сигаретами и миндалем.

Девушка шепотом на ухо просит спустить её на пол, соблазнительным шепотом, от волнения французский акцент пробивается ярче — и пробивает Кевина дрожью, — и Кевин подчиняется, даже не до конца осознавая, что делает.

Они оказываются в спальне Кевина в считанные секунды, Кевин садится на колени между её ног, пока она, обхватив его за шею, продолжает покрывать его губы, подбородок и шею короткими поцелуями.

Кевин хочет быть терпеливым. Правда хочет. Но его пальцы сами сжимаются на майке, взгляд вновь опускается на грудь, и соски девушки от возбуждения и прохлады выступают лишь сильнее, — так что Кевин стягивает с нее чертову майку, и она податливо поднимает руки, хотя и не улыбается, а потом падает на спину, позволяя Кевину склониться сверху.

Замерев над её грудью, Кевин вдруг прикрывает глаза, а потом делает глубокий вдох и выдох, чтобы унять бешеное сердцебиение. Ее пальцы зарываются ему в волосы, когда он губами осторожно касается кожи, прокладывая дорожку из влажных поцелуев вниз к животу.

Где-то между этими поцелуями тело Женевьев становится напряженным. Кевин замечает это по тому, как её ладонь замирает в его волосах, как напрягается пресс под его губами, как она будто замирает, настороженно и с некоторым испугом. Он поднимает голову, осторожно поглаживая её бёдра сквозь ткань таких же промокших джинсов.

— Что-то не так? — уточняет он. Жени качает головой, посылает ему слабую улыбку, как бы давая знак продолжить, и Кевин — не убежденный окончательно, но слегка успокоившись, — возвращается к осторожным поцелуям. Он хочет спросить снова, но ему кажется, что на этот раз голос точно его подведет, всё тело будто вибрирует, и поэтому он молчаливо спрашивает согласия действиями. Его пальцы скользят выше, замирают на поясе джинсов, чуть оттягивая, касаясь кожи на талии, пока он спускается поцелуями и наконец расстегивает пуговицу и молнию, но девушка вдруг судорожно вздыхает и убирает ладонь.

Кевин настороженно замирает, вскидывая голову.

Женевьев смотрит на него едва ли не с ужасом, её глаза — вновь загнанный зверек, вновь мольба и страх, и Кевин медленно садится, берет её за руку, отчего она вздрагивает.

Черт, черт, черт, ну какой же он идиот, ну разве нельзя было уточнить ещё раз, остановиться вовремя, ещё когда он заметил, что что-то не так…

— Малыш? — спрашивает он тихо, но девушка смотрит в стену за его спиной, облизывает пересохшие губы и обнимает себя руками, поджимая ноги к груди.

— Извини, я не… Я просто не могу, — бормочет она срывающимся голосом, и Кевину больно слышать, как она извиняется перед ним за то, что просто сказала ему «нет». Ему вообще больно видеть её такой, он не привык к Женевьев без её привычной ухмылки и закатывания глаз, не привык видеть её такой беспомощной и будто бы сломанной. Это он? Он виноват в том, что она стала… такой? Сейчас, этим вечером?

Кевин встаёт с кровати на негнущихся ногах, берет с кресла плед и садится на колени рядом с девушкой, укрывая ее. Она кивает, бросая на него испуганный взгляд, и он тут же вскидывает руки.

— Извини. Пожалуйста, извини. Я сделал тебе больно? — спрашивает он дрожащим голосом.

— Ты? — спрашивает она с каким-то изумлением, поворачивая голову к нему, словно в замедленной съемке, а её голос дрожит так, словно она вот-вот… — Н-нет, Кевин, ты ничего не сделал, я просто… — она всхлипывает. Сердце Кевина болезненно сжимается, он опускает ладони на её плечи сквозь плед, и она снова напрягается от прикосновения. — Я не могу, — она прячет лицо в ладонях и вдруг всхлипывает громче, начиная беззвучно плакать. Плечи вздрагивают под руками Кевина, пока он застывает в немом ужасе и абсолютном непонимании, как себя вести.

Он не знает, что произошло, что послужило причиной, — потому что он ещё не заглядывал на эту сторону её жизни, она ничего не рассказывала ему — и не остановила. Ему правда стоило догадаться, стоило понять ещё по ее реакции, стоило…

Женевьев никогда не позволяла себе плакать перед ним. Только… Только один раз он видел её слёзы, и тогда она даже не подозревала, что он смотрел. А сейчас она вмиг становится такой хрупкой и беззащитной, такой беспомощной — внезапно, это так на нее непохоже, что Кевин не может подобрать слов.

— Жени, я могу что-то сделать? — спрашивает он тихо с отчаянием в голосе.

— Обними меня, — просит она едва слышным шепотом, и Кевин послушно притягивает её к своей груди, обнимая за плечи, позволяя ей вцепиться пальцами в его футболку и разрыдаться.

— ♬ —

В день, когда Кевин видит её впервые, дождь льет стеной.

Он стоит на улице возле входа в здание университета и ждёт своего друга, Джереми, которому срочно понадобилось с кем-то встретиться — под таким-то дождем. Тучи затягивают небо плотной простыней уже который день, а неожиданно холодный сентябрьский ветер задувает под просторный пиджак, пока Кевин морщится.

Девушка стоит внизу, возле ступенек: под крышей, но капли дождя явно долетают до нее, потому что она сражается с зажигалкой и никак не может поджечь сигарету, зажатую между губ, накрашенных бордовой помадой.

Даже самые заядлые курильщики не выходят на улицу в такой ливень, а она стоит здесь и отчаянно пытается добиться от зажигалки хоть чего-то. Ее ладонь, прикрывающая пламя от ветра и капель дождя, дрожит, брови нахмурены недовольно и серьезно, и она забавно морщит нос.

Кевин не замечал её раньше в стенах колледжа.

Дождь не собирается прекращаться, а сигарета наконец зажигается, и девушка глубоко затягивается, прикрывая глаза.

Только в этот момент Кевин ловит себя на том, что не может оторвать от неё взгляд. В ней есть что-то такое, отчасти магическое, она будто притягивает взгляд: нос с легкой горбинкой, острые скулы, серьезный, почти суровый вид и взгляд глаз, устремленных вдаль. И сигаретный дым, слетающий с красивых очерченных губ.

Кевин вообще не курит и не любит запах сигарет, но в этот момент ему хочется постоять рядом с ней, даже если она будет курить.

Девушка вдруг достает из кармана мобильник, видит что-то на экране и в сердцах убирает телефон обратно, выглядя ещё более раздраженной и уставшей. Потом достает телефон снова. Смотрит на экран: может, там расстроившее её сообщение. Но она просто смотрит, не двигаясь, пальцы дрожат, Кевин видит даже отсюда.

А потом вдруг её лицо искажает гримаса боли, и она, сжимая сигарету в пальцах, прижимает другую ладонь к носу, сдерживая всхлип. На её лице отражено такое отчаяние, что Кевину хочется подойти и спросить, что случилось. Хочется подойти и успокоить, помочь, забрать с собой.

— Кев! — окликает его вдруг Джереми с другой стороны, и Кевин вздрагивает от неожиданности. Девушка тоже слышит это и оборачивается на Кевина, но, к счастью, к тому моменту он уже отводит взгляд. — Господи, я так бежал, думал, лёгкие выплюну, — Джереми останавливается возле него, упираясь ладонями в колени. — Спасибо, что подождал. Ну что, идём?

— Ага, — отвечает Кевин каким-то не своим голосом. Бросает ещё один взгляд на девушку, которая уже теряет к Кевину всякий интерес, а после заходит в здание вслед за другом.

Дни идут своей чередой, но теперь, увидев её однажды, Кевин начинает регулярно замечать девушку в коридорах. Очевидно, она новенькая: иначе он бы точно заметил её раньше. Но сейчас он запоминает наизусть контур её носа, глядя на неё сбоку, пока она достает тетради из шкафчика, запоминает, что она вечно ходит в больших наушниках и никогда не делает маникюр, как большинство девушек на его потоке. Он запоминает, что по определенным дням она не появляется в университете, что волосы у нее цвета воронова крыла и что он ни разу не видел, как она улыбается.

А ещё она выходит покурить так часто, что Кевин и представлять не хочет, сколько сигарет у нее уходит за один учебный день.

Со стороны он пытается не быть навязчивым, но всё меняется, когда он приходит на первую пару по французскому в этом семестре и видит её, сидящую за последней партой. Она читает книгу, на её губах снова — уже привычная бордовая помада, а рядом стоит стаканчик с кофе.

Кевин готов поспорить, что там американо, и поставить вдвое больше денег на то, что кофе с сиропами она просто не переносит.

Джереми учит испанский, так что Кевин сейчас — совершенно один. И эта девушка будто его гипнотизирует: он бы ни за что не решился сделать так раньше, но сейчас он вдруг подходит к её парте и, прочистив горло, спрашивает:

— Извини, рядом с тобой свободно?

Девушка поднимает на него взгляд. На её лице нет ни возмущения, ни презрения, — впрочем, нет и радости. Она лишь кивает и возвращается к книге.

Кевин узнает о том, как её зовут, уже в первые минуты пары: она отвечает сходу, и преподаватель спрашивает её фамилию, чтобы поставить оценку.

— Женевьев Моро, — отвечает она с таким выраженным французским акцентом, что у Кевина воздух будто спиралью перехватывает в горле. Пару секунд он не может понять, что это такое, а потом, когда преподаватель спрашивает его, а он молча хлопает глазами и начинает читать упражнение, понимает, что, кажется, вляпался по полной.

Но поначалу он даже пытается оставить всё так, как есть. Он продолжает садиться с ней на парах по французскому — она, кажется, не возражает, всё равно обычно ходит одна, — но вот на истории Средневековья, на которую они тоже ходят вместе, он сидит с Джереми.

Но то и дело пытается выхватить возможность взглянуть на неё.

Кевин даже не понимает, почему эта девушка так его притягивает: она умная, это факт, безупречно отвечает на французском — наверняка потому что сама француженка, — и не отстает на других предметах, но она выглядит… отчужденной. Вечно ходит с кофе и в наушниках, Кевин вечно слышит её саркастичные комментарии — они так ему нравятся, хоть в блокнотик записывай, — а ещё он до сих пор так и не видел, как она улыбается: её губы вечно либо недовольно поджаты, либо растянуты в легкой саркастичной ухмылке.

Проходит, пожалуй, почти два месяца безмолвных наблюдений, и Кевин даже не сомневается, что тысячу раз выдал себя, но девушка по-прежнему проявляет к нему ровно ноль внимания, поэтому он вдруг решается на отчаянный шаг.

— Женевьев, — окликает он её после окончания пары по французскому, пока она убирает вещи в свою сумку. Девушка поднимает на него взгляд, её тёмные брови едва заметно вопросительно взлетают вверх. — Извини, я… У тебя такой хороший французский, ты не могла бы дать мне парочку занятий? А то, боюсь, такими темпами со своей успеваемостью я просто завалю экзамен, — он нервно усмехается.

Девушка окидывает его долгим взглядом, на её губах появляется едва заметная полуулыбка.

— Если ты хочешь позвать меня на свидание, ты можешь сделать это сразу. Зачем мучить себя французским? Всё ты сдашь, — бросает она ему, доставая из сумки наушники и вешая их на шею.

Кевин глупо моргает, уставившись на нее. Видимо, он более чем выдаёт себя — или же сейчас у него всё написано на лице.

— Но я не… Я же… Ладно, — наконец сдается он, — мне кажется, ты очень интересная девушка, и я правда был бы не против узнать тебя поближе, — Кевин не знает, как, но выдает это на одном дыхании.

Женевьев молчит, пожалуй, слишком долго.

— Тебе это не нужно, — наконец говорит она, качая головой. Кевин непонимающе хмурится. — Если тебе кажется, что я выгляжу как-то загадочно, и именно это тебя во мне привлекает, то, блять, не ведись на это, я такой же человек, как все остальные вокруг, только мое прошлое может быть гораздо менее приятным. И ты явно не хочешь брать на себя этот груз.

Кевин в совершенной растерянности. Он не знает, кто так плохо с ней поступил, но во что бы то ни стало хочет доказать ей обратное — то есть, доказать, что она не станет для него грузом, потому что он будет готов принять ее. Да, может, она и правда чем-то привлекает его своей отстраненностью, но он уверен, что заинтересовало его в первую очередь другое, — о чем он и спешит ей сообщить.

И девушка внезапно соглашается.

— Кстати, можно просто Жени, — говорит она ему вместо прощания и выходит из кабинета.

Кевина окутывает волной восхищения и предвкушения, а шлейф её сладкого парфюма остается в воздухе ещё на несколько секунд.

— ♬ —

Их первое свидание — не самое странное в жизни Кевина, пожалуй, но точно необычное. Сначала они гуляют по осеннему городу, потом заходят за кофе — и девушка правда берет себе американо, так что Кевин со своим капучино выглядит даже удивленным, — а потом Жени вдруг предлагает показать ему одно очень красивое место.

Кевин доверяется ей полностью, и час спустя, когда сумерки на небе уже переходят в ночь, они оказываются на крыше одного из высотных зданий. В нем почти тридцать этажей, вид на город с него открывается просто восхитительный, — и плевать даже, что пробираются они на эту крышу через потрепанную дверь и по скрипучей лестнице. А ещё, вероятно, делают это абсолютно незаконно, но Женевьев стоит рядом с ним на крыше, курит и смотрит на светящийся ночными огнями город, и её это ни капли не волнует.

— И не думал, что в тебе есть хоть что-то от романтика, — замечает Кевин со смешком. Жени фыркает. Она стала улыбаться немного чаще теперь, когда они стали общаться ближе, но это по-прежнему не та улыбка, которую Кевин ждёт. Он хочет, чтобы она улыбнулась по-настоящему, и пока не знает, насколько много ему для этого потребуется сделать.

— Я не романтик, — отвечает она, — просто люблю красивые виды и не боюсь высоты. Рада, что ты тоже.

Кевин подходит ближе, встаёт сбоку: так близко, что даже слышит её неровное дыхание.

Они любуются городом. И Кевин думает, что много чего нового сможет открыть с этой девушкой.

— ♬ —

И они правда открывают — очень, очень много нового.

Например, с ней Кевин узнает, что он может быть зависимым от поцелуев — или от губ определенного человека. Просто Женевьев впервые целует его сама, когда они пьют сидр в квартире Кевина, — целует внезапно, пока он говорит, почти затыкая его своими мягкими губами. Она почти сразу отстраняется, сбивчиво извиняясь, но Кевин притягивает её к себе жадно и нетерпеливо и целует снова, обхватывая ладонями ее лицо.

И он становится зависимым с самой первой дозы: просто есть что-то такое во вкусе её губ, в том, как она целуется (по-французски, конечно), в том, как улыбается, когда видит, как Кевину не терпится ее поцеловать.

Они, конечно, начинают встречаться, и Кевину до последнего не верится, что он правда встречается с такой девушкой — которая так очаровала его с самой первой встречи и непонятно что нашла в нём самом.

Вот только она почти ничего не рассказывает ему о себе.

Точнее, создается впечатление, что он знает о ней очень многое, но детали эти такие незначительные. Он знает, какой заказ она делает в кофейне возле колледжа каждое утро, когда заходит туда перед учебой. Он знает, что она любит тёмные помады и не любит свою внешность, поэтому Кевин старается чаще делать ей комплименты и покрывать осторожными поцелуями лоб, скулы и подбородок. Знает, что она совершенно не знает таких понятий как стыд и смущение. Знает, что она зависима от музыки: всегда ходит в наушниках, собирает виниловые пластинки в надежде в будущем приобрести и проигрыватель, слушает всё, начиная с классики и заканчивая тяжелым роком. Он знает, что Женевьев родилась во Франции, но переехала в США ещё в детстве, просто в её семье всегда говорили по-французски, поэтому она так хорошо говорит на нём до сих пор. Знает, что она живет в общежитии колледжа, потому что от родителей съехала давно, и знает, что определенные темы с ней лучше не заводить.

Со временем таких тем становится больше.

Со временем они сами становятся ближе, и Кевин говорит, что доверяет ей, Кевин рассказывает ей о своём отце, о приемной матери, о своём детстве и о том, почему учится здесь.

Она рассказывает ему лишь крупицы, но Кевин учит себя довольствоваться этим, потому что он видит, с каким трудом ей дается доверие.

Но от поцелуев он всё-таки становится зависим. Поэтому они встречаются утром перед парами, пока она курит возле задних дверей, а Кевин приходит с двумя стаканами кофе, и они целуются до тех пор, пока не появляется угроза опоздать на пары.

И с ней Кевин — вечно тревожный и слишком ответственный, никогда не прогуливающий учебу, — иногда даже начинает не появляться на парах, просто чтобы провести побольше времени с Женевьев.

— ♬ —

Она позволяет себе первую — огромную — долю тяжелого признания в один из январских вечеров, когда они снова пьют вместе. На этот раз алкоголь крепче, разговоры — душевнее, и в какой-то момент, когда Кевин упоминает своего отца, она становится серьезной, если не мрачной.

Только сейчас, когда они сидят на кухне в тусклом свете лампы, Кевин вдруг замечает, что у девушки есть тонкий шрам над бровью — видно, что достаточно старый, будто бы от лезвия, — и похожий есть на скуле с той же стороны: похожий, только глубже.

— Мой отец ушел от матери, когда у нее окончательно поехала крыша, — говорит она вдруг, делая глоток смешанного в стакане напитка, где соотношение виски и колы точно не очень пропорциональное.

— Тебе необязательно говорить об этом, если ты не хочешь, — сразу говорит Кевин, и его речь слегка нечеткая от опьянения. Жени усмехается и тянется к нему, оставляя короткий поцелуй на лбу.

— Я хочу. Я хочу кому-нибудь уже об этом рассказать. Мне было двенадцать, когда умер мой родной брат, — вдруг признается она, и Кевин рвано выдыхает, вмиг трезвея.

Он пытается её поддержать, а девушка рассказывает лишь больше, но Кевин не видит ни единой слезы: только непроглядную боль в глазах, только туман во взгляде и горечь в голосе. Все эти эмоции с ней неразлучны, но обычно она умело их скрывает, — а сейчас позволяет себе быть… собой.

Они заканчивают вечер в спальне Кевина, но между ними нет даже поцелуев: просто слишком вымотанная за вечер эмоциями, Женевьев засыпает на груди Кевина, и он держит её за плечи, когда она вздрагивает во сне, не прекращая думать о том, как усиленно постарается её оберегать.

— ♬ —

— Сегодня я, — Жени достает пачку сигарет из куртки, когда они удобно располагаются на тенистой полянке в парке, — буду учить тебя курить.

Кевин смеётся — еще чего, конечно, он никогда не делал этого, не собирается и сейчас, — но сейчас он смотрит на Женевьев и уже не уверен, что сможет ей отказать.

Погода прохладная, но апрельское солнце уже греет. Девушка сидит, щурясь и протягивая Кевину сигарету, на ней большая кожаная куртка — такая просторная, словно она принадлежит ее отцу (или самому Кевину, и Кевин был бы не против одолжить ей свою, да вот только она отказывается брать у него одежду), — белоснежная водолазка, чёрная юбка до колен и такие же тёмные колготки. Она постукивает по траве носком ноги в мартинсах, когда Кевин с улыбкой качает головой.

— Ты кури на здоровье, я не хочу, — говорит он. Жени фыркает.

— Слабо, да? — прищуривается она. — Тогда я просто затянусь и поцелую тебя. Но тебе будет неприятно, если так неожиданно вдохнуть дым. Поэтому лучше попробуй заранее.

Кевин недовольно морщит брови, глядя на нее, но Женевьев уже поджигает сигарету и смотрит на него с вызовом. На её губах алая помада, она слабо улыбается, когда зажимает сигарету между губ. Осторожно подносит к сигарете зажигалку, защищает пламя от ветра ладонью, пока волосы растрепывает легкий ветер. Кевин тянется поцеловать её в висок и не отрывает взгляд, потому что она выглядит как произведение искусства, не меньше.

Кевин удивлен, как её голос с таким количеством сигарет по-прежнему остается настолько приятным и глубоким.

Она делает первую затяжку, скулы остро выделяются на лице, и Кевин тяжело вздыхает.

Она поворачивается к нему с улыбкой.

— Всё ещё не хочешь? — спрашивает будто невзначай.

— Хочу тебя поцеловать, — выдыхает Кевин, — но для этого мне нужно сделать затяжку.

Жени передает ему свою собственную сигарету.

— Не делай слишком глубокий вдох, — наставляет она, — и слишком быстрый тоже не надо. Не торопись. Задержи дым во рту ненадолго, прежде чем…

Кевин слушает её инструкции, но всё равно закашливается, когда сигаретный дым попадает в лёгкие. Впрочем, это не так мерзко, как он ожидал, и второй вдох он делает ещё осторожнее, отчего он ощущается немного лучше. Он не может сказать, что ему нравится вкус, — но точно наступает определенное расслабление, и ему точно нравится след помады девушки на сигарете, — и то, как она на него смотрит.

— Твоя мама запретила бы тебе со мной общаться, — смеётся она, и Кевин смеётся тоже, когда видит её искреннюю улыбку. — Вот видишь, курить уже научила.

— Не стыдно? — спрашивает он с улыбкой. Женевьев смотрит ему прямо в глаза — своими графитами, пристально, длинные темные ресницы слегка подрагивают, — когда забирает из его пальцев сигарету. Она медленно затягивается, смотрит на него, а потом наконец целует — и смесь табачного дыма и вкуса ее губ на его языке просто отключает разум, сводит с ума, заставляет колени неметь, а самого Кевина — тихо простонать.

Они проводят в парке ещё добрые пару часов: пьют вино прямо из бутылки, обсуждают все подряд, вдыхают запах весны и целуются, пока не начинают болеть губы, — а потом снова по кругу.

Кевин знает о ней уже гораздо больше, но этого всё равно ничтожно мало, и в некоторые моменты Женевьев Моро остается для него неприступной крепостью. Неизвестной переменной. Недоступной для решения задачей.

— ♬ —

Ему удается успокоить девушку, хотя он всё ещё чувствует вину и думает, что что-то сделал не так.

Кевин дает ей переодеться в сухую одежду, переодевается сам, а потом они долго разговаривают и пьют мятный чай, сидя на кровати. Жени вытирает потекшую тушь из-под глаз и больше не плачет, но её голос звучит безжизненно и тускло.

Кевин понимает, почему. Только этим вечером и понимает.

И когда девушка засыпает в его руках от усталости и слез, он ложится с ней, накрывает их одеялом, но знает, что вряд ли сможет уснуть этой ночью. Потому что он думает о том, что она ему рассказала: о чужих руках, которые касались её без разрешения, о её мольбах и просьбах прекратить, о том, как ей было больно, — и о том, как на следующий день после изнасилования она молча вернулась домой и никому не сказала об этом ни слова.

Он старается думать меньше, но мысли вихрями кружатся сами: и о том, что это изнасилование было не единственным, и о том, что насилие от собственной матери было для неё не редкостью тоже, и о многом, многом другом, что она держит внутри себя долгие годы.

Неудивительно, что держать свою броню перед Кевином ей уже не удается.

И Кевин прижимает её к себе крепче, целует в макушку, мысленно обещает, что не позволит себе причинить ей боль. Не после всего, что услышал этим вечером — и вообще за всё время, что они вместе.

Он проваливается в тревожный сон, но просыпается от всхлипов, когда на часах около двух ночи. Кажется, Жени всё ещё спит, но она бормочет что-то себе под нос на французском, и Кевин невольно вслушивается: это «s’il vous plaît»я прошу вас, это «arrêtez»перестаньте и «ça fait mal»больно, — и Кевин обхватывает ее лицо ладонями, вытирает слёзы большими пальцами и пытается помочь ей выйти из кошмара.

Женевьев просыпается, вздрагивая и напрягаясь всем телом, не сразу узнаёт Кевина перед собой, её взгляд отсутствующий и пустой, но Кевин шепчет, что все в порядке, шепчет, что он рядом, и она обхватывает его за шею и всхлипывает снова, бормоча тихое, но очень нежное «merci».